Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 44 страниц)

– Да уж, большая так большая, – ответил тот.

– Вот и думай. Евсей, если надумаешь переезжать, скажи мне, я буду присматривать домик для тебя, чтобы тихо, мирно переехал и жил по-человечески.

– А что хозяйство?

– А ничего. Скотину и инвентарь сбыть можно потихоньку, обменять, а постройки придётся бросить, куда ты с ними? Да не жалей, махни рукой – и всё. Я бросил всё и не обернулся ни разу, а теперь и пристроился к новой жизни, голодным не сижу, ещё и хлебушек с маслом ем. Хорошие люди остались, многие пригрелись на сытных местах – с ними и имею связь. Я им – они мне. Против закона не пру, хожу на грани и доволен, других тому же учу: не надо высовываться.

– Значит, всё так плохо? – спросил Евсей.

– Да не совсем плохо, просто приспособиться надо. Мне проще, потому что я всю жизнь приспосабливался ко всяким случаям, а тебе, конечно, тяжело будет поначалу, а потом привыкнешь.

– А людей бросить, что ли? Столько лет друг друга выручали, а теперь бросить всех на произвол судьбы?

– Седой ты уже, Евсей, а дурной, прости на слове. Ты поговори с мужиками, надеюсь, что и у них есть деньги на домик здесь, пусть также готовятся. Только просьба: не надо всем сразу в один день собираться и уезжать. Власти расценят это как саботаж – и примут меры. А за два-три года можно и всех перевезти – всё будет шито-крыто. Была деревня – и нету, а куда подевалась – никто не ведает. Вознеслась. У вас уже дети взрослые: пора умом шевелить. Если у кого денег не хватит, так помочь надо, нечужие люди – сочтётесь.

– Так-то можно, – обрадовался Евсей.

– И тянуть с переездом не надо. Времени пару лет, не больше. Когда начнут закручивать гайки, тогда просто так не уедешь – все будут на учёте.

43

Тридцатый год начался с похорон. Первым похоронили Сашу Полякова: промаялся с месяц и скончался. Могилу копали все мужики, земля промёрзла основательно, хоронить вышли всей деревней. Это были первые похороны в Тальниках. Через два месяца преставилась бабка Пелагея. По ней плакали все деревенские женщины: жила себе незаметно, ушла тоже тихо. Только как без неё теперь? Она лечила ребятишек не только в своей деревне, но и в соседних. А в начале мая умерла трёхлетняя дочка Семёна Никитина: поперхнулась чем-то, пока бегали, пытались помочь – а уже и помогать оказалось некому. За полгода три покойника в деревеньке привели всех жителей в уныние. Люди стали малоразговорчивые, всё больше молчали, иногда встречаясь, перебрасывались парой слов, а потом опять каждый находился в своём дворе. Хотели или нет, а каждый подумывал: а кто же будет следующий? Да и грядущие перемены тяготили людей, навевали тяжёлые думы.

Первым разорвать такое настроение решился Евсей. Собрал мужиков и сказал:

– Был у нас разговор о переезде в Тайшет, видно, наступила пора. Смотрю, люди совсем упали духом, надо решаться. Понятно, что жалко всё здесь бросать, нажитое таким трудом, только и вы посудите: в колхозы по округе загоняют уже палками – все об этом знают. А как в том колхозе живётся, можно посмотреть хоть в Камышлеевке. Какой урожай ни собери, всё приходится сдавать, только и живут своим двором да огородом. А что там можно вырастить? Картошку да капусту? К нам пока не добрались, но это пока, глядишь: могут прямо и завтра прикатить. Осенью две-три семьи нужно вывозить. Кто не хочет, может оставаться здесь, но как бы потом не пожалеть. Дома в Тайшете присмотрены, осталось отдать деньги – и переезжать. Конечно, шумно там, толчея кругом, но в той толчее и есть наше спасение. Не тот возраст у нас, чтобы всё сызнова начинать. Я сказал, а вы как хотите, так и решайте. Что касается меня, то я не мыслю жить дальше без вас, почитай полжизни бок о бок, и дальше хотелось бы, чтобы хоть на виду у друг друга жить. Может, помощь кому понадобится, так вместе оно завсегда легче.

