Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

Моя ладонь легла на трость, которую я там оставил, в тот самый момент, как до ушей донесся быстрый топот ног, приближающихся ко мне сзади. В этот момент я был максимально сконцентрирован, как на занятии по йоге. Потребовался разворот, один хлесткий удар – и трость, под которой притаился тяжелый свинцовый сердечник, с оглушительным треском расшибла руку Донни, сжимающую нож, в районе запястья. Парень громко заорал от боли, выронил нож и, потеряв координацию, врезался головой в барную стойку. В тот же миг я подобрал ножик, задвинул лезвие внутрь и положил его себе в карман.

– А-а-а… дерьмо… – сжимая покалеченную руку, процедил сквозь зубы Донни.

– У тебя только что случился приступ неконтролируемой ярости, Донни, – обратился я к нему спокойно. – Прости, но по другому я не мог остановить тебя, не рискуя ничьей жизнью.

Взревев, парень бросился на меня, но я увернулся и сделал подножку, повалив его на землю. Еще один стол и пара стульев перевернулись при его падении, а перепуганные пьянчужки отскочили прочь.

– Я знаю тебя, Донни, – как ни в чем ни бывало продолжил я. – Ты стоишь намного большего, чем быть цепным псом у этого негодяя. Ты должен завязать с наркотой и вернуться в клуб. Эта дорога всегда открыта. Парни будут тебе рады. И я тоже.

– Сука, – раздался гневное и болезненное причитание со стороны Большого Пита, который, потеряв весь свой боевой настрой, все еще баюкал сломанную о стену руку. – Ты сука, вот ты кто, Димитрис! Не думай, что это так просто закончится! За мной стоят серьезные люди, ты понял?!

– Проваливай отсюда, ублюдок, – протянув по направлению к нему трость, словно шпагу, без тени улыбки приказал я. – Если ты еще раз сунешься сюда, чтобы угрожать мне, моим друзьям или ребятам из клуба, то не отделаешься сломанной рукой. Я не всегда был добреньким. И могу снова перестать, если придется.

Этого оказалось достаточно. Они ретировались молча, словно побитые собаки, время от времени огрызаясь на посетителей, которые забились по своим столиком, с жадным интересом следя за дракой. Я следил за движениями Донни с жалостью, но понимал, что бессилен сейчас что-либо для него сделать.

– Они вернутся, – провожая их взглядом, мрачно предрек Миро.

В этот момент в комнатушке за его спиной раздался звук слива. Уже через пару секунд оттуда показался дюжий азиат с бледным, измученным лицом. При виде разрушений в баре его глаза расширились.

– Я что-то пропустить?! – на ломаном английском спросил он.

Туалетный страдалец выглядел в этот момент так смешно и растерянно, что мы с Миро, вопреки накаленной обстановке, оба не удержались и дружно прыснули. Это несколько разрядило атмосферу.

– Нет, бляха, Рэй, ничего интересного! – сквозь смех произнес Миро.

Ким тут же начал громко причитать на китайском, видимо, во всех красках пересказывая брату детали только что произошедшего, и тот сделался еще более огорошенным. Я, тем временем, взглянул на часы и убедился, что до собрания осталось всего несколько минут. Народ в этом время обычно уже начинал подтягиваться.

– Пора идти, – как ни в чем ни бывало сказал я.

§ 82

У меня часто спрашивали, как и когда ко мне впервые пришла идея клуба. Но я не мог назвать ни точного момента, ни конкретных обстоятельств, при которых это случилось. Идея зрела у меня в голове постепенно. Первое время – незаметно для меня самого. Должно быть, ее зачатки зародились еще во времена лечения в госпитале имени Святого Луки, при посещении «Тихих сосен». Если не считать занятий по йоге и общения, реабилитационный центр стал для меня примером того, как не следует заниматься реабилитацией.

После выписки из госпиталя я смог убедиться, что стокгольмские «Тихие сосны» – это вовсе не частный случай, а иллюстрация единой практики, которая существовала в пределах всего Содружества и, вне всяких сомнений, была одобрена на самом высшем уровне. И ее масштабы ошеломляли. Каждая ЧВК, работавшая на правительство, а таких насчитывалось не менее трех десятков, после войны уволила сотни, а подчас и тысячи человек персонала. Что касается тройки гигантов – «Глобал Секьюрити», «Чи милитари» и «Бразилиа трупс» – то там счет шел на десятки тысяч.

Правительство обязывало каждую из этих компаний выделять часть средств на профсоюз, который, среди прочего, будет ответственен за социальную адаптацию сокращенного персонала. Профсоюзы были объединены в ассоциацию с громоздким названием АППОС (Ассоциация профсоюзов подрядчиков оборонного сектора), которая и координировала все проекты в этой сфере. Под эгидой АППОС были открыты «Тихие сосны» и подобные им реабилитационные центры, работали кабинеты психологов, и функционировала сеть бесплатных клиник «Опора». На первый взгляд все выглядело радужно, особенно если судить по картинке в средствах массовой информации. Но при более близком знакомстве с этими проектами, какое «посчастливилось» иметь и мне, это впечатление рассеивалось.

Щедрые дозы тринозодола и прочей дряни, которые выписывали врачи из «Опоры», не задавая много вопросов, и бессмысленные лекции, которые посещали лишь для того, чтобы формально отметиться и не лишиться льгот от профсоюза, никак не помогали снова сделать людей, искалеченных войной и наркотиками, полноценными членами общества. Проекты АППОС были направлены лишь на то, чтобы утихомирить, скрыть подальше от глаз и крепко держать в узде бывших питомцев ЧВК, которых их собственные бывшие работодатели считали опасными и непригодными для мирной жизни. Целью этих проектов была не интеграция в общество, а изоляция от него. Можно было спорить о том, не было ли так лучше и безопаснее для окружающего мира. Но это точно не было хорