Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)

30

Через три месяца после проводов Родиона Евсей затосковал. Он даже и не представлял, что так привязан к брату, о котором столько лет заботился вместо отца и матери. Поначалу отвлекали домашние заботы, но когда всё понемногу сделалось и появилось много свободного времени, Евсей всё чаще садился и вспоминал Родьку. «Как он там? Война – это не прогулка по тайге, сколько народу положат головы». И начинал изводить себя разными мыслями, а хорошие-то не лезли в голову, рисовались только самые страшные картины. Бывало, что Евсей ловил себя на том, что просто сидел и плакал, доведя себя до такого состояния чёрными думами. В таких случаях старался, чтобы никто не видел его слёз, уходил куда-нибудь на двор, прислонялся к забору и долго смотрел на занесённые снегом поля, а сам мыслями был где-то далеко. Вспоминал, как брат рос рядом с ним, старался равняться на старшего, Евсея, рано стал самостоятельным, а самое главное, думал Евсей, был человечным. За ним никогда никто не примечал какие-либо шалости и проделки, всё он делал по-доброму, по-взрослому. На память приходили нечастые случаи, когда была возможность порадовать брата подарками, тогда глаза у Родиона загорались радостным огоньком, и весь он светился от счастья. Будучи уже взрослым, брат был любимцем всей деревенской детворы, а уж племянники с рук его не слазили. И в деревне Родион старался быть незаметным, но в нужный момент всегда был рядом, во всех поездках Евсея был главной опорой.

Вот такие думы изводили Евсея. Он старался прогонять горькие мысли, да только получалось это не всегда. Будто кто-то выключал запрет помимо воли, и опять воспоминания бередили душу и рвали сердце.

Прошла зима. Вместе с деревенскими мужиками Евсей снова ушёл с обозом к карагасам, которые уже стали почти родными. Эти люди были очень ранимыми, потому что были доверчивыми, верили любому данному слову, считали, что слово – это не просто звук, а кусочек человека, сказавшего его. Раз человек сказал слово, значит, исполнит его, не будет же он собой разбрасываться.

На этот раз они немножко припозднились.

Их уже ждали не только Эликан со своим родом, но и другие карагасы, кому было проще обменять свои товары здесь, кому надоели постоянные обманы на суглане. Евсей взял за правило: водку доставать только тогда, когда торги окончатся. Хотя и сам торговал, но потом попробуй объяснить протрезвевшему человеку, что всё было сделано по совести. Лучше уж не доводить человека до невменяемого состояния. Такому правилу хозяева были даже и рады. Не каждый был уверен в себе, что не напьётся и не накуролесит, а потом будет ходить с поникшей головой, или, что ещё хуже, потихоньку снимется и уедет, оставшись без ничего, как бывало на суглане.

– Родька охотится? – спросил Эликан, обнимая Евсея.

– Нету нынче Родьки, без Родьки в этот раз, – расстроился Евсей.

Старик удивлённо посмотрел на Евсея.

– На войну забрали Родьку ещё в конце лета, с тех пор ни весточки о нём, ничего нету.

– Слышал я о войне, только не совсем понял, почему война, что не поделили?

– Честно сказать, и я не совсем понимаю, из-за чего скандал, знаю одно – погнали русского мужика на убой.

Старик раскурил трубку и долго молчал. Прошло около часу, когда Эликан вдруг сказал:

– Когда закончатся торги, останьтесь на два дня, мы с тобой сходим к шаману, он всё расскажет тебе. Шаман добрый – плохого зря не скажет. Я заранее пошлю к нему Оробака, он подготовит всё, что требуется. В этом году шаман кочует недалеко от нас.

– Разве шаманы кочуют, как охотники? – спросил Евсей.

– У карагасов шаманы не ждут, когда им принесут подаяние, они сами охотятся наравне со всеми. Когда его просят шаманить, то дают и шкурки, и мясо. Но шаман живёт не этим, потому и говорит всегда то, что ему скажут духи, а не то, что хочет услышать тот, кто дал хорошую плату. Это другие шаманы так делают, но не карагасы.

– Далеко придётся идти?

– На оленях за день дойдём, немного отдохнём, а там и камланье будет. Шаман камлает только ночью.