– Я тоже думаю, что надо подаваться отсюда. Видишь, какой знак нам дан: три покойника за полгода, – сказал Маркел. – Мне хотелось бы в Конторку поехать, да только там колхоз, и дела идут неважно, а в дерьмо самому лезть не хочется.

– То-то и оно, – сказал Кирьян Лисицин. – Будто зверей, обкладывают со всех сторон.

– Чтобы хомут вернее накинуть, попробуй потом – скинь его, – согласился Еремей Трухин. – Я согласен с Евсеем: нужно друг за дружку держаться, иначе пропадём.

– Сколько уже говорено об этом, а всё сидим сиднями, – сказал Иван Никитин. – Пора что-то решать. Мы с братом надумали подаваться в родные места. До Тайшета доберёмся, а там на поезде.

– Воля ваша, – сказал Евсей. – Мы постараемся помочь вам добраться до поезда.

– Раз не здесь доживать век, так лучше поближе к своим могилкам – всё же у нас там родня похоронена, – поддержал брата Семён.

Остальные решили, что самое лучшее – это перебраться в Тайшет и там затеряться среди людей.

Лето прошло в заботах, а в начале сентября случилась большая радость: у Родиона родился сын. Родион уже и не надеялся на такое счастье, а когда ему сказала Лиза, что ждёт ребёнка, он весь засветился от счастья, надеялся на сына. Роды принимала Ульяна, наловчившаяся от своей бабушки. Она вышла на крыльцо и посмотрела на небо, специально делая большую паузу. Родион смотрел во все глаза и тоже молчал. Наконец, Ульяна не выдержала и сказала:

– Пляши, папаша, сын у тебя.

Родион подскочил к ней и стал кружить вокруг себя.

– Ты чего с моей женой делаешь? – усмехнулся Евсей.

– Сын родился, – выдохнул брат и бросился в дом.

– Эй, ты куда? А ну, назад! – прикрикнула Ульяна. – Вечером посмотришь, пусть жена твоя отдохнёт.

– Дождался-таки. – Евсей обнял брата.

– Уже и не чаял.

– С того и радости больше.

– Тятя, у нас братик родился, – выскочили две дочки и стали обнимать отца.

Девчонки были уже большие, старшей исполнилось десять лет, а младшенькой – восемь.

– Вот и будете нянчиться с ним, матушке помогать, – улыбнулся Родион.

– Будем, – согласились дочки и побежали на улицу, крича, что у них брат народился.

А перед самой уборкой опять приехали уполномоченные в деревню, теперь уже с новым постановлением. Пришла разнарядка на раскулачивание зажиточных хозяев.

– Такие люди мешают нам идти вперёд, ставят палки в колёса Мировой Революции, – заключили они.

Никто с ними спорить не стал, соглашались во всём, обещали раскулачить даже сверх разнарядки.

– Вы приезжайте сюда к Новому году, тогда и увидите, скольких кулаков мы раскулачили, – сказал Евсей.

Это посещение ускорило отъезд жителей из деревни. Ещё по теплу Родион повёз Лизу с детьми в Тайшет. В округе нигде не работали церкви, а сына требовалось окрестить. Только в Тайшете ещё работал храм – вот туда и направился Родион. Семью возвращать он и не думал, а самому нужно было вернуться и уладить все дела. В помощь себе он взял племянника Мишку: дорога нелёгкая, а с детьми всегда тяжело ехать. К Тайшету подъезжали в сумерках. Знакомой дорогой направились по нужному адресу. Когда проезжали мимо железной дороги, показался состав.

– Дядя Родион, смотри, сами едут, – с непосредственностью малого ребёнка крикнул Мишка.

