Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

18

Весна пришла ранняя. В апреле пригрело солнышко, а уже в начале мая подули тёплые ветры, прошли дожди, и снег исчез. Днём стояло тепло, и ночью до морозов не доходило. Земля прогрелась быстро, пахать стали рано: боялись упустить влагу.

Лаврен Кузьмин заканчивал пахать свой участок, пашня подходила к самому лесу. Кроме трёх саженей государственных, Лаврен ещё припахал изрядно. Никто не покушался на эту землю, а землица родила хорошо и находилась рядом с домом. Хлеба хватало, овса тоже не просили, картошку садили рядом с домом, потому как это самое тяжёлое дело и самое позднее. Начал пахать с утра, помогали сыновья Илья и Нестор. Сыновья были погодками, сейчас уже почти мужики, пора женить обоих. Пахали попеременке: один из сыновей ходил за плугом, другой вёл коней в поводу. К вечеру, когда работы оставалось совсем немного, кони вдруг зафырчали и отказались идти. Лаврен разозлился было, но, внимательно посмотрев в сторону леса, увидел медведя, сидевшего на валёжине и спокойно смотревшего на работников.

– Илья, принеси-ка ружьё, пулей заряди – вон медведь сидит.

Илья пошёл за ружьём, вернулся быстро, но медведь, почуяв опасность, при приближении Ильи скрылся в лесу.

– Смотри, смелый какой, – восхитился Нестор.

– Может, голодный, только из берлоги вылез?

– Какой бы ни был, но это медведь.

– А небольшой, – сказал Илья, – пестун, скорее всего.

– И у пестуна силы хватит голову свернуть. Чего он сидел? Не боялся совсем.

– Уйдёт, больше не появится.

Допахали поле спокойно. Больше кони не беспокоились.

Но медведь не ушёл, он ходил вокруг деревни. Женщины пошли за черемшой к болоту – он их там напугал. Приходил к Камышлееву в усадьбу: собаки подняли такой лай, что было слышно в деревне. Никола спустил кобелей, так они угнали медведя на болото. Трифон встретил медведя возле своей мельницы. Люди стали бояться ходить в лес, тогда мужики решили устроить облаву на зверя. Собрались на краю деревни, спустили собак. Некоторые сразу затеяли драку меж собой, другие помчались в лес. Дерущихся собак разогнали пинками.

Вскоре из леса донёсся собачий лай и рёв медведя. Мужики поспешили на шум. На поляне сидел медведь, окружённый собаками. Стреляли все сразу, наверное, от страху. Медведя застрелили, при этом убив одну и ранив двух собак. Медведь оказался молодым, скорее всего, он наблюдал за людьми из любопытства. Но зверь есть зверь, поди, разберись, что ему надо и что он вытворит в следующий момент.

– Хорошо, что друг друга не перестреляли, – сказал Никодим Фирсанов. – Была бы охота.

– Не каркай, – осадили его, – сам небось тоже палил?

– Нет, чего я буду в собак палить? Из-за них и медведя не было видно.

– Медвежатник? – спросил Лятин.

– У тебя понятия нету? Собаки кругом, а ты палишь.

Сначала мужики разругались, а потом и помирились, вспоминая действия каждого.

– С медведем что делать?

– А чью собаку застрелили?

– Мою, – сказал Мехонов. – На цепи был, бестолковый, а сгинул достойно.

– Может, ты сам и пристрелил его? – захохотали мужики.

– Я тоже стрелял, там пойми, от чьей руки пал кобель.

– Медведя пострадавшему, – решили все единогласно.

Вечером в деревню пришёл Егор, попросил собрать мужиков.

– Я пришёл с просьбой. После посевной надо помочь ставить жильё для переселенцев. Бригада будет работать, но сил у них не хватит. Сразу приедут порядка десяти семей, надо до осени собрать дома. Да, как я понимаю, молодожёнам нашим тоже надо поставить дома. Меня просили не допустить, чтобы в зиму поселенцы остались под открытым небом. Всем вам помогали, и вы должны помочь. Что скажете?

– Работы много, за один присест не сделаешь. Придёт время, и сено косить надо будет.

– Это само собой. Строить будем до покоса, – добавил Егор.

