Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц)

21

Осенью большой компанией выехали заготавливать орехи. Год урожайный выдался. Август стоял тёплый, шишка вызрела рано и в середине сентября хорошо шла из-под колота. Колот – это длинная жердь с чуркой на конце. Вырезали в чурке паз клином, вставляли крепкую жердь. Этим колотом били по стволу кедра, шишка отрывалась и летела вниз, а там – берегите головы. Шишка не разбирает, куда ей падать, бывало, что и синяки носили от шишек. Стукнешь по стволу – полетел вниз кедровый урожай. Кто-нибудь решает посмотреть: а все ли слетели, и в это время шишка, запутавшаяся в хвое, и прилетит любопытному под глаз. Потом шишки собирают в мешки, носят на табор. А уж там те, кто не может таскать тяжёлый колот и мешки, шелушат шишки, освобождают орехи. На валёжине стёсывали край, делали ровным, как доска, потом насекали зубцы. Из толстого сучка вырезали рубель, удобную доску с ручкой и такими же насечками, как на валёжине. Шишку клали на насечки, били по ней рубелем и, прижимая, прокатывали. Шишка рассыпалась, и содержимое падало под валёжину на расстеленный полог. Потом всё просеивали на разных ситах и откидывали, освобождая орехи от шелухи. Для такой работы нужно много рук, и поэтому ездили большими артелями. Переплавлял через речку Фрол Погодин, потому что заход в кедрачи был в том месте, где он рыбачил. Двое его сыновей, Пашка да Гришка, тоже отправились за орехами. Старшим с ними пошёл Трифонов Иван. У Ивана сыновей нет, только дочки, а их в тайгу не пошлёшь. Шишки бить – дело серьёзное, вот и приходится ходить самому.

Иван пошёл первым. Он уже бывал на шишкобое, знал дорогу. Да и заблудиться было негде, по распадку иди до самого верха, а там – и кедрачи, и табор.

Поднимались с полчаса по чистому распадку. Тропа уже еле заметная, нечасто ходят по ней, но остаётся след от артели. Пришли на старый табор. Там целые кучи высохшей прошлогодней шелухи, она толстым слоем лежит на земле. Тепло и мягко спать на ней, как на соломенном матрасе. Быстро сделали шалаш, разложили вещи и стали готовиться к завтрашнему дню. Иван стал мастерить колоты, в такой компании одного будет мало. Пашка Погодин взял ружьё и подался посмотреть шишку, пройтись по кедрачу, определить, откуда лучше начинать бить. Всем нашлась работа: готовили дрова, устраивали табор, делали рубели. На костёр поставили большой котелок для чая. Всё делалось молча, со знанием дела. Деревенские дети не росли бездельниками: попробуй поленись, сразу острый язык прилепит прозвище, от которого за всю жизнь не отмоешься. В глаза не скажут, а за глаза всё равно только по прозвищу называть будут. И вся жизнь может пойти насмарку, девки отворачиваться станут.

Раздались два выстрела. Недалеко, поэтому неожиданно и раскатисто. Мужики прислушались и опять занялись своим дело. Только через полчаса, когда уже стало темнеть, появился Пашка. Через плечо он нёс глухаря.

– Вот, обед на завтра будет хорош, – сказал Иван. – Чего два раза палил?

– Влёт стрелял, первым подранил, пришлось добивать. А то он удирать собрался, потом его в траве не сыщешь.

– Да, без собаки не найдёшь.

Устроившись на шелухе, молодые ребята слушали байки Ивана, бывалого охотника, посмеивались да подкалывали разными вопросами. Весело, спокойно было всем.

Наутро Иван поднялся раньше всех. Ещё только стало светать, молодёжь сладко спала. Иван принёс из ручья воды и раздул оставшиеся угли, подбросил дров. Скоро закипит чайник, и тогда можно будить работников. Иван не стал теребить глухаря, просто снял шкуру вместе с перьями, разрубил птицу и залил водой. Глухарь старый, и варить его надо долго. Сейчас отмокнет немного, потом, когда все разойдутся, можно будет ставить на огонь, и когда закипит, поставить на край. Долго томится мясо, зато навар хороший будет. Потом добавит картошки, и суп готов. Ещё несколько минут Иван сидел, смотрел на костёр, слушал тишину. Потом взял пустой котелок, постучал по нему половником и крикнул:

– Подъём!