– Да, видел я, и не раз.

– Какая силища! – восхищался племянник. – Можно потом поближе посмотреть, а?

– Будет время, так и сходим, посмотришь.

– Вот это чудо.

Незаметно подъехали к дому Ильи Саввича.

Хрустов сдал в последнее время. Старался казаться живым, подвижным, но на самом деле движения стали всё более медленными, и старик всё больше стал уставать. Сядет, отдышится, поспешит делать новое дело – и опять задохнётся и присядет. Иногда становилось обидно до слёз. Голова соображает, думается, что сейчас всё бы переделал, а встал – и силы закончились.

Хрустов ещё и не знал, что у него родился внук. Давно не виделись с дочкой. Когда Родион распахнул ворота и стал заводить лошадей, Илья Саввич смотрел в окно, пытаясь понять: кто это так смело хозяйничает. Увидев внучек, завёрнутых в шали, поднялся и поспешил к выходу.

– Принимай гостей! – крикнул Родион.

– Гости так гости, – обрадовался Хрустов. – Кто ж вас так упаковал?

Внучки, к которым он обращался, наперебой стали говорить, что у них теперь есть братик, которого они привезли с собой. Дедушка ничего не понимал, но довольный тем, что привезли внучек, повёл их в дом.

– Там братик ещё у мамы, – сказала Настенька.

Только когда Родион взял завёрнутого сына и понёс в дом, Илья Саввич понял, что у него теперь ещё и внук есть. Старик вдруг ослаб и присел прямо на крыльцо.

– Ты бы, батюшка, не сидел здесь раздетый, прохладно уже, – сказала Лиза, – пойдём внука показывать будем.

– Сколько ж ему? – спросил дед.

– Месяц уже. Крестить привезли, да останемся здесь, наверное, насовсем.

– Навсегда?

– Родион ещё съездит в деревню, а я уже не буду с детьми мотаться.

– И не надо. Слава богу, дошло до вас. Вот славно-то будет, а то я уже захирел один.

Старик разволновался так, что затряслись руки. Лиза распеленала сына, положила его на кровать. Ребёнок только посапывал, иногда дёргая ручками.

– Здоров парень спать, – восхитился дедушка. – Ай да молодцы. Вот радость-то. И не сообщили даже: целый месяц прошёл, как внук у меня родился, а я ни сном, ни духом.

– Церковь работает? – спросила дочь.

– Пока работает, хотя грозятся закрыть, говорят, что церковь вредна для народа, – сокрушался старик. – Столько лет нужна была, а теперь в одночасье вдруг вредная сделалась.

– Надо нашего Александра окрестить.

– Надо, так и окрестим. Значит, Александр, Саша. Что ж, хорошее имя. Окрестим, Лиза, как надо, и крестины отметим как положено.

– Чего устраивать гулянки, да и людей знакомых нет.

– А мы по-семейному, тихо. А люди есть, нужные люди придут, познакомить их надо с вами – пригодится в жизни.

Вечером за ужином Мишка спросил:

– Дядя Родион, вот бы мне пристроиться на паровоз работать.

– Чего это он? – переспросил Хрустов.

– Паровоз ему сильно понравился, спрашивает, как бы устроиться на него работать.

– Чего бы доброго? Вот приедешь, постараемся пристроить тебя на паровоз, раз хочется. Коли есть желание, исполни его, чтобы потом не жалеть.

Когда Лиза увела детей спать, Хрустов спросил:

– Надумали перебираться сюда?

– Надумали, – ответил зять. – Все сразу уезжать будем. Приезжали двое из волости, говорили, что есть бумага, чтобы для раскулачивания выбрали кого-нибудь – вот мужики и решились уезжать все разом.

– Есть такая бумага, – согласился Илья Саввич. – По всей стране раскулачивают да отправляют к чёрту на кулички. Возле Тайшета целые деревни из спецпереселенцев собирают: Саранчет, Невельская, Квиток и много других. Там их держат под присмотром – вот такая народная власть. Конечно, всей деревней переезжать неверно, но видно, делать нечего. Все хотят в Тайшет?