Торги закончились за один день, каждый остался доволен и собой, и продавцами. Под вечер Евсей вынес немного водки, чтобы отметили хорошие торги да повеселились немного. Выпивка была бесплатной. Желающих выпить было много, почитай все. За разливом следил Маркел, которого знали все в стойбище и кого слушались. Он наливал всем одинаково, чтобы никого не обидеть, добродушно матерился при этом и посмеивался, не забывая плеснуть и себе.

Евсей с Эликаном выпивали в чуме, в стороне от других, чтобы им не мешали разговаривать.

– Утром Оробак ушёл. Шаман приготовит всё, а завтра мы с тобой поедем вдвоём. Пусть Маркелка поживёт в стойбище – шибко он девкам нравится.

– Я им сказал, они подождут. Погода тоже терпит – лёд на реке ещё хороший.

– Река нескоро пойдёт, через месяц, – подтвердил Эликан.

– Скорей бы уже узнать хоть что-нибудь, совсем душа изболелась, ведь нас только двое, других братьев и сестёр – нету.

Рано утром, когда женщины ещё не разжигали костры, Эликан с Евсеем тронулись в путь. Олени были сытые и шли хорошо, не отвлекаясь ни на что, ныряя под огромные ветки вековых елей, обходя частые заросли молодых сосняков, вскарабкиваясь на крутые склоны распадков. В полдень Эликан остановился у ручья, где на наледи можно было набрать воды, оленей пустил на поляну, где виднелись лохматые куски мха, висевшего на старых кедрах. Увидев удивлённый взгляд Евсея, сказал:

– Не уйдут, пусть тоже отдохнут. Ну а мы чаю попьем. Разжигай костёр.

Евсей быстро сладил костерок, достал котелок и пошёл за водой. Вскоре вода в котелке весело шипела, собирая кусочки угольков, отлетавших от костра, в середине котелка. Эликан подождал, пока вода закипит и поднимется пеной, выплеснул эту пену из котелка вместе с угольками, сыпнул чаю и снял котелок с костра, прикрыв его крышкой из бересты.

Путники пили чай молча, щурясь от пара из кружки и от дыма костра, который ветром швыряло из стороны в сторону.

– Скоро поедём дальше, – сказал Эликан. – Ты собирай котелок, я пойду за оленями.

До самого вечера больше не останавливались, да и ручьёв не встречали. Когда солнце коснулось макушек старых кедров, путники неожиданно выехали на поляну возле небольшого озерка, где стояло три чума. Залаяли собаки, из чумов вышли люди. Среди них был и Оробак. Он что-то сказал старику с небольшой седой бородкой, в хорошем, расшитом орнаментами халате. Старик вышел немного вперёд, поджидая путников.

Поприветствовав друг друга, карагасы обнялись, было видно, что они давние друзья.

– Это Улубек, – представил Эликан шамана, – а это Евсей.

Улубек кивнул и улыбнулся. Редко увидишь улыбающихся карага сов, значит, здесь им были рады.

– Отдохните немного, потом пойдём в чум и будем камлать, надеюсь, духи расскажут всё, что вас ожидает.

– Это самый сильный шаман в нашем роду, он на самой верхней ступеньке стоит среди шаманов, на двенадцатой, – шепнул Эликан, давая Евсею ещё большую надежду на то, что шаману доступно узнать будущее любого человека.

Только тут Евсей стал побаиваться откровений шамана: а вдруг он скажет то, о чём старший Цыганков и думать боится – он не готов был услышать плохую весть. Но теперь уже не воротишься назад: раз пришли, значит, надо до конца пройти весь этот путь.

Когда совсем стемнело, мужчины поднялись и пошли в другой чум, стоявший в стороне на небольшом пригорке. К нему вела плохо протоптанная в снегу тропка, петлявшая вокруг деревьев.

Эликан с Евсеем прошли в помещение, сели в стороне, подальше от огня, горевшего ровным пламенем прямо посредине чума. На ближней стенке висели различные фигурки, где, как сказал Эликан, жили духи. Фигурки были сделаны из ткани, вырезаны из дерева, здесь же находились чучела соболя и филина.

Шаман вошёл неожиданно, не замечая присутствующих. Подошёл к костру, умыл в пламени руки, потом протянул их к фигуркам и стал читать молитву. Затем он стал распевать медленные, протяжные песни, громко стуча в бубен. Время от времени пение прерывалось пронзительными криками, затем снова громко звучал бубен. Всё это чередовалось и завораживало. Огонь в костре то угасал, то снова вспыхивал. Длилось это настолько долго, что, казалось, никогда не закончится. Евсею чудилось, что он уже сходит с ума, не понимая, что с ним творится. Со звуками бубна он словно улетал куда-то, потом снова обретал нормальное сознание, пытался осмыслить происходящее, но вновь мысли уносили его в странный другой мир. Когда кончилось камланье, Евсей не понял, его будто и не было здесь, хотя тело его находилось рядом с Эликаном и никуда не пропадало. С трудом приходя в себя, он осмотрелся: шамана в чуме уже не было, только Эликан сидел рядом и с тревогой смотрел на друга.

– Давай пойдём, пора уже, – сказал он Евсею.

– Что-то узнали? – растерянно спросил Евсей.

– Всё узнали, пойдём, шаман сам расскажет тебе, что ему сказали духи, шаман ждёт нас внизу в другом чуме.

– Давно закончилось камланье? – Евсей вдруг осознал, что прошло уже много времени, раз шамана здесь нет.

– Пошли.

Шаман сидел у костра и пил чай, покуривая трубку.

Когда все уселись у костра, шаман сказал:

– Духи сказали мне, что у тебя хороший брат, Евсей, ваш Бог хранит его. Ему сейчас тяжело, но он всё выдержит и вернётся живым и здоровым, ваш Бог позаботится об этом. Могу ещё сказать, что сейчас у него самое тяжёлое время, которое продлится ещё целый год, но он всё пройдёт достойно. Вот это мне сказали духи. А ещё духи сказали, что они знают его, что он тоже бывал в этих местах и никого не обижал.

– Спасибо, Улубек, спасибо на добром слове, а то я уже и места не нахожу от тяжёлых дум. Прими от меня подарки за доброе слово.

Евсей подал шаману большой пакет с чаем, такой же – с табаком, а также подал свёрток, который предложил развернуть самому. Улубек развернул его и увидел нож в ножнах с металлическими набойками, обшитый замшей, ручка у ножа набрана из бересты, что очень ценилось охотниками. Когда лезвие сверкнуло в свете костра, Улубек едва не привстал от восторга. Каждый охотник знал цену ножу, тем более таёжный человек, у которого вся жизнь проходит рядом с ножом и боевым луком. Теперь многие меняют лук на ружьё.

– За чай и табак спасибо, а нож принять в подарок не могу, ножи не дарят – удачи не будет, – сказал Улубек и положил нож.

– А ты купи его у меня, тогда будет удача, – предложил Евсей, видя, как нож пришёлся по душе шаману.

– Сколько шкурок ты хочешь за него? – обрадовался шаман, видя в этом выход. Уж больно хорош был нож.

– А вот за туесок, пожалуй, продам, – сказал Евсей и показал пальцем на несколько туесков из бересты, сделанных на обмен.

– Ох, и хитрый ты человек, Евсей, ладно, я согласен, – сказал Улубек и подал туесок.

– Теперь будет удача? – спросил он шамана.

– Теперь будет, – кивнул он.

Возвратившись домой, Евсей немного успокоился, потом затянули весенние заботы, жизнь покатилась побыстрей, но к осени опять стали приходить недобрые мысли.

Так и шло время в неведении и тревоге. Евсей, бывая в Конторке и Тайшете, ходил по знакомым в надежде узнать хоть какие новости, так как с фронта приходили списанные по ранению солдаты, рассказывали разные страсти, матерились и пили водку в больших количествах. Одни заливали ею свои беды, другие приспособились к такой жизни и с каждым разом рассказывали небылицы всё страшнее, вызывая всё большую жалость, а значит, и возможность приобрести выпивку. Но никто из них не знал о Родионе ничего. Один из конторских мужиков только и сказал, что виделись они в Новониколаевске, когда отправлялись на фронт, а потом слышал от сослуживцев, будто полк, где был Родион, весь погиб в боях. Других новостей не было. С этого дня Евсей каждый раз, когда обходил злачные места, прислушивался к рассказам, но уже не спрашивал о Родионе, потому что не надеялся на добрые вести. Рассуждал, что, если бы Родион был жив, нашёл бы, как послать весточку.

