Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

24

Мишка Сушкевич долго не мог привыкнуть к Сибири. Зимой – морозы, даже воздух густеет, режь его кусками и глотай. А летом – жара да гнус, от которого только и спасаешься дёгтем. Не намажешь скот – беда. Коровы от укусов поднимут хвосты, понесутся, обезумев от боли. Пастухи ничего не могут поделать. Только дымокуры и спасают, стадо стоит возле дымокура, не пасётся, а спасается от слепней да комаров. Потом приспособились. Прежде чем выгонять скот на пастбище, мазали дёгтем. Возле дома стали выкашивать траву, вместе с травой исчезал и гнус. По вечерам на скамеечке лясы точили да орехи щёлкали. Погнала в дорогу Мишку да его жену Алёнку из родной Белоруссии беспросветная нужда. Было два выхода для молодой семьи: идти батрачить на пана или ехать в даль далёкую Сибирь за призрачным счастьем. Ни у Мишки, ни у Алёнки ничего не было за душой. Свела их любовь. Оба были не последние люди в деревне, красивые, здоровые, весёлые. Всё было просто, пока не родился сын Васька. Нужда нависла драным мешком над головой. Вроде и видны просветы, а потянулся к ним – опять темнота, хоть в петлю головой. Вот тогда и прослышали про вербовку в Сибирь. В обещания верилось с трудом, но зародилась маленькая надежда. Поговорил с Алёнкой. Она тоже думала об этом. Махнули рукой на всё и поехали. Брать с собой особо было нечего. Взяли по маленькому узелку да Ваську за руку и пошли, не оглянулись.

Уже в пути сошлись с земляками Юшкевичами. У Ивана и Марии было две дочки и судьба похожая. Решили держаться вместе – всё легче. И ребятишки быстро сдружились. Когда в деревне предложили Дома выбирать, то решение жить по соседству было общим. Первая зима была особенно тяжкой. Невиданные холода. Спасибо, что деревенские помогли с одеждой. Единственно, что радовало, – всегда был кусок хлеба. Корова досталась хорошая, только очень привередливая. Долго привыкала к новой хозяйке. Характерная корова: попробуй ударь прутиком – молока получишь половину. А двухведёрница отменная, не у всех в деревне такие коровы. Постепенно стало легче жить. И дочка Марийка родилась, и ещё будут дети. Кормить есть чем, а это главное. Алёнка улыбаться стала, а то совсем сгорбилась. Теперь красавица такая, какую он и полюбил. Эх, да достаток такой бы на родине. И где она теперь, Родина? Деревня Выселки, что рядом с Гродно. Стало жить легче – появилась тоска по полям родным, околкам, речушке, спрятавшейся в траве, по садам весенним, чистым и благоуханным. Иногда так сдавливало внутри, что вышибало слезу. Прятался в такие минуты, стыдно было. Алёнка тоже скучала, но вида не показывала. Тогда решил Мишка посадить у дома сад, чтобы по весне расцветали пусть не яблони и сливы, пусть черёмуха, но пахнёт белым дурманом, радует душу. На вторую весну походил Мишка по округе, посмотрел, что в лесу достойно взгляда, а осенью принёс из лесу черёмуху, рябину, калину, кусты шиповника, сибирских диких роз, и разбил сад перед домом. Оградил палисадником, чтобы скотина не потравила. На следующую весну уже радовался редким цветочкам прижившейся черёмухи.

– Блажь у мужика, – поговаривали сельчане.

Но неожиданно эту «блажь» подхватили ребятишки. Девчонки уговорили мальчишек, и те натаскали саженцев в деревню из леса.

А Мыльников вообще учудил. В Тайшете один из купцов привёз саженцы тополей. Осип увидел, как сажают их возле церкви и по Трактовой улице. Когда сажальщики зазевались, Мыльников стащил пять штук и привёз в Камышлеевку. Смеялся. Говорил, что мог и купить, но тогда неизвестно: прижились бы деревца на новом месте или нет. А так следующей весной напротив мыльниковской усадьбы зазеленели маленькие тополя. Их загородили от скота, и каждый изредка подходил, любовался ими и сравнивал с осиной. Ничего не росло так быстро, как эти тополя, может, потому, что ворованные. Расцвела деревня. По весне такой дурман от черёмухи стоял, что голова шла кругом.