– Нет, братья Никитины уезжают к себе на родину, в Томск.

– Дома присмотрены в Тайшете, купить можно в один день, только скажи Евсею, чтобы хоть одним обозом не ехали. Надо перебираться с разницей в несколько дней – всё ж не так приметно. А то народ начнёт говорить разное, привлекать внимание. А тебя… – Хрустов обратился к Мишке, – пристроим на паровоз, ты не сомневайся.

Сашку окрестили, отметили крестины в небольшой компании знакомых хозяина. Мишка сходил в депо, рассмотрел паровозы и ещё больше влюбился в них.

– Дядя Родион, я хочу только здесь работать. Ты представляешь, как это здорово?

– Ага, пыль да копоть, смотри, паровозники все в саже ходят да в масле.

– Ничего ты не понимаешь, а представь, когда такая махина летит по рельсам и ветер лицо полощет, – это же просто здорово.

– А как отец не разрешит?

– Убёгом уйду, – заявил Мишка.

– Поедем в деревню, соберёмся, и тогда уже будешь думать о паровозах.

В конце октября, в течение двух недель, жители деревни Тальники покинули свои дома. Скотину: часть порезали на мясо, часть продали в соседние деревни. Сельский инвентарь тоже распродали, а что осталось, спрятали на подворьях, надеясь при случае забрать. Несколько дней деревня стояла, словно ожидая своих жильцов, но потом пришли снегопады и засыпали все следы покинувших жителей. Уже через неделю снегопада вместо деревни было снежное поле, среди которого стоял десяток домов, по окна занесённых снегом, а вместо построек видны были большие сугробы. Жители соседних деревень не сразу узнали, что случилось. Только когда один мужик из Туманшета поехал в Тальники заказать себе резные наличники, увидел пустую деревню, по округе понеслись разные слухи. В конце концов выяснилось, что люди в Камышлеевке видели, как через их деревню проезжали соседи, только никто не придал этому значения: мало ли кто и куда ездит. Поговорили и затихли: понимали, в чём причина.

Уполномоченные приехали в деревню к Новому году, как и обещали, но доехать до самой деревни не смогли – не было дороги. Услышав от соседей, что деревня брошена, обронили:

– Неужели всю деревню раскулачили и выслали?

– Вот что значит – правильно понимать линию партии и правительства, – добавил другой.

– Мне, кажется, здесь просто перегиб.

– Может, и перегиб, но можно доложить наверх, что в деревне Тальники раскулачено десять семей.

– А кто теперь работать будет?

– Это не наша забота.

Заночевать уполномоченным пришлось в Камышлеевке, где тоже успешно было раскулачено несколько семей, но там было много народу, потери были не очень заметны. На этом раскулачивание не прекратилось, а продолжалось ещё долго, каждый раз перевыполняя решения центра. Руководство заигралось настолько, что к концу тридцатых годов в деревнях работать стало некому, пришлось ехать в центральные районы России и вербовать людей на постоянное жительство в колхозы. В голодные тридцатые годы нашлось много желающих попытать счастье в далёкой Сибири, где голода не знали, хоть и жизнь не была сладкой.