Помочь согласились все. Кто от чистого сердца, кому деньги были

нужны, а кто просто не хотел выделяться.

Егор только вчера приехал из Тайшета. Ручкин рассказал, что едет большая партия в Тайшет. Часть людей останется в Тайшете, но семей десят! Илья Ильич пошлёт в Камышлеевку. Подписав договор, получив финансовую помощь на строительство, Егор забрал семью и выехал домой. Фёдор подрос за зиму, очень соскучился по родным местам, там были деревенские друзья-сверстники, с которыми играли, ходили на рыбалку. Хотелось поскорее их увидеть, прогуляться вокруг дома, посмотреть, где нынче понастроили гнёзда птицы. Покупаться в Дунайке. Как ему не хватало всего этого здесь. Он устроился рядом с отцом, управляя лошадью.

– Ты сам управишься? – спросил он сына.

– Управлюсь, немаленький.

– Тогда управляй сам, а я к матери поближе подвинусь. Не испугаешься в лесу?

– Чего в лесу летом бояться?

– Как чего? Недавно прямо возле нашего дома медведя застрелили. А ты говоришь, кого бояться.

– Серьёзно, что ли? – спросила Настя.

– Ещё как серьёзно. При этом убили одну собаку и двух поранили. – Егор со смехом рассказал про горе-охотников.

– Хорошо, что медведь молодой был, помял бы и собак, и охотников.

– А ты чего не помог?

– Я был в Туманшете у Игната.

– Как они поживают?

– Живут нормально. Деревня у них большая стала, раза в два больше нашей.

– У нас с голого места строить стали, а там уже домов пятнадцать было. Что у нас дома?

– Всё хорошо. Чисто, тихо, уютно, только вас нет. Сынок, забыл тебе сказать, у нас жеребёнок маленький есть, с тобой хочет познакомиться.

– Как его звать?

– Вот сам и назовёшь. Я думаю, ты за ним будешь ухаживать.

– Конечно, я, кто же ещё?

Они всю дорогу болтали, словно полжизни не виделись. Как хорошо им было вместе…

– Ты про этих ничего не слышал? – вдруг спросила Настя.

– Про кого?

– Зимой было.

– Да перестреляли вроде бы их. Ограбили они мужика с Догадаевки, его сыны разыскали этих мужиков да и разобрались с ними по-своему. Говорят так, а как на самом деле – никто точно не скажет. Но с тех пор тихо стало. Мне Тимофей Ожёгов рассказывал. А он всё знает. Волков нынче не было, даже следов не видел. Никола петли ставил на зайцев возле дома, поймал с десяток. Вот и всё. На перевозе, пока Тимофей гнал паром, Егор успел поплескаться в холодной в это время воде. Река была чистой, лёд прошёл, вода упала. Большого половодья ещё не было, снег в верхах только начал таять. Пройдут дожди в верховье, каждый распадок подкинет водицы в Туманшет, вот тогда покажет он свою силушку.

– Выучился? – обратился Тимофей к Фёдору.

– Первый класс закончил, – сказал гордо Федя.

– Ишь ты? А учился хорошо?

– Хорошо.

– А не врёшь? – спросил Тимофей.

– Не приучен врать.

– Ну, если учился хорошо да врать не приучен, залезай тогда, а иначе не повёз бы.

Егор улыбнулся рассуждениям сына.

– Видишь, Петрович, не приучен врать-то сын. Придётся везти.

– Придётся, – согласился Егор.

Вечером уже были дома. К их приезду Никола истопил баню. Фёдор сразу пошёл смотреть жеребёнка и, угостив его кусочком хлеба, побежал домой, пообещав наведаться ещё.

Напарившись с сыном, Егор сидел и попивал квас из березового сока. Благодать дома. С полотенцем на голове пришла Настя.

– Попей квасу. – Егор подал ей ковш.

– Холодный?

– Нет, согрелся уже.

Настя не пила после бани ничего холодного, могло разболеться горло. Зная за собой такое, она осторожничала.

– Погодите маленько, сейчас соберу поесть, – сказала она и легла на кровать отдохнуть.

Фёдору было не до еды. Он разглядывал картинки в новой книге.

– Тять, а где медведя застрелили, покажешь?

– Бояться не будешь?

– Чего бояться, медведя убили же

– Покажу. Потом как-нибудь, время ещё будет, целое лето впереди.

Фёдор опять стал смотреть картинки. Поужинали поздно.

Хороший месяц июнь для работы. Светает рано, а солнце садится нехотя, работай да работай, пока сила есть, пока не трясутся коленки. Благодарный месяц июнь. Ещё не палит жарой, обильно идут дожди, и все растения напитываются живительной влагой. Когда придёт время косить сено, будет жарко. Косить легче рано поутру, когда росой смочена трава и бодрит свежесть, правда, невозможно: вылетает из травы чёрная туча гнуса. Лезет в глаза, в рот, за шиворот, и нет от неё спасенья, не помогает и дёготь. Только когда солнце поднимется повыше, можно брать косу и валить ровные ряды трав. Пьянеешь от аромата скошенных цветов. В самую жару работать невозможно: солнце прожигает через рубаху, пот заливает глаза и выедает солью. Часа два косари валяются в тени, пока пройдёт самый жар. После обеда обычно появляются облака и спасительный ветерок, приходит время подворачивать валки. Сено, скошенное раньше, просыхает с одной стороны, его надо перевернуть. Пока дует ветер, он быстро просушит остатки. А ближе к вечеру надо сложить копны, в них сено не пропадёт. Потом ставится зарод и огромные стога. Ребятишки на конях таскают копны в одно место. Длинную крепкую верёвку одним концом привязывают к хомуту, другой заводят вокруг копны и привязывают к хомуту с другой стороны. Конём срывают копну с места и волокут. На землю предварительно укладывают длинные берёзовые ветки, на них и складывают сено. В каждой семье есть свой специалист по укладке и завершению зародов. Если плохо сложить, пробьёт дождём, и тогда сено «сгорит»: сопреет изнутри, покроется белым налётом и почернеет. С таким сеном зимовать – молока не видать. И скотина голодная будет. Но до покоса надо было поставить дома для переселенцев.

Много сделали мужики за июнь, поставили четыре сруба. Ещё начатых было три. После сенокоса продолжили, старались все. К середине августа двенадцать незаконченных домов стояло. Работали не покладая рук. Чтобы подбодрить как-то людей, Егор выдал аванс. Заплатил хорошо, некоторые подумали, что это всё заработанное, и были рады такой сумме, но, когда узнали, что полный расчёт будет в конце работ, взялись с новой силой. Дома ещё не доделали, как приехали переселенцы. Подоспели к отделке. Переночевали у костров, и ближе к обеду Егор собрал всех.

– Называйте фамилии, я запишу всех, потом будете тянуть бумажки, кому какой дом выпадет, чтобы не было скандалов и обид. Дома не все готовы, но до холодов всё будет сделано. Так приходилось заселяться всем новосёлам, самым первым было ещё хуже. Кому не понравится место, со временем может построить другой дом. Если отдаст дом для поселенцев, то получит бесплатно материалы и помощь. Если захочет оставить старый дом себе, строиться будет за свои деньги. Скот вам будет куплен, дрова готовить будете сами. Кормов тоже купим на первую зиму, дальше – это ваша забота. Покосы чистить будете сами – места есть. Дополнительные земли корчевать и чистить можете артелью или самостоятельно, как пожелаете. В деревне есть кузница, мельница, есть хороший столяр. Всё это люди сделали сами, они и хозяева. Всем ясно? Если будут вопросы, то меня зовут Егор Петрович. Где меня найти, каждый деревенский знает. Начнём.

Егор медленно записывал: Карповы, Башевские, Малутины, Николаевы, Ивановы, Фурсовы, Селезнёвы, Аксёновы, Соколовы, Королёвы. Бумажки сложили в кепку. Подходили к дому, Егор вытаскивал записку и громко читал фамилию. Новые хозяева растерянно стояли перед домом, потом шли к своему углу, о котором мечтали больше всего. Открывали двери и несмело входили. Сбылись мечты не о сладкой жизни, о человеческой жизни.

Когда все дела закончатся, надо будет отметить юбилей. Деревне уже десять лет, а в ней нет ни одного старожила – все переселенцы. Прижились, освоились. Уже и детей рожают, строятся. Места хватает всем.

