Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

9

Маркел Дронов успел уже выпить для поднятия настроения, как говаривал его покойный отец, когда мать ругала за пьянство. Не то чтобы отец был горьким пьяницей, просто, когда он выпивал, то бросал всякую работу, даже очень важную, и сидел, размышляя после каждой выпитой чарки, что же главнее: работа или водка. Рассуждал так: работа измучает человека до того, что аж вся душа трясётся, хоть падай в борозде, а водка даёт роздых. Но, опять же, после долгого возлияния бывает ещё хуже, чем после самой тяжёлой работы, не только душа трясётся, но всё тело подпрыгивает. Бывает, что после тяжёлой работы все кости ломит, сил нет подняться, а после пьянки выпил стакан на похмелье – и всего делов. Вот тут и думай, что главнее.

С такими мыслями хозяина, всё хозяйство Дроновых потихоньку и порушилось. Когда подрос Маркел, единственный сын, править уже было нечем, куда ни коснись, кругом развал, проще строить новое, но на новое нужны деньги, а где их взять? Когда после очередного «размышления» отца снесли на погост, Маркелу было шестнадцать лет. Чтобы хоть как-то содержать старенькую мать, подался Маркел в батраки на богатую сторону села, на Тарай. Пристроившись к одному староверу, Шишину, проработал у него зиму. При расчёте прижимистый старик обманул подростка, выплатил половину положенного. Маркел спорить не стал, просто на одной вечёрке отдубасил младшего Шишина, который стал посмеиваться над простотой Маркела. Хоть и был Шишин постарше, да Маркел от рождения силой и ловкостью не обижен. А подраться любил и умел, особенно с тарайскими – их недолюбливали все за их наглость.

И ходил младший Дронов от хозяина к хозяину, пока не приметил его Хрустов и не взял к себе. За работу требовал серьёзно, но и при расчёте платил то, что было обещано. Так и задержался у него Маркел. Зимой готовил лес, летом работал по хозяйству. И вот последние два года на лето уезжал мыть золото. Первый раз приехал, деньги жгли руки, хорошо, что матушка вытащила у пьяного из карманов большую часть, оставила немного, чтобы не заподозрил, а остальное припрятала. В этот раз он уже не стал транжирить деньги, сразу отдал матери большую часть и только тогда узнал, что есть и ещё деньги, прошлогодние.

– Маманя, ты возьми себе на обновки, не жалей денег, а остальные прибереги, может, жениться надумаю, тогда и сгодятся.

Говорил, будто шутил. Мать подивилась таким разумным речам сына, размышляя: серьёзные это слова или бахвальство одно. Маркел тщательно умылся, причесался и отправился на вечёрку, проходившую в горнице одинокой Макарихи.

Муж Макарихи, Сенька, и два сына утонули в один день на рыбалке. Поплыли поздней осенью за рыбой. Ловили на закосках (на прибрежных припайках первого осеннего льда), в темноте налетели на топляк, лодка опрокинулась. Хоть и умели все плавать, но зимняя одежда потянула ко дну. Осталась Макариха одна в большом доме, построенном для большой семьи, закрыла две комнаты и осталась жить в одной, поближе к печке. Так бы и жила тихо, да с некоторых пор облюбовала молодёжь её просторы. Молодёжи негде было собираться зимой, чтобы повеселиться, потанцевать, послушать гармошку, себя показать и на других посмотреть. А с ними бабке было веселее. Сидела она на русской печке и наблюдала за всеми, радуясь молодым, вспоминала своё время. Девчонки сами белили, чистили и мыли. Помогали старухе и по хозяйству. Приносили кто молока, кто сала кусочек. Старухе много и не требовалось. Парни дров готовили на зиму, просить не надо было никого.

Маркел вошёл в помещение в клубах пара, даже пламя в лампе мигнуло. Осмотревшись, сказал:

– Привет, мужики!

– Здравствуйте, барышни! – ещё раз отчётливо произнёс Маркел. – А чего так тихо? Ванька, давай играй чего-нибудь весёлое, а то забыл уже, как гармонь поёт.

Ванька Хохлов, лучший гармонист на селе, развернул меха голосистой трёхрядке и пробежал пальцами по кнопочкам с прищёлком. Потом, выдохнув, выдал «подгорную», потянувшую в круг несколько плясунов и плясуний. Тут же понеслись частушки, поначалу в адрес гармониста, затем перешли на милашку, на дролю, и вскоре казалось, что и сам дом отплясывает со всеми.