Жители Тальников расселились на разных улицах Тайшета: на Первой и Второй Зелёных, на Базарной, на Волостной. По праздникам приходили друг другу в гости и помогали по возможности. Со временем все, кто пожелал работать на производстве, были устроены в различные места: рабочие руки нужны были везде. Маркел Дронов стал работать в депо, Еремей Трухин и Кирьян Лисицин – в столярных мастерских. Мишка Цыганков устроился помощником кочегара на паровоз, ходил гордый и счастливый. Евсея пристроили дворником на территории товарных складов, там, где работал Кириллыч. Работа была сносная, ходи с метлой да разгоняй листья по территории, только зимой потрудней: кое-где требовалось чистить снег, но выбирать не приходилось. Евсею шёл шестой десяток, побаливала спина и суставы, сказывались походы по тайге да ночёвки у костра зимой. Ульяна сидела дома. Евсей завёл небольшое хозяйство, чтобы и яйцо было свежее всегда, мясо и сало на зиму; выращивали картошку и овощи, благо что участки земли в усадьбе позволяли это делать. Но самое главное счастье – это внуки. Нюшка выскочила замуж три года назад и родила погодков-внуков. Такие сорванцы и горлопаны, что только держись. Нюшка пошла работать, подвернулось хорошее место на железной дороге, вот и водится Ульяна с внуками. И хорошо, а то совсем тошно было бы. Теперь Ванька с Димкой не дают скучать, поднялись с колен и изучают содержимое всех бабушкиных шкафов – приходится дверцы подпирать.

Два года в Тайшете пролетели, как одна неделя. Уже реже стали ходить по гостям сельчане, но не бросали друг друга, при надобности всегда собирались вместе. Устроился в депо и Родион. Поначалу тоже ходил по цеху с метлой, присматривался, но по случаю попал в инструменталку, выдавал инструмент поездным бригадам. Быстро освоившись где и что лежит, выполнял свою работу исправно, не вызывая нареканий. Поставлен был временно работать, да так и остался. Работа нравилась: принял инструмент, посмотрел, чтобы был весь в наличии и поставил в сторонку, если же нет чего, составил акт. Забегал сюда и племянник Мишка.

– Дядя Родион, жениться надумал, что посоветуешь?

– Девка хоть добрая?

– Ничего вроде бы.

– Если ничего, то погоди ещё, когда найдёшь хорошую, тогда и женись.

– Да где их хороших сыскать?

– Ну да, ты у нас такой, что тебе во всей округе пару не подобрать, придётся на поиски ехать.

– Да хорошая девка, хорошая, наша деповская.

– А говоришь – ничего. Если хорошая, тогда и женись, давно на свадьбе погулять хочется.

– Давай инструмент, поедем мы, – сказал довольный Мишка и убежал, словно и не было его.

– Пошустрей Евсея будет, – сказал вслух Родион, – пошустрей. Оженится, и понесутся годы-годочки и для него вскачь, давно ли он пацаном бегал по Тальникам да гонял гусей? Теперь на паровозе служит.

Вдруг вспомнилось Родиону, как он сам сидел за печкой у Хрустовых на кухне, и прибегала к нему Лиза в пышном платьице и с бантами; они вместе грызли пряники или просто горбушку хлеба, запивая молоком. Как давно было это, будто и совсем не было. Вечером по дороге домой, Родион купил большой кулёк пряников. Дома он положил их на стол и громко сказал:

– Эй, домочадцы! Большие и малые бегом к столу, у нас сегодня праздник!

Когда все уселись за стол, Родион высыпал пряники на стол и сказал:

– Налетай! Много лет назад в этот день я познакомился с вашей матушкой, а отмечали это дело мы пряниками.

Лиза удивлённо посмотрела на него:

– Разве в этот день?

– В этот, ты маленькая была, не помнишь.

– Мамуля, а сколько тебе лет было? – спросила Настасья, характером и норовом вся в мать, потому и слушалась её одну.

– Давайте тогда хоть чаю поставим, уж потом буду рассказывать.

Дочки быстро принесли чай и приготовились слушать, маленький

Сашка забрался на колени к отцу.

– А было мне в ту пору года четыре или пять, и познакомились мы на кухне.

– Ой, как интересно, расскажи, матушка, – попросили дочки.

Лиза, смеясь, рассказала всю историю, девчонки хохотали, Родион улыбался, только Сашка, молча и старательно, грыз пряник.