Прошло более двух лет, война продолжалась. Мало того, и в стране стало тревожно – народ стал колобродить. Даже в Тайшете частенько собирались толпы, где разные ораторы говорили про что-то такое, что простому обывателю было не совсем понятно, но интересно. Говорили такие странные вещи, будто можно жить всем в добре и богатстве, как в сказке. Хотя многие понимали, что это только говорильня и не более, каждый понимал, что «без труда не выловишь и рыбку из пруда». Но уж очень хотелось посмотреть эту новую жизнь, где нет ни господ, ни батраков, одни только счастливые люди гуляют под ручку по Базарной площади и по улицам.

Евсей приезжал в Тайшет только по крайней необходимости, решал свои дела с Хрустовым и отбывал домой, иногда забывая купить подарки детям, в таких случаях Илья Саввич сам посылал приказчика в лавку и вручал подарки от себя. Иногда Евсей видел и Лизавету, которая из подростка превратилась в девушку, настоящую красавицу. Она ловила взгляд Евсея и ничего не спрашивала, понимая, что ему ничего не известно.

Евсей больше времени стал уделять семье, о Родионе думал постоянно. Но ни с кем не хотел говорить о нём. Никого не посвящал в свои сердечные боли и научился гнать из души чёрные думы. Чаще занимался с детьми, которые уже подросли и стали настоящими помощниками, да больше начал уделять внимание жене. Она, привыкшая к его скупым ласкам, поначалу удивлялась, когда Евсей вдруг спрашивал, что нужно купить или не нужно ли ей самой чего, а то вдруг сядет напротив и сидит, смотрит на неё.

– Не заболел ли? – спросит она, хотя понимает, что всё оттого, что нету вестей от брата.

Бабка Пелагея в последнее время приболела, не могла помогать по дому, теперь уже внуки заботились о ней: где воды принесут, где чего подадут. Она вдруг начала чувствовать себя лишней, часто плакала, сидя у окошка. Однажды, увидев плохое настроение Евсея, сказала ему:

– Евсей Митрофаныч, вы уж потерпите, скоро Бог приберёт меня, не буду я обузой вам.

Евсей сначала не понял ничего, даже переспросил, а когда бабка повторила, он взорвался:

– Ульяна! – крикнул он. – Ты слышишь, что она говорит! Это ж надо такое придумать! Где только слова такие нашла!

Ульяна прибежала на крики мужа.

– Посмотри на неё, – немного успокоившись, сказал он, – говорит, что мешает мне и собралась помирать! И чтобы я никогда не слышал больше такого, здесь нахлебников нету, здесь одна семья. Это понятно?

Старушка растерялась от такой реакции, губы у неё задрожали и неожиданные слёзы потекли из глаз.

– Простите меня, глупую, – пробормотала она и закрыла лицо руками.

Евсей махнул рукой и вышел во двор, а Ульяна обняла бабушку и спросила:

– И чего ты надумала?

– Я смотрю, в последнее время Евсей ходит сам не свой, вот и подумалось, что это он из-за меня такой, – пробормотала старушка сквозь слёзы.

– Да это он из-за Родиона, вестей от брата с войны нету, вот и хмурый такой.

– Боже мой, а я-то подумала о человеке недоброе, грех-то какой.

Евсей вышел на улицу, прислонившись, постоял у калитки и вдруг расхохотался: вспомнил, что сейчас говорила ему бабка Пелагея.

– Истинно, что старый, что малый, – вслух сказал он и ещё сильнее рассмеялся.

Посмотрев на улицу, Евсей увидел братьев Никитиных, прекратил веселье, успокаиваясь.

– Бывай здоров, Евсей, – сказал Иван. – Покурить вышел?

– Не сподобился курить, просто подышать вышел, женщины повеселили.

– Евсей, мы тут с Семёном сделали наличники резные, давай приладим к дому Родиона – придёт домой, а дом-то веселёхонек.

– Когда придёт, кто ведает? Никаких весточек нету.

