Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

– Привет, Джен, – прохрипел я.

Для меня не было секретом, что она работает тут. Так что мысль о возможности подобной встречи промелькнула у меня с самого начала, когда я получил направление в институт. Но я убедил себя в том, что встреча маловероятна, ведь в институте, как-никак, работает по меньшей мере полсотни врачей.

– Здравствуй, Димитрис.

Дженет выглядела в жизни так же, как и на фото в социальных сетях. К своим тридцати четырем годам она повзрослела и остепенилась, но стала, пожалуй, даже более привлекательной, чем в юности. Тонкие черты лица говорили о появившейся уверенности в себе, возможно некоторой чинности, но вполне уместной для опытного практикующего врача, зрелого специалиста, счастливой супруги, полноценного члена общества. Джен всегда стремилась именно к этому.

Изумление в глазах доктора Фицпатрик не соответствовало ее обычной сдержанности. В одном взгляде бывшей девушки я прочитал все мысли, которые пронеслись в ее голове в этот миг. Увидев мою фамилию в списке пациентов, проверив мой файл, и убедившись, что это не тезка, она, должно быть, с нетерпением, волнением и даже некоторой тревогой ждала момента нашей встречи. Но когда я предстал перед ней, она обомлела. Вместо статного, уверенного в себе красавца, которого она когда-то любила, в ее кабинет ввалился угрюмый, хромой, бородатый инвалид.

Молчание затянулось дольше, чем следовало. Джен, которая наверняка успела отрепетировать нашу встречу, вдруг растерялась, не зная, с чего начать. И правда, сложно, должно быть, сыскать подходящие слова, когда в твой кабинет входит человек, с которым ты была близка почти десять лет жизни, которого ты затем из нее вычеркнула, и от которого за последние пять лет не получила ни единой весточки.

– Знаешь, – наконец начала она говорить. – Когда я увидела твои имя и фамилию в списке пациентов на запись, во мне столкнулись эмоции и профессионализм. Но первые одерживали верх. И я попросила доктора, к которому ты первоначально должен был попасть, отдать тебя мне.

– Значит, это не совпадение?

– Нет. Честно говоря, по нашим этическим правилам не принять лечить тех, с кем тебя связывают, или связывали, какие-либо личные отношения. Считается, что это только мешает работе. Но я не могла упустить возможности увидеть тебя спустя столько лет.

Я вздохнул и печально улыбнулся.

– Ну что ж, вот он я. Думаю, ты уже видела мой медицинский файл, так что знаешь даже больше того, что можно увидеть невооруженным глазом. Ты удивлена?

– Признаться, да, – не стала скрывать она.

– Не верь моему медицинскому файлу – все не настолько плохо.

Выдохнув, Джен как-то нервно поправила свой халат и покачала головой, избегая смотреть мне в глаза. Затем все-таки глянула в них, и прошептала:

– Все что угодно изменилось, но не выражение твоих глаз. В это невозможно поверить, но ты все тот же Димитрис – после всего, через что ты прошел. Невероятно.

Некоторое время она молчала, затем сказала:

– В 89-ом до меня дошел слух, что ты пропал во время полицейской операции и, вероятно, погиб, как и Бен МакБрайд. Я пыталась связаться с тобой по старым контактам долгое время. Но мне не удалось. Наши общие знакомые подтвердили, что ничего о тебе не слышали. Я решила, что слухи правдивы.

Я пожал плечами, затрудняясь что-то сказать.

– Не стану расспрашивать у тебя, что тогда на самом деле произошло. Тем более что теперь, когда я вижу следующую запись в твоем файле, это в целом становится понятно, – заключила она. – Я рада, что ты жив, Димитрис. Это главное.

– Я рад видеть тебя, Джен, – ответил я. – Прости, что не давал о себе знать. Я не имел такой возможности долгое время. А потом… что ж, честно говоря, решил, что будет лучше не появляться в твоей жизни.

– Напрасно ты так, – ответила она. – Я ни за что на тебя не в обиде. По крайней мере, спустя столько лет все обиды давно исчезли.

– Рад это слышать. Я поступил с тобой как говнюк. Став взрослее и мудрее, я это особенно ясно понял.

