Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)

29

Конец июля выдался дождливым. Половина сена была скошена, другая стояла нетронутая. По утрам вставало солнце, предвещая хороший день, но в обед, когда подходило время переворачивать скошенные валки, вдруг натягивало тучку. Кратковременный, на четверть часа, небольшой дождик портил всё дело. День проходил насмарку, одно слово – сеногной. Но старались ловить момент, ставить копны. Завершать сенокос пришлось долго, только к середине августа кое-как управились.

С тяжелым сердцем ехал Егор домой, вчера он отправил жену с сыном в Иркутск. Ручкин, как и обещал, написал письмо, в котором сообщал, что всё готово, пусть Настя с Фёдором выезжают. Училища есть всякие, можно выбирать, от военных до разных гражданских. Собирались недолго. В Тайшете узнали страшную новость: началась война.

– Видишь, и случилось беда, – сказала Настя. – Давно надвигалась. Что делать будем? Поедем или вернёмся?

Егор обнял жену, потом посмотрел ей в глаза и сказал:

– Настенька, надо ехать. Потом будет возможность или нет, кто знает. А война? Ну что война. Войны приходят и уходят, а жизнь продолжается. Надо жить.

– Понимаю я всё, а страшно мне чего-то.

– Мне тоже не хочется войны, а что делать? Не мы решаем. У царя голова не нашей чета, раз затеяли дело, значит, нельзя было иначе. Даст Бог, закончится всё быстро, потерпи, голубушка. – Егор уговаривал жену, а у самого настроение было не лучше.

Понятно, что война где-то там, далеко, и сыну только семнадцать. А как затянется всё это, и сыну достанется и кровь, и боль. Конечно, раз империя в опасности, то надо кому-то встать на защиту, но когда касается своей кровинущки, тяжело благословлять на смерть, ох как непосильно. Нет, надо учиться, надо ехать.

Поезд отправлялся ближе к вечеру. Егор стал собираться домой, вдруг к нему подошёл молодой мужчина. Знакомы лично они не были, но Камышлеев помнил его в лицо, это был один из служащих, работавших с переселенцами.

– Вы меня не помните?

– Вы работали с Ручкиным, – сказал Егор.

– Правильно, – обрадовался мужчина.

– Я не знаю, как вас зовут, извините.

– Это не важно. Я хочу вас предупредить, что к вам в деревню придут военные люди – мобилизация объявлена. Фамилии я не помню, но по вашей деревне уточняли списки. Камышлеевка, правильно?

– Да.

– Предупредите, пусть люди успеют собраться.

– Когда приедут?

– Дня через два-три. Не позже.

– Спасибо.

– Ладно, я побежал, – сказал мужчина и удалился.

Он шёл не оглядываясь, шёл быстро, втянув голову в плечи, будто его морозило. Или он скрывался от кого-нибудь? Егор долго смотрел вслед и думал: «Вот и пришло горе в деревню, вот и услышит она страшный бабий вой. Слишком всё было гладко и хорошо. Вот и начинается наша чёрная полоса. Эх, горе – горюшко, как же без него-то?»

Егор давно уже трясся на телеге, а тяжёлые мысли всё больше одолевали его: «Как же теперь быть? Сколько времени понадобится на войну? Как коснется она меня, Егора Камышлеева? Столько потрачено сил, а придётся бросать всё. Сын уже не вернётся домой. Чего ему тут делать? Где-то приспосабливаться надо в другом месте, людном, где грамотному человеку почёт и уважение. Прав Ручкин, надо перебираться в Иркутск».

Так Егор и не собрался строить дом в деревне, не захотел вместе со всеми. Здесь во двор никто не заглядывает, собак не злит. Как же жить в городе? А может, не в городе, а присмотреть место в недалёкой деревне, да и поселиться? Чем заниматься тогда? Землю пахать, хлеб растить? Но землицу просто так никто не отдаст, а дадут кусок леса, вот и отвоёвывай себе пашню. И государство три десятины пашни не предоставит. Так что выходило и так плохо и эдак.

