Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

2

Родион до обеда управлялся со скотиной, а потом помогал на кухне поварихе Никитичне, готовившей еду для работников и отдельно для семьи хозяина. Мальчик колол и носил дрова, которых требовалось много не только для кухни, но и для отопления дома. Там стояло две печки – дом большой. Потом запрягал лошадь в сани с большой деревянной бочкой и ехал за водой на реку. Ведром из проруби набирал бочку, закрывал чистой мешковиной, чтобы вода не плескалась, и домой вёл коня в поводу. Воды требовалось тоже много, одной поездкой не обойдёшься, приходилось каждый день раза два-три наведываться к проруби. Родион наловчился делать работу быстро, и у него оставалось немного времени, чтобы послушать добродушное ворчание поварихи, а в награду получить кружку молока, горячий кусок хлеба или какую-нибудь постряпушку. Потом посидеть в уголочке, погреться, а то и подремать несколько минуток.

Однажды Родион уснул за печкой. Он проснулся, когда его стали дёргать за рукав, открыл глаза и увидел хозяйскую дочь. Девочка с любопытством разглядывала человека, которого она до этого видела только в окно. Ей было годика четыре. Наряженная в платьице с длинными рукавами, из-под которого виднелись беленькие аккуратные катанки, она была похожа на ангела с картинки. Светлые густые волосы были заплетены в две косички и уложены калачиком.

– Ты кто? – спросила девочка, удивляясь своей находке.

– Я Родион, – ответил мальчик, разглядывая ребёнка.

Он тоже видел эту девочку издалека, знал, что это младшая, и единственная, сестра Нестора, сына хозяина. Нестор был уже достаточно взрослый, работал в лавке у отца, а девочку всюду сопровождала молодая женщина. Сама хозяйка, по слухам на кухне, постоянно болела и появлялась на людях очень редко.

– Родионами зовут больших дядьков, а ты ещё не большой дядька, – усомнилась девочка.

– Тогда просто Родька.

– Родька, а можно я с тобой посижу в уголке, мне так хочется.

– Здесь грязно для тебя, испачкаешься.

– Мне так хочется, – повторила девочка.

– Ну, иди, если тебя не заругают.

Он выбрался из угла, уступая ей место. Девочка, придерживая платье, пролезла в угол и присела на перевёрнутую деревянную кадушку.

– Здесь хорошо, – заявила маленькая хозяйка и стала разглядывать стены, а увидев паутину, промолвила:

– Вот где Нестор сетки берёт на голову.

– Тебя как звать? А то я не знаю, – спросил Родион.

– Лизавета, только матушка зовёт просто Лиза. А ты как будешь меня звать?

Родион растерялся и промолчал.

– Если будешь со мной дружить, то зови меня как хочешь. Ты будешь со мной дружить? – Девочка пристально посмотрела на Родиона.

– Если тебе позволят со мной дружить, тогда буду.

– Конечно, позволят, – заявила Лизавета.

– Лизавета! Девочка, ты здесь? – раздался испуганный голос.

На кухню забежала няня девочки и посмотрела по сторонам. Её испуганное лицо было жалким и вызывало сострадание.

– Мальчик, ты не видел девочку здесь, маленькая такая? – спросила с надеждой она.

– Я здесь, – откликнулась Лиза.

Няня оттолкнула Родиона и, заметив девочку, накинулась на мальчика:

– Ты зачем её туда затолкал?

– Это я сама залезла, он мне просто уступил место. Не ругайся, Аннушка, – обратилась Лиза к няне по имени.

– Лапушка, да там грязно и пыльно, там и мыши живут.

– Мышков я не видела, только сеточку. Хочу мышков посмотреть.

– Они страшные, хвостатые!

– Хвост как у нашей кошки, что ли?

– Пойдём, а то матушка будет сердиться. – Аннушка потянула девочку домой.

– Родя, ты мне мышку поймаешь? – крикнула Лизавета и скрылась за дверью в другом конце коридора, куда работникам ходить не разрешалось.

– Ишь ты, мышку? Испугаешься небось.

Через несколько дней Лиза опять появилась на кухне, опять потихоньку сбежала от няни. Нашла Родиона в потайном уголочке, заулыбалась:

– Аннушка меня не пускает сюда, но я потихонечку ушла, пока няня разговаривает с матушкой. Смотри, что у меня есть. – Из складок на платье она вытащила пряник и протянула мальчику.