– Мы были молодыми, Димитрис. И иногда легкомысленными.

– Ты никогда не была легкомысленной.

– Нет, была. Я тоже во многом была виновата. В любом случае мне не в чем винить тебя. В моей жизни все сложилось хорошо. У меня есть муж, дом, любимая работа. Все то, о чем я мечтала.

– Знаю. Я иногда заглядывал на твою страничку, – кивнул я.

Страница Дженет в социальной сети соответствовала тому, что она о себе рассказала – милые фотографии, собирающий много лайков, нейтральный политкорректный контент, который ни у кого не вызывает отторжения, публичный обмен поздравлениями с коллегами и подругами. Таким образом ведут свои аккаунты те, кто хочет оставаться со всеми в ровных отношениях и ничем не нарушать обычный ритм своей жизни.

– Но это вовсе не значит, что в моей жизни нет места для старого знакомого, который никогда не будет мне безразличным, – тепло улыбнулась Дженет.

– Вполне нормально, что тебе становятся безразличными люди, с которыми твои дороги давно разошлись.

– Я так не считаю. Может быть, считала раньше. Но не один ты становишься взрослее и мудрее. Почти десять лет мы были близки, Димитрис. Я могла не вспоминать об этом, когда были еще свежими переживания и раны. Сам понимаешь. Но теперь, когда все это давно в прошлом, я не вижу причин прятаться друг от друга.

– Ты права, – вздохнув, согласился я. – Ты всегда мудрела быстрее меня, Джен.

– Перестань, – улыбнулась она, и тут что-то привлекло ее внимание. – Что с тобой?

Прищурившись, доктор Фицпатрик присмотрелась к моему глазу, который как раз в этот момент начал конвульсивно подергиваться.

– Пустяки, – процедил я.

– Так, проходи-ка, – сразу почувствовав ложь, деловито велела мне Джен. – Первым делом работа, болтовню оставим на потом.

§ 75

Минуту спустя я оказался в кресле для пациента, запрокинув голову вверх, а Джен внимательно осматривала меня сквозь какой-то прибор, напоминающий миниатюрную видеокамеру. Прибор время от времени издавал неприятное жужжание.

– Господи. Никогда еще не видела глазной нерв после семи оперативных вмешательств, – призналась врач. – Думаю, ты знаешь, что это чудо – то, что ты вообще видишь.

– Чудес не бывает, – ответил я. – Хорошие врачи, хорошее оборудование. Но порой я ловлю себя на мысли, что лучше бы мне тогда сделали ампутацию.

От нее не укрылись симптомы болей, которые мучали меня – испарина на лбу, тик, кулаки невольно сжимаются. Я знал, о чем она сейчас начнет говорить. Боялся и желал этого одновременно. Как всегда. Я понял, что момент настал, когда она вздохнула и произнесла, стараясь говорить очень мягко и плавно:

– Димитрис, я знаю о твоих обстоятельствах.

Вот как она решила назвать это. «Обстоятельства». Что ж, довольно демократичное выражение как для той информации, которую оно в данном случае несет. Из моего медицинского файла Джен, безусловно, знала, что я вероятный наркоман и психически неуравновешен. А она не из тех людей, которые ставят под сомнение информацию из надежных официальных источников. Такой она была всегда, и тем более должна была быть теперь.

– Твой муж – он ведь тоже побывал на фронте, да?

– Патрик – врач, как и я, – уклончиво ответила Джен. – Он не участвовал в боях, у него была своя работа. И все-таки я слышала от него… да и от других…. достаточно, чтобы понять тебя.

– Сомневаюсь, – вполне искренне прошептал я, жмурясь от очередного приступа боли.

Я слишком хорошо знал истинный смысл всех этих вежливых слов, «понимаю» и «не осуждаю», когда они исходили от добропорядочных граждан с безупречной репутацией, никогда не ступавших в настоящее дерьмо и даже не нюхавших его. Ведь я и сам был таким.

– Боль доконает тебя, Димитрис, – без перехода заключила она. – Пытаясь бороться с ней так, как ты это делаешь, ты лишь приближаешься к тому, чего хочешь избежать. Рано или поздно организм даст слабину. Вопрос только в том, что откажет раньше – воля или какой-нибудь жизненно важный орган.