До Конторки добрался уже затемно, остановился в ночлежке. Там и услышал, что все говорят только про мобилизацию. Народ шумит. Кто плачет, кто самогон хлещет да песни поёт. Кому война, а кому причина погулять на проводинах, а их будут делать в каждой семье, которую коснётся проклятая война. Поговаривают, что будут брать не только молодых. Вот и подумай, кого отправлять надо: сына или мужа? А кого жальче? Как поделить? Отправить – полдела. А как дожидаться? Вот и прольются ещё слёз не ручьи, а реки. Придёт ещё бессонных ночей череда. Да вскакивание на каждый стук в калитку и на топот лошадей.

Тимофей Ожёгов рыбачил прямо с парома. Тягал крупных ельцов, бросал их в холщовую сумку.

– Торопишься? – спросил он Егора.

– Куда торопиться? Мои уехали, дома никого нет. А ты никак ушицы захотел?

– Приспичило. Ты знаешь, как будто никогда не ел, так захотелось, сил нет. Жена уже и картошку поставила, а я сейчас десятка два поймаю да поплывём. Здесь лучше берёт.

– Новость слышал?

– Про войну, что ли? Если про войну, то слышал.

– Мобилизация будет, приедут забирать на войну.

– Иди ты! Не увернулись мы, как в японскую.

– Значит, посерьёзней дело будет.

– То-то и оно, что посерьёзней. Хлебнут горюшка наши люди. Многие не вернутся. Будет и вдов, и сирот в округе. У меня уже голова опухла от разных дум.

– Тут думай, не думай, а вынь да положь, – сказал Тимофей, сматывая удочки.

– Ты лови ещё, чего свернулся?

– Хватит, полсумки есть. Обрадовал ты меня новостью.

– Поеду, своим расскажу. Уже сегодня бабы завоют. Хорошо, что живу в отдалении, а так совсем тошно.

Лошадь медленно плелась по лесной дороге среди ельников. Было сыро и сумрачно, оттого и тихо. Всякая живность обходила это место. В самой низине, у речушки, Егор остановился, зачерпнул фуражкой воды. Напившись, он сел на валёжину и опять задумался: «Как там устроятся мои? Настя не городская, заскучает сразу. Всё ж город – это непросто. Егор сам не бывал в больших городах, не знает, какая она там, жизнь. А представлять – дело неприбыльное, только расстраиваться. Сын-то быстро пообвыкнет: им, молодым, в радость всё новое. Рядом с ним, может, и Насте будет полегче».

Прожили они с женой уже почти тридцать лет, а как один день. Нисколько не наскучили друг другу, всё это время не спорили, не ругались. Сына вырастили. Правда, Бог дал только одного ребёнка, да и то поздненько, но спасибо и за это: есть ради кого жить. Воспитанием в основном занималась жена, но вырастила самостоятельного, крепкого парня. Он двух медведей завалил.

Егор улыбнулся, вспоминая спокойное лицо сына:

– Подранок, сам пришёл.

Только Егор знал, что такое подранок, как с ним сладить. Нет, хороший сын вырос.

Только к вечеру Егор приехал в деревню. Увидев, что дымится труба в кузнице, решил заехать поговорить с Антипом. Рассказать ему новость, пусть сами по деревне разнесут. Возле кузницы никого не было, Егор привязал лошадь и вошёл. У горна Никита стучал молотком по какой-то странной детали.

– Здоров, кузнец.

– Доброго здоровья, Егор Петрович, случилось чего?

– Случилось. Отец где?

– Отец дома. Если что сделать, так я сделаю.

– Чего ты там мастеришь? – спросил Егор.

– Вертушку на крышу. – Никита показал флюгер.

– Ловко, – отметил Егор, разглядывая фигурку лошади, вставшую на дыбы. – Мастер прямо.

