Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

Глава 7

§ 77

Никогда бы не подумал в молодости, что буду иметь что-либо общее с йогой. Будучи сторонником активных видов спорта, которые занимали у меня едва ли не четверть времени бодрствования каждый день, я от души считал выкручивание ног и уж тем более разговоры о каком-то там духовном равновесии скучной старперской темой. Помню, когда-то я так и брякнул сержанту-детективу Филипсу. Сержант в ответ только усмехнулся. Он не был обидчив, особенно в отношении юнцов, которые искренне считают себя самыми умными. Пожалуй, это был одним из атрибутов мудрости.

Оказавшись в роли инвалида со множеством кое-как сросшихся переломов и парой имплантатов в теле, которому марафоны, регби и бокс больше не светят, да и простые пешие прогулки поначалу давались с большим трудом, я волей-неволей пересмотрел свои взгляды на физкультуру.

Первое время недостижимость прежней физической формы, или хотя бы близкой к ней, вызывала во мне глубокую депрессию и апатию – наверное, гораздо в больше степени, чем могло бы быть у человека, который никогда не уделял особого внимания своей форме. В спорте я не привык довольствоваться малым. Так что осознание того, что полное восстановление невозможно, и что я обречен остаться калекой и слабаком, не способным постоять за себя, отбивало всяческую охоту начинать хоть что-нибудь. Но я быстро осознал, что такая логика действует на меня разрушительно. И тогда я дал себе зарок провести под своей жизнью до травмы жирную черту.

Надо было начинать все с нуля. Сравнивать себя не с тем, каким я был десять лет назад, а с тем, каким я был неделю или месяц назад. Радоваться даже крохотному успеху, вроде того, чтобы научиться подтираться без посторонней помощи, так же, как я прежде радовался победе на Олимпиаде. Работать над собой упорно и неутомимо, всё время стремясь стать ещё хоть чуточку здоровее и крепче, – ровно настолько, насколько смогу, хотя бы на десятые доли процента. И с такой логикой я начал двигаться вперед.

Моим первым учителем на этом пути стал Джо Слэш – человек, которого я считаю в значительной степени ответственным за то, что я вообще могу ходить. Он научил меня сотне упражнений и хитростей, о которых я даже не думал, будучи на пике силы и здоровья. Научил заниматься осторожно, но упорно, чтобы не повредить свое теперь уже не столь прочное тело, но и не лениться и не жалеть себя больше, чем требуется. Следующим этапом моего просветления стали субботние занятия в «Тихих соснах», главным образом йога, к которой я пристрастился настолько, что очень скоро стал практиковать некоторые асаны самостоятельно. И, наконец, путем проб и ошибок, порой довольно болезненных, я сумел выработать тот формат физической культуры, который был для моего подорванного травмами организма в самый раз.

Выйдя из госпиталя, я поставил себе за цель непременно окрепнуть настолько, насколько это возможно. Я работал над собой изо дня в день, каждый раз выжимая из себя немножко больше, чем вчера, не взирая на боль и усталость. Тренировки порой занимали у меня даже больше времени, чем в молодости, ведь восстановить утраченное здоровье гораздо труднее, нежели развить и без того неплохую форму. И уж точно они давались мне намного тяжелее, чем прежде, а результаты были значительно скромнее. Главное тут было не отчаиваться и не унывать из-за отсутствия быстрого прогресса. Так я и делал. И каждый раз убеждался, что упорство вознаграждается, а граница, еще вчера казавшаяся непреодолимой, останется позади если не завтра, то послезавтра – главное стараться преодолеть ее снова и снова.

Меня все еще сложно было назвать здоровым человеком в полном смысле этого слова, главным образом из-за болей и из-за тех травм, которые не подлежали полному восстановлению. Но, сравнив меня в июне 95-го с тем, каким я выходил из госпиталя в мае 94-го, вы увидели бы феноменальную разницу.