– Я не первый раз слышу подобное, Джен.

– … но ты убежден, что все вокруг – твои враги, и лишь ты один знаешь, что для тебя хорошо, – с ноткой иронии закончила мысль доктор Фицпатрик. – Димитрис, ты достаточно самокритичен, чтобы понять – ход твоих мыслей продиктован упрямством, а не логикой.

– А я только на упрямстве и держусь, Джен. Ослиное упрямство и отрицание очевидного – это то, на чем зиждется мое существование с тех пор, как я вышел из комы. Благодаря им я сейчас нахожусь тут, а не где-нибудь в сточной канаве, со вздутыми венами и выпяченными глазами.

Какое-то время Джен молчала, внимательно разглядывая показания своего прибора и выделывая пируэты пальцами, моделируя какие-то невидимые мне проекции. Около минуты спустя, отложив прибор в сторону и облокотившись о свой стол, она посмотрела на меня с живым интересом, и спросила:

– Все думаю о том, почему ты решил именно так распорядиться своей жизнью. Я имею в виду – после войны. Извини, но я прочитала это в твоей биографии.

– А что, по-твоему, я должен был сделать?

– Мог получить дополнительное образование. Попробовать найти приличную работу. Тебе ведь полагалось очень приличное вознаграждение по твоему контракту, не так ли? Патрик рассказывал мне, что наемным солдатам очень хорошо платят.

– Спасибо, что хотя бы назвала меня солдатом. Обычно говорят просто – наемники.

– Я привыкла с уважением отзываться обо всех людях, которые рисковали своими жизнью и здоровьем ради благородной цели. И не важно, каковы были их мотивы.

– Уж поверь мне, мои мотивы были очень далеки от того, о чем ты говоришь. Только законченый идиот мог пойти на эту войну ради одних только чертовых бабок.

– Я не сомневаюсь в твоих мотивах, Димитрис. Учитывая твое прошлое, ни у кого, по-моему, не может быть сомнений насчет их. Я спрашивала о другом.

Я внимательно всмотрелся в серьезное лицо женщины.

– Дженет, ты достаточно умна, чтобы сама ответить на свой вопрос. Или ты недостаточно внимательно изучила мой медицинский файл? Я имею в виду – весь файл.

– Димитрис, многие люди оступаются или теряют ориентиры, но затем поднимаются и идут вперед. Наше общество вовсе не так агрессивно, как иногда кажется. Друзья, товарищи, или даже люди, которые работают в социальной сфере, всегда рады подставить плечо тем, кому тяжело. Неужели ты думаешь, что я, например, отказала бы тебе в помощи, если бы ты попросил?

Взглянув в ее глаза, в которых горел огонь сознательности и здравой рассудительности, а главное – искренняя вера в справедливость общества, я осознал, что между нами пролегает пропасть. Сейчас сложно было поверить, что когда-то находился на противоположной стороне этой пропасти. Глядя на меня, она видела психически искалеченного бедолагу, который из одного лишь тупого упорства не позволял себе помочь. Думала, небось, что из-за выпавших на мою долю страданий я потерял адекватность, и превратился в социопата, который скалился вокруг себя, как волк, вместо того, чтобы улыбаться и обниматься. И искренне жалела меня.

– Первое время я действительно помышлял над тем, чтобы пойти в какой-нибудь университет, – рассказал я, припомнив те дни. – Тем более, что денег, как мне казалось, мне и правда досталось немало. Но потом грянул кризис. Уже скоро я понял, что мне нужна какая-нибудь работа. А через несколько недель на рынке труда я осознал, что меня вполне устроила бы и работа таксиста. Но меня не допустили к управлению транспортным средством – таких, как я, не принято допускать к «источникам повышенной опасности». Так же точно нас не берут на работу, связанную с постоянными личностными контактами – главным образом из соображений безопасности. Безопасности окружающих. Понимаешь, о чем я? Считается, что такие, как я, могут внезапно выйти из себя, схватить первое попавшееся под рукой – и покалечить какого-то несчастного.