– Отец говорит, что это баловство.

– Зря говорит, красиво.

– Так чего сделать: коня подковать или отремонтировать что?

– Я хотел с твоим отцом поговорить. Ладно, домой заеду.

Егор вышел из кузницы и увидел Антипа, идущего к нему навстречу.

– Увидел, что поехал сюда, пошёл узнать: беда какая, что ль?

– Здорово, Антип! Давай присядем здесь, на воздухе, разговор есть. Слышал, что войну государство затеяло?

– Все уже знают. Бабы молятся.

– Мобилизацию объявили. Завтра-послезавтра к нам заявятся. Мне один человек сказал. Говорил, что уточняли списки. Если списки, то не одного и не двух заберут, понимаешь? Чем всё кончится? Заберут наших парней на бойню.

– Да, новость так новость. Пожили спокойно, подавай нам войну. – Антип смотрел на реку и качал головой.

– И сколько человек будут брать, неизвестно?

– Ничего не знаю. Я случайно одного человека встретил, я и звать его как не знаю. Он меня помнит по поселенческим делам, так и сказал, что по деревне Камышлеевка проверяли списки. Вот такое дело, Антип. Надо людям сказать, чтобы никуда не разбегались: за дезертирство каторгой пахнет.

– Расскажем. Недолгое дело.

– Хорошо, Антип, поеду я домой, устал чего-то.

– Отправил своих-то?

– Отправил, тоже думаю, как они там?

– Ничего, справятся. Самостоятельные.

– Поезжай, Петрович, сообщи всем. Спасибо, хоть заранее узнали, а то приедут, заберут в один день, попрощаться не успеешь.

Ворота открыл Никола. Взял коня под уздцы и повёл на край двора, где стояли ещё две телеги.

– Никола, распрягай да заходи. У меня немного выпить есть.

– Ладно, – сказал работник.

Никола уже много лет работал у Егора. Он был одинок, и никто нигде его не ждал. Хорошее отношение всей семьи радовало его. Никола редко выпивал, как и хозяин, но иногда не отказывался. Жил во времянке во дворе. У него было чисто, побелено, стояла кое-какая мебель: кровать, стол с табуретками, шкафчик с посудой. Настя помогала два раза в год белить. Фёдор помогал ухаживать за лошадьми, ходил вслед за Николой да расспрашивал про всё. Никола рассказывал ему сказки, которые помнил из детства, сам придумывал на ходу, скучал без младшего Камышлеева, когда его не было.

– Садись ближе, чего как неродной.

– Ничего, я и тут достану.

– Садись ближе.

Они сидели молча. Выпивали, закусывали, каждый думал о своём и ничего не говорил. Выпили бутылку в полной тишине. Никола поднялся и сказал:

– Я пойду. Дела ещё есть.

– Иди. Спасибо, что поговорил со мной.

Никола удивлённо посмотрел на Егора:

– Другой раз помолчать намного лучше, чем болтать, о чём попало.

30

За новобранцами приехали на следующий день к вечеру. Приехали верхами два офицера и два прапорщика. Они прямо проехали к Камышлееву, точно заранее знали дорогу. Егор сидел на крыльце, пытаясь разобраться со своими мыслями и сомнениями. Он заметил всадников, спускающихся с горы, таких здесь никто не видел. Это были первые военные люди, появившиеся в этих местах. Егор понял, кто они.

– Ты, что ли, будешь Камышлеев? – спросил старший из них, человек невзрачного вида и неопределённого возраста.

Егор молча продолжал смотреть на него, не нравились ему эти люди. Заехали – ни здравствуй, ни до свидания, крутятся тут перед ним.

– Чего молчишь? – спросил другой, полноватый, с большими усами.

– У нас принято здороваться, когда заходят в гости, – буркнул Егор.

– Ладно, не сердись, – сразу пошёл на попятную старший. – Устали мы, целый день в седле.

Он тяжело слез с коня, присел несколько раз, разминая ноги.