– Вот это дело, – сказал довольный Маркел, выискивая глазами ту, ради кого в карманах полушубка в кульках лежали конфеты. Настасья сидела недалеко от гармониста и делала вид, что совсем не замечает парня.

– И ладно, – решил Маркел.

Достал кулёк и, раскрыв его, крикнул:

– Лапушки, налетайте, сегодня бесплатно, а завтра за поцелуй!

Девчонки подскочили и, словно воробьи, растащили конфеты. Довольный Маркел расхохотался.

– Давай ещё!

– Нам не хватило!

– Не жадничай!

Маркел только громче смеялся, а сам поглядывал на Настасью, но она никак не отвечала на его взгляды.

Тогда парень сел рядом с ней и спросил:

– А ты чего, не любишь конфеты?

– Люблю.

– А чего ж тогда не взяла?

– Ждала, что отдельно принесёшь.

– Ишь ты!

– Что я? – с вызовом ответила девушка.

– А вот возьму сейчас да поцелую. – Он склонился было к девушке, но получил звонкую оплеуху сначала по одной щеке, потом по другой.

Сразу наступила тишина. Никто не пытался смеяться, знали нрав Маркела. Девушка взглянула на парня, словно ножом полоснула, накинула шубейку, шаль и, не застёгиваясь, выскочила на улицу. Растерянный парень через некоторое время вышел следом. Девушка уходила по пустынной улице.

– Настя, ты чего? – крикнул Маркел. – Ты что подумала? Погоди! Настя, постой, я пошутил.

Девушка остановилась, но не обернулась. Когда парень подошёл, она совершенно спокойным голосом сказала:

– Все ладошки отбила, огнём горят.

Вдруг она повернулась к нему и спросила:

– Поцелуешь, говоришь? Целуй! – сделала к нему шаг.

Он отшатнулся:

– Ты чего?

– Так ты только что героем был, а сейчас струсил?

– Чего это я струсил?

– Целовать, значит, боишься, а на руках можешь носить?

– Чего тебя носить, невелика тяжесть.

– Неси до дома.

– Смеёшься, что ль?

– Нисколько.

– А и снесу! – Маркел подхватил девушку на руки и пошёл по середине улицы на край деревни, где жила Настя.

Девушка сначала смотрела прямо в глаза Маркелу и понимала, что он теперь до самого дома не опустит её на снег. Она обняла его за шею, чтобы ему было полегче. Возле дома Настя спросила:

– Тяжело?

– Нет, – сказал Маркел, – носил бы да носил.

– Умаешься.

– Ничего, справлюсь. Насть, это тебе. – Парень протянул ей конфеты.

Она взяла, положила в карман и, привстав, чмокнула его прямо в губы, засмеявшись, убежала домой, хлопнув калиткой.

Маркел долго стоял и смотрел вслед, не понимая, что вот эта девчушка ещё за один вечер взяла, да и приворожила к себе крепко-накрепко. Приручила его, как добрый конюх приручает норовистого молодого коня, запрягая его в сани и гоняя по глубокому снегу, стараясь вымотать все его силы.

Несколько недель до того, как ехать на заготовку леса, Маркел ходил на вечёрки, вёл себя, как и прежде, даже успел подраться несколько раз, но только до тех пор, пока не приходило время провожать Настасью домой. Тут он менялся совсем, словно телок, шёл за девушкой и слушал весёлую девичью болтовню, радуясь её голосу, смеху и просто её присутствию. Она не выговаривала ему за драки, за другие проделки: пусть живёт как знает. Не муж ещё. И если парни не дерутся меж собой, на кого они становятся похожи, если не на стариков.

– Настя, я в лес поеду скоро, а потом весной в верховье Бирюсы, а когда вернусь, давай поженимся. Дом построим, хозяйство заведём, заживём, как люди.

– Ждать, значит?

– Ну, подожди, время скоро пролетит.

– А как обманешь? Я буду ждать, а ты возьмёшь и женишься на другой. Что тогда?

– Христом Богом клянусь!

– Это ты? Когда в церкви был последний раз?

– Был, вот.

– Когда?

– Дай вспомнить. Недавно. На Пасху.