– И что? А вот Саша Поляков недавно сон видел, что вскорости заявится Родион, и не один, а у Саши что ни сон, то вещий.

– Сейчас придумали эту байку али давно? – спросил Евсей, понимая, что все стараются подбодрить его, дать надежду.

– Правду говорю, вот тебе крест, – перекрестился Семён. – Если Саша соврал, тогда и я брешу, но такой разговор был.

– Ладно, давай и прилепим. А что Саша говорил, с кем придёт Родион-то, с другом али ещё с кем?

– Нет, будто с невестой придёт.

– Вот бы так и было. Какую бы свадьбу закатили. Раз с невестой, значит, давай и прилепим вашу красоту – пусть знают, что в добром месте проживает жених.

Братья заранее сняли все размеры и наделали резьбы на наличники на калитку и ворота. Засиял дом, засветились окна, вышли все женщины посмотреть на такую красоту.

– Ульяна, – сказала Настя, – а давай и мы порядок в доме наведём – долго ли компанией?

– И вправду, – поддержала Дарья Лисицина.

Женщины быстро принесли воды и стали мыть окна, подбелили печь, отскоблили полы. А потом и растопили печь, чтобы пустить жилой дух в комнаты. И случился небольшой праздник в деревушке. Мужики тут же предложили «обмыть» это дело. Согласны были все.

– А чего? Давненько мы не собирались и не веселились, постарели, что ли? – сказала Настасья. – Маркел, я постарела или нет?

– Ты? – Маркел удивлённо посмотрел на жену.

– Я, а то кто ж?

– Ну, ты это, – стал растягивать слова Дронов.

– Говори быстро! Не тяни кота за хвост – орёт больно громко.

– Нет, ты такая же молодая, как и под венцом.

– Все слышали? – спросила Настасья. – Теперь ты меня по деревне на руках носить будешь, раз такая же молодая.

Маркел было разинул рот, но жена добавила:

– А ты как хотел? Обещал на руках носить – вот и носи!

– А я истинно говорю, приедет наш герой на днях, сон видел, – твердил подвыпивший Саша Поляков, но ему не особо верили.

Да это было и не важно, видел он чего или нет, главное, что люди верили, что не может не вернуться Родька, для того и дом подновили, чтобы надежду сберечь.

31

Родион не сразу постучал в калитку. Немного постояв у ворот Хрустова, он наконец решился и взялся за железную ручку. Удар железом о дерево получился громкий, во дворе залаяли собаки. Родион отошёл немного от ворот и стал дожидаться. Долго не открывали, но потом послышались шаркающие шаги, и калитка открылась. Вышла незнакомая пожилая женщина, осмотрела его с ног до головы и спросила:

– Тебе кого, мил человек?

В это время мимо неё проскочила видная девица и бросилась прямо на шею пришельцу.

– Барышня, разве так можно, люди кругом, что батюшка скажет?

– Родя, приехал, живой, – прошептала девушка. – Я знала, что ты приедешь.

Родион разглядывал девушку, знал, что это Лиза, но не узнавал её – так она изменилась: выросла, похорошела, стала совсем взрослой.

– Лиза, какая ты стала, я тебя и не признал бы, если встретил где. Просто красавица.

– Ты бы ещё лет десять не появлялся, тогда бы увидел и сказал:

– Лиза, да ты уже старушка.

– Молодые люди, может, зайдёте уже домой, не надо давать поводов для сплетен? – сказала женщина.

– Ты дома был? – спросила Лиза.

– Нет, прямо с поезда пришёл сюда – мне всё равно некуда податься. А отсюда, может, с кем и доберусь домой, – Родион отвечал, а сам не мог оторвать глаз от своей подружки.

– Сколько ты времени добирался?

– С месяц почти. Кругом народ митингует. Работать никто не хочет.

– Сара Иосифовна, распорядитесь там насчёт бани – и поскорее, пожалуйста, – сказала Лизавета и потянула Родиона к себе. – Дома, кроме нас и Василия, нашего управляющего, больше никого нет. Отец куда-то уехал, сказал, что будет завтра. А мы сегодня будем отмечать твоё прибытие, а завтра батюшка приедет, тогда и решим, как тебя доставить домой. Евсей, брат твой, часто бывает здесь, всё расспрашивает у отца о тебе. Здесь многие пришли с войны, некоторые вернулись калеками. В Конторке ходили слухи, что будто ваша армия вся погибла, а значит, и тебя нету. Вот я наревелась вволюшку, но только я всё равно верила, что ты вернёшься.