Не сразу, но стала уходить тоска. Заботы всё больше отвлекали от больных дум, радовался Мишка и малышке-дочке. Она уже сибирячка. Радость и отрада. Васька тоже обвыкся, дети быстро забывают плохое. Чего ж теперь? Привыкать надо! И Алёнка однажды призналась, что не зря там всё бросили. Конечно, не зря. Человеком себя почувствовать всегда приятно. Не батрак, а хозяин.

Растаял снег. Бурая сухая трава громко шуршала в просыпающемся лесу. И не нужна тишина, всю зиму тихо в лесу было, можно и пошуметь. Мишка Сушкевич, как и многие жители деревни, направился в лес. Пришла пора побаловаться берёзовым соком. И не только попить сладкий берёзовый нектар, но и заготовить сок на лето. В погребе сок немного закиснет, и будет квас. Сок собирать – дело нехитрое. Вырубаешь небольшое корыто и ставишь под берёзу. Надрубаешь ствол и вбиваешь небольшой клинышек. Сок из прорези по клину бежит в корыто. Теперь сиди и жди, когда наберётся бадейка, свёрнутая из бересты. Приложишься к бадейке – не оторвать. Холодный, сладковатый напиток бодрит. Мишка уже наставил с десяток корыт. Завтра приедет на телеге с кадушкой, соберёт из корыт сок и поставит снова. И так неделю будет ездить каждый день. Когда сока не станет, соберёт корыта да сложит в сухое место, чтоб не погнили. Скоро начнётся посевная пора, пригодится сок. Мишка присмотрел ещё и цветы. Вот подснежники зацветают, а там огоньки проклюнулись. Ещё прошлым летом он выкопал колокольчики, ромашки вместе с дерном, так приживаются лучше. Целое лето будут цвести разные цветы, радовать глаз. Посмотришь на них, и спокойнее становится на душе. И пусть его считают чудаком, но ему нравится.

Не только цветами занимался Мишка. Попросил как-то Мыльникова привезти ему картошки из Конторки: поговаривали, будто там хорошая картошка. Мыльников сперва посмеялся, а потом, когда узнал, что Мишка хочет развести другой сорт, привёз ему мешок и денег не взял. Сказал, чтобы на следующий год рассчитался новой картошкой. Новый сорт получился удачным. Старая картошка была хороша, урожай добрый, но к весне чернела, её скармливали скоту. Новая пролежала зиму хорошо, да и на вкус была получше. Следующей весной Мишка садил два сорта – старый и новый, разделяя их полосой овса. Картошки накопал столько, что можно было и продавать. И в маленьком огороде каждый год старался он вырастить что-то новое. Семена ему привозил лавочник. Огурцы, капуста, морковка росли у Мишки лучше всех в деревне. Всё свободное время возился он с огородом. С прополкой помогали Алёнка и дети. Насмешки в деревне прекратились, когда люди увидели результаты. Бабы завидовали потихоньку:

– Смотри, как повезло Алёнке: мужик, а на огороде всё сам делает. А тут и дом на твоих плечах, и скотина, и огород.

Ну а сохранить урожай Алёнка умела лучше всех в деревне. Хрустящие огурчики из бочки да золотистая капуста так вкусно не удавались никому. Ходили бабы, выведывали секреты, но ничего нового не узнали. Алёнка и не скрывала, как она делает. Вроде так же, как и все, только выходило совсем не так, как у всех. Это как и с хлебом – пшеница с одногополя, мука с одной мельницы, а хлеба одинакового в деревне не найдёшь. У каждой хозяйки свой вкус. Так, видно, и тут. Бабы сошлись на том, что «лёгкая рука» у Алёнки, потому и всё вкусней. Невдомёк было бабам, что делала Алёнка не абы как, а с душой, с песней. А чего не петь, когда каждый день в радость? Чего не радоваться, когда солнышко всё утро гуляет по светлым вихрам ребятишек? Кот вон сидит на окне да муху лениво гоняет. Муж не слоняется в поисках чего-нибудь, а делом занят. И приятно позвать его к завтраку и подать чугунок с картошкой да хлеба, да молока кринку. Разве есть счастье больше? Потому у Алёнки любое дело спорится. А ещё потому, что под сердцем носит она ещё ребёночка, который родится в тепле и достатке.

25

Сено косили на берегу речки. Солнце палило исправно, с утра было немного полегче, а уже к обеду некуда было спрятаться от зноя. Жара и аромат скошенной травы кружили голову, делали тяжёлыми руки и ноги, дышать становилось труднее. После обеда, в самое пекло, не косили, никаких сил не хватало: валялись в шалаше или в тенёчке под густой елкой. По самому берегу их много росло. На дрова елку пилить – себе каторгу устраивать. Елка – дрова хорошие для чистки печи, как и осина, но колоть их невозможно. Мелкие сучки пронизывают ствол поперёк, словно пробивают деревянными гвоздями. Попробуй расколоть чурку, сбитую гвоздями. Топить елкой, если нет снега, – опасно. Слишком много искр выплёскивается из трубы, гляди и пожар случится. Но искры, пролетая через дымоходы, поджигают сажу, вспыхивая, она прочищает дымоход. То же происходит и с осиновыми дровами.

Никита Кузнецов лежал под елью на самом берегу речки. Купаться в ней не будешь: воробью по колено и вода холодная в любое время. Слишком много родников дают воду реке. И бежит она в тени тех же елей, ивняка и смородиновых зарослей. Кислицы тоже здесь хватало. Никита было уже задремал, но, услышав шорох, обернулся. Иринка Юшкевич, раскрасневшаяся от жары, скинула платочек, наклонилась к воде и стала брызгать на себя водой. Потом сполоснула руки и лицо. Намочила беленький платочек, без которого в такую жару опасно находиться на солнце, собралась уходить.

– Ира, иди сюда, здесь прохладно, – позвал Никита.

– Тьфу, чёрт красивый, напугал, – вздрогнула Иринка.

– Разве, черти бывают красивые? – спросил Никита, поражаясь своей смелости. Он даже и сам не понимал, как осмелился окликнуть девушку.

– В зеркало посмотри, увидишь, – спокойней сказала Иринка, но подошла и присела на самый краешек берега.

– У тебя руки подгорели, – сказал он, кивком указывая на покрасневшие места, которые не были закрыты рукавами.

– Наверное. Побаливают немного.

– Много ещё косить?

– Хватит. Работников немного, и жара стоит.

– Да, жарко.

– Я, правда, на чёрта похож? – вдруг спросил Никита.

Иринка громко расхохоталась.

– Это тебя так девчонки зовут!

– Почему?

– Нравишься ты многим, а ни на кого не смотришь. Говорят, что ты заколдованный. Значит, чёрт. Смотри, сглазят тебя, что тогда делать будешь?

– А как чёрта сглазишь?

– Не знаю. А не боишься, что присушат тебя девчата?

– А ты присуши. Может, мне и понравится.

– Я на тебя глаз ещё не положила, – смеялась девушка. – Вот присмотрюсь получше, а там видно будет.

– Присмотрись. – Никите было легко и приятно с девушкой.

– А замуж за меня пошла бы? – вдруг спросил он.

– А ты позови, поглядишь: пойду или нет.

– Выходи за меня, – ласково сказал Никита и встал, испугавшись своей смелости.

Иринка тоже поднялась и вызывающе посмотрела ему в глаза, рассмеялась и побежала на свой покос.

– Осенью сватов жди! – крикнул он вслед.

Она не обернулась, просто бежала и улыбалась.

Никита чувствовал себя глупцом. Давно нравилась ему Иринка: как глянет на неё – дыхание перехватывает. Она же никогда и не смотрела на него. Стыдно ему стало. Разве можно простыми словами говорить о своих чувствах? С вечёрки ни разу не проводил, какими глазами он теперь посмотрит Иринке в глаза при новой встрече?

Никита сам себя затравил думками так, что даже в тени ему стало жарко. Он вернулся в прокос, взял косу и стал докашивать остатки покоса. Отец с удивлением посмотрел на сына. Какая оса его укусила? Но ничего спрашивать не стал, мало ли чего. Захочет – скажет.

Но Никита никому ничего не сказал.