Мои ноги больше не были приспособлены к быстрым спринтам и марафонских забегам, но вполне годились для пеших прогулок, в том числе и под горку, а после пары месяцев тренировок – с горем пополам, и для неспешного бега трусцой. Врачи предупреждали, что большие нагрузки могут способствовать быстрейшему износу имплантата, но я решил, что пойду на этот риск. И пока еще он оправдывался. Я увеличивал дистанции осторожно, но упорно и непрерывно. Так что за этот год сумел развить свою выносливость до такой степени, что Джо Слэш, с которым я до сих пор переписывался, с трудом мне верил.

Полноценная тяжелая атлетика мне была также противопоказана – спина и ноги не выдержали бы этого. Но я сумел определить целый ряд подходящих для меня упражнений, главным образом с собственным весом, не нагружающих слишком сильно эти части тела. Мышцы рук и груди быстро вспоминали свою прежнюю форму, а плечи начали раздаваться вширь. Со ста шестидесяти фунтов, с которыми я выходил из госпиталя, я достиг вполне нормальных для своего роста двухсот, заново нарастив значительную часть утраченной мышечной массы.

Йога была полезна мне как минимум по двум причинам. Во-первых, при разумном обращении это был прекрасный способ улучшить общий тонус своего организма без риска для здоровья. Во-вторых, это был путь к концентрации воли и контролю над собой, который был крайне необходим тем, кто испытывал такие боли, как я. Ну и, возможно, в-третьих – этот мой интерес разделял кое-кто из старых знакомых.

– Хм. Не ожидал, – хмыкнул Дерек Филипс, завидев меня.

В свои 58 мой учитель выглядел не старше 50. Седины в его бороде и волосах было лишь чуть-чуть, в то время как мои отливали таким ярким серебром, какое редко встретишь даже у дряхлых старцев. По-молодецки яркая спортивная одежда и румянец на щеках позволяли ему выглядеть здоровее и бодрее меня на целый порядок. Если бы я не знал, что больше тридцати лет жизни этот человек посвятил расследованию насильственных преступлений, работая порой по шестьдесят и более часов в неделю, то предположил бы, что он прожил счастливую безбедную жизнь, лишенную стрессов.

– А почему, собственно, нет? – улыбнулся я, приветствовав старого полицейского рукопожатием.

Наша площадка для занятий йогой располагалась на крыше одного из 50-этажных жилых зданий в районе Сиднея, где в 83-м я участвовал в своей первой полицейской операции, связанной с освобождением заложника – той самой, которая спровоцировала легендарные беспорядки, получившие в истории название «Бури в фавелах». В отличие от пафосной крыши, на которой я в свое время высаживался с вертолета, эта была скромной, унылой бетонной площадкой с парой технических надстроек, вовсе не приспособленной для проведения досуга. Даже не знаю, договаривался ли кто-то об аренде этого места, или занятия начались с того, что этому «кому-то» удалось раздобыть ключ от крыши.

Людей здесь собиралось много – когда двадцать, а когда и тридцать. Я видел много знакомых лиц среди тех, кто расстилал свои коврики, и обменивался кивками с теми из них, кто не чурался страшного седого мужика в шрамах. Приходили сюда лишь завсегдатаи или те, кого они притащили с собой – никакой рекламы, кроме сарафанного радио, этот самозваный кружок не имел. Публика была самой разной в отношении возраста, пола, профессий и социального статуса. Чаще – конечно, победнее. Ведь здесь никто ни за что не платил. Обязанности тренера выполняли по очереди наиболее опытные члены группы, которые приходили сюда позаниматься, как и все.

– Короткий день? – осведомился Филипс.

– Вынужденно короткий.

Из-за графика работы в «Джарлинго» мне редко удавалось попасть сюда на 18:00. Филипс же бывал тут не меньше трех раз в неделю и успел стать своим в доску парнем, которого все без исключения знали по имени. Сейчас даже сложно было поверить, что в свое время это я посоветовал ему это место, а не наоборот.