Сполоснувшись холодной речной водичкой, все сели вокруг костра и с удовольствием принялись за глухаря. Бить шишку – силы много надо. А после обеда, пока все отдыхали, Пашка пробежался по лесу и принёс глухаря и зайца к вечеру.

– Зайца-то зачем бить? Шкурку выкидывать теперь надо, – возмутились мужики.

– Едва отбился от него. Чуть не затоптал меня. Я его прогонял, а он в драку, – серьёзно говорил Пашка.

– А чего вы там не поделили? – спросил Иван.

– Наглец попался, матерился страшно.

– А как ты понял его?

– Что я маты не понимаю?

– Заячий язык понимаешь?

– Да он по-русски меня крыл, я ж говорю, едва отбился.

– Иди, помело, – отмахнулся Иван.

Все захохотали.

Работа шла весело. Перешелушили все шишки, приготовили работы на завтра. За первый день устали так, что уснули моментально.

На четвёртый день с утра просеяли весь орех, затарились и отправились домой. К вечеру должны дойти до реки, там будет ждать Фрол с лодкой да домашние с лошадьми. Оттуда на телегах повезут орехи – не по одному мешку набили.

Переплавлялись долго. Пока перевезли мешки, людей, солнце спряталось за верхушки елей. В последней партии плыл Пашка. Когда садился в лодку, бросил пару глухарей.

– Чего не съели там? – спросил Фрол.

– Это я подстрелил, пока спускались к реке.

– Есть птица?

– Хватает. День походить с собакой, можно настрелять. Если подранишь, без собаки не найдёшь.

– Может, завтра и съездим, пока погода стоит? – спросил Фрол сына.

– Поехали. Ты тоже пойдёшь?

– Нет, я корчаги поставлю, пока ты ходишь, а потом к вечеру сниму их совсем, скоро уже снег будет.

В деревню въезжали победителями. Их уже ждали. Всем хотелось побаловаться орехами.

На другой день Пашка настрелял десяток глухарей, а Фрол наловил два ведра ельцов. Да ещё Фрол выловил тайменя, царь-рыбу здешних мест. Несколько недель назад приметил он матёрого хищника и решил выловить. Заказал Антипу хороший кованый крючок, приготовил крепкую бечёвку и чурку. В чурку вбил толстый гвоздь и привязал к нему бечёвку. К другому концу бечевы прикрепил крючок, наживкой привязал заранее выловленную мышь. Когда сын скрылся в лесу, Фрол заплыл выше ямы, где видел тайменя, и выпустил мышь. Она поплыла, оставляя след, и таймень схватил её быстро. Фрол едва успел выкинуть чурку за борт. Таймень несколько часов гонял чурку от переката до переката. Фрол спокойно сидел в лодке и ждал, когда рыба ослабнет. Когда чурка затихла в одном месте, Фрол поплыл посмотреть, что там. Рыбина ещё немного сопротивлялась какое-то время, но обессилела и затихла. Фрол вытащил тайменя на галечник. Добыча оказалась фунтов на тридцать. Пашка долго разглядывал диковинку и качал головой:

– Ну, ты, батя, выловил чёрта.

Фрол только улыбался.

Отец с сыном были довольны поездкой. Матери работы привезли. Надо почистить и посолить рыбу, обработать птицу, чтобы не пропала. Соседи приходили посмотреть на тайменя.

До полуночи провозилась мать с добычей, но радостно было женщине. Разве это работа, когда достаток в дом. Готовые тушки птиц разложила в сенцах, чтобы отнести в ледник.