– Это мне?

– Тебе, у меня ещё есть. – И она достала другой пряник.

Они сидели рядышком и ели сладости. Родиону тяжело было отказаться от такого лакомства, но прежде он спросил, откуда она взяла это.

– В столовой дома целая чашка с пряниками стоит, вот я и взяла. – Девочка доела свой кусочек и спросила: – Ты ещё хочешь? Я ещё схожу.

– Нет, не надо, мне хватит.

– Как хочешь. Я смотрела за тобой в окно, когда ты с лошадкой бочку катал по дороге. – Девочка посмотрела в глаза Родиону. – Ты меня можешь покатать на лошадке? Мне так хочется, брат Нестор только смеётся, а матушка и слушать не желает.

– Батюшку попроси.

– Тятя всё работает и работает. Ты покатай меня, ладно?

– Хорошо, когда будешь гулять, я тебя покатаю, а ты не испугаешься?

– Я не пужливая, – заявила девочка.

– Это кто тебе такое сказал? – поинтересовался Родион, понимая, что так говорят взрослые, а девочка повторяет чьи-то слова.

– Я слышала, как тятя сказал, что я не пужливая и не боюсь оставаться одна в тёмной комнате.

– Молодец!

– Лизавета, лапушка, ты опять здесь? – Аннушка прибежала сразу сюда, потеряв девочку. – Не место здесь барышне, молодой человек, – сказала она Родиону и повела девочку.

– Родя, а ты мне мышку поймал? – вдруг вспомнила Лиза.

– Нет ещё, я не встречал здесь мышей.

Хлопнула дверь, и стало тихо.

«Как бы беды не было от этой дружбы, ей-то ничего, а вдруг хозяину не понравится? И Евсея нет давно, спросить не у кого».

Какие бы ни были мысли тревожные, а девочка ему нравилась своей открытостью, отсутствием всяких барских замашек. Родион решил, что бегать от Лизаветы он не станет, а там приедет брат и посоветует, как надо, если до тех пор ничего не случится. С такими мыслями Родион пошёл на улицу, работы было ещё много.

Прошла уже середина зимы, день немного увеличился, стало теплее. Пропали плотные утренние туманы, висевшие до полудня. Перестала «парить» вода в проруби, укрывшая прибрежные кусты плотным куржаком, заголубело небо. Сразу после обеда Родион навозил воды, разнёс куда надо и пошёл отдохнуть немного в облюбованный уголок. Повариха, бабка Никитична, поворчав немного о жизни, выделила водовозу кружку молока и кусок хлеба. Ей нравился этот молчаливый и услужливый батрачок, которого и просить ни о чём не надо, всё сам делает, будто мысли читает, такого и подкормить не грех.

Родион успел съесть половину, как раздался знакомый голосок:

– Вот ты где, а меня не пускали сюда, сделали крючок на двери, и я не могла открыть, а теперь матушку упросила, чтобы пускали, я ей про тебя всё рассказала.

Не давая Родиону вставить слово, она продолжала щебетать. Рассказала, как сначала принесла из комнаты стул, чтобы открыть крючок, как его забрала Аннушка.

– Потом я стала рассказывать матушке, какой ты хороший, а Аннушка меня не пускает к тебе дружить.

– И что? Матушка позволила?

– Нет, не позволила. Она сказала, что маленькой девочке на кухне делать нечего.

– А как ты пришла? Ослушалась?

– Ослушалась, – согласилась Лиза. – Что у тебя в кружке? Дай мне немножко.

Родион протянул ей полкружки молока и оставшийся кусочек хлеба.

– Как вкусно, – прищурилась девочка от удовольствия, – будто век не ела.

– Хлеба век не ела? – вдруг раздался тихий женский голос. – Это и есть Родион?

– Да. – Девочка не испугалась матери, а просто растерялась.

Высокая худая женщина с бледным лицом смотрела на мальчика,

что-то шевельнулось в её усталом взгляде, и она произнесла:

– Ладно, можешь приходить к своему другу, но ненадолго.

– Хорошо, матушка, – заулыбалась Лиза.

3

К концу марта солнце стало задерживаться на небе подольше: сначала иссинило снег на полях и лугах, потом стало чернить дороги. По ночам ещё прижимали нешуточные морозы, но к полудню становилось теплее и в тихих безветренных местах солнышко ласкало и пригревало.