Лиза говорила и говорила, не останавливаясь, стараясь выговориться за все эти три года, которые так дорого обошлись для неё.

– Ты почему мне не написал письмо? – вдруг сказала она. – Я столько ждала, а ты даже и не подумал писать!

– Я и адреса-то не знаю, куда писать, да и писать поначалу некогда было.

– Ты и уехал, не попрощался, – недовольно проворчала она.

– Но ведь тебя и дома не было – ты была в Канске.

– Я знаю, а всё равно обидно. Больше не буду капризничать, лучше расскажи ты, как там, на войне?

– Страшно на войне – и рассказать нечего.

– Три года пропадал невесть где, а рассказать нечего.

– Баня готова, – сказала Сара Иосифовна.

– Давай собирайся, в баню пойдёшь, смоешь все свои страхи, я тебе бельё чистое дам и полотенце.

Во дворе Родиона встретил управляющий и сказал:

– Пойдём, покажу, где и чего.

Он рассказал, где воду горячую брать, где холодную. Родион до этого никогда не видел баню, которая топилась бы по-белому. Здесь всё было чисто побелено, полы отскоблены. В шайке два запаренных берёзовых веника издавали пьянящий аромат.

Родион несколько раз залазил на полок, парился до треска в волосах, поддавал так, что ногти горели огнём, потом выливал на себя ведёрко холодной воды и шёл в предбанник остывать. После небольшого отдыха тело просило ещё пару.

Родион вышел во двор и присел на скамейку рядом с баней. Было так хорошо и легко, что не хотелось больше ничего.

Лиза позвала в дом.

– Ты ложись, отдохни немного, а я на стол приготовлю, мы с тобой пообедаем и поговорим заодно.

Родион прилёг на диван и незаметно уснул – расслабился солдат, подвела банька. Когда Лиза принесла еду, он уже сладко спал. Она не стала будить его, понимала, что неспроста человек уснул мгновенно: намаялся в последнее время, а может, и вообще давно не отдыхал. Девушка присела на маленькую табуретку рядом с Родькой и стала разглядывать его. Сразу отметила множество морщинок у глаз, потом пригляделась и увидела седые волосы у виска. От этого открытия ей стало нехорошо, она поняла, что страшно – это не тогда, когда собака напугает, а когда у молодых людей появляются седые волосы. Насмотрелся он страха на войне. Слёзы опять накатились на глаза, и она сидела рядом, плакала и гладила его волосы, его сединки, словно от этого они могли поменять цвет.

Родион проснулся через два часа. Лиза сидела в кресле и читала журнал. На столе, накрытом салфеткой, стояло что-то вкусное, от чего шёл приятный запах. Родион и проснулся от голода, сел на диван и улыбнулся.

– Свалился, не утерпел, – сказал он. – Мне бы одеться теперь, а то я в исподнем и сижу. Где мой мешок, там у меня новая гимнастёрка, я её и одену.

Лизавета вышла из комнаты. Когда вернулась, то Родион был уже одет в форму – на груди висели два Георгиевских креста. Девушка растерялась от вида наград, потом подошла и потрогала их.

– Это настоящие? – задала она настолько глупый вопрос, что сама и расхохоталась. – Родя, ты ведь герой! Ты знаешь об этом?

– Какой я герой, – смутился солдат. – Это так, мимоходом.

Они сидели при свечах напротив друг друга, вспоминали детство, пряники с молоком, которые жевали за печкой, и весело смеялись.

– Василий, ты не знаешь этого юношу? Кабы беды не было, а то хозяин строгий: как спросит, так не возрадуемся? – шептала Сара Иосифовна.

– Нет, не знаю, не приходилось видеть. Конечно, хозяин строгий, но и она ведь хозяйка, разве скажешь супротив что?

– И то верно. Пошли к себе, а как увидит, что мы здесь – тоже скандал будет.