22

А утром выпал снег. До Покрова ещё две недели, снег может и не удержаться: понаделает грязи и исчезнет. Когда все осенние дела переделаны, можно и переждать какое-то время, но нельзя в один миг отдохнуть от работы. Слоняться без дела по двору – занятие не очень приятное, и каждый добрый хозяин ходит по усадьбе, заглядывая по углам. Ищет, где ещё можно приложить руки, пока не настали холода. Там поправит мелочь какую, в другом месте починит что-нибудь. Зима потом все мелочи сосчитает и выложит в самый неподходящий момент. В такие дни сельские мужики собираются в кузнице, подальше от женских взглядов да окриков. Не боится волк собаки, да не хочет драки. Пока ещё морозец не прижимает, снегу немного – в кузнице идёт работа. Зимой можно растопить горн, но только по срочному делу, а мелочи нужно доделать по теплу. Не сговариваясь, к Антипу подтянулись Трифон Суренков, Томаев Прохор, Морозов Фёдор, Трифонов Иван. Расселись, кто где приспособился. Сын Никита, здоровенный парень, спокойный, стеснительный, помогал отцу. Никита повыше и пошире в плечах отца и старшего брата, Ивана. Такой увалень с открытой душой неизбалованного ребёнка. Он никогда не перечил отцу, но, если понадобится, молчком делал по-своему. Антип ругал неслуха, но Никита только улыбался и продолжал работать. Несмотря на свой могучий рост и силу, черты лица имел нежные, материнские. Никто в деревне не пытался задирать Никиту. Поймает за руку, так сожмёт, что после этого про всё забудешь. До чего же он нравился девчонкам, но ни с кем не хороводился. Тайком поглядывал на Иринку, Ивана Юшкевича дочку, да только мала она ещё была, пару годиков подождать надо. Никита заканчивал очередную подкову, выбивал последние искры из металла. Ему чего-то не понравилось, и он вместо того, чтобы бросить подкову в кадку с водой, положил снова в горн и стал разогревать.

– Чего ты там усмотрел? – спросил Антип недовольно. – Хороша подкова.

Никита вынул разогретую заготовку, быстрыми ударами молотка поправил одну сторону и только тогда бросил в воду.

– Гляди, какой настырный! – удивился Фёдор, – Пока по-своему не сделает, не бросит. Молодец.

– Не будешь настырным, ничего не добьёшься, – заметил Трифон.

– Антип, не боишься, что сын переплюнет тебя в работе? – спросил Фёдор.

– Чего бояться? Сын должен ловчей отца работать. У него и рука твёрже, да и глаз поострей. И будет кому отдать дело: худо-бедно, а без куска хлеба не останется.

– Это верно. Любое ремесло прокормит. Вон и Трифона мельница кормит.

– А ты не завидуй. Свой хлеб я, как и ты, выращиваю. Мельница у меня больше для души, вон Антип знает. А что она прибавку в дом приносит, так это и хорошо. Я со своих по-божески беру, не в пример другим мельникам. Так что не завидуй.

– Да я не к тому. Просто любое дело – оно всегда дело. Иду сейчас мимо Захаровых, а Кузьма тюкает уже, тоже любит свои деревяшки. И, казалось бы, стругай себе плалки, собирай под обручи – вот и кадка. Ан нет. Попытался я как-то собрать, ну, думаю, «не боги горшки обжигают», собрал.

– И что? – спросил Трифон.

– Баба моя увидела, топором разбила, чтобы, не дай бог, люди не увидели. Пришлось заказать у Кузьмы.

– Кузьме не рассказывал?

– Нет. От него только насмешки. Похоже, ему некому передать будет своё ремесло. Петька-то его не хочет заниматься кадушками. Останется деревня без кадушек.

– Ты смеёшься? А вот в округе кто ещё может похвалиться этим ремеслом? Не будет на месте такого работника – будешь рыскать повсюду, искать несчастную кадку.

– Зато у Кузьмы старшие дочки такие безделушки ловкие делают из бересты, – сказал Антип. – Сидим мы с ним у него в сарайчике, летом было. Попросил я попить воды. Подаёт Кузьма мне кружку, сплетенную из бересты, я даже подивился. Так ловко собрана, что я долго разглядывал. Набрал воды – не протекает, попил да оставил воду. Кузьма увидел, засмеялся, говорит, что давно сам всё испытал – не убегает вода. А ещё сказал он, что молоко долго не прокисает в такой посуде. И резных штучек всяких наделано: на стенках для красоты висят в доме, и хлеб они хранят тоже в такой посудине. Вот тебе и дочки. А ремесло доброе у них. Только я не пойму, где они научились. Спросил Кузьму, говорит, что в Бланке у кого-то подсмотрели главное, а потом и сами добились красоты. Захотеть надо. У меня старший сын может работать с железом, но не лежит у него душа. Сделает всё правильно, а вот не станет лишний раз править, как Никита.