19

Заселение прошло буднично. Все устали за прошедшее лето. Заработали хорошо, это, конечно, радовало. До холодов все зашли под крышу. Пусть не хоромы, пусть небольшой домик, но свой. Землицы отрезали хороший клин. В стайках приживалась скотина. Что ещё для жизни надо? Живи, человек, расти детей своих.

Итак, жизнь продолжалась. Приближалась зима, нужны были дрова – и в большом количестве. Пока не было снега, ходили поблизости с участком, пилили сухие вершины сосен, лежавшие под ногами. Потом на телеге подвозили чурки к дому и складывали. Без дров в Сибири не перезимуешь.

Егор переговорил с первыми поселенцами о юбилее. Всё ж вместе прошли этот путь, а десять лет – немалый срок, попробуй проживи его. Вот и стоит отметить день рождения. Душа человека просит праздника, как земля цветов.

День, на который был назначен юбилей, выдался тёплый, тихий. Праздновали всей деревней. На поляне, за околицей, поставили столы и лавки, принесли закуски, самогонки. До утра заливалась гармошка. Пели и плясали все, кому не лень.

– Я уж и забыл, что жил где-то, – говорил пьяненький Фрол Погодин. – Привык, как будто, так и надо.

Он разворачивал гармонь и распевал частушки.

– Десять лет, как один день, – рассуждал Антип Кузнецов, – Уже здесь два внука народились. Теперь это их родина.

– Ты у нас куркуль! – крикнул Фрол. – Второй дом построил. Я один обжить не могу, а у него второй уже. Ещё строить не собираешься?

– Чего ж не собираюсь? Собираюсь. Никиту оженю и ему дом построю.

– Кого в сваты берёшь? У меня дочка подросла, бери в родню.

– Молчи, дурень старый, – шикнула на него жена Нюшка. – Зенки зальёт и болтает.

– Девка у тебя неплохая. Наверное, не сидит днями с удочкой, как отец.

– А кто мне всё делает? – вдруг заегозил Фрол.

– Ладно, скажет Никита к тебе идти – пойду к тебе, – миролюбиво сказал Антип.

– Можешь не ходить, не отдам дочку, – упёрся пьяный Фрол.

Все захохотали.

– Хорошая деревня у нас, – тихонько проговорил Кузьма Захаров. – Сколько дней я думал: надо было ехать или нет. Вот теперь поймал себя на мысли, что не стыдно детям в глаза глядеть. Как было там? Придёшь – дети голодные глядят на тебя, а не вытащишь ли ты корочку из кармана. Или забыли? – обратился он ко всем.

– А здесь кто голодом сидел, даже в самый плохой год? Конечно, работали, аж жилы лопались, но голодные не сидели. Значит, стоило ехать. Смотрю, а дети кусок хлеба на столе оставляют, разве там было такое? А ещё скажу вам вот что: на другой год или на третий поехал я по другим деревням продавать кадушки. Думку держал посмотреть, а может, в других деревнях получше пристроились. Посмотрел, сравнил, с людьми поговорил и понял, что лучше, чем у нас, нет. И чьими стараниями?

Люди стали крутить головами, выискивая Камышлеева. Егор смутился и покраснел.

– Спасибо тебе, Егор Петрович. Новенькие поговаривают, мол, барин, раз по имени– отчеству. А я скажу: не как барин он с нами возился, а как отец. Тут некоторые говорят, мол, наживается на нас. Скажите, у кого он лишнего взял? Кому недоплатил? Вот и выходит, что выпить за тебя надо, Егор Петрович.

– Наговорил, прямо я покраснел, – сказал Егор. – Я скажу вот что. Кто хотел, у того получилось, значит, вы хотели больше всех. Мы хотели больше всех, – поправился он. – И у нас получилось, как надо. Главное, всё делали сообща, никто в стороне не оставался. Мы вместе прошли этот путь, и мне не стыдно смотреть вам в глаза, правильней сказать, нам не стыдно смотреть в глаза друг другу. Если выпить, то за нас всех. Мы все в одной деревне. А ей десять лет сегодня. За нас!