– Кого ты имеешь в виду под «такими, как ты?» – переспросила Джен осторожно. – Ветеранов? Но очень многие из них нашли в себе силы, чтобы вернуться к нормальной жизни. Патрик знает немало тех, кто даже занял довольно ответственные посты…

– Не путай понятия, Джен. Я имею в виду – наемников. Ветеранов ЧВК. Это не то же самое, что миротворцы. Ты встречала лично кого-то из этой категории ребят, кто бы вернулся к «нормальной жизни»? Говорила с ними? – саркастически усмехнулся я. – Прости, но мне кажется, что, произнося эти слова, ты вспоминаешь того кретина из пропагандистской рекламы.

Джен не ответила мне мгновенно. И это был верный признак того, что она не была убеждена в своей правоте. Во всяком случае, не настолько убеждена, как пыталась продемонстрировать. Какой бы не была ее вера в справедливость общества, умом она тоже не была обделена. А значит, способна была просеивать сквозь ситечко те данные, что вкачивала в ее мозг пропаганда.

– Дженет, HR-менеджер любой приличной компании покрывается липким потом, когда видит перед собой мое досье. Знаешь, о чем он думает в этот момент? Он думает: «Проклятая служба занятости. Опять они прислали нам какого-то психопата. Господи, почему нам так не везет на них?!», – поделился я своим опытом. – Я работал сторожем в научно-промышленном комплексе «Фьючер Петс» в Коринфусе. Оттуда я уволился по собственному желанию. Это было паскудное место. Затем устроился обходчиком на частном аэродроме в пригороде. Выкорчевывал бурьян на рулежных дорожках, отмывал самолеты и вертолеты от птичьего помета. Уволили по медицинскому заключению – влияние постоянного шума на мое здоровье. Заботливые они были, видите ли. Прямо как мой нынешний работодатель! Что там было дальше, дай припомнить… Ах, верно! Посчастливилось получить работу сортировщика на почте. Представляешь себе, какие-то динозавры до сих пор пользуются почтой?! То было неплохое местечко. Но надо же – сократили пятерых сортировщиков, и среди них меня. Джен, ты ведь читала мой медицинский файл! Видела, что там написано. Каждый мой рабочий день начинался с экспресс-теста на наркотики. Поверь, если бы я хоть раз дал слабину, меня с величайшим удовольствием выгнали бы взашей «по статье». Но этого ни разу не произошло. Можешь сама сделать вывод.

– Послушай, Димитрис, я не сомневалась в том, что ты держишься молодцом, – слегка пристыженная моим рассказом, поспешно произнесла Джен. – Если честно, я не знала, что трудоустройство может быть такой проблемой. Патрик рассказывал мне о том, как устраиваются ветераны-миротворцы. И я не знала, что у тех, кто работал в частных компаниях, все обстоит иначе.

– Представь себе. И на парады нас тоже не приглашают, – саркастически заметил я.

– Но ты ведь знаешь, что можешь жаловаться на любые нарушения своих прав…

– Ты же меня знаешь, – устало махнул рукой я. – Еще достопочтенный директор моего интерната как-то раз упомянул, что «я очень юридически подкован». Да и в полицейской академии, если помнишь, немало внимания уделяли юриспруденции. Даже патрульный должен знать парочку законов наизусть. А я был детективом. Так что не бойся, в обиду я себя не даю. В судах вертится около дюжины моих исков. Я сужусь с тремя своими бывшими работодателями и со множеством социальных служб. Раньше платил за это юристам, но потом понял, что гонорары этих крючкотворцев превышают цену вопроса. Так что теперь каждый вечер стараюсь выкроить пол часика, чтобы написать очередное заявление или ходатайство. Бюрократы меня ненавидят. И немного побаиваются. Я сумел уже выпить из них немало крови, и уже добился некоторых компенсаций.

Врач слушала меня с искренним интересом, сложив руки напротив груди. В ее глазах читалось неподдельное сопереживание, без высокомерной предвзятости, характерной для многих представителей «высшего сословия». Все-таки она неплохой человек. И я всегда это знал.

Мой рассказ прервал новый приступ боли. Какое-то время я морщился, борясь с мучениями и стараясь их не показывать. Наконец прошептал:

– Джен, у тебя за дверьми целая толпа, которая ожидает приёма. А мы тут лясы точим.