Закончился покос, молодёжь снова стала ходить на вечёрки. Опять до утра играла гармонь, а девчата пели песни. Вальсировали пары, крутили кадриль. Никита и раньше нечасто ходил к костру, а теперь вообще боялся показаться на глаза. Ему казалось, что каждый будет смеяться ему вслед. В глаза не посмеют, а за глаза будут шептаться. А девки и частушку состряпают и ославят на всю деревню, проходу не будет. У них быстро это получается.

Никита целыми днями и ночами пропадал в кузнице. Днём делал заказы, а по вечерам крутил из железа цветы. Много уже было их, и все разные.

– Что делаешь? – вдруг за спиной раздался звонкий голос.

Никита вздрогнул, но вида не показал.

Медленно повернувшись, спросил:

– По делу? – осознавая, что говорит глупость.

– Без дела нельзя? – улыбнулась Иринка.

– Можно.

– Ты на вечёрки почему не ходишь? – спросила она, словно не знала.

– Не хожу.

– Почему?

– Никто не зовёт.

– А если я позову? Придёшь?

– Проходи сюда, чего там стоишь.

– Там грязно.

– Иди, чего покажу, – сказал он и вытащил кованые цветы.

Разложил их на верстаке. Иринка подошла, стала разглядывать.

Брала каждый цветок, крутила в руках и клала на место. Резко повернулась к нему и, глядя в глаза, спросила:

– Про сватов мне послышалось? – и она хитро улыбнулась.

У Никиты перехватило дыхание. Он смотрел на девушку и молчал, не мог выговорить ни слова.

– Значит, послышалось, – заявила Иринка и, положив цветы на верстак, направилась к двери.

– Нет, – выдохнул Никита, – не послышалось. Жди сватов.

– Когда?

– Скоро.

– А цветы красивые.

Она засмеялась и побежала в горку.

Осень пришла плаксивая и нудная, но потом смилостивилась. Установилась солнечная и тёплая погода. Подсыхало с трудом. Картошку копали уже около недели, складывали в кучи и накрывали ботвой. В последний день, когда копать оставалось совсем немного, кучи раскрыли и стали просушивать, а к вечеру – затаривать в мешки и на телеге возить домой. Часть сложили в яму, вырытую прямо на меже. Глубокая яма закрывалась досками и ботвой, потом её заносило снегом. И никто ничего не трогал до весны. Весной яму открывали, картошка была, как свежая, её хватало на всё лето.

Никита таскал мешки один. Работа нетяжёлая: взял мешок, закинул на плечо, пронёс немного и высыпал в подвал. Мать с сестрой Иринкой набирали картошку из куч и затаривали мешки. Потом мать пошла управляться со скотиной, остались Никита с сестрой.

– Никита, ты пойдёшь на вечёрку? – спросила сестра.

– Зачем?

– Кое-кто просил тебя прийти.

– Кто это? – повернулся Никита.

– Тебе лучше знать. Меня просили тебе передать, а там как хочешь. Можешь и не ходить, тогда и останешься один. Уведут невесту.

– Кто? – спросил брат.

– Значит, есть невеста, – протянула Иринка. – Давай закончим быстрей, мне тоже хочется вечером погулять.

– Тебе язык хочется почесать?

– Нет, правда, просили передать.

– Ладно. Давай работать, там видно будет. Поторопись. Отец приболел. Надо всю картошку определить к месту.

Антип промок под нудным осенним дождём, потом его продуло немного. Сейчас побаливала спина. В огороде он работать не мог, но слонялся по двору, топил баню да делал разные мелочи. Баню он полюбил здесь, в Сибири. Там, на родине, бань не было – мылись в печке. Париться не парились и не знали, что это такое. Когда здесь первый раз помылся в бане, не понравилось: жара, дышать нечем. Горят ногти и уши, волосы трещат. Дым выедает глаза, сколько ни проветривай баню. Потом привыкли. Сначала баня была общая в деревне, когда жило только пять семей, но потом каждый сделал свою.

Никита с Иринкой, весело болтая, везли на телеге последнюю картошку домой.

Пока мать готовила баню, Никита переносил картошку в подполье, а Антип распряг коня. Вскоре отец с сыном пошли париться.