– Новость слыхали? – спросил молчавший до сих пор Прохор Томаев.

– Какую новость?

– Волнуется народ в Тайшете да в Суетихе.

– Чего волнуется? – переспросил Иван.

– Недовольный народ. Кто-то жирует, а большинство с голоду пухнут.

В кузнице надолго повисла тишина. Даже Никита перестал стучать и присел на чурку. Мужики задумались каждый над своим. Не забылось ещё, как голодали сами, но не хотелось верить, что теперь, когда у них уже всё нормально, где-то там кто-то голодает. Хочется всё прошлое выкинуть из памяти, но каждый раз старая жизнь догоняет и бередит душу.

– И чего хотят люди? – спросил Антип.

– Забрать у богачей всё да поделить.

– А как не отдадут?

– Силой забрать.

– И на всех поделить? – после долгого раздумья переспросил он.

– На всех.

– А хватит ли на всех-то, и не передерутся все, когда делить чужое будут?

Опять мужики замолчали. Каждый решал, как можно поделить чужое без обид.

– И как будут определять, кто богатый, а кто нет? – подал голос Трифон.

– Сходом определят, – сказал Прохор.

– Выходит, сами и определяют, сами отбирают, сами делят. И кто эти «сами»?

– Так рабочие на дороге, лесопилке, прочие.

– У рабочих на лесопилке ничего за душой нет, у дорожников тоже. Им хочется поделить чужое, своего не убудет. А в деревне тоже всё делить будут?

– И в деревне тоже.

– К примеру, у нас кто богаче, у кого надо забрать и кому отдать?

– У нас богатей один.

– Кто?

– Камышлеев, кто же ещё? На нашем горбу нажил своё богатство.

– Вот что я тебе скажу про Камышлеева. Может, ты уже слышал, если нет, так послушай. Мы первыми пришли с мужиками посмотреть место, которое нам предлагали. Здесь, где сейчас деревня, стоял лес. Ничего не было. Место нам показал Петрович. Сказал, если нравится – стройтесь. Мы тогда долго ругались меж собой, Трифон скажет, он был с нами. Я был против, чтоб селиться здесь, а Трифон настоял, чтобы остались. И устали мы к тому времени уже скитаться, я до сих пор говорю спасибо Трифону, что он настоял на своём. Тогда у Камышлеева уже было всё, что стоит сейчас. Только всё новое. И строился он один. На свои деньги, не то что мы. И лесопилка была, и кирпичи обжигал. Лишнего из наших денег не брал, но ты спроси в других деревнях, как им пришлось строиться. Ведь ты, Прохор, получил свой дом за свои деньги, а не строил сам. Вот и получается, что он потратил твои деньги на тебя. Просто государство больше доверяет таким, как Камышлеев. Слава богу, у тебя всё есть. А если бы ты получил все деньги на руки, неизвестно, жил бы ты в своём доме или нет. Вот и рабочие, которые на дороге работают, да в других местах, получили деньги на руки, теперь недовольны, чужое им подавай. Вам было дадено своё, государство выделило: берите, стройтесь, обживайтесь. Не смогли своё удержать в руках, как же вы чужое удержите? Вот и нужны такие, как Камышлеев, но где их искать? Кто ж виноват, что сами думать не хотим. Я тебе скажу так про Камышлеева: пусть не каждый день буду за него молить Бога, но хотя бы раз в году, а свечку за здравие ставить в церкви надо. И я ставлю. И другие, кто понимает всё, тоже ставят. И ещё, Прохор, я понимаю, что ты и нас с Трифоном в богачи пристроил. Не знаю, как Трифон, а я богач. Никогда так хорошо не жил. Ты, Трифон, жил?

– Нет, и я не жил.

– А ты сам, Прохор, жил лучше?

– Да я говорю то, что слышал.

– Нет, ты скажи, жил ты лучше или не жил? – настаивал Антип.

– Не жил, – почти злобно выдохнул Прохор.

– Так живи и радуйся. Чего ты всякое слушаешь? Тебе повезло больше, чем другим. Вот и рассуди сам.

– Я же сказал, что просто передал новости – и всё.