Настя захохотала:

– Осень на дворе! Нас и венчать не будут.

– Это почему?

– Так нехристь ты.

– Обвенчают. Попу денег побольше дать, так и чёрта окрутит.

– Может, и окрутит, да только я за чёрта не пойду, вот, – сказала она и качнула головкой так сладко, что Маркелу захотелось подхватить её на руки и кружить, кружить.

Но он сдержался, боялся, что опять что-нибудь сделает невпопад.

– Будешь ждать? – спросил он.

– Подожду.

Мать Насти сразу заметила перемены в дочери, а народная молва сообщила причину тех перемен.

– Ты что же? И замуж пойдёшь за него? – спросила она дочь.

– За кого?

– Вся деревня трезвонит, как тебя Маркелка через всю деревню на руках носит.

– Что ещё трезвонит деревня? – Сдержанный тон дочери не сулил ничего доброго.

У Насти был такой характер, что с некоторых пор и отец перестал учить её уму-разуму. Как глянет она на отца, у того даже мороз по коже.

– Так беспутый он, кого хоть спроси, драчун и пьяница.

– Лучше за драчуна замуж идти, чем за рохлю какого.

– Так и будет бить, как напьётся, – не сдавалась мать.

– Мама, не выдумывай и не слушай, что народ болтает.

– Бог тебе судья. Потом не жалуйся.

Маркел работал, как проклятый, сам выматывался и другим спуску не давал. Лишь на перекурах садился в сторонке, прикрывал глаза, и глупая улыбка светилась на его лице. Он никому ничего не рассказывал, только однажды сказал Евсею, которого считал самым серьёзным в их команде:

– Через год женюсь да заживу тихо и спокойно.

Евсей удивлённо посмотрел на него, но ничего не сказал. Только все знали причину поведения своего товарища – влюбился парень. Но попробуй скажи ему, враз по шее схлопочешь, про все вопросы забудешь.

Леса наготовили много и управились до срока. Домой приехали пораньше.

– Лес весь приготовлен, как и договаривались? – спросил Илья Саввич Евсея.

– Да, больше на том участке брать нечего, на другой год надо на пару вёрст выше забираться, я там посмотрел – хороший лес стоит, вызревший, и перестоя нет.

– Все работали как следует? Лодырей не было?

– Маркел никому посидеть минуты не давал, потому и раньше закончили.

– Что это с ним?

– Жениться собрался.

– Раз такое дело, надо отметить. Пусть все знают, кто работает хорошо, тому и приварок будет. Теперь надо готовиться в поход за золотом. Маркел пойдёт или от жены не оторвётся?

– Жениться он будет осенью.

– Значит, поедут те, кто в прошлом году был, других не надо.

– Илья Саввич, я хочу взять с собой Родиона, парнишка скучает, да и к тайге пусть привыкает. Хвосты крутить скоту всегда успеет.

– Не рано ему? – спросил Хрустов, а потом вспомнил, как его дочь дружит с этим мальчишкой, и ему стало неприятно от этого.

– Ладно, бери, сам и присмотришь за ним. Месяца через полтора надо отправляться, чтобы опять на лошадях до самого места добраться. Правда, груза вести в этот раз поменьше, инструмент там есть, но продукты, и ещё много чего нести на себе тяжело.

– Как там Лаврен? – спросил Евсей. – Не болеет?

– Ничего, живёт у Акулины, прижился вроде, приходит на работу. Он мне тут нужен, на него не надейся.

– Говорено об этом.

– Условия останутся прежние, как в прошлый раз. Если все будут согласны на это, то пусть потихоньку готовятся.

– Хорошо.

Родион уже ждал брата на крыльце.

– Ты чего тут?

– Видел, как ты заходил в лавку, вот и ждал.

– Ну, пойдём.

Вечером за чаем Евсей сказал брату, что хозяин согласен, чтобы он ехал вместе с ним. Мальчишка был безмерно рад.