– Димитрис, моя смена заканчивается сегодня в шесть. Мы должны… – начала доктор Фицпатрик.

– Вовсе нет, – покачал головой я. – Спасибо тебе за предложение, но я занят этим вечером.

– В таком случае я освобожу для тебя завтрашний вечер, – упрямо предложила Джен. – Мы не виделись много лет. Я чувствую, что ты нуждаешься в дружеской поддержке.

– Ты ошибаешься, Джен. Я ни в чем не нуждаюсь. У меня полно дел. И друзья, хочешь – верь, хочешь – не верь, тоже есть. А у тебя есть семья, которой твое свободное время важнее, чем мне, – нетерпеливо проворчал я. – За меня не переживай. Со всем справляюсь. Прошу тебя об одном. Напиши в заключении, что я в полном порядке, чтобы я смог пройти проклятую медкомиссию. Мне сейчас очень не кстати будет потерять работу.

– Димитрис, ты же понимаешь, я не могу искажать результаты исследований, – растерянно развела руками Дженет Фицпатрик. – Дело здесь вовсе не в том, что кто-то пытается найти повод уволить тебя. Твое состояние вызывает объективные опасения. И я практически уверена, что постоянное шумовое воздействие действительно раздражает твой нерв и усиливает симптоматику.

Подняв на нее измученные глаза, я тяжко выдохнул и сказал:

– Я смотрю, рассказ о моих скитаниях тебя не особо впечатлил.

– Дело вовсе не в этом…

– Дженни, ты способна проявить целый океан полагающегося мне сочувствия, как это принято в приличном обществе, – проникновенно пресек я очередную оправдательную реплику бывшей девушки. – Поговорить по душам, угостить меня кофе, дать парочку ценных советов, вроде «Будь позитивнее» и «Верь в себя». Спасибо тебе за это. Но мне этого не нужно. Без обид. Я прошу оказать мне реальную помощь. И для этого тебе достаточно просто поставить свою подпись.

– Я не могу сделать этого, Димитрис, – возмущенно пробежав глазами по моей упрямой физиономии, открестилась Дженет. – Заведомо неправдивый диагноз – это преступление! А в данном случае это еще и подлость – по отношению к тебе же. Потому что тебе нужна реальная медицинская помощь. Думай, что хочешь, проклинай меня, если хочешь – но я не стану способствовать твоим самоистязаниям.

Остановив ее пламенную речь нервным движением ладони, я крякнул и раздраженно поднялся с кресла. Нельзя сказать, что ответ Дженет очень сильно уязвил меня. В принципе, я не ожидал ничего другого от визита в клинику. Но все-таки легкая горечь на душу осела.

– Знаешь, – бросила мне вслед врач, когда я взялся за трость и направился к двери. – Я до сих пор виню себя за то, что не пришла тебе на помощь тогда, когда ты действительно нуждался в этом. В 83-м.

Я замер в нескольких шагах от двери. Не думал, что она помнит.

– Тебе не за что винить себя, – ответил я, не оборачиваясь. – После известия о смерти родителей ты все время поддерживала меня.

– Нет, неправда. Я была слишком занята собой, своей карьерой. Ждала в душе, когда ты наконец справишься со своими проблемами, сосредоточишься на мне и на нашем будущем. Даже не пыталась постичь всей глубины твоей боли. Лишь много лет спустя я поняла, да и то, пожалуй, лишь отчасти, каково тебе было, когда всерьез заболел мой собственный отец.

– Я тоже не смог бы сполна понять этого, пока сам не пережил. Мозг человека так устроен.

– Нет, не оправдывай меня. Я была законченной эгоисткой, Димитрис, – категорически произнесла Джен. – И мне больно видеть в твоих глазах, что ты считаешь, будто я неспособна осознать своей ошибки. Поверь, я далеко не бесчувственна. Просто я не заметила вовремя, как ты нуждаешься во мне. И я до сих пор чувствую за это свою вину.

К ее последним словам я обернулся, и с изумлением обнаружил, что Дженет Фицпатрик едва сдерживает слезы. Такая чувствительность уверенной в себе 34-летней женщины, да еще и врача, привыкшего к виду человеческих страданий, огорошила меня.