– Если разрешишь, мы остановимся у тебя. Несколько местных жителей мобилизуются в армию, мы приехали за ними.

– Когда забирать будете?

– Завтра соберём сход и на сходе огласим список.

Егор встал, протянул руку:

– Список покажи.

– Не положено.

– Почему?

– Могут разбежаться. Такое уже было, потом ловить придётся.

– Ты сюда за солдатами приехал или за дезертирами? Давай, я сообщу людям, пусть попрощаются.

Старший офицер не понимал, почему он подчиняется этому бородатому мужику, но список отдал.

– Никола! – позвал Егор работника. – Стопи баню господам офицерам и сообрази на стол чего, я попозже приду. Да коней на ночь определи.

А сам взглянул в список и пешком пошёл в деревню.

Когда хозяин начинал хандрить, Никола сам затапливал баню, только она могла разогнать тоску. И в этот раз баня была уже готова. Старший офицер не захотел париться, а другие, выходцы из деревень, не упустили такую возможность. Парились со знанием дела, покрикивая, поддавая на каменку квасом. Потом, разомлевшие, сидели на крыльце и пили берёзовый сок из погреба. Пока господа парились, Никола собрал на стол разносолов. Поставил четверть самогона, про себя решив, что разные вина для господ – будет слишком хорошо. Раз хозяин отнёсся к ним с прохладцей, то нечего перед ними юлить.

Егор пришёл к Антипу, сказал:

– Надо народ созвать, объявлю, кого забирать будут, пусть прощаются. И надо подумать, как их доставить до места, не пойдут же пешком. Я даже не спросил, куда их будут определять. Но это завтра. Сейчас народ соберётся, поговорим.

– Ты уже смотрел список? – спросил Антип.

Егор просто кивнул головой.

– Ну? – Антип надеялся, что это не коснётся его семьи.

– Никита, – выдохнул Егор.

Антип сразу как-то сник. Он отвернулся от Егора и замолчал, пытался не показывать свою минутную слабость. Потом повернулся и сказал:

– А чем мой Никита лучше других? Только женатый уже да дитё есть. Бог милостив, может, и обойдётся.

Кузнец взял себя в руки.

На улице собрались люди. Егор вышел со списком.

– Вы всё знаете, приехали служивые забирать на войну наших односельчан. У меня есть список, я заранее прочитаю, чтобы вам было время подготовиться.

В толпе стали подвывать некоторые бабы. Тут вышел Антип и прикрикнул:

– Цыц! Дайте слово сказать. Выть будете дома, нечего здесь сырость разводить!

Толпа притихла.

– Я прочитаю список, потом пойдёте по домам. Завтра надо будет обеспечить подводы и отвезти наших солдат до станции. Я понимаю, что наши люди не трусы и не будут прятаться от призыва, но у господ офицеров есть такое мнение, я поручился за всех. Не подведите. Прошу, давайте пока без криков и без слёз, всем и так тошно.

Камышлеев открыл список и стал читать:

– Бутьянов Василий, Лятин Иван, Томаев Илья, Кузьмин Илья. Захаров Пётр, Кузнецов Никита, Погодин Павел, Мехонов Макар, Морозов Александр.

Егор продолжал читать, всего было семнадцать фамилий. Прочитав список, Егор добавил:

– С собой взять самое необходимое на первое время. Завтра по команде сбор здесь, всем быть готовыми.

Это было самое неприятное, что он сделал в деревне. Прошло столько лет, и никогда не приходилось делать плохо людям. Хотя лично сам Егор ни в чём не виноват, но всё равно на душе было противно.

К его приходу офицеры были уже в изрядном подпитии. Егор присел рядом, протянул старшему список, налил себе самогона и, не приглашая никого, выпил. Легче не стало.

– Чего-то я не пойму тебя, хозяин. Твоих детей не забираем, чего ты-то сердитый? – сказал подвыпивший старший.