– Ладно, пусть новости, но у тебя есть сомнения, вот я и хочу высказать тебе свои мысли, просто порассуждать. Вот, к примеру, заберёшь ты у меня кузницу и как будешь делить её со всеми поровну? Или ты хочешь доход от неё делить? А кто будет в ней работать? Меня заставишь или Никиту моего? Вот и выходит, что отберёшь кузницу, и вся деревня останется без кузни, так же и с мельницей. А у Захарова что отбирать? Заготовки да руки его ловкие? Так посмотреть, и тебя, Прохор, можно причислить к богатым, да отобрать у тебя всё.

– Чем я так богат, что у меня можно отбирать? – удивился То– маев.

– А давай разберём. У тебя два коня есть, и хороших два коня.

– Ну.

– Две коровы есть, другая скотина. Хлеба ты собрал достаточно, я думаю, и излишки есть. Есть?

– Немного есть, – согласился Прохор.

– А у тех, кто недоволен, хоть десятая часть твоего богатства есть? Нет. Вот и тебя можно обобрать.

– Разговор идёт не про таких, как мы.

– Дай волю, всех причислят к богатым, и ты не увернёшься.

– Антип, ты про Камышлеева правду говоришь? У него уже всё было, когда деревню строить начали?

– Трифон подтвердит, у Фрола Погодина спроси, у Захарова, у Кузьмина. Мы тоже поначалу меж собой разговоры вели, а потом-то как довольны были. И сам Егор Петрович из таких же, как и мы сами. Отец у него был охотником, рыбаком, потом завёл хозяйство. Дал денег сыну на дом. Настасьин отец, тот побогаче, отвалил за дочь приданое. Петрович разумно использовал деньги, потом и сам стал зарабатывать.

– А откуда они?

– Где-то в низовье Бирюсы жили, около Конторки. Далековато отсюда.

– Только жить стали немного получше, опять чего-то затевается, – угрюмо промолвил Трифон. – Это к нам отголоски пятого года дошли, так понимать надо. И ведь не проскочит мимо, зацепит. Вот в чём беда. А так не хочется. Как сейчас хорошо. Вот тебе речка, лес, тишина, покой, поле рядом, в семье достаток. Нет, надо перековеркать, измесить всё в грязи, а потом сколько отмываться придётся. А как до крови дело дойдёт? Там не отмоешься. И пойдёт всё наперекосяк. Нет, Прохор, не поддерживаю я тех, кто колобродит там. Не поддерживаю. И своего просто так не отдам. Если мне и дали денег, чтобы я здесь прижился, так я прижился, налоги уже справно плачу, а остальное моё, и не отдам никому, и другой тоже не отдаст. Если дойдёт до того, умоется наша землица кровью, ой как умоется. Нельзя доводить до дележа чужого.

Трифон поднялся и вышел из кузницы.

– Прав Трифон, – сказал Кузьмин. – Хорошо тому делить, которому своего терять нечего, а чужое, глядишь, и прилипнет к рукам. Только надолго ли?

– Да, дела, – промолвил Морозов.

Мужики встали все разом и пошли по домам. Не было радости от разговора ни у кого, словно ножом по живому прошлись. Хотя осталась надежда, что это не дойдёт до деревни, это там, далеко, а здесь всё останется по-старому, ничего не изменится. И завтра, и после мужики также придут в кузницу, будут говорить о своём, а то и сообразят по стаканчику. После стаканчика и разговоры другие, и темы. Нет, никто не хотел менять свою жизнь, никто не зарился и на чужое. Своё бы удержать да детям передать.

После обеда солнце съело снег. Удивительно, но грязи не прибавилось. Просто снег пушистый был да лёгкий, вот и исчез легко, без слякоти. Только на траве осталась роса крупными каплями. Солнце искрилось в них и резало глаза.

– Я домой пойду, приберись здесь, потом закрой кузню, – сказал Антин и пошёл, слегка сутулясь.

Никита не торопился домой. Чего там делать? Достал из тайничка свои поделки: он пытался сделать цветы из железа. Уже готовы были колокольчик, огонёк, ромашка. Ещё хотелось сделать саранки, что росли за рекой на горе. Никита наблюдал за цветком, запоминал каждую деталь, рисовал угольком, чтобы не упустить самое важное в цветке – его неповторимость. Только получались все поделки одного цвета. Вот бы покрасить их. Баловство, конечно, но нравилось парню подчинять себе металл. Заработавшись, Никита не услышал, как зашла сестра Иринка.