Опять заиграла гармошка, веселье продолжалось. Гуляли ещё два дня: остановил выпавший снег. За одни сутки навалило основательно. Сразу стало торжественно и празднично. Ровные белые дымы тянулись в небо, растворяясь в синеве. Хозяева расчищали тропинки возле дома и во дворе. Детишки мяли красоту, создавая своё: лепили из податливого ещё снега снеговиков, швыряли снежками друг в друга и в прохожих. Одни ругались, другие, вспоминая детство, отвечали снежком. Тогда все дети дружно атаковали взрослых. Настроение у всех было весёлое.

Через полмесяца приморозило немного, настала пора возить дрова домой. Пока снег неглубокий, можно в лес проехать.

Зимой по лесу можно ходить только на лыжах. Снег мягкий, не тронутый ветром, лишь немного присыпанный хвоей и небольшими ветками. Тихо в лесу зимой. Разными следами прошиты сугробы, как нитками, от кустика к кустику, от дерева к дереву. Только зайцы набивают тропы. Приморозит такие заячьи дороги – не проваливается зверёк, носится, согреваясь от мороза, ничего не видит. Ловят косых в петли, наставленные на их же тропах. Хорошая поддержка крестьянскому столу. И шкурки идут на шапки да на рукавицы, тёплые и лёгкие. Лаврен Кузьмин наловчился шить детские шубки и душегрейки. По дому утром хорошо ходить, можно и во двор выскочить на минутку, спину не застудишь.

Зимой все ходят друг к другу на посиделки: мужики играют в карты, а женщины вяжут носки и рукавицы и разговаривают на разные темы. И о прошлом, и про детей, и всем косточки перемоют. Так проходят зимы, а иначе хоть волком вой. Дни короткие, зато вечера да ночи длинные. Звёзды на небе что ромашки на лугу. Снег блестит, как на солнце, мерцает, охватывает сугробом крыши домов. Маленькие окошки выглядывают из сугробов, и мерцает в них слабый огонёк лучины. Хороша зима: отдых даёт крестьянину, но уж больно длинна, устаёшь от неё.

Кузьма Захаров с утра стучал у себя в столярке. Поставил печурку маленькую и подтапливал стружкой с опилками. Тепла много не надо, лишь бы руки не мёрзли. На стук пришёл Трифон Суренков.

– Ишь, приспособился. Тепло, хорошо. И заделье нашёл.

– Чего его искать? У меня вся работа здесь и зимой, и летом. Не под крышей, так во дворе.

– Заказ какой?

– Новосёлы попросили собрать пару столов да десяток табуреток. Соберу. Чего не собрать? И к весне кадки делать надо. Потом спохватятся, пойдут, а у меня уже есть. Лыжи вот, надо загнуть.

– Лыжи из чего делаешь?

– Как и все, из ёлки. Крепкие, гибкие получаются, сами бегают.

– У меня тоже работы много. Упряжь надо готовить. Сейчас с материалом плохо. Вот и хожу как неприкаянный, был у Антипа, тоже мается – валенки подшивает.

– Антип зато летом не выходит из кузни.

– Летом у всех работы хватает, сейчас заняться нечем.

– Валяйся на печи да плюй в потолок.

– Не валяется.

– Гляди-ка, живём, заняться нечем. Как баре стали. На тех, бывало, смотришь да думаешь: вот бы так с месяц хотя бы побездельничать.

– Теперь понимаю, какая это тяжёлая работа – бездельничать.

– Тебе, Трифон, не угодишь. То солнце высоко, то тучи низко.

– Не говори. Сам смеюсь над собой.

– Барина он пожалел. Ну, напейся хоть, всё время пройдёт быстрей.

– Я тебе толкую уже час: давай по маленькой выпьем, одному несподручно.

– Да нетто я против? В этом деле я всегда согласный, – оживился Кузьма.

– Не суетись, у меня всё с собой.

Трифон вытащил тряпицу, развернул её. Там лежала краюха хлеба и несколько кусочков порезанного сала. Кузьма достал из шкафчика стакан. Когда выпили пол-литра Трофима, Кузьма достал свою заначку. Часа через полтора из столярки доносилось дружное пение.

Вот и ещё один зимний день прожит.