10

Хорошо начался в этом году охотничий сезон. Вовремя ударили морозы, снегу в лесу было немного – самая охота с собаками. Звери путают следы на снегу, собаки вынюхивают их, карагас, не слезая с оленя, распутывает замысловатые головоломки. Хитрый зверь – соболь, нарисует такие узоры, что без собаки сложно разобраться, а хорошая собака поведёт носом, пронюхает всё – и уже знает, в каком направлении исчез соболь. Другой зверёк несколько дней водит за собой охотника по буреломам, по сопкам, но конец всегда один – не бросит охотник добычу. Белка – та глупая, увидит охотника, услышит собаку и выглянет из укрытия посмотреть, кто это там. А тут стрела и ударит, а на земле собачьи зубы не выпустят, поэтому и добывают белки много. За соболем побегать надо, зато и стоит он дорого, и ясак платить надо соболем. Соболей без хороших собак много не добудешь, у каждого охотника две-три собаки, не меньше. Каждая собака стоит дорого, но приносит много соболей и белок, на которые потом карагасы меняют товары на большом суглане – ярмарке, которая обычно бывает 19 декабря и длится восемь дней.

На суглан готовятся загодя: шьют новую одежду, чтобы выглядеть не хуже других. Понаедут купцы с разным товаром, прибудет исправник, чтобы выбрать лучших соболей для императорского дома. Среднего качества товары пойдут на оплату товара купцам, а всё остальное скупают разные люди, пожелавшие принять участие в торгах. Пришлого народа появится много, желающего выхватить из общего праздника и свой кусочек. И карагасов из разных родов будет много, со всей необъятной Присаянской землицы. И всем будет место, и каждому найдётся добрый товар. Кто-то выгодно сторгуется и уедет обеспеченным до нового суглана, а кто-то останется ни с чем, если потянется за лишним стаканом.

Эликан сидел в новых одеждах, сшитых невесткой, и смотрел на огонь. Разные мысли рождались в голове старика, всё больше вспоминалось прошлое. Не то, что приносило беды да неудачи, а вспоминались хорошие моменты, когда всем было весело, когда в котлах варилось мясо для всего стойбища, когда всего было вдоволь. Немало добывалось соболей и белок, да только торговали карагасы плохо. Приходили разные купцы, немногие платили честно за товары, другие, были такие, которые старались напоить водкой охотников да обобрать. Пьяный карагас, что тебе ребёнок малый, добрый да щедрый, тем и пользовались многие торговцы.

Эликан не хотел ехать на суглан, да только кто присмотрит за сородичами, если не он. Томубек, которого однажды обманули, больше не посещает такие праздники, а если и едет, то не веселится, как другие, а быстро обменяет шкурки на нужные товары и, не дожидаясь окончания праздника, уезжает, чтобы больше не соблазниться общим весельем, которое не все будут вспоминать добрым словом.

– Хамышгай, ты всё приготовил на суглан? – спросил Эликан сына, с которым жил в последнее время, когда не стало жены.

– Да, я упаковал все в разные сумы.

– Томубек принёс свои шкурки?

– Принёс, заказал, что надо привезти. Зря сам не поехал, там весело будет.

– Правильно, что не поехал. Я тоже бы не поехал, да вас отпускать одних нельзя. Без всего приедете.

Хамышгай не стал спорить с отцом, где-то он понимал, что тот прав, знал, что произошло с Томубеком, но про себя думал, что с ним такого не может случиться. Его жена Шейгана тоже ходила и радовалась предстоящей поездке, много слышала она о таких праздниках, но никогда на них не была. Теперь вот и она сама купит себе разных украшений, какие ей понравятся, а не те, что достанутся от других. Их маленький сын Улуской ходил за матерью, не понимая, почему она такая весёлая, потом завалился у очага спать в обнимку с собакой.

Ехал ещё и Езилан с семьёй. Его сын Оробак хорошо охотился в этот раз, добыл много шкурок, приносил в стойбище достаточно мяса – котлы всегда были полные. Ружьё, доставшееся ему по осени, попало в хорошие руки. Изюбрей и лосей добывал молодой охотник, отрезал кусок мяса, приносил в стойбище и говорил, где забрать остальное. Взрослые охотники, которым не улыбалась удача, брали оленей и привозили мясо в стойбище, где оно делилось поровну между всеми. Другие охотники перестали добывать изюбрей. Говорили, что у Оробака «рука длинная», он добудет мясо, не оставит стойбище голодным. Молодому охотнику лестно было слышать такие речи. Хотя большая слава принадлежала ружью. Ружьё само по себе было редкостью, стоило оно очень больших денег, и не в каждом стойбище было такое богатство.