– Ты попривык, видно, к людскому горю, тебе всё просто.

– Ты как разговариваешь с офицером? – вдруг полезло из военного.

Егор поднялся и пошёл на двор.

– Я с тобой разговариваю? Я тебя не отпускал!

– Ты мне не указ, – с угрозой сказал Егор. – И ты у меня в доме. Будь добр вести себя достойно офицерского чина. Не то будешь ночевать в хлеву со свиньями.

Офицер ошалел от такого отпора. Он молча выпил полстакана самогона и завалился спать прямо на скамейке. Другие офицеры посчитали за лучшее не вмешиваться в разговор. Тем более, что тоже были не очень довольны заносчивым командиром.

– Там в бане осталось парку? – спросил Николу.

– Да, там ещё хватит.

– Я, пожалуй, схожу.

– Что-то понадобится?

– Ты присмотри за ними, чтобы пожар не устроили.

– Присмотрю.

После бани Егор опять сидел на крыльце. Из деревни неслись звуки гармошки и песни. Посторонний никогда не понял бы, по какому поводу гулянка. В России всегда так: встречают – плачут, провожают – веселятся. Только завтра будут выть да причитать. И потом каждый день будут смотреть на дорогу, надеяться и ждать, плакать по ночам в подушку и молиться.

На другой день к обеду вся деревня была в сборе. Старший офицер, немного опохмелившийся с утра, иначе не поднялся бы, снова зачитал список. Каждый, кого называли, выходил вперёд. Рядом стояли подводы для новобранцев. Офицеры были довольны.

– На прощание даётся час. Через час отправляемся! – объявил старший и поехал со своими спутниками к Егору отобедать.

Там был специально накрыт стол, чтобы хоть на немного продлить прощание. Егор сам подливал служивым, подкладывал холодного варёного мяса. Сам выпивал немного. Старший офицер ни разу не вспомнил о вчерашнем разговоре, а может, и не помнил с перепою. Никола, по приказу Егора, положил офицерам с собой ещё самогона.

С площади никто никуда не пошёл. Расположились на месте – кто где приспособился. Тут же играла гармошка, тут же потихонечку в платочек плакали матери. Жёны держали своих суженых за руки. Никита сидел с маленькой дочкой на руках, Иринка прижалась к нему и изредка вытирала слёзы. Не только у Никиты был ребёнок, но и у Мехонова Макара, им было тяжелее всего. Антип тихо говорил Никите:

– Ты не беспокойся, все будут под присмотром и в помощи отказа не будет. Ты уж поаккуратней, не подставляйся зря.

Никита кивал и молчал. Только грустные глаза выдавали его состояние: приходилось оставлять Иринку да крошку Марийку, которой ещё дела нет, кто, куда и зачем уезжает. Она спокойно посапывала на руках.

– Ничего, скоро закончится всё, ты уж перетерпи. Я быстренько вернусь.

Никита не допускал и мысли, что он может не вернуться и никогда не увидеть жены и дочки.

– Стройся! – крикнул прапорщик, который был самый трезвый.

Вот тут и раздался вой, которого так боялся Егор. Бабы заголосили и запричитали, ревели и матери, и жёны, и сёстры, и просто соседки. Горе – оно общее. Не в одном доме, а в целой деревне. Под стоны и причитания новобранцы сели на подводы и отправились. Как только обоз скрылся в перелеске, причитания прекратились, но люди ещё долго не расходились. Смотрели вслед с тайной надеждой, что всё это не всерьёз, что сейчас все вернутся. Сельчане стали расходиться к вечеру, когда пришло время кормить скотину. Ей не объяснишь, что у хозяина горе.

Через день приехали провожающие. Рассказали, что в Суетихе призывников посадили в поезд и повезли в Канск, там было формирование частей. Рассказали, что доехали до Суетихи без помех, немного подождали, пока прибудут люди из других деревень. Потом всех загрузили в вагоны, которые уже ждали новобранцев.