– Какая ты стала, просто глаз не отвести, – сказал Родион, разглядывая девушку, понимая, что это неприлично, но не мог ничего с собой поделать.

– Ты на меня смотри и глаз не отводи, не отводи, – громко сказала Лиза и захохотала, потом бросилась к Родьке, обняла его и сказала:

– Ты даже не знаешь, как я рада, что ты вернулся, даже не знаешь, – она опять расплакалась, уже который раз за вечер.

Родион обнимал её вздрагивающие плечики и говорил:

– Ну что ты, всё закончилось, авось больше не придётся уезжать.

– Да знаю я, но сегодня что-то со мной, прямо рёвушка какая-то – сладу нету. Всё, больше не буду, – сказала она и присела рядом на стул.

– А ты как жила? – спросил Родион, пытаясь отвлечь её от грустных воспоминаний.

– Жила. Учитель ходил два года, учил разным наукам, а потом сказал, что больше меня учить ему нечему, и перестал ходить. Два года училась в Канске, воевала с тётушками, закончила учёбу и там, вернулась назад – вот уже год как я здесь. Беру книги, читаю, познаю мир самостоятельно. Всё лучше, чем сплетни пересказывать, как мои немногочисленные подружки. Батюшка хотел было к делу меня приставить, да не люблю я торговлю. Крутиться надо, обманывать – это не по мне. Батюшка говорит, что хочет скорей меня замуж отдать за богатого жениха, чтобы ему кровь не портила.

– Неслух, отца не почитаешь? – улыбнулся Родька.

– Да почитаю, только не всегда получается. Ему не нравится, что Нестор в рот заглядывает, самостоятельно шагу не сделает. Не нравится и что я делаю не по его разумению, а на всех не угодишь.

– А как жить думаешь?

– Так и думаю. Вот выйду за тебя замуж и буду тебя любить, и детишек тебе нарожаю, и буду сопли им вытирать.

– А батюшка благословит ли за меня, говорила, что за богатого хочет? – в тон ей стал говорить Родион.

– А куда он денется? Не благословит – внуков не покажу, даже сопливых, – сказала она и рассмеялась.

– Ну а как я не возьму, что будешь делать?

– И тебя спрашивать не стану, знаю, что ты не такой вредный, как я.

– С врединой мне не резон жить, сама понимаешь.

– Когда нужно, я хорошая.

– Ну, если хорошая, тогда придётся подумать, – заключил Родион.

– Вот и думай, да недолго, а то и я могу передумать, не видать тогда вам с батюшкой сопливых детишек. – Лиза опять рассмеялась во весь голос.

Потом они опять сидели за столом, пили чай с бубликами и говорили о чём-то несущественном, делали вид, что этого шутейного разговора совсем и не было. Только у каждого из них зародилась маленькая надежда, что так и случится. Может, всё и шло к тому, что они однажды пойдут под венец и не из-за выгоды, а потому, что кому-то при виде другого беспричинно плачется, а другому не хочется отводить взгляд, и не хочется выпускать друг друга из объятий.

– Вот крестик. – Лиза показала золотой крестик на цепочке. – Ты мне самородок дарил, помнишь?

– Помню.

– Это из него.

Уже лёжа в постели, Родион всё пытался понять: разве так можно, чтобы месяц назад ещё над головами летали пули и снаряды, а теперь вот такое счастье – встретиться с человеком, который уже много лет был рядом с тобой и кому ты совсем не безразличен. Уснул он нескоро.

Проснулся Родион от тишины. Он открыл глаза, прислушался. За окном совсем негромко пели птицы, словно боялись разбудить заспавшихся полуночников, мягко постукивали копыта лошадей на пыльной улице. Родион вышел во двор, приметил бочку с дождевой водой, направился к ней. Раздевшись по пояс, стал с удовольствием плескаться, разливая воду вокруг. Когда он стал стряхивать ладонями капли с тела, радом увидел Василия, державшего небольшое полотенце.

– Спасибо, – сказал Родька и стал вытирать мокрые волосы.

– Ты чей будешь? Что тебя здесь встречают, как барина? – спросил он. – Родственник, что ли?

– Батрачил у них.

– Иди ты? Не встречал, чтобы так батраков встречали, а не врёшь?

– Самую малость.