20

В 1910 году учредили Тайшетскую волость Канского округа, Красноярского уезда, Енисейской губернии. Тайшет увеличился до четырёхсот дворов с населением около полутора тысяч человек. К десятому году железная дорога стала перевозить груза столько, что не хватало вагонов и паровозов. Эхо беспорядков 1905 года достигло и Тайшета. Пусть с пятилетним опозданием, но пришло. Ссыльные вели разговоры с рабочими железной дороги, лесозавода, разъясняя политическую ситуацию в стране. Самого владельца лесозавода Жернакова в Тайшете не было, все дела вершил управляющий. Мужик он был вороватый и наглый, недоплачивал за заготовку леса, уменьшал объёмы заготовки, воровал везде, где мог. Недовольство среди рабочих росло. Люди объединялись, читали запрещённую литературу, поставляемую из Новониколаевска, Иркутска. Ссыльные обучали детей рабочих, тем самым привлекая к себе всё больше народных масс. Чиновники ничего не предпринимали, не понимая, к чему это приведёт. Трактиры не закрывались. Подвыпившие люди носились по селу на упряжках, давя нерасторопных кур и распугивая зазевавшихся прохожих. В сёлах росло недовольство переселенцами. Неспокойно стало жить. Многие жили бедно, как и на родине, но возвратиться назад возможности не было. Деньги растрачены, а заработать не получалось. Такие готовы были работать за половину зарплаты. И работали, но недовольство росло.

Егор разговаривал с Ручкиным. Он никак не мог понять, что же случилось с людьми. В Сибири люди всегда жили вольно, но в послушании, подчинялись закону. Были и здесь нерадивые, кто всегда работал абы как. Работай, не ленись. Хочешь – паши землю, расти хлеб, нет желания – лови рыбу, ходи на охоту. Без куска хлеба не останешься. Вырасти в огороде картошки, набери грибов и ягод, корову держи, другую скотину – сено косить везде можно. Не ходи и не ной, никто тебя кормить даром не будет.

– Так и раньше жили. Как могли, так и пробивались, но помалкивали. А сейчас ссыльные настраивают недовольных, мол, надо пойти, требовать с купцов. Пойди да требуй, а он закроет лесопилку. Что тебе ничего не достанется – ладно, но многие другие потеряют кусок хлеба, – говорил Егор.

– Я с тобой, Егор Петрович, давно поговорить хотел. Хоть и едут сейчас люди сюда на поселение, я к тебе не буду посылать больше. Понимаешь, Егор, дорог ты стал мне за эти годы, не хочу я тебя подставлять. Не те люди едут сейчас, не те. У первых в глазах добро было, а сейчас всё больше злые какие-то. Условия не поменялись, но сколько сейчас ругани и споров! Как представлю, что к тебе поедут такие вот горлопаны, ну, не знаю, что ты будешь с ними делать. У тебя много осталось материала?

– Я уже и сам не хотел подряжаться. Устал чего-то. Буду пока работать с Зюзенцевым. Отдохну. Материала осталось немного, строятся сейчас уже дети новосёлов, детишек рожают, жизнь идёт. В деревне у нас сейчас больше тридцати дворов. Скандалов не слышал между людьми. Не шумно живут, ладят меж собой.

– Попадутся крикуны, разбередят деревню – тогда прощай покой. Перегрызутся все. Я таких говорунов посылаю в низовье Бирюсы. Там старожилы сильны, не позволяют дурить. А у тебя все переселенцы. Пусть спокойно поживут.

– Не хотелось бы свары, я не люблю споров. Начнут руками махать, горлопанить, а чего хотят, толком объяснить не могут.

– Заметил, что тебе покой больше по сердцу. Всё больше молчишь, а дело тебе можно любое доверить.

– В тайге привык молча. Там поговорить можно в зимовье, если есть с кем. А целый день один по лесу шатаешься, плашки проверяешь да ловушки. Сам с собой не поговоришь. Языком чесать – не мужское дело.

– Верно. Дома всё хорошо?

– Хорошо. Фёдор в лесу находится да на реке, дома не бывает. Настя с грядками воюет. Заняты все делами, один я вот катаюсь туда-сюда. Я вот что думаю, Илья Ильич, а на всю эту заразу, которая расползается тут, управы нет никакой? Урядник, пристав, полицейские – ничего не видят?