Над деревней какое-то время висела странная тишина. Даже ребятишки не гомонили на улице. Но подошла осень, наступила страда и поглотила на время всё. Работы подоспело столько, что не переделаешь за день, а за работой так умаешься – не до слёз, сон валил моментально. Так продолжалось до самого снега, а потом появились другие заботы. Да ещё надо было помочь тем, у кого помощников забрали на войну. Помогали спонтанно. Приходили молча, делали дело и уходили, не дожидаясь благодарности. И дрова помогли вывезти, и сено доставили, не оставили никого один на один с бедой. Вся осень прошла в ожидании. Никаких вестей не было. Только узнали из газет, что сибирские части, сформированные здесь, успешно воевали в Польше, особо отличились в боях под Варшавой. Уже после Нового года пришло извещение, что сложил свою голову в Польше весельчак Пашка Погодин. Ещё больше затихла деревня, каждый уже боялся вестей с войны. В неведении хоть была надежда, а так сразу, как обухом по голове. Фрола Погодина схватил удар, отказали левая рука и речь. Он ничего не мог сказать, только мычал и плакал. Через месяц речь вернулась, но рука шевелилась еле– еле. Замолчала совсем в деревне погодинская гармошка. Всё чаще по воскресеньям женщины в чёрных одеяниях ходили в Туманшет в церковь. Всё серее становились будни, даже на Пасху не было обычного веселья. Горюшко, оно не красно солнышко, не слепит глаза, а выедает.

31

– Антипыч, да как же ты пойдёшь?

– Потихоньку доковыляю, дядя Тимофей.

– Не годится так. Раненому герою и транспорта не найдётся? – засуетился Тимофей Ожёгов. – Андрейка, запрягай коня, отвезёшь в Камышлеевку Никиту Антипыча.

– Да какой я герой, да ещё Антипыч? Молод ещё Антипычем быть.

– Георгиевский крест за просто так не дают. Ты мне не рассказывай, раны сами не появляются.

– Случай вышел, да и только, – смутился Никита. – Как наши, не слыхал?

– Худого не слыхал, значит, всё нормально. Андрейка, уснул, что ли?

– Готово, – подогнал лошадь Андрей, самый младший сын Ожё– гова.

– Доставишь до места. Садись, Антипыч, доедешь как следует.

– Спасибо, – улыбался Никита.

Странно было ощущать такое внимание к своей персоне.

– Как наши земляки воюют? – спросил Тимофей, надеясь услышать о своих земляках из Перевоза.

– С ними был в разных полках, нас разделили в Канске. Сказали, мол, шибко шустрые, пока доберётесь до фронта, полстраны пропьёте. Но не слышал, чтобы осрамились.

– От моего старшего сына весточки уже давно не было, – загрустил Тимофей. – Поезжай, твои-то знают, что едешь?

– Нет.

– Радости будет! Слава богу, что хоть хромаешь, а на своих ногах да с руками. А что хромаешь, это ничего. Тебе в догонялки не бегать, а шагом и похромать можно.

– Спасибо, дядя Тимофей. За сына не переживай, он парень бойкий, не пропадёт.

– То-то, что шибко бойкий. Привет там отцу передавай.

– Передам.

Никита Кузнецов отличился первым. Под польским городом Варшавой бросили их прямо на пушки. Бежали все, бежал и Никита. Пашка Погодин прямо под снаряд угодил, а Никите повезло, снаряд рванул немного в стороне. На левой руке отсекло два пальца. Добежали до развалин, там и хоронились, пока кончился обстрел. Потом стали оглядываться, кто цел. Тут и увидел Никита немецкого унтер-офицера неподалёку. Немец поначалу растерялся, а затем стал вытаскивать пистолет из кобуры. Но Никита подбежал и схватил здоровой рукой немца за руку. Да сдавил так, что немец заорал и бросил пистолет. Как телёнка, привёл Никита немца в свои окопы за руку. Когда подходили к своим окопам, шальной пулей Никите зацепило правую ногу, повредило колено, нога стала плохо гнуться. В окопах долго хохотали над тем, как Никита за руку привёл немца. Потом в госпитале ему вручили Георгиевский крест, а ещё через пару месяцев списали со службы по ранению. Теперь вёз письма от Сашки Морозова и Петьки Захарова. Другие не успели передать.