Даже не знаю, зачем Филипс, который практиковал йогу уже больше пятнадцати лет без перерывов, посещает эти занятия. Он давно уже перерос базовый уровень, на который был рассчитан этот любительский кружок. Сам он, правда, божился, что никогда не стремился ни к каким достижениям, а делал лишь то, что у него получалось при приложении разумных усилий без риска для здоровья. Даже откровенно называл себя «ленивым и совсем неталантливым». Но Филипс, конечно, прибеднялся. Я подозревал, что любительские занятия, проходящие в дружелюбной и приподнятой атмосфере, были для Дерека в большей степени социальными мероприятиями, нежели собственно тренировками. Надо ведь как-то развлекаться!

Став пару лет назад лейтенантом в качестве подарка к приближающейся пенсии, Филипс продолжил работать в полиции, перейдя на спокойную бумажную работу, несмотря на то, что уже заработал право уйти на покой. Бывший детектив занимался теперь обобщением статистической информации и подготовкой аналитики о криминогенной ситуации в городе. «Описываю человеческими словами пакеты данных, которые формирует компьютер, и разъясняю их журналистам. Машины в сто раз умнее меня. Но они так и не научились объяснять вещи доходчиво для тех, кто ничего в них не смыслит», – объяснял он свои функции с характерной для него добродушной самоиронией. Он открыто признавал, что не уходит на пенсию лишь из-за того, что просто не представляет, что вообще делать с таким количеством освободившегося времени. Ведь на свой нынешней должности он и так имел нормированный рабочий день и больше 50 дней отпуска в году, которых ему было больше чем достаточно.

– Хорошо. Расскажешь потом, если захочешь. Пора настраиваться на занятие.

– Да, – кивнул я.

Мы расстелили свои карематы и присели на них, уйдя в себя. Следующий час пролетел незаметно.

– Как дела на работе? – поинтересовался Филипс, когда занятие закончилось.

– Не очень хорошо, – признался я. – Отправили на медицинское обследование.

– Мне тоже не показалось хорошей идеей посадить тебя возле грохочущего озоногенератора. Ты уж извини меня за откровенность. Тебе гораздо больше подошла бы спокойная офисная работа вроде той, которой занимаюсь я, например.

Я многозначительно хмыкнул. Мы оба прекрасно знали, что никто никогда не позволил бы мне вернуться в полицию с моим послужным списком.

– Что там, кстати, у тебя?

– Вчера взял на горячем серийного маньяка. Сильно сопротивлялся, – с иронией усмехнулась риторическому вопросу старая ищейка. – А если серьезно, то посадил свою помощницу писать какой-то очередной никому не нужный отчет, а сам попивал какао и сплетничал в нашем кафетерии. Еще подыскивал кое-что для своего сада в Интернет-магазине.

– Что ж, приятно знать, что налоги, которые я плачу, идут на хорошее дело.

Мы обменялись еще парой ни к чему не обязывающих вопросов и легких подколок. Как всегда, потребовалось время, прежде чем Филипс заговорил о деле.

– Твоим «клубом» снова заинтересовались.

Я тяжело вздохнул.

– Так я и думал.

– Но ты же не ожидал, что может быть иначе? – рассудительно переспросил лейтенант. – Очередной парень, проявивший себя, как ты знаешь, не в самом лучшем свете, как выяснилось, посещал ваши собрания. Даже компьютер, которому приказали бы проанализировать эти данные, пришел бы к выводу, что на это сборище стоит обратить внимание.

– Какое счастье, что решения принимает все-таки не компьютер, а живые люди, которые способны мыслить и отличать добро от зла, – с едва заметным нажимом ответил я.

Тут уж настала очередь Филлпса вздохнуть.

– Димитрис, – откровенно молвил он. – У тебя по-прежнему есть друзья в полиции. И один из них – перед тобой. Но их слово значит не так много, как ты, возможно, думаешь.

– Даже слово старины Матадора?

Мой бывший командир, Джимми Гонсалес, с 90-го по 93-ий пробыл миротворцем в составе 22-ой ударно-штурмовой дивизии «Торнадо», сформированной из числа офицеров сиднейской полиции в первый год войны. Вернувшись с фронта с парой орденов, он получил свою первую комиссарскую звездочку и был назначен новым командующим одной из бригад быстрого реагирования.

– Что ж, когда ты напомнил ему о себе и объяснил, что означала та странная история с твоим исчезновением в 89-ом, это, конечно, помогло развеять первоначальный холодок. Но Джимми – не тот, кто занимается подобными делами. И я тоже. А в полиции каждый занимается своим делом и не сует свой нос в чужие. Во всяком случае назойливо.

– Знаю.

– После войны 90 % состава сменилось, Димитрис. Среди детективов сидят в основном люди, которые знают о тебе ровно то, что написано в твоем деле, и что они нарыли сами. А новые данные накапливаются, мягко говоря, не самого лучшего характера. И их, с определенного момента, никто уже не оставит без внимания. Так работает система. И не нам вносить в нее коррективы.

– Об этом никто и не просит. Участковый из муниципальной полиции постоянно заглядывает к нам. Я знаю, что в баре ошиваются временами и ребята в штатском, когда меня нет на месте. Миро ведь тоже не слепой, отличит шпика от простого алкаша. Разве кто-то против? Пусть себе вынюхивают. Я прекрасно понимаю, что каждый должен делать свою работу. Я только хочу, чтобы цели клуба были правильно поняты. Ведь ты-то понимаешь, что он не несет никакой угрозы для общества! Напротив, он уменьшает эту угрозу!

– Я верю в то, что ты в это веришь. И я допускаю, что ты можешь быть прав, – уклончиво ответил Филипс. – Но ты не можешь ожидать, что твои утверждения будут встречены всеобщим доверием. У тебя ведь не официальное учреждение. Есть много очень уважаемых организаций, которые специализируются на том же самом, у которых есть дипломированные медики, психологи, инфраструктура, пиар, репутация, и все остальное.

Я открыл рот, намереваясь возразить.

– Не перебивай. Я хорошо помню, что они не подходят тебе. И помню по каким соображениям. Но ты же понимаешь, как это выглядит со стороны. Всем кажется, что лучше бы вы занимались этими своими делами в одном из этих специальных мест, под наблюдением специалистов. Многие уверены, что лучше бы вам принимать те препараты, которые вам прописывают. Без обид. Это не мое мнение, но мнение многих. И, естественно, многие подозревают, что у вас там все не так гладко, как кажется, учитывая место, где это происходит и персоналии тех, кто там собирается. В том числе и их лидера.

– Во-первых, я не являюсь ничьим лидером. Я уже сто раз это объяснял. Идея первому пришла в голову мне, я от нее не открещиваюсь. Но административные обязанности у нас распределены между многими людьми, на общественных началах. И никто никому не начальник. Во-вторых – в чем проблема с моей персоной? Я ни разу не привлекался ни к какой ответственности. Никто так и не в состоянии объяснить внятно, почему компьютер вдруг рассчитал мне такую низкую оценку по шкале Накамуры. И все ведь прекрасно понимают, что на самом деле за этим стоит, правда?

– Я говорю не о шкале. А о твоих подозрительных знакомствах. Хорошо, что сегодня здесь не было живого примера того, о чем я толкую.

Я поморщился, вспомнив о том, кто впервые привел меня в это место. Этот человек уже долгое время не бывал здесь больше. Как и вообще не показывался в людных местах. И на то были свои причины.

– Я не виделся и не связывался с Клаудией уже очень давно, – соврал я, не моргнув глазом.

– Это может быть правдой, а может нет, – ответил Филипс, взглядом дав понять, что мне его не провести. – Но, я надеюсь, ты не обидишься, если запись об этом знакомстве не будут удалять из твоего досье из-за того, что вы с ней пару недель не созванивались? На нее есть серьезный файл. Очень серьезный. Это не тот «экстремизм», который шьют, когда какой-то малолетний идиот делает глупый пост в социальной сети. Это совсем другой калибр. Ты ведь и сам прекрасно это знаешь.

– Знаю, – нехотя кивнул я.

– Ты не должен приближаться к ней и на пушечный выстрел, если дорожишь своей репутацией и если не хочешь, чтобы круг вокруг тебя смыкался все теснее. В жизни иногда надо принимать непростые решения. Человек может быть тебе в какой-то степени близок. Но ты не можешь не замечать того, что он преступник. Если же ты закрываешь на это глаза, то, не обессудь, и не жди, что полиция будет воспринимать тебя как законопослушного гражданина.

– Спасибо за нотацию, – кисло кивнул я.

Филипс устало, но доброжелательно мне улыбнулся.

– Я – не тот человек, которому адресована твоя злость, Димитрис.

– Я и не говорю, что тот. Я очень благодарен тебе, Дерек. Хотя бы за то, что ты сам не применяешь со мной тот подход, который советуешь мне включать в отношении других.

– Я слишком стар для этого. И слишком хорошо тебя знаю, Димитрис. Но я всегда остаюсь здравомыслящим человеком. Не считаю себя мещанином, но многим в этом мире дорожу. Так что, если будешь неосторожен, может наступить момент, когда ты не сможешь больше на меня рассчитывать.

Я понимающе кивнул. Филипс всегда был очень сдержан в обещаниях. И всегда делал больше, чем обещал. Он мог готовить меня к тому, что от меня отвернется, но на самом деле он вряд ли сделает это. Если же он вынужден будет – что ж, я все равно останусь его должником за ту поддержку, которую он уже мне оказал. Я давно усвоил, что не стоит рассчитывать на то, что люди станут губить ради тебя карьеру или идти под суд лишь потому, что они как-то раз или два назвали тебя своим другом. Будь благодарен даже за малую помощь, не жди от людей многого – и никогда не будешь предан или разочарован.

– Спасибо тебе еще раз.

– Бывай, Димитрис. Береги себя.

– Счастливо, Дерек.

§ 78

И снова мой путь лежал в метро. В прежние времена я недоумевал, зачем люди устраиваются на работу за тридевять земель у себя от дома. Но теперь осознал, что служба занятости не платит пособий и не помогает найти работу неженкам, которые отказываются от вакансий из-за того, что туда, видите-ли, не очень удобно добираться. Так что, с тех пор, как я распрощался с машиной, езда на общественном транспорте занимала у меня теперь пару часов ежедневно.

Из метро – в общественный троллейбус, который отправлялся с восточных окраин Сиднея через Пустырь в сторону Кузницы. Троллейбусный маршрут № 44 – не самый популярный, особенно в это время дня, когда трудяги возвращаются с работы, а не едут на нее. Но мне он был хорошо известен. На нем была остановка по требованию под невзрачным названием «Коллекторы», о которой многие даже не подозревали. Остановка была чем-то неуловимо похожа на ту, где я не так давно выходил, чтобы проведать Рину в автомастерской. Здесь выходили немногие. Как правило, это были мужчины невзрачного вида, в лучшем случае похожие на усталых трудяг, в худшем – на пропащих пьянчуг.

Когда я, как обычно, вывалился из троллейбуса, над Пустырем уже темнело. Прохладный ветер доносил издалека лай множества собак. Вопреки усилиям городских служб, Пустырь постоянно бороздили стаи уличных шавок, которые порой вели себя весьма агрессивно. Прогуливаясь здесь поздними вечерами, я порой радовался, что имею при себе трость, и дело было вовсе не в больном колене.

Поправив сумку на плече, я решительно ринулся в узкий темный переулок между двумя бетонными заборами, исписанными граффити. Незнакомый с местностью прохожий поостерегся бы ходить в месте, так и намекающем всем своим видом, что кто-то может выпрыгнуть на тебя из темноты с ножом в руке. Я не слишком опасался этого, так как был, мягко говоря, не самым привлекательным объектом для ограбления или изнасилования. Надеялся только, что какой-нибудь наркоман не проломит мне голову кирпичом, чтобы порыться в карманах, даже не став проверять, не соглашусь ли я отдать все добровольно.