– Перестань. Ты не должна винить себя, Дженни, – ступив к ней, заверил я искренне. – Много раз за те годы, что мы провели вместе, я игнорировал твои чувства и не замечал твоих переживаний. Я думал лишь о себе. И еще о множестве вещей, которые считал важными. О чем угодно, но только не о тебе. Я не любил тебя, Джен. Сомневаюсь, что я вообще умею любить.

Не знаю, как должна была отреагировать женщина на мои признания. Мне казалось, что ей должно было стать горько и обидно. Но вместо этого доктор Фицпатрик неожиданно шагнула ко мне и обняла.

– Ты ошибаешься насчет себя, Димитрис, – прошептала она.

Удивленный, растерянный, я робко положил руки ей на плечи. Даже сложно было вспомнить, когда кто-то последний раз обнимал меня. Странное это было чувство. Мы так и не произнесли ничего больше важного. Прервав объятия, Дженет решительно шагнула к столу и начала манипулировать движениями ладоней, формируя электронное медицинское заключение.

– Я не смогу полностью скрыть твои проблемы. Ты должен понимать, что очевидно неадекватный диагноз насторожит врача у тебя на работе, и она потребует повторного обследования. То есть и тебе пользы никакой, и мне – серьезные неприятности. Но я смягчу описание симптоматики настолько, насколько это вообще возможно. Еще запишу тебя на ряд обследований, в том числе МРТ, для уточнения диагноза. Пока все обследования не проведут – не проведут и комиссию на профпригодность. К работе, если угодно, могут и не допускать, а зарплата – по расписанию.

– Спасибо, – только и смог вымолвить я.

– Если тебе интересно мое мнение как врача, Димитрис – обезболивающие действительно не решат проблему. Тебе будет требоваться их все больше, чтобы заглушить боль, но они не устранят ее причины.

– Рад, что кто-то наконец признал это.

– Тебе требуется еще одно оперативное вмешательство. Имплантация синтетического зрительного нерва.

– В моем теле хватает чужеродных предметов, – недовольно пробурчал я. – Знала бы ты, сколько проблем доставляет одна только коленная чашечка, сделанная из какого-то дерьма!

– В конце 92-го в Йоханнесбурге начали выращивать синтетические нервные узлы из натурального биоматериала. Они намного надежнее и долговечнее, чем все то, что есть сейчас. Такой имплантат может прослужить десятки лет. Сейчас их производство еще не налажено, на рынке их мало, а спрос велик. Но, если ты сейчас станешь в очередь на операцию, то со своей страховкой и всеми своими льготами окажешься на операционном столе через три – четыре месяца. Я помогу устроить, чтобы тобой занимался лично академик Крючковский. Он самый лучший специалист в этой области.

– Я подумаю, – после раздумья кивнул я.

– Это единственное правильное решение, – обернувшись, решительно отчеканила Джен.

В этот момент я понял, что она, похоже, действительно стала хорошим врачом.

– Спасибо, Джен.

– Жду тебя с результатами МРТ ровно через неделю.

– Правда спасибо, – проникновенно повторил я.

Джен завершила делать какие-то свои записи. По ее лицу, ставшему на время речи об имплантате серьезным и сосредоточенным, промелькнула улыбка. И я вдруг подумал, что за десять лет нашего с ней знакомства я так и не сумел по достоинству оценить эту женщину, которую судьба подарила мне, не иначе как авансом, в самом начале моей сознательной жизни.

– Береги себя, Димитрис, – произнесла она на прощание.

§ 76

Волнующая встреча с Джен оставила на душе приятный осадок, но в то же время поселила в душе ностальгию. Пока я ехал в метро, то не переставал думать, как могла бы обернуться моя жизнь, если бы двенадцать лет назад мы с Джен поговорили по душам. Если бы я не напился и не изменил ей. Если бы захотел и смог удержать ее возле себя.

Я признался себе, что пока был в кабинете, присутствие Джен волновало меня. Нет, не в смысле полового влечения – в этом вопросе, к сожалению, я был сродни семидесятилетнему старику, в котором лишь изредка бродят отголоски былых желаний. Смысл этих чувств был более глубок. Белоснежный халат, ухоженная кожа, аккуратный пробор волос, легкий румянец на щеках, серьезный профессиональный тон с идеально поставленным произношением – все эти атрибуты красивой, образованной, состоявшейся женщины остро напомнили мне о той жизни, которая, как я когда-то думал, была намечена для нас с ней в будущем. Глядя на нее, я представил себя таким, каким мог бы быть сейчас, сложись все иначе – подтянутым здоровым, уверенным в себе мужчиной, профессионалом, достигшим уже немалых карьерных успехов, но стремящимся к еще большим вершинам, полным жизни и энтузиазма, привлекательным для окружающих.

– Забудь, – велел я себе шепотом, и поймал чей-то настороженный взгляд в метро.

Ностальгия и самоедство – бессмысленные чувства. Для каждого решения, каждого выбора есть свой момент. Сделав его, ты перешагиваешь к следующему. От него – к следующему. И этот путь уводит тебя все дальше и дальше от первоначальной точки. Принятые решения определяют сценарий развития сюжета. И крайне редко ты можешь перескочить с одной сюжетной линии на другую. Я все еще верю в то, что человек – сам кузнец своей судьбы. Но теперь я понимаю, что даже лучший кузнец не способен выковать меч из воздуха. Есть вещи, которые уже не изменить. И наши с Джен отношения были одной из таких вещей. Не потому, что кто-то из нас так уж плох. Может быть, даже не потому, что мы не подходим друг другу по определению. Просто так сложились обстоятельства. И такой мы сделали выбор в тот самый, решающий момент.

«Надеюсь, у тебя все будет хорошо, Дженни», – подумал я, усилием воли закрывая для себя эту тему.

Странный то был день. Уже дважды за несколько часов я говорил с женщинами, с которыми когда-то был по-своему близок. И каждый раз понимал, что моё с ними время ушло. Ещё несколько часов назад я был сосредоточён на рутине – работе, бытовухе, проблемах с финансами, неутомимой борьбой со своими болячками и зависимостями. А тут вдруг взглянул на свою жизнь в более широкой перспективе – и увидел, как она утекает, словно песок сквозь пальцы.

Всю жизнь я полагал, что лучшее мое время впереди. С момента, когда пятнадцатилетнего меня запроторили в интернат в 2076-ом, я с нетерпением ждал далекого дня, когда стану наконец свободным от обязательств перед этим проклятым государством. Вскоре эта дата стала точно известной – 1-ое августа 2089-го, когда оканчивался мой контракт с полицией Сиднея. Я искренне полагал, что настоящей жизни еще только предстояло начаться. И вот теперь я понимал, что мои лучшие времена, по-видимому, позади. А я их и не заметил, этих «лучших времен»!

Об интернате я вообще предпочитаю не вспоминать, наотрез не соглашаясь с тем, что мои тогдашние юность и здоровье способны были перевесить тяготы рабства и унижений. Следующие десять лет я прилежно учился и затем добросовестно пахал, когда не на работе, то на тренировках, к которым всегда относился с маниакальной серьезностью, смысл которой сейчас начал от меня ускользать. Выделял немного времени на то, чтобы незатейливо оттянуться. Вот, пожалуй, и все. Я искренне полагал, что в будущем еще смогу самореализоваться, найду и выполню свое предназначение в этой жизни.

Но оказалось, что кое у кого есть свои взгляды на мое предназначение. Двенадцать лет своей жизни я отдал им добровольно. Еще пять они забрали, не оставив выбора. Бросили меня в пекло войны, которая переварила меня, не поперхнувшись. Искалечили мои тело и душу до такой степени, что мне осталось лишь доживать. И выбросили затем на помойку, презрительно запустив в рожу пригоршню монет и страховой полис. Еще и обставили все так, что я не только боюсь раскрыть рот, но и испытываю облегчение от того, что мне вообще позволили уйти живым. Двадцать лет назад я искренне мечтал о полетах в космос. А теперь радовался дню, когда не приходилось скрежетать зубами от боли.

– Так-с. А ну отставить уныние, – пробубнил я себе под нос, силой воли прервав эти деструктивные мысли.

К счастью, у меня была пара рецептов того, как отогнать от себя депрессию и злость.