Оробак пользовался ружьём только для добычи мяса, а соболей и белок бил, как и остальные охотники, из лука. Стрелами били птицу и на воде, и ту, что на деревьях сидит. Стреляли карагасы во всё, что видели, так было заведено; голодные годы научили: сначала подстрели, а потом посмотри, сгодится ли это тебе. А когда зверя и птицы становилось меньше, то стойбище откочёвывало в другой район на многие вёрсты и кормилось там несколько лет, потом возвращалось на прежние места.

Женщины особенно радовались поездке на суглан. Немного радости было в их жизни. Бывает, что единственная такая поездка помнится потом всю жизнь и пересказывается детям и внукам.

В последний вечер перед отъездом все сидели в чуме у Эликана, пили чай, курили трубки, говорили о посторонних вещах, не упоминая поездку, чтобы не спугнуть удачу. Только уже в самом конце, когда стали расходиться по своим жилищам, Томубек сказал Хамышгаю:

– Возьми дочь мою Солтес, пусть посмотрит на суглан.

Хамышгай кивнул в знак согласия.

Через две ночи карагасы из рода Эликана прибыли на место. На большом, чистом месте уже много чумов стояло по кругу, посередине развели большой костёр, который будет гореть все дни, пока не закончится суглан. Хамышгай и Езилан поставили чумы рядом, как и в стойбище. Так поставить приказал Эликан, чтобы всегда все были под присмотром.

Праздник захватил всех сразу: в котлах варилось мясо, молодые охотники дымили папиросами, стоившими очень дорого, женщины и дети с удовольствием поедали сладости. Каждому хотелось выделиться перед другими, а особенно тогда, когда выпили спиртное. Сначала купцы бесплатно угощали охотников водкой, как бы в знак уважения, потом требовали шкурки за водку. И тогда охотников трудно было остановить.

Езилан пришёл в чум навеселе и крикнул жене:

– Всё, хватит, я всю зиму готовил дрова, теперь будет готовить дрова вот он, я его нанял.

Рядом стоял невысокий худенький мужичонка, услужливо склонившийся перед нанимателем. Таких услужливых была целая бригада, они заранее заготавливали дрова, а потом продавали их доверчивым карагасам втридорога, наживаясь на этом.

Вечером у костра собиралась молодёжь, пела гармошка – гармониста нанимали за большие деньги. Звучали песни, плясали все, кто хотел, а после водки веселиться хотелось многим. Карагасы, люди совсем немногословные, вдруг начинали говорить все разом, громко, стараясь переговорить другого, спорили на самые разные темы. Это продолжалось всю ночь. Утром начинались торги. За меха брали соль, сахар, ситцы, бязь, топоры, гвозди, верёвки и другие нужные в хозяйстве материалы, брали и разные украшения, и сладости для женщин.

Хамышгай закупил уже всё для себя и для Томубека. Под приглядом Эликана он не тратился попусту, хотя ему тоже хотелось покурить папирос, как это делал Езилан. Но перечить отцу он не смел. Когда всё основное было закуплено и сложено в перемётные сумы, Эликан сказал:

– Теперь идите веселитесь, потратьтесь и на себя, будет о чём вспоминать. А сам рано утром пошёл в чум Езилана.

Тот мирно спал. Рядом сидел Оробак.

– Спит? – спросил старик.

— Да.

– Всё прогулял?

– Нет, ещё есть шкурки.

– Бери, пойдём, поменяем на товар, а то останетесь без ничего.

Они вдвоём приобрели всё, что требовалось, а также взяли патроны для берданки, чем удивили многих соплеменников. С помощью сородичей покупки доставили в чум и сложили у входа. Когда проснулся Езилан, всё было сделано. С больной головой он вылез из чума, закурил папиросу и присел у костра. Там уже сидели такие же горемыки-охотники, позволившие себе выпить лишнего. Они налили ему немного самогонки. И всё началось сначала. Уже ночью Езилана принесли в чум совершенно пьяного. Старейшины суглана следили за порядком и смотрели, чтобы пьяные не замёрзли на улице. На этот раз Езилан обмывал своё крещение. Приезжий поп окрестил его и нарёк новым именем – Николай, как и всех других, кого он крестил. Уже несколько лет приезжал сюда батюшка и склонял в свою веру подвыпивших охотников, а потом брал с них свой ясак на благо церкви. А раз всё происходило «на Николу», и крестили всех Николаями.