Где-то над ухом раздалось назойливое жужжание дрона, принадлежащего городским службам. Опередив меня, крохотный дрон, похожий на диск для метания, спроецировал под собой светящуюся голограмму мужчины в отутюженном смокинге, одарившего меня блаженной улыбкой.

– Уважаемый гражданин! – проникновенно обратилась ко мне голограмма. – Предупреждаем вас, что вы находитесь в небезопасной зоне. Городские власти настоятельно не рекомендуют вам находиться здесь без крайней необходимости, особенно в темное время суток. Пожалуйста, проследуйте за мной, если хотите попасть к ближайшей остановке общественного транспорта…

– Я отказываюсь от помощи, – пробубнил я, даже не остановившись.

– Уважаемый гражданин, ваша безопасность не может быть гарантирована городскими властями, – продолжил с укором вещать мне вслед робот. – Пожалуйста, соблюдайте осторожность, и воспользуйтесь возможность вызова экстренных служб в случае…

Быть может, эти штуки действительно могли быть полезны для того, чтобы вызволить из беды заблудившихся старушек. Меня же их появление каждый день начало уже изрядно раздражать. Жителям благополучных районов города и в голову не пришло бы здесь ошиваться. Иные добропорядочные горожане из года в год видели Пустырь сквозь окна троллейбусов или электричек, несущих их в Кузницу и обратно, каждый рабочий день, но желания побродить здесь не испытывали совершенно. Те же, кто оказался здесь не случайно, точно не нуждались в помощи безмозглого жестяного ведра с моторчиком.

Преодолев пустынный переулок, в котором под ногами временами хрустели пластиковые бутылки и осколки битого стекла, а на одной из стен было нарисовано пресловутое ®, я вышел к задней части четырехэтажного здания дешевой ночлежки. К зданию ночлежки примыкало еще более невзрачное двухэтажное здание. У двери размещалась невзрачная вывеска, чье красное неоновое свечение предупреждало прохожих, что перед ними бар.

У входа, как всегда, вертелось несколько людей, из числа обитателей ночлежки, чьи пьяные объяснения гулко разносились по переулку. Один из них махнул мне рукой и радостно крикнул:

– Здоров, хозяин!

После такого приветствия впору было ощутить себя рабовладельцем. Жаль только, что «рабы» не впахивали на плантациях, а бухали, причем очень часто в долг, в моем собственном баре, откуда их иногда приходилось выносить под руки, да еще и убирать за ними блевотину. Какое счастье, что этой стороной «бизнеса» занимался не я, а мой компаньон.

– Привет, мужики, – сдержанно махнул я рукой в ответ.

Обшарпанная, но тщательно убранная лестничка вела к двери. За ней звучала приглушенная музыка вперемешку с голосами, каждый день все теми же, или во всяком случае одинаковыми. Когда я зашел, на меня перевел взгляд смуглый чернявый круглолицый мужик с черной щетиной на щеках, хорошо за сорок, протирающий бокалы за барной стойкой. С этого ракурса не было видно, что он инвалид даже в большей степени, чем я. Да и своей добродушной улыбочкой он этого не показывал.

Завидев меня, бармен, по обыкновению, приветливо махнул рукой.

– Как выдался денек, братишка? – осведомился Миро, когда я добрался до стойки, успев по пути пожать по меньшей мере полдюжины рук и обменяться теплым приветствием с молоденькой приятной азиаткой-официанткой, которая встретила меня искренней доброжелательной улыбкой.

Передо мной уже стоял стакан, наполненный ряженкой. Я взял себе в привычку выпивать в день несколько видов молочки. Каждый вечер, когда я приходил, Миро встречал меня то йогуртом, то закваской, то кефиром, то моим любимым топленым молоком. Поначалу это много кого в баре удивляло, ведь самым подходящим напитком после рабочего дня здешние клиенты всей душой считали, как минимум, пиво. Моя приверженность трезвости была для них столь же странной, как и мое имя. Но со временем они привыкли. По-прежнему называли меня то Дмитрием, то Дмитричем, то и вовсе Денни или Дэймоном, но спиртного уже не предлагали.

– По пятибалльной шкале дерьмовости где-то на четверку, – осушив стакан и вытерев затем бороду, оценил я прошедший день. – Похоже, меня собираются попереть по медицинскому заключению. Вопрос недели, максимум двух.

– Вот ублюдки, – посочувствовал Миро. – Будешь судиться?

– Посмотрим.

У меня и так уже руки не доходили до всех судебных дел, которые я открыл. Начинать еще одно, честно говоря, не хотелось. Но я знал, что сделаю это непременно из одного лишь упрямства. Еще ни один работодатель за этот год не избавился от меня без головной боли. И вряд ли «Джарлинго» заслужили чем-то послабление.

– Как Шаи и Элли? – поинтересовался я.

Миро подавил тяжелый вздох.

– Давай не буду утомлять тебя подробностями. Как всегда, есть моменты. Но все будет хорошо.

Я кивнул, не став вдаваться в расспросы. Его дочь, Алисия, была не здорова, и Миро с Шаи тратили почти все свои деньги на ее лечение. Эта тема и так была слишком болезненной для семьи Молдовану, так что я не заострял на ней внимание, если Миро не начинал разговор первым.

– Как идут дела в баре? – перевел я разговор на другое.

– Не могу сказать, что прекрасно.

Окинув взглядом неказистый интерьер заведения, я вспомнил, как увидел его впервые, в мае 94-го.

§ 79

Миро был первым, кому я позвонил, вернувшись в Сидней. Помнится, телефонный разговор тогда получился очень натянутым, а на назначенную встречу подозрительный Миро явился с пистолетом и с твердой решительностью вправить мозги наглому самозванцу и мошеннику. Он был глубоко убежден, что Димитрис Войцеховский погиб в фавелах в мае 89-го, и убедить его в обратном стоило огромных трудов. Когда же он поверил, то на глазах мужика невольно выступили слезы. И я убедился, что в этом мире есть как минимум один человек, которому я действительно не безразличен.

– Братишка! Да это правда ты, что ли?! – вскричал он тогда как громом поражённый.

Я и моргнуть не успел, как оказался в его объятиях.

– Господи, какой же ты худой! Ребрами меня колешь! – ужаснулся он. – Ничего, ничего, это поправимо. Мы с Шаи тебя откормим.

Напрасно я отнекивался. И в тот, и во многие последующие вечера я ужинал у них в комнатушке в Новом Бомбее. Отказывался ночевать там лишь потому, что семья Молдовану теснилась втроем на площади в десять метров квадратных, деля кухню и санузел с еще тремя семьями.

– Ничего страшного. В тесноте, да не в обиде, – не унывал Миро. – Мы с Шаи никогда не были буржуями. Главное, что мы вместе. Все остальное – образуется.

Их жизнь сделала крутой поворот после рождения дочери. Они наотрез отказались от прерывания беременности, что стоило им социального жилья в «зеленой зоне», которое я для них с таким трудом выбил, а также работы, которую имел Миро. Вдобавок, маленькая Алисия родилась с очень слабыми легкими, так что нуждалась в дорогостоящих медицинских процедурах и особом уходе, чтобы иметь шансы дожить до сознательного возраста. Миро признался, что с началом войны охотно подписал бы контракт с ЧВК, чтобы поправить свое положение, но с инвалидностью это было невозможно. Как следствие, он мотался по различным подработкам, не брезгуя ничем, что могло принести хоть пенни, а Шаи пыталась заработать в Интернете, сидя дома, ведь их дочь нуждалась в круглосуточном присмотре.

Бар, который на тот момент назывался просто «Рюмочной», занял свое место в семье Молдовану в конце 91-го. Тогдашней его владелице, вздорной старухе по имени Элеонора Граймс, по странной прихоти приглянулась эта семейка – возможно потому, как полагал Миро, что спятившая Элеонора вбила себе в голову, будто имеет цыганскую кровь. Она предложила Миро место здешнего бармена и администратора, а Шаи – возможность готовить закуски. Речь шла о стабильной работе, которая приносила какой-никакой доход, так что они восприняли этот как настоящий подарок судьбы.