– Кому цветочки делаешь? – спросила она беззаботно.

– Чего пришла? – Никита любил сестру, но своих секретов ей не раскрывал.

– Тятя звал домой.

– Случилось чего?

– Ничего не случилось, просто сказал, чтобы домой шёл ужинать. Поздно уже.

– Я сейчас доделаю и приду.

– Можно я с тобой посижу?

– Только не мешай.

– Ладно.

Никита ещё несколько раз нагревал заготовку, гнул, рубил, разводил в стороны. Всё отчётливей в куске железа проявлялся цветок. Когда дело было закончено, Иринка стала рассматривать сделанное.

– Смотри, как ловко получилось? Кому делаешь?

– Никому. Просто делаю, и всё.

– Мне подаришь?

– Тебе зачем?

– Надо!

– Посмотрим.

Никита спрятал цветы, и они вместе пошли домой.

23

Мыльников сидел расстроенный. Уже заканчивался графинчик водки, а хмель его всё не брал. Супрун, с которым он имел дело, которому он сдавал товар, вдруг не захотел продолжать с ним, с Осипом Мыльниковым, дела. Сказал, что у него появились другие поставщики.

– Как же так, Иван Корнеич, мы столько лет работаем вместе? Разве ж я тебя подводил? Всё делал как надо, – умолял Мыльников.

– Дорого просишь за товары, мне за меньшую цену предлагают, – говорил Супрун, развалившись за столом, разглядывая бумаги.

– Ну как же дорого? Нисколько не дорого. Я себе в убыток, почитай, вожу. И у тебя за хорошую цену отовариваюсь.

– Будет ещё дороже. Времена неспокойные. Гляди, что сворачиваться придётся и вовсе.

– Какие времена не такие?

– Ты слепой? Кругом косые взгляды, того и гляди «петуха красного» пустят. И в харчевню людишки перестали ходить, закрывать буду, – говорил Супрун.

Но было понятно, что он под это дело хочет взвинтить цены. Осипу цены никак нельзя поднимать: кто будет брать товары? Тогда и продавать ему не будут в деревне ничего. С чем тогда ехать? Всё навалилось сразу. Надо что-то придумать. Может, в Суетиху съездить к Жоголеву. У него есть своя лесопилка, рабочие живут там же, рядом с лесопилкой. Наверняка можно сговориться, но надо ехать, смотреть, а потом и разговаривать. Надо собрать хороший товар, преподнести подарки. Любят господа заводчики подарки, за этим дело не станет, соболя, слава богу, есть. Лишь бы дело сладилось. Супрун намекнул, что если снизить цены, то, возможно, и продолжит вместе работать. Партию товара взял по старой цене, но сказал, что последний раз. Давит, думает, что податься некуда.

Надо прямо сейчас ехать на лесопилку Жоголева и прикинуть, с какого конца подъехать к нему. Решено – сделано. Утром обоз с товарами для своей лавки он отправил с работником, под присмотром сына Алексея, а сам налегке отправился в Суетиху.

Походив вокруг бараков, заглянув в местную лавку, Мыльников прикинул, что можно предложить. Небогато было в лавке: мясо заветренное, разносолов совсем нет. Рядом река, а рыбы нет. Как же так? Много чего высмотрел Осип, потом пошёл в контору.

Жоголев, полноватый, среднего роста, но достаточно подвижный мужчина, встретил Мыльникова с недоумением. О таком поставщике промышленник даже не слышал. Раз пришёл, то чего гнать?

– Осип Антонович Мыльников, – представился лавочник, – имею лавку в Камышлеевке. Вожу товары из Суетихи, Тайшета. У меня к вам предложение. Чтобы не гонять пустые обозы, могу поставлять в вашу лавку рыбу, мясо, ягоды.

Мыльников стал перечислять то, чем бы мог обеспечить Жоголева.

– Где же такая Камышлеевка? Не слыхал, – сделал равнодушный вид Жоголев.

«Раз стал разговаривать, значит, можно и договориться», – сразу смекнул Осип.

– На Туманшете. Если напрямую, то вёрст шесть от устья.

– Через Перевоз, что ли?

– Да, да!

– А деревня Туманшет далеко ли?

– В пяти верстах. Рядом.

– Слышал, там знатные охотники живут?

– Живут.

– Ты у них пушнину можешь скупать? Только хорошую. Если что Доброе привезёшь, возьму в любом количестве и цену дам хорошую.

– Можно и пушнину. Договоримся, за какую цену возьмёте, так я прямо и поеду туда. Охотники должны выходить из тайги на днях. Можно и сторговаться сразу, чтобы не перехватили.

– По рукам. Часть денег для покупки пушнины я дам сейчас, а полный расчёт по результату.

– По рукам.

Два торговых человека остались довольны друг другом. Жоголев переправлял пушнину в столицу, там за неё давали бешеные деньги. Выгода была верная. Он скупал шкурки в низовье Бирюсы и в верховье. Теперь наладит скупку на Туманшете. В хорошее время пришёл этот Мыльников Осип Антонович, вовремя.

В то же время Мыльников думал, что он совсем не прогадал, заехав в Суетиху. Пусть теперь Супрун локти кусает, пушнина теперь от него ускользнёт. А брал он её изрядно. Мыльников ездил за пушниной не только в Туманшет, но и в Цыганки, в Бланку, в Светлое, Тропу, везде люди нуждались в товарах, а рассчитывались пушниной. Осип с такой торговли имел хорошую выгоду. Дома Камышлеев запретил торговать плохими товарами, а в дальних деревнях этот товар разбирали, только вези. Мыльников знает всему цену, только хороший товар и закупается дорого, а подпорченный ничего не стоит, а продать можно довольно прибыльно. Нет, совсем не зря заехал в Суетиху Мыльников. Неизвестно, кто больше потерял – Осип или Супрун. Ой, неизвестно. Мыльников взял в лавке водки и, довольный собой, направился домой.

Обоз Осип нагнал на Перевозе. Он двигался медленно, кони устали, не стоило загонять их, чтобы прибыть домой на полчаса раньше. Осип забрал сына к себе и поехал вперёд.

– Завтра быстро разберём товар и уже послезавтра поедем по деревням распродавать.

– Чего спешить? – спросил Лёшка.

Он был нерасторопный. Осип никогда бы не взял себе такого помощника, но куда деваться – сын ведь. Надо приучать к делу. Живет ни рыба ни мясо, пнёшь – пойдёт, не толкнёшь – так и будет сидеть, смотреть в окно. Такого хорошо в лавке держать: смотрит за товаром, обслуживает покупателей – и ладно. Не вспотеет на работе, весь в мать. Вот и подбирает Осип работников расторопных, быстрых в деле. Только работники воруют, а этот и своровать для себя поленится.

– Поедешь со мной, будешь помогать, да языком не болтай лишнего. Хотя тебе и сболтнуть лень. Вот уродился помощник.

Алёшке хватало ума не спорить с отцом. Знает, что отец пошумит, а деваться некуда, не выгонит.

– Ладно. Надо ехать, так поедем.

Через два дня Осип был уже в Туманшете. Заехал к Игнату Комову, тот был в деревне главный, мимо него дело не сделаешь. Приходится кланяться. Ничего непотребного Осип не собирался делать: только бы договориться о покупке всей пушнины, которую охотники готовы продать. Раньше так не делали. Покупали какую-то часть и только. Зачем понадобилась вся, объяснять всем не было желанья, а Игнату говорить надо. Тоже не допустит обмана для своих односельчан. Дружки с Камышлеевым. Да и пусть, обманывать Осип не собирался, а скупить всё надо было. Тем более что деньги были выделены.

– Здорово, Игнат, – поздоровался Мыльников.

– Здорово и тебе. Привёз чего?

– Тебе нужно чего-нибудь?

– Да чего мне нужно? Есть всё, – буркнул Комов. – Пойдём в дом, поговорим.

– Угадал, разговор есть.

– Чего там гадать, воровская твоя душа.

– Чего уж так сразу?

– Говори, зачем приехал. – Игнат присел на скамейку.

Мыльников сел рядом.

– Охотники вышли из леса?

– Значит, шкурки понадобились, – кивнул Игнат. – Я так и думал. Скажи свою нынешнюю цену на меха, а я послушаю.