– Пока только словами грозят, не трогают, побаиваются лить масло в огонь. Ждут, что всё само собой и стихнет.

– А как не стихнет? Хорошо, что пока у нас поспокойней.

– Вот я тебе и не посылаю людей, а ты не пускай своих далеко, чтобы не видели ничего да не болтали зря.

– У меня только Мыльников ездит за товаром, надо с ним поговорить, чтобы не болтал лишнего. Больше никто и не отлучается никуда: лето короткое, не успеешь дел всех переделать, и зима нагрянет.

– Люди довольны? – спросил Ручкин.

– Живут. Никто не голодает, веселей живут, чем работные люди рядом с депо в Тайшете. Здесь в бараках ютятся: бараки чёрные, всё мрачно. Нет, у нас веселей. Но если случится зараза в деревне, то найдутся и у нас любители порассуждать, особенно из последних прибывших. Те, кто раньше приехали, уже приноровились, у них всё хорошо.

– Всё ж опора у тебя есть.

– Есть. Первые крепко ухватились за землю, работают с темна до темна.

Немного успокоившись после разговора с Ручкиным, Егор отправился домой.

В деревне стучали топоры. За последние два года справили четыре свадьбы. Дети росли, создавали свои семьи. Поначалу жили у родителей, а потом ставили себе дома. Но строить теперь приходилось своими силами, и стройки затягивались не на одно лето. Зимой сруб рубить не будешь, а летом другой работы хватает. Только Васька Бутьянов решил остаться в отцовском доме: отца схоронили, а мать с братом бросать не захотел. Решили, когда понадобится младшему дом, тогда и будут думать.

В последнее время возле домов стали ставить палисады. В них высаживали черёмуху да рябину, приносили колючий шиповник. Окна украшали ставнями с затейливыми деревянными кружевами. Всё это радовало глаз. Начал Кузьма Захаров. Все ходили, смотрели. Кто просто останавливался, разглядывал, кто мимоходом бросал взгляд. Потом у Кузьмы заказал резные наличники Мыльников. И пошло. Потянулись люди к красоте.

Вечерами по всей деревне неслись весёлые переборы гармошки, украшенные чистыми девичьими голосами. Особенно завораживали своим пением Марийка Погодина да Иринка Кузнецова. Две подружки так на два голоса заводили песню, что гармонисты переставали играть, боясь спугнуть такую красоту и восторг души. Душа русская по-настоящему раскрывается в песне. И сельчане в темноте садились у окна, слушали и радовались своему тихому счастью. Радовались, что не надо думать, чем кормить детей завтра, радовались свадьбам детей, не только своих, но и соседских – потом соседи порадуются за твоих. Радовались за внуков, которые родились уже здесь, и никогда не узнают про голод. Радовались аромату свежевыпеченного хлеба, что, как хорошая песня, плывёт над деревней. Это ли не радость? Замешивают тесто ещё с вечера, чтобы за ночь оно набрало силу, поднялось. Хозяйка встанет рано, затопит печь. Для хлеба и печь затапливали по-особенному: дрова в поде складывали колодцем. У каждой хозяйки были свои премудрости. Прогорят дрова – выметет хозяйка все угли и золу, а потом на деревянной лопате тщательно вымешенное тесто ставится в печь. Каждая печь выпекает по-своему, и хозяйка знает характер печи и возможности. Проходит время, и ковриги, пышущие жаром, ложатся на лавку, покрытую чистым полотенцем, потом их сбрызгивают молоком и закрывают другим полотенцем. Хлеб должен отдохнуть. Когда просыпаются ребятишки, хлеб уже готов, запах разносится по улице. Ничего нет вкуснее, как отломить сбоку наплывчик, твёрдый, хрустящий, и грызть, запивая парным молоком. Мать ругает ребёнка, чтобы не портил все ковриги, да разве углядишь? А какая радость, когда приносят в дом только родившегося телёнка, ещё мокрого, но уже вставшего на ноги и лижущего шершавым языком пальцы.

И, слушая песни, каждый думал о своём, каждый понимал, что Бог увидел их страдания и дал возможность подняться с колен. Всем дал равные условия, и все постарались не упустить счастливый случай.