К середине 94-го, когда мы встретились, Миро с Шаи уже очень крепко приросли к этому злачному месту. Но судьба его была под угрозой. 89-летняя Элеонора впала в окончательный маразм и угодила в дом престарелых. Она была вдовой и не имела живых детей, но, как назло, где-то сыскался цепкий двоюродный племянник, который добился через суд права распоряжаться ее имуществом. Под предлогом необходимости оплачивать содержание тетки в доме престарелых он вознамерился продать бар, который по официальным документам числился убыточным. Потенциальный покупатель был намерен построить на его месте склады, и не нуждался в услугах Миро с Шаи. Так что их судьба висела на волоске.

Когда я обмолвился при Миро, что намереваюсь выкачать из «Грей Айленд» деньги, полагающиеся мне по контракту, в рамках программы по открытию бизнеса, он тут же ухватился за это как за последнюю соломинку. С горящими глазами он расписывал мне радужные перспективы того, какое классное дельце мы с ним могли бы состряпать, если бы я выкупил бар у племянника старухи Элеоноры.

– Тебе даже ничего не придется делать, братишка! Только один раз вложиться – и просто подбивать барыши. Поверь мне! Я знаю свое дело, знаю этот бизнес. У нас с Шаи тут все давно налажено. Не верь бумагам! Есть ведь еще и черная бухгалтерия! Старуха очень нехило на всем этом зарабатывает, не сомневайся! И это при том, что я неплохо мучусь на алкоголе и продуктах, а при тебе, ясное дело, этого не будет! Предлагаю абсолютно честную сделку, по-братски: с тебя – капитал, с меня – вся работа, весь геморрой с баром, абсолютно. Мне будет достаточно 25 % от прибыли, остальное – твое по праву!

По правде сказать, предложение Миро не вызвало во мне ни капли энтузиазма. И дело было не только в том, что я слабо верил в финансовый успех предприятия. Один лишь вид полутемной «Рюмочной», в которой пропащие люди пропивали последние гроши, а нередко еще и обдалбывались, вызывал во мне инстинктивное отторжение. Вдобавок, родители еще в детстве учили меня, что работу или бизнес лучше не смешивать с личными или родственными отношениями, чтобы ни потерять и первое, и второе.

Однако я не был в состоянии отказать в столь слезной просьбе едва ли ни единственному человеку в этом мире, который принял меня с распростертыми объятиями. Отбросив в сторону меркантильные соображения, я сделал то, что он просил. Больше того – я рассудил, что предложенная Миро формула по распределению прибыли была несправедлива в первую очередь для него же.

– Я буду собственником здания, а ты – собственником бизнеса. Будешь платить мне только за аренду, а вся прибыль от бара – твоя. Я в дела бара вмешиваться не буду. Одна только просьба – я хотел бы, чтобы все было законно. В смысле, никакой наркоты и тому подобного. Я вижу, что сейчас эта тема здесь процветает. Но мне не нужны проблемы с полицией. И я сам отношусь к этому очень негативно. Сам знаешь.

– Как скажешь, брат, – не подумав ни секунды, согласился Миро.

Позже я понял, что он, не раздумывая, согласился бы на все что угодно.

– И, может, сменишь название? У бара должно быть нормальное название.

– Я так и собирался сделать. Будет что-нибудь позитивненькое, вот увидишь.

– Чудно.

Так и начался наш с ним бизнес. Я выкупил здание, немало поторговавшись с жадным племянником Элеоноры, и отдал первый этаж, который занимал бар, в полное распоряжение Миро, установив умеренную арендную плату, и решил подумать над тем, как распорядиться пустующим вторым. Как раз в тот момент ко мне впервые пришла идея клуба, и я решил, что помещение как раз сгодится.