Запарили сразу четыре веника, чтобы всё было под рукой. Антип надел шапку, рукавицы и полез на полок. Никита подал ему таз с холодной водой. Первый ковш кипятка брызгами разлетелся по камням. Пар жаром заполнил помещение. Прошло немного времени – жар распространился повсюду и немного растаял. Антип кивнул сыну. Тот плеснул на каменку уже полковшика. Белое облачко пара, едва появившись, растворилось, жар приятной волной коснулся тела. И пошёл гулять веник по спине. Когда кожа начала гореть, Антип окунул веник в таз с холодной водой и опять принялся неистово истязать своё тело. Наконец, обессиленный, он слез с полка и вышел в предбанник. Тяжело дыша, наслаждался прохладой. Немного глотнул холодной воды, много нельзя – прохватит горло. Пока отец отдыхал, с веником управлялся сын. Здоровья у него было побольше, сердце покрепче, и пару он поддал посильней. Отдохнув, Антип, было сунулся в баню, но оттуда так дохнуло жаром, что он отпрянул.

– Никита, ты что? Сдурел? – заорал Антип. – Как ты там терпишь! На полу не усидеть!

Никита, улыбаясь, весь малинового цвета, пышущий жаром, вышел в предбанник и, сладко жмурясь, сказал:

– Хорошо.

– Сдурел совсем, – проворчал отец, – открывай дверь – не войти.

– Хорошо, – повторил сын, сидя на скамейке, и закрыл глаза. – Отдохну и ещё схожу.

Отец с сыном сидели в предбаннике уже одетые, не в силах подняться и идти.

– Здоров же ты париться, – сказал отец, – да и в работе тоже горазд. Женить тебя надо уже, а тебя из дому не выгонишь. Так и просидишь всю жизнь на родительской шее.

– Жени, – буркнул сын.

– Так на ком женить? Ай высмотрел кого? – подозрительно посмотрел Антип.

– Иринка, Ивана Юшкевича дочка.

– Это которая? – спросил Антип, словно не знал. – Старшая, что ли? Ничего, справная. Сосватаем, а через месяц и свадьбу отгуляем. Или шутишь?

Были у Антипа сомнения: дома сидит по вечерам, днями в кузне, где это они сговорилися?

– А как погонят сватов-то, что тогда делать?

– Какие сваты будут, так и встретят, – заулыбался Никита.

– Чего скалишься? Толком-то скажи что-нибудь.

Отец шёл из бани впереди и ворчал, сын шагал позади, улыбался, думая о своём. Уже вечером, сидя за столом, Антип сказал:

– Слышишь, мать, жениться наш младший надумал. Говорит, сватать надо идти.

– Сиди, старый, несёшь ерунду, – сказала мать, взглянув на сына.

– Чего ерунду? Сказал мне, что выбрал себе невесту. Вот и думаю: шутит он или правду говорит. У него сразу ничего толком не выбьешь.

– И кого ж он выбрал?

– Будут у тебя две Иринки, – сказал отец.

Сестра прыснула в кулак. Ей было известно, о ком идёт речь.

– Цыц, хохотушка, – приструнил отец, – нечего тут смешки разводить.

Непонятно стало: шутит отец или нет.

– Так серьёзно, что ли? – растерянно спросила мать. – Ты-то чего молчишь? Кто за тебя пойдёт, если у тебя каждое слово щипцами вырывать надо?

Никита ел молча. Пусть поговорят, понимал, что ещё шутят над ним, но не обижался. Сейчас наговорятся, а потом и он скажет своё слово.

– Скажи матери, кого ты выбрал, – кивнул отец, – не мне же называть.

– Иринка, Юшкевича Ивана дочь.

– Ишь ты? Так она молодая ещё, – всплеснула руками мать. – Сколько ей?

– Девятнадцать скоро будет, – сказала сестра.

– Нет, в самый раз. А чего? Пора и жениться. Сговорились, что ли?

– Сговорились.