Мыльников стал называть цену. Немного завысил против прошлого года.

– Чего вдруг раздобрел? Ай беда какая?

– Просто человек хочет скупить хороший мех, цену даёт он, а я посредник – и только.

– Когда рассчитываться будешь? Опять после продажи? Или свою рухлядь будешь предлагать?

– Расчёт сразу. Поговори со своими охотниками, чтобы не продавали никому. Я заберу, не обижу.

– Поговорю, только я сам присмотрю за тобой. Я с тобой договариваюсь, я и отвечаю. Приезжай через неделю, выйдут последние, зараз посмотришь всё и выберешь.

Только в Туманшете так разговаривал Осип. Там жили ловкие охотники, добывали соболей, белок, рысей. С ними нельзя говорить нахрапом, они знают себе цену. Завтра с утра поедет в другие деревни, там разговор будет другой и цены будут другие. Там и на товары будут менять.

Утром двумя подводами поехали сначала в Цыганки. Деревня, что в четырёх верстах к югу, небольшая, полтора десятка домов. Люди живут небогато, промышляют в основном охотой да держат скот, покосы имеют хорошие. Зерна хватает себе и для скота, лишнего не производят. Нечем. Кони не у всех, а взял у кого – отдай зерном. Здесь намного хуже устроены люди, чем в Камышлеевке и Туманшете. Нет крепкой руки. Живут больше сами по себе, артелью не работают, не помогают друг другу.

Мыльников заехал к Ивану Панкратову. У него всегда и останавливался. Завидев обоз, люди сами потянулись к Панкратовой избе. Осип скупал пушнину, меняя на товары, иногда, когда просили, давал и деньгами. Зачем злить народ? Через два часа торговля была закончена. Упаковав пушнину, Осип направился в Бланку. Бланка – деревня серьёзная. Там жили тоже переселенцы, но не нынешние, а давешние. В основном поляки, сосланные за бунтарство. Жили они здесь уже лет тридцать, можно сказать, местные. Хозяйства у них крупные, детей помногу. Занимались охотой. Здесь тоже надо аккуратно разговаривать – мужики серьёзные. В Бланке Мыльников останавливался у Ивана Осмоловского. Семья у Осмоловского была многодетная: и сынов много, и дочек. В люльке покрикивал самый младший, Сашка. Родился как раз в сенокос, хорошенький парнишка, да крикливый больно.

– Дай ему титьку, что ли, пусть помолчит немного, – сказал Иван.

Присосался Сашка да затих, потом и уснул.

– Рано приехал, – сказал Иван, когда стало тихо. – Не все вышли из тайги. Нынче снег невелик, так ещё промышляют. Ходить хорошо, ловушки и плашки не задувает.

– А есть, кто вышел?

– Есть.

– С добычей?

– Да, поговаривают, что не пустые. Завтра с утра расторгуешься, заночуй у меня, чего на ночь глядя торги разводить?

К обеду Мыльников свернул торговлю и направился в Светлое и Тропу. До вечера закончив дела, направились домой. Ночь выдалась светлая: полная луна ярко светила в глаза, звёзды мерцали, как снежинки, под луной.

Домой приехали к полуночи.

Через день Осип с новым обозом поехал в Суетиху. Только спустя неделю вернулся пьяненький, но весёлый. Ходил по дому одетый в сюртук чёрного толстого сукна на три пуговицы, обтянутые синим шёлком, в сапогах с высокими голенищами, в широких, в полоску брюках, заправленных в сапоги. Купец средней руки – и только. Напевал себе под нос. Никому ничего не рассказывал, а спросить у него не решались. Раз весёлый, значит, всё хорошо. Никто не знал, как подошли они друг другу, Жоголев и Мыльников. Каждый имел свою корысть, и каждый остался с прибылью.

А потом Осип запустил диковинку, которую приобрёл для большей солидности – граммофон. Пластинок было немного, но Мыльникову обещали подвезти ещё. А пока можно было послушать цыган, да ещё какой-то мужик то ли пел, то ли гудел что-то непонятное. Обещали привезти что-нибудь красивое, жалостное, тогда можно будет поставить эту штуковину в магазин. Пусть люди ходят да слушают.