– Ты, Андрейка, высади меня здесь, я посижу немного, – сказал Никита перед деревней.

Хотелось самому дойти до дома тихо, неожиданно. Андрейка спорить не стал, развернулся и тихо покатил назад. Никита посидел немного в березняке, потом по прогону пошёл к своему двору. Зашёл с огорода и сел возле крыльца. Жулька, небольшой пёс, узнал хозяина и стал ластиться, крутить хвостом. Во дворе никого не было. Через четверть часа скрипнула дверь и вышел отец. Он не сразу заметил сына.

– Здорово, батя, – сказал Никита, как обычно, тихо.

– Здорово, ты чего тут? – Антип долго соображал.

Потом до него дошло, что это его сын, которого они вспоминают каждый вечер.

– Никита! Ты как тут?

Никита встал, обнял отца. Из дома выскочила Иринка, за ней мать. Иринка повисла на нём, мать прилепилась сбоку, обе заголосили.

– Цыц вы! – прикрикнул Антип. – Живой же!

На крыльце стояла сестра и держала на руках Марийку. Она тоже едва не плакала за компанию.

– Пошли в дом, чего мы на улице, – сказал отец.

Когда поднимались по лестнице, все заметили, что Никита хромает. Мать сразу стала собирать на стол, жена не отходила от мужа, дочка сидела на руках у отца и внимательно смотрела на него. Прибежал брат Иван, пожал руку и сморщился:

– Ну и лапища у тебя, медведь прямо.

– А ты и с медведем здоровался? – спросил отец.

– Чего с рукой?

– Ерунда. Работать можно.

– А с ногой чего? – спросил отец.

– Хромать буду, – ответил сын, смутившись, – ничего, работать можно. Дома засиживаться не буду.

– Это и без тебя справимся. Ничего. Ты не торопись, – махнул рукой отец.

– Списали по ранению. Сказали, что хромота не пройдёт.

– Хромого-то будешь любить? – спросил Антип невестку.

– Да ну вас, с вашими шутками, – смутилась Иринка.

– Вот видишь, всё наладится.

Стали подходить односельчане. Те, у которых родные были на войне, и другие, которым ещё предстояло отправить своих сыновей на службу. Антип рассаживал всех. Жена уже собрала на стол, выпили по маленькой, потом Антип сказал:

– Расскажи людям про тех, о ком знаешь, все надеются о своих узнать.

Люди притихли, надеясь услышать новости о своих родных. Никита рассказал, как ехали, как попали в бой. Рассказал, как погиб Пашка. Другим повезло, только он, Никита, был ранен, а остальные воевали удачней. Теперь уже подучились, стали хитрее: уже не просто достать их и в открытом бою, и в осаде.

– Я привёз письма от Сашки Морозова и Петьки Захарова. Вань, подай-ка сидор.

Он подал два кусочка бумаги односельчанам. Письма тут же стали читать вслух. Сашка написал, что учудил Никита и за что дали ему Георгия. Сельчане смеялись и радовались, что тоже причастны к этому. А как же, Никита же наш, камышлеевский.

Ещё долго сидели, выпивали, смеялись и плакали, вспоминали прошлое. Люди уходили немного повеселевшие, будто встретились со своими близкими. Наутро Никита сходил к Погодиным. Рассказал всё, как погиб Пашка, где похоронили его. Фрол слушал и вытирал здоровой рукой слёзы, которые текли не переставая.

– Ты заходи ещё, – попросил Фрол.

– Зайду.