Осенью в гости к Илье Саввичу заехал старик, обросший густой сивой бородой. Старик да старик, только взгляд был весёлый, даже озорной. Они крепко обнялись с Хрустовым и прошли к нему в кабинет. Через час, когда домой с работы пришёл Родион, Илья Саввич выглянул из кабинета и обратился к внучкам:

– Настенька, Машенька, сбегайте к дяде Евсею, скажите, что я зову, да пусть поторопится, разговор есть. Лиза, когда Евсей придёт, собери нам на стол чаю попить.

Девчонки побежали на улицу, только калитка хлопнула. Вскоре пришёл Евсей.

– Это братья Цыганковы, старший, Евсей, – представлял Илья Саввич. – Это мой зять Родион, дочь Лиза, а это Иван Моисеич Розенталь, мой давний знакомый, в прошлом торговый человек и ваш коллега, – обратился он к братьям. – Он, как и вы, торговал с карагасами. Теперь у него есть последние новости, думается, вам будет интересно послушать.

– Новости, конечно, неважные, но что есть, тому и рады, – начал Иван Моисеевич. – В отличие от вас, мы торговали по реке Уде, прямо из Нижнеудинска водили обозы на сугланы, хорошие обозы. Насколько я знаю, вы немного по-другому торговали, вы с определённой группой карагасов имели дело. Но в последние годы вы не ходили на торги и, я думаю, ничего не потеряли. После двадцать пятого года всех карагасников стали прижимать, гнать из тайги, приходилось заимки скрытые делать да нарушать запреты. Уже тогда многие карагасы, те, у кого плохо получалось охотиться, захотели осесть на выделенных землях и начать оседлую жизнь. Только не у многих наладилась осёдлая жизнь. Tо, что давали власти, не годилось для жизни, а делать, кроме охоты, карагасы ничего не умеют. Стали понемногу спиваться да бродить по селению в поисках выпивки. Но часть карагасов исправно охотилась и продолжала жить достаточно хорошо. Тогда, чтобы и их посадить на земли, у них власти отобрали родовые охотничьи угодья. Делать нечего, пришлось им оставаться в посёлках. Отчаянные охотники уходили на промыслы, стараясь ни с кем не встречаться в тайге. Тогда у них стали отбирать оленей и сгонять их в общее стадо, но оленьи пастухи тоже угоняли стада далеко от селения и без надобности не возвращались. Эта зима была самой тяжёлой: тофаларов стали принудительно сгонять в колхозы. Всё их имущество собрали в одно место и сказали, что теперь всё общее, дело дошло даже до курительных трубок. Это вывело тофов из себя: первым протестом стало уничтожение новорождённых оленят. Было уничтожено три четверти от всего поголовья. Тогда оленей совсем забрали у тофов в колхозы, объявив колхозной собственностью. Теперь у тофов совсем нет своих оленей, и ходят они по посёлку, не зная, чем заняться. На авансы, что им дают, покупают водку, чай и табак, перешли на консервы. Многие пообносились и ходят зимой и летом в резиновых сапогах да телогрейках, свою одежду шить не из чего. Больше я не поеду туда торговать, там всё разрушили, – заключил Иван Моисеич и отхлебнул из кружки чаю.

Видно было, что человек переживает трагедию, которая случилась с целым народом, хотя и малочисленным.

– Вы многих карагасов знали? – спросил Евсей.

– За все годы, что я там бывал, приходилось со многими знакомиться.

– А Эликана не знали, или у него сын был, Хамышгай, может, охотника Оробака знавать приходилось?

– Нет, не припомню, – после недолгого раздумья ответил Розенталь. – Много их было, может, и приходилось встречаться, да разве ж всех упомнишь? Нет, про них ничего не скажу. Слышал только, что несколько родов забрали своих оленей и ушли. Ни через год, ни через два о них никто ничего не слышал, поговаривали, что, возможно, и сгинули они где-то или укочевали через Саяны в Китай – но это были только разговоры.

– Знать бы, что случилось с ними, – вздохнул Евсей.

– И чем бы ты помог? – спросил Хрустов.

– Верно. Ничем.