Пока отец с матерью недоумевали, Никита оделся и пошёл на вечёрку. Посреди деревни была небольшая площадь. Вниз к реке шёл широкий прогон для скота. На этом прогоне с краю стояла кузница, а выше открывалась широкая поляна. Там и проходили вечёрки. Играла гармошка, пели песни, танцевали. Вокруг кострища стояли чурки, на которых сидели парни и девчонки. Собирались тогда, когда начинало темнеть. Первыми приходили те, кто помоложе, разжигали костёр. Потом подтягивались и остальные, кто желал.

Никита присел на чурку и стал ждать Иринку. Её ещё не было. Не было и подружки, Светки Морозовой. Они всегда приходят вместе. Пацаны, которые помладше, потихоньку покуривали самосад. В деревне немногие курили, но табак выращивали для домашних нужд. То моль потравить, то в огороде табачным настоем опрыскивали рассаду от всяких гадов. Пацаны воровали табак, крошили листья да покуривали. Хотелось казаться повзрослей. Никита задумался и не заметил, как подошла Иринка.

– Пришёл? – спросила она неожиданно.

Он поднял глаза и улыбнулся.

– Уже хорошо. Подвинься, я присяду. – Она сама немного подвинула его и, присев рядом, открыто посмотрела ему в глаза.

– Уже думала тебя из дома на верёвке вытаскивать. Как старик какой, прирос к лавке. То на работе сидишь, не выдернуть. Проводишь меня сегодня?

– Провожу, – сказал он, улыбаясь.

Ему нравилось, что она так много болтает и не смущается, как он. Сидит рядом, смеётся, хлопает большими ресницами, что-то показывает руками. Ему больше ничего не хотелось: просто видеть её, слышать.

– Уснул, что ли? – дёрнула она за рукав. – Я спрашиваю, завтра будешь работать?

– Где? – очнулся он.

– В кузнице.

– Да, пока ещё стоит погода.

– Приду посмотреть на твои цветы, не рассмотрела в первый раз.

– Приходи. Посмотри.

– Хороший ты собеседник. Говоришь и говоришь, просто слово некуда вставить, – уставилась она на него.

Он улыбался и молчал.

– Правильно, не люблю тех, кто больше меня болтает.

– Это кого не любишь?

– К примеру, Сашка Морозов. Того не останови, он и во сне говорить будет.

В этот момент подошёл Сашка:

– Ирин, пойдём танцевать. Чего уселась, как старуха?

– Уйди, – сказал Никита, улыбаясь.

Сашка взглянул на него и понял, что лучше уйти.

Иринке очень нравился этот добрый, красивый, немногословный увалень. Она даже представила, как он берёт её на руки и несёт по полю, где полно цветов. Она зажмурила глаза – так ей стало сладко.

– Про цветы! Расскажи про цветы, как ты придумал их делать?

– Увидел на другом берегу Туманшета, мы с ребятами плавали туда. Таких цветов я больше нигде не видел, потом пришло в голову сделать.

– Отец что сказал?

– Я не показываю ему. Ругаться будет, скажет, что баловство, да и только.

– Я со Светкой приду, можно?

– Можно.

– Нет, я одна приду.

– Приходи как хочешь.

Они вскоре ушли от костра в сторону берёзовой рощи. За огородами стояла небольшая, чистая берёзовая рощица. Ещё когда стали застраивать деревню, решили рощу не трогать, пусть стоит на радость всем. Даже сок берёзовый там не берут. Возле рощи валялись два сутунка, два коротеньких ошкуренных, давно высохших брёвнышка, приспособленных под скамейку. Возле костра сразу раздались шепотки. Все сразу заметили, что Никита под ручку ушёл с Иринкой. Удивлялись, как это ей удалось подцепить такого парня, о котором многие девчонки мечтали. Поговаривали, что без колдовства не обошлось. Но ещё больше разговоров было, когда на следующий день к Юшкевичам пришли сваты. Дело сладили быстро и полюбовно, свадьбу сыграли через месяц, когда с уборкой урожая управились. К тому времени выпал снег. Ряженые упряжки полдня носились по деревне, потом умчались в Туманшет, в церковь. Гуляли свадьбу шумно, а через месяц была ещё свадьба – Мехонова Макара и младшей дочери Суренкова, Ксении. Деревня веселилась ещё неделю.

Много уже свадеб прозвенело бубенцами по единственной деревенской улице. А сколько ещё прозвенит?