Василий стоял и смотрел на этого бывшего батрака и ничего не понимал, потом махнул рукой и пробормотал:

– Батрак так батрак, видно, что не барин.

– И кто он? – спросила Сара Иосифовна.

– Говорит, что бывший батрак.

– Дивны дела твои, Господи, – перекрестилась она и пошла к себе.

– Может, надо чего? – спросил Василий Родиона.

– Илья Саввич когда будет, не знаешь?

– Так приехавши уже, ещё только светать стало, почивает сейчас, к обеду будет.

– Подожду.

– Ты, если чаёвничать будешь, скажи, Иосифовна принесёт.

– Чаю можно, – сказал Родион и направился в дом.

Присев у окна, стал разглядывать улицу. Редкие прохожие, не торопясь, следовали по тротуару, на дороге в пыли купались курицы, у дворов в тени развалились свиньи, похрюкивая во сне.

– Ну-ка, покажись, солдат, – громко сказал Хрустов, входя в комнату.

В длинном светлом халате, подвязанном поясом, с заметной сединой на висках, таким увидел Родион Илью Саввича. Годы плохо справлялись с ним, выглядел он очень неплохо для своих лет.

– Мужик совсем, гляньте на него: давно ль на бочке воду возил, а теперь герой, два «креста» имеет. Небось «Егория» заслужить – это не по тайге прогуляться?

Родион стоял и улыбался, никогда Хрустов столь много не разговаривал с ним.

– Заговорил совсем, – сказала Лизавета, появившаяся в комнате уже прибранная и принаряженная.

Она прошла мимо отца и обняла Родиона, подняв глаза, тихо сказала:

– А у тебя сединки на висках есть.

– Когда ты высмотрела?

– Высмотрела.

– Дождалась таки, – сказал Илья Саввич, – все уши прожужжала.

– Дождалась. – Лиза обернулась и показала отцу язык.

– Срамница, да отпусти ты его, никто не украдёт. Дай нам поговорить взрослые разговоры.

Лиза отпустила Родьку и, проходя мимо отца, снова показала ему язык.

– Вот прикажу выпороть – будешь отца почитать, – сердито произнёс он, хотя в глазах блуждала улыбка.

Илья Саввич любил дочь за несговорчивый характер, только она могла заставить сделать всё так, как она хочет. Эх, была бы у сына такая хватка! До смеха дошло: Лизавета стала в запальчивости называть Нестора сестрицей, а тот и побаивался Лизавету, хотя она была намного младше его.

– Сестрицей командуй! – крикнула она в запальчивости отцу и указала пальцем на Нестора. – Она всё стерпит! А на меня не смей орать!

Нестор хотел было возразить, как она резко оборвала его на полуслове:

– И ты тоже!

Тогда Илья Саввич понял, что дочь выросла.

– Вот Евсей обрадуется, все глаза просмотрел за это время, – сказал Хрустов, – да ты присаживайся, не вырастешь более. Рассказывай, хлебнул лиха?

– Было дело, малость хлебнул, – ответил Родион, растерявшись такому приёму.

– Я уже знаю: много людей проходящих рассказывали, поговаривали, что и газами германцы травили?

– Мне не пришлось испытать, но слух был на фронте, что много людей сгубили газом.

– То-то, что сгубили. Война – это, брат, не с похмелья поболеть. Да что я тебе говорю, ты и сам испробовал этого зелья с избытком. Смотрю я на тебя и вижу: а глаза всё те же добрые, душу, выходит, сохранил, молодец. Беда многих перекалечила, не только тела изранила, но и нутро вывернуло наизнанку, если была в человеке червоточина, то вылезла бы наружу. А ты ничего, какой был, таким и выбрался из этой бойни. Как это дочка высмотрела тебя в друзья ещё маленькая совсем? Я всё дивился вашей дружбе, думал, что это просто детские капризы, а тут вон как вышло, выходит, глаз у дочки острее моего.

Родион слушал и смущался ещё больше, потом спросил:

– Мне бы домой добраться как-нибудь, не подскажете, может, кто поедет?

– А чего гадать, дам я тебе коня – вот и поедешь. Под седлом сможешь? Потом заберу при случае.

– Вот спасибо, а то я уже всякое подумал, хотел было пешком идти.