Илья Саввич позвал к себе Евсея, недавно вернувшегося из леса.

– Проходи, садись, – сказал лавочник, усаживаясь на своё место.

Евсей присел и стал рассматривать Хрустова.

Илья Саввич был среднего роста, немного полноватый, но нетолстый, с густой шевелюрой на голове, торчащей из-под фуражки. Карие глаза словно пронизывали насквозь, густая стриженая борода, обильно расцвеченная сединой, делала лицо строгим.

– Евсей, есть дело, могу предложить тебе испытать счастье. Получится, сможешь на ноги подняться, если с умом всё делать, ну а нет, так что ж, не у всякого получается.

Евсей насторожился. Доходили слухи, что и Илья Саввич поглядывает в сторону верховья Бирюсы.

Большую экспедицию не соберёшь, денег надо много и бумаг нужно собрать столько, что в саквояж не поместятся, а за каждую бумажку вынь да положи каждому. Вот и решил Хрустов собирать маленькие компании молодых парней под присмотром верного человека и отправлять на лето в верховья Бирюсы. В прошлом году первая попытка принесла такой доход, что отмахиваться от этого дела не хотелось. Незаконно, конечно, но что возьмёшь со старателей, кто на них управу найдёт? А он, Илья Саввич, вроде бы и ни при чём: ну, купил золото, а почему не купить, раз продают. А вообще-то, здесь никто ничего не спрашивал, особенно про золото – языка можно лишиться, а то и головы.

В прошлый раз не только окупилось всё снаряжение, но и хорошую прибыль получил Хрустов. И старатели были довольны. Никто доселе не получал такого богатства – деньги. Но вскружил успех головы бедным мужикам, многим захотелось шикануть, и поэтому все деньги опять перебрались из карманов старателей в лавку Ильи Саввича. Кое-кто уже брал в долг под предстоящую работу. Нестор, по указанию отца, никому не отказывал ни в чём, старательно записывая все долги в тетрадь.

– Пойдёшь к карагасам? – спросил Илья Саввич.

– Чего не сходить, можно сходить и к карагасам, только для чего? – осторожничал Евсей.

– Там на малых речках золото под ногами валяется. Улыбнётся удача, вот и загорится у тебя свет в окошке, а металла там много. Карагасы к золоту интереса не проявляют, они больше промышляют соболя и белку, а подсказать могут, где есть оно, надо только с ними разговаривать по-умному, ласково. Подарить безделушку какую, глядишь, и расскажет тебе инородец, где жила золотая.

– А что мне будет причитаться? – спросил Евсей.

– Хороший вопрос, правильный. А будешь ты иметь вот что: изначально рассчитаешься за снаряжение и прочее, а потом, что останется, половину продашь мне, а уж остальное твоё, хочешь – храни, хочешь – продавай, а хочешь – приноси ко мне, я возьму уже по другой цене. В накладе не останешься, если, конечно, будет что продавать. Родиона можешь оставить на это время здесь, парень неплохой, работу выполняет свою исправно, да и дочка моя к нему привязалась, только о твоём Родионе и говорит. Пусть хотя бы ещё год побудет при хозяйстве, мал ещё для тайги.

– Я согласен, – сказал Евсей. Его тронули добрые слова хозяина о брате.

– Вот и добро, вот и сговорились, – обрадовался Хрустов. – Я на тебя надёжу имел, ты парень серьёзный, у тебя ещё и забота о брате есть, так что тебе и доверия больше. А раз доверия больше, значит, и условия будут другие, но об этом в другой раз. Время ещё есть.

Довольный разговором, Евсей вышел на крыльцо лавки и увидел, как Родион катает хозяйскую дочку на лошади. Девочка сидела верхом, уцепившись руками в гриву, и повизгивала от счастья, а Родион водил лошадь в поводу, поглядывая назад. Лошадь была старая и спокойная, ходила медленно, бояться было нечего. На радостный детский крик выскочили на крыльцо лавочник с сыном, но, увидев, что происходит, стояли и смотрели, как радуется ребёнок. Из дома выбежала няня, грозя мальчишке кулаком. Родион аккуратно снял Лизу с лошади, и она, счастливая, стала прыгать на снегу, размахивая руками. Няня схватила воспитанницу и потащила домой. Та хоть и упиралась, но вскоре скрылась за дверью. Родион повёл лошадь во двор хозяйского дома.

Вечером Евсей рассказал брату о том, что им придётся расстаться на какое-то время.

– А мне нельзя с тобой? – спросил Родька.

– Давай договоримся так, в этот раз я пойду один, присмотрюсь, а в другой раз обязательно пойдём вместе.

– Я и сейчас смогу, ты за меня не бойся, братушка.

– Нет, в этот раз я пойду один. Хозяин о тебе хорошо говорит, примечает твою работу. Ты уж постарайся, Родя, придёт время, и мы добьёмся своего. А дочку хозяйскую привечай, раз она к тебе привязалась. Дети к добру тянутся, значит, ты у меня добрый.

– Да я ничего, она сама приходит. Пряник приносила. Ей матушка позволила приходить ко мне.

– И ладно, и хорошо. Только осторожней с ней будь, она маленькая, а, не дай бог, случится чего. Беда большая будет. На лошади без разрешения катать не надо.

– Тогда лучше мне с тобой пойти.

– На этот раз нет, – твёрдо сказал Евсей.

В середине апреля, когда снег покрылся чёрными подпалинами, а дороги ещё держались, подкрепляемые утренними морозами, компания из молодых парней во главе с Лавреном Изотовым, человеком уже пожилым, но ещё крепким, которому Илья Саввич доверял особенно, собиралась отправиться на промысел. Перед отправкой Хрустов ещё раз переговорил с Евсеем.

– Ты присматривайся к делу, Лаврен последний раз идёт, не для него такие прогулки. Это вам, молодым, за ради шутки прогуляться в такую даль. Он присмотрит и подскажет, что надо. И ещё: возьмёшь ружьё и будешь добытчиком, когда мясо понадобится. Заодно запоминай новые места, речки, ручьи, где есть золото, потом пригодится и самому. Ещё я тебе скажу вот что: скоро у нас появится железная дорога, много пришлого люда вместе с ней прибудет. Шумно станет здесь, так что тебе определяться надо. Поразмысли, чем тебе лучше заняться. Многие из наших сельчан пойдут дорогу строить, работа – не сахар, а всё приработок, причём надёжный, такие вот дела к нам надвигаются.

– Что за дорога такая железная? Впрямь из железа? Кто по ней поедет?

– Чего объяснять, построят, тогда и увидишь, но дело государственное, решённое, мимо нас не пройдёт. За брата не беспокойся.

Хрустов понимал, что с приходом железной дороги и он, Илья Саввич, своё не упустит – при большом деле всегда крошки по сторонам летят. Но вместе с тем он понимал, что золото никогда не будет лишним. Только с умом использовать его надо. Хрустов знал, что золота на Бирюсе много. За эти участки полвека назад разгорелась нешуточная война между заводчиками Рязановыми и золотодобывающей компанией Толкачёва и Коробкова. Рязановым эта тяжба стоила более миллиона рублей. Но рязановский золотоискатель Гаврила Машаров не остановился на Бирюсе – он отправился дальше осваивать просторы Сибири. Вскоре удача снова улыбнулась ему вблизи села Мотыгина. Охотники стали находить в зобах глухарей крупинки золота, попадались и небольшие самородки, на это сразу обратил внимание Машаров. Уж он-то, первейший золотоискатель, знал, откуда появляется такое чудо. Разведчики заводчиков Рязановых быстро подтвердили богатейшие месторождения на реке Удерей. Золотоискатели продвигались дальше, открывая огромные запасы золота на Верхней Тунгуске, вблизи Енисея. Старатели пошли туда, где металла было больше, где добывать его было проще. Поползли слухи о золотом песке, о самородках, валяющихся под ногами, и потянулись люди со всей Сибири в тайгу, на речки и ручьи, где надеялись найти своё счастье. И находили, становились миллионщиками, но чаще разорялись. Деньги вкладывались бездумно или просто проматывались, тратились на разные причуды. Так бесславно закончил свои дни и первооткрыватель бирюсинского золота Гаврила Машаров. Удачливый старатель, он стал управляющим прииска «Гавриловский» на Удерее, из наёмного золотоискателя превратился в состоятельного купца. Его называли «таёжным Наполеоном», его дом посреди тайги мог сравниться по роскоши и удобствам с царскими палатами. Рядом с усадьбой стояла каменная церковь, по убранству она могла соперничать со столичными храмами, в оранжереях выращивали ананасы. На груди искателя приключений красовалась золотая двадцатифунтовая медаль с надписью: «Гаврила Машаров – император тайги». Но… Последние годы жизни Машаров прожил во флигеле своего дома совершенно нищим. Но это уже совсем другая история.

Нет, Илья Саввич не станет так швыряться богатством, если оно у него будет. Курочка по зёрнышку собирает, а зоб набивает. Бессонными ночами в его голове такие прожекты выстраивались что сам диву давался. Вот и снарядил Хрустов своих золотоискателей на поиски металла. Вот и старается окружить себя людьми, которым можно было доверить свои планы – в одиночку всё равно ничего не сделаешь. Хорошее время грядёт для хваткого человека. Время покажет, можно ли в Сибири выращивать ананасы, а ещё подскажет – нужно ли их здесь выращивать.

4

Ранним апрельским утром, едва солнце начало осиливать вязкий туман – остаток весеннего заморозка, у дома Хрустова уже стояли три повозки, запряжённые крепкими сытыми лошадями. Дорога предстояла неблизкая.

– Ребятки, со всеми говорено не раз. Некоторые из вас там уже бывали, знаете – дело серьёзное. Слушаться Лаврена, – напутствовал Илья Саввич. – Ну, с Богом!

Он перекрестил всех три раза и кивнул Лаврену, чтобы подошёл.

– Как и решили, дойдёте до Благодатской, оставите лошадей у Никодима Нестерова до осени, он знает, снаряжение погрузите на одни сани и сами пешком вверх по реке. Путь неблизкий, надо идти быстро, пока лёд на реке крепкий. Слышишь, Лаврен, надо успеть по льду.

– Всё исполню.

– Теперь послушай: возьми ещё пару ружей, дошли до меня слухи, будто в тайге постреливают. Дай бог, чтобы не пригодились, но бережёного Бог бережёт.

– Свят, свят, свят! – перекрестился Лаврен.

– Насчёт Евсея мы договорились, присматривайся к нему, готовь себе замену, тебе и здесь работы хватит.

Утоптанная обозами дорога, часто помеченная конским помётом, примороженная ночным морозцем, была крепкой, похрустывала под копытами лошадей. После саней оставались ровные блестящие полосы от подбитых железом полозьев да взрыхлённые ямки от подкованных копыт.

На первых двух санях сидели по три человека в чёрных полушубках, в малахаях из овчины. Третья повозка была просто привязана ко второй, а на санях находился инструмент, аккуратно уложенный и привязанный, чтобы не потерять ничего невзначай. В тайге ничего не найдёшь – всё надо беречь. Из-за мелочи можно потратить много времени, которое и так очень дорого.

В дальний, опасный путь отправились шесть человек. Вместе с Евсеем и Лавреном ехали молодые конторские парни. Маркел Дронов, местный баламут и шалопай, наделённый огромной силой, которую тратил бездумно. Высокий ростом, крепкий сложением, он был привлекательным и внешне. Девчонки на вечёрках поглядывали в его сторону и тайно мечтали о таком женихе, но Маркел никого не привечал до некоторых пор. Этой зимой ему приглянулась Настасья Малышева, молодая девушка, которая расцвела, неожиданно превратившись из подростка в юную красавицу. Конторская молодёжь собиралась по вечерам в просторной избе бабки Макарихи, там и заприметил её Маркел. Настасья не только не отвела своих больших карих глаз от нагловатого взгляда Маркела, но и одарила его такой усмешкой, что парень едва не задохнулся от неожиданности.

– Кто это? – спросил он гармониста.

– Ты чего? Своих не узнаёшь? – захохотал он. – Это же Настя, Ивана Малышева старшая дочка. Понравилась?

– Не видел раньше.

– Так вон там стояла обычно. – Ванька-гармонист показал на девчонок-подростков, ютившихся за печкой и глядевших во все глазёнки на происходящее.

Маркел сделал равнодушное лицо, но почувствовал, как что-то заныло внутри. Он больше никому ничего не говорил, но украдкой поглядывал на девушку.

И сейчас, сидя в санях, завернувшись в полушубок, он вспоминал Настю, растревожившую его, размечтался, как приедет осенью и подойдёт к ней с подарком.

Рядом с Маркелом, притулившись друг к другу, ехали его закадычные дружки: Еремей Трухин, Фома Ракитин и Кирьян Лисицин. Ребята крепкие, работящие, тоже неплохо показали себя на лесозаготовках. Старшими в группе были Евсей и Лаврен.

Евсей думал о том, что если получится всё, как задумано, то заберёт он брата и переберётся поближе к золотоносным местам, чтобы не болтаться по тайге туда-сюда. Там, в верховьях рек, тоже есть деревни, можно поселиться и жить. Потом найдёт себе жёну и пустит корни в добрых местах, где поменьше народу. А здесь много разного люда, да ещё «чугункой» пугают, как чумой. Шуму от неё не оберёшься. Исстрадавшаяся душа Евсея искала тишины и покоя.

Далеко ушёл в своих мыслях Евсей, много хороших картин нарисовал себе. Эх, мысли сладкие, шальные да непутёвые, откуда вы только вылазите, где вы только ютитесь?

Вскоре с передней подводы, на которой ехал Маркел с Фомой и Кирьяном, раздался громкий смех.

– Проснулись, жеребцы застойные! – крикнул Лаврен.

– Молчи, мерин сивый, ты своё уже оторжал!

Раздался дружный хохот. Подсмеиваясь друг над другом, беззлобно переругиваясь, люди коротали время, а обоз уходил всё дальше от села. По правому берегу реки уже потянулись холмы, всё увеличиваясь в размерах. Вот уже миновали деревню Лука, ютившуюся на высоком берегу. Запоздалые белые дымы из труб, едва выглядывающих из снега на занесённых крышах, редкий брех собак вскоре остались за поворотом. Вот уже проехали устье Туманшета, куда отворачивала плохо накатанная дорога: редкие путники наведывались в тот край. Теперь уже с двух сторон дорогу окружали сопки, поросшие густым лесом.

Вот уже стали опускаться сумерки, сопка по левому берегу, словно отошла в сторону, освободив небольшую равнину, на которой стояло несколько небольших изб, занесённых снегом. Обоз въехал в ворота, которые принадлежали Ваське Воробьёву, жителю деревни Догадаевка, стоявшей первой на пути экспедиции. Васька держал небольшой постоялый двор, доходы с него были невелики, но всё окупалось, а самое главное – Васька знал, что делалось в округе. Каждый проезжий считал своим долгом рассказывать новости хозяину постоялого двора, надеясь заслужить его внимание. Как бы то ни было, но ночевать зимой на улице неуютно, а здесь и человеку найдётся место в тепле, и лошадей угостят овсом и соломкой. Васька Лаврену Изотову поклонился, как старому и уважаемому знакомому, пригласил отведать хлеб-соль. Знал, кого представляет Лаврен.

– Здоров ли Илья Саввич? – поинтересовался он между делом.

– Здоров Илья Саввич, и семейство его здорово, – ответил Лаврен. – Говорил, что у вас с ним договорённость есть и что за наш обоз всё оплачено.

– Как же, как же, конечно, – вдруг забеспокоился Васька. – Всё оплачено, вы заходите, сейчас с лошадьми управлюсь.

– Принеси овса, с лошадьми я сам. – Лаврен никому не доверял лошадей в дальней поездке. Сам не доглядишь, пожалеешь потом, да поздно будет. Жизнь научила всё важное делать самому.

За ужином Лаврен позволил спутникам выпить по стаканчику самогонки, не больше.

– Завтра дорога дальняя, не до гулянок.

Маркел было пытался возразить, но Лаврен кивнул хозяину, и тот убрал со стола четверть с самогоном. Поначалу ели молча, а потом Маркел стал доставать управляющего разными вопросами, стараясь поднять его на смех перед дружками, мол, смотрите, кто перед нами.

– Лаврен, а за столом у Хрустова ты так же командуешь, али тебя и к столу не допускают?

– Меня-то допускают, а вот ты соплив ещё, чтобы мне мозги мутить. Девкам на гулянках головы дури, а мне не надо: что ты задумал, я уже переварил и снёс.

– Куда снёс? – опрометчиво спросил Маркел.

– В нужник, пора бы знать, али ты всё ещё за угол бегаешь?

В голос засмеялся только Евсей, а другие поглядывали на Маркела, и только когда он засмеялся над своим промахом, дружки тихонько захихикали.

– Ладно. Спать пора, чуть свет тронемся, – сказал Лаврен, вылезая из-за стола.

Молодёжь угомонилась ещё нескоро: обозом ехать не лес валить, можно и на санях поспать, лишь бы нос не обморозить, а то засмеют.

В полдень проехали Шелехово, разместившееся на правом берегу реки. С десяток домов стояли одной улицей вдоль воды. Все дома стояли окнами на Бирюсу, а позади домов были устроены огороды в сторону леса.

Не просто лес, а непроглядная тайга тянулась на восход солнца, уходя вверх на вершины сопок и изредка спускаясь в распадки. Никем не тронутая густая трава поднималась до нижних веток лиственниц, только в сосновых борах плотно уложенные старые иголки не давали разрастаться зелени, лишь папоротники вольно расположились по кругу. По некоторым распадкам, слегка всхлипывая, ворковали небольшие ручьи, собиравшиеся в речушку, бегущую к водам Бирюсы, реки полноводной и своенравной.

К вечеру прибыли в деревню Благодатская, что раскинулась немного выше устья Тагула. Тагул – левый приток Бирюсы, порожистый, большую часть своего пути шумевший среди высоких сопок. Остановились у Никодима Нестерова, имевшего свои дела с Хрустовым. Нестеров не держал постоялый двор, ни к чему, одна морока, но для нужных людей местечко находил.

– Давай, Лаврен, лошадей пристрою.

– Справлюсь сам, – ответил управляющий. – Я вот что подумал, – сказал Никодим, – дороги ещё неплохие, если поспешать, то можно ещё далеко уехать на санях. Я дам тебе пару мальцов, они с вами поедут, особо не затруднят, а потом ты с ними отправишь коней назад. Пару недель ещё дорога постоит.

– Одного коня оставим себе, нужен для дела.

– Я знаю, раз сам справишься, я пошёл насчёт ужина распоряжусь. – Никодим не спеша пошёл в дом.

Дом у него был на редкость большой, на улицу выходили три окна. Хотя и покрыт он был драньём, но круглая крыша на четыре ската придавала строению важный вид. Высокое крыльцо, срубленное из кругляка, вело в большие сени, разделённые пополам. Во второй половине была кладовка. Всё, что не нужно было нести в дом, оставлялось в сенях, а от постороннего глаза пряталось в кладовку. Там же хранились и съестные припасы: квашеная капуста в бочках, клюква в кадках. В ящиках лежало солёное сало и замороженное мясо. Зима длинная – всё подберёт. Дом делился на две половины: в первой стояла большая печь, топили её из небольшого закутка, чтобы не дымить в доме, и готовили тоже там, в русской печи. В переднем углу стоял большой стол, вдоль стен расположились крепкие лавки, сделанные из толстых плах. При нужде на них можно было и спать.

На столе дымилась варёная картошка; в чугуне, в деревянной миске горкой громоздились солёные хайрюза, на огромной сковороде лежало большими кусками тушёное мясо. Хозяин прочитал молитву и взял картофелину. За ним потянулись и остальные.

– Немного хмельного не помешает с устатку, – сказал Лаврен и поставил на стол бутыль.

– Я не балуюсь, – сказал Никодим. – А вы как пожелаете, только без шуму. Не люблю.

После ужина парни пошли на улицу подышать воздухом перед сном, будто не надышались за день. Хмельное потянуло. Решили пройтись по деревне, посмотреть на людей. Только на улице никого не было: брехали собаки от скуки, белая луна висела на макушках сосен на сопке с другой стороны реки.

– Там договорено с лодкой у карагасов, – сказал хозяин. – Вам надо до стойбища быстрее добраться, чтобы вас другие люди не опередили.

– Откуда люди те?

– Так, со всех сторон. И с Нижнеудинска, и с Бурятии, есть из Канска. Наших местных пока нет, но скоро появятся. И все ведут торговлю по-разному. Некоторые спаивают карагасов, а потом за бесценок забирают и белок, и соболей, другие просто втридорога меняют на свои товары.

– И меняются?

– А куда деваться? В тайге шкурки есть не будешь. Побольше надо самогонки везти, после неё карагасы сговорчивее.

– Мне соболя вторым делом, мне хозяин другое задание дал.

– Вот и не будь дураком, угости хорошенько да заведи разговор насчёт того, для чего пришёл, они не только расскажут или покажут, но и сами приведут на место, только бери.

– Обманом, что ли?

– А как знаешь. Я сказал, ты послушал, а там хоть солнце не вставай.

– Вроде грех это, – пробормотал Лаврен.

– Вот и будешь зиму отмаливать, у вас церква рядом. Свечку поболее поставишь, денег поднесёшь, и хозяин не поскупится на божий промысел, вот и совесть успокоится. А за карагасов не переживай, не ты, так найдётся кто другой, да и попользуется.

– Тебе вроде как их прибыток глаза застит? – спросил Лаврен.

– Не застит, не застит. Мне и здесь сытно живётся, курочка по зёрнышку клюёт и сыта, я здесь приспособился и доволен.

Вызвездило. Полная луна большим белым колесом катилась по макушкам сосен, всё меньше касаясь их и наполняя округу белым холодным светом. Снег, схваченный изморозью, слегка поблёскивал, переливаясь самоцветами.

– Меня Илья Саввич просил узнать, за какую цену можно отдать коня.

– Кроме лодки, на которую вы будете менять, надо взять ещё три соболя или три связки белок. А если с самогонкой поторгуешься, то и больше возьмёшь. За неделю на лошадях дойдёте, а потом до ледохода поживёте в стойбище. Карагасы до осени будут сидеть на берегу да оленей по распадкам пасти. А вы, как вода спадёт, разойдётесь по своим делам. Лодку оставите в стойбище, не пропадёт. – Никодим повернулся к Лаврену и пристально посмотрел ему в глаза.

– Ты не думай, что я по доброте своей учу тебя уму-разуму, мне сказано, чтобы я тебе всё это внятно пересказал, вот я и говорю. С карагасами поаккуратней, обидчивые шибко, могут собраться и уйти, не найдёшь, тогда вам же хуже будет, пропадёт сезон. Они и так не шибко болтливые, а как выпьют, сядут в уголок и улыбаются себе. Спроси у них что-нибудь, а они на тебя, как на пень, смотрят. Есть, правда, и болтливые, но по пьяному делу наплетут семь вёрст до небес да всё лесом, а ты потом соображай, что правда, а что хмель. К девкам ихним своих «кобелей» не подпускай, очень уж они не любят, когда их бабы с русскими путаются.

– Ладно, буду знать, верно говоришь, важнее всего дело, время дорого, – сказал Лаврен.

Пришли парни, тихо переговариваясь, стали располагаться на ночь. Кто примостился на лавке, кто улёгся прямо на пол, завернувшись в полушубок. Вскоре совсем затихли и засопели.

Вызвездило. Полная луна большим белым колесом катилась по макушкам сосен, всё меньше касаясь их и наполняя округу белым холодным светом. Снег, схваченный изморозью, слегка поблёскивал, переливаясь самоцветами.

И лишь к полудню седьмого дня прибыли на место. Дорога выходила из-за двух одинаковых, словно близнецы, сопок и уходила прямо в глубину тайги. Чум стоял у самого леса. Перед ним беспорядочно валялся лес, вывороченный ветром, его карагасы использовали на дрова. При приближении чум увеличивался в размерах, и оказалось, что он достаточно большой, покрытый шкурами и берестой. Чум органически вписывался в местность, словно не был собран здесь руками человека, а просто вырос из земли, как большой гриб необычной формы. Из отверстия сверху едва заметно струился дым, оживляя это сооружение. Рядом с чумом на проталине лежали три собаки, не пожелавшие даже приподняться при приближении чужаков. Несколько раз гавкнув, чтобы дать знак хозяевам о гостях, они лениво помахали хвостами, мол, своё дело мы выполнили достаточно, дружно свернулись калачиками и больше не обращали внимания на людей. Из чума вышли хозяева. Первым, распахнув полог, вылез старик в шапке из рыси, в каком-то непонятном халате, перехваченном широким синим поясом. Тёплые унты под коленами стянуты замшевыми ремешками. Обветренные щёки ввалились, усталые глаза слезились, в зубах – ганза (трубка). Следом показался другой; он был точной копией старика, только выглядел помоложе: живой взгляд, удивление, раскрасневшиеся щёки. Да пояс на нём был зелёного цвета. Последней выглянула женщина. На ней был халат до земли, на голове – шапка, сшитая из морды кабарги, на ногах тоже унты, как и у мужчин. Мужчины стояли рядом и смотрели, как приближается обоз, женщина стояла позади их.