Хамышгай тоже напился в тот день так, что утром не смог сам выйти из чума, Шейгана отпаивала его мясным бульоном. Когда в чум с самогоном пришёл Езилан, то Хамышгая стало мутить даже при виде водки.

Эликан успокоился после того, как всё было закуплено, и не обращал внимания на соплеменников: пусть пьют, раз хочется.

Больше всех на суглане нравилось молодым. Здесь многие из них знакомились друг с другом, состязались в стрельбе из лука, в ловкости и плясках. Люди веселились, говорили много, чтобы уже через пару дней уйти в безмолвную тайгу и молча взирать на все красоты необъятных сибирских лесов, завораживающих снежных вершин. И опять окружат охотников голубые и зелёные глади лесных озёр, в которые заглядывают вечно спешащие куда-то облака, гомон речных перекатов да пересвист ветров в макушках высоченных кедров и лиственниц. И развлекать их будут глухариные песни на весенних токах да драки косачей, любовные рыки медведей в прохладных ельниках посреди лета, от которых даже листья на осинах перестают трепетать, да протяжный изюбриный рёв в осенних перелесках.

А здесь, на празднике, пой, веселись, карагас, охотник из рода «Чёрного гуся», есть у тебя только один праздник в году. Празднуй его, карагас.

Суглан закончился, сразу исчезли наёмные музыканты и заготовщики дров. К тому времени многие охотники уже ушли в свои родные стойбища, только некоторые остались до самого конца. Это те, у кого ещё было на что веселиться, да те, кто сразу не мог уйти, нужно было время прийти в себя. Эликан не торопился. Торги закончились успешно, так он считал, а что охотники из его рода погуляли, так на то и суглан. Сегодня ещё проспятся, поедят мяса, попьют целебного мясного бульона, а завтра с утра в путь.

Через день пути встретился им купец – заимщик Вася. Он уже ждал карагасов, едущих домой, знал, что многих оберут на суглане, и поедут они домой пустыми. Вот здесь Вася и поджидает их, даёт в долг под будущую добычу всё, что нужно для жизни. И становится такой охотник должником на долгие годы и не знает, когда закончатся его долги. А Вася никогда никому не отказывает – только бери и помни.

– Как торговали? – спросил Вася Эликана.

– Хорошо торговали, – ответил старик, набивая трубку.

– Да, – подтвердил Езилан, закуривая последнюю папиросу, оставшуюся от праздника.

– Ну и ладно. Много народу нынче было на празднике?

– Много. Мы последние едем, другие разъехались.

– Водки хотите? – спросил Вася.

– Нет, водки было много на суглане, сейчас не нужно.

Через два дня уже в своём стойбище разбирали купленное, раскладывали, вспоминали пьянки Езилана и Хамышгая, вспоминали пляски у костра да курили трубки – папирос больше не было.

Наступало зимнее затишье, когда лютые морозы сковывали всё вокруг. Зверьё пряталось в своих норах да дуплах, лоси и изюбры хоронились в густых пихтачах. Жизнь замирала, ожидая, когда ослабнут морозы.

В это время и в чумах затихала жизнь, только горели дрова в очаге, да люди варили себе и собакам мучную болтушку. Собаки лежали у огня, изредка открывая глаза на запахи. Женщины занимались рукодельем, мужчины, как и собаки, валялись у очага, курили трубки и рассказывали разные истории, посмеивались над «пьяницами», вспоминая их глупые выходки.

– Спасибо тебе, Эликан, спас меня от позора, – говорил Езилан, – приехал бы совсем без ничего.

– От водки у человека голова уходит, только рот остаётся, – сказал старик.

– Я и не бываю больше на суглане – позору получил много, люди до сих пор смеются, как я всё прогулял, – заметил Томубек.

– Я водку пил, хорошо было, сладко, а утром голова, как бубен Шамана – бум-бум! И совсем тяжёлая, не поднять, – рассказывал Хамышгай.

Оробак сидел в сторонке и молчал, ему не понравился суглан: народу много, шумно, все громко разговаривают. Сейчас он уже всеми мыслями был в тайге, там, где тихо, только шумы и шорохи леса радуют сердце, да тепло от костра греет тело. Хороший чай, добрый табак и тишина – вот что важно для карагаса-охотника.