Этот день прошёл в расспросах. Приходили ещё люди: каждый хотел сам услышать о событиях на войне. Никита много раз повторял уже говоренное. На третий день Никита пошёл в кузницу, соскучился по запаху жжёного металла, по звону молотков, по шипению горна. Односельчане шли сюда с разными мелочами. Хотелось ещё раз услышать рассказы Никиты о войне. Так прошла половина лета, Никита приспособился к новому положению. Работа спорилась, и он не чувствовал себя ущербным. Помогала Иринка: поначалу некоторую работу по дому она взяла на себя, но понемногу передавала всё мужу. Раны затянулись, но боли ещё остались и уходили медленно. И молотком Никита управлялся исправно, и косу подчинил себе. Только ставить зароды ему было не под силу, пришлось звать в помощь отца с братом. Но на следующий год Никита решил всё делать сам.

В начале сентября забрали ещё партию деревенских парней. Проводы были тяжёлыми. Уже знали, чем могло всё закончиться, но никто не пытался уклоняться. Честь прежде всего. И совесть, и уважение сельчан никто не хотел терять. Десять молодых парней увезли в неизвестность.

Егор Камышлеев занимался своим хозяйством. Выезжал из дома только по необходимости, на лето домой приехала семья. Фёдор поступил в Горное училище и закончил первый класс из четырёх. Настя была рада тому, что сына удалось отговорить от военного кадетского корпуса, куда сын поначалу хотел поступать. Но потом его удалось сводить в музей минералов, и Фёдор заболел камнями. Учился с большим желанием. Постоянно что-то читал, писал. По приезде домой он тут же уговорил отца отправиться в верховье Туманшета. Егор сам не смог, но нашёл надёжного человека в деревне Туманшет, пожилого мужика, в прошлом хорошего охотника. На месяц они ушли в верха. Теперь Настя, хоть и переживала, но понимала, что тайга – это своё, родное, да и сын уже взрослый. Тем более дело, за которое он взялся, нужное для учёбы. Просто взяла с него слово, что через месяц он вернётся. Настя дома отдыхала на своих грядках, рядом со скотиной, просто в своём дворе, где так хорошо и спокойно. Город высасывает все силы, там всё чужое, постоянно движущееся. Нет времени остановиться и передохнуть. Поначалу хотелось взять сына в охапку и уехать домой, но стерпела. А сын, как только пошёл на занятия, сразу забыл про всё на свете. Потом Настя помаленьку пообвыклась. Хорошо, что жили вместе с Ручкиными. Екатерина Павловна помогала во всём. Сам Илья Ильич днями находился на работе. После первого класса Фёдор был отмечен за успехи и получил задание по изучению родных мест, по сбору материалов.

Месяц в тайге прошёл незаметно.

И вот Фёдор заявился домой, привёз его Комов Игнат. Два рюкзака, набитых камнями, Фёдор тащить уже не мог, а бросить – тем более. Сын весь светился от счастья.

– Много чего нового узнал? – расспрашивал Егор сына. Фёдор долго и подробно рассказывал отцу, что нашёл и чем интересны найденные камни. В это время Никола истопил баню и позвал мыться.

После бани они всей маленькой семьёй сидели за столом.

– Скоро уже ехать назад, как время быстро идёт. – Настя уже горевала.

– Тять, может, я один поеду? Чего маме там мучиться? Целыми днями сидит у окна и слёзы льёт.

– Я тоже так решил. Поедет, устроит тебя, да пусть домой возвращается. Дома дел хватает. И ты у нас взрослый, сам разберёшься.

– Я ей говорил давно, но она не хотела слушать.

– Меня послушает, – уверенно сказал Егор, – неслухов у нас нет.

В конце лета Егор увёз семью в Тайшет на поезд, а через месяц Настя вернулась домой. Теперь от Фёдора стали приходить письма. Читали вместе с женой, сидели, обсуждали, строили планы. Да ещё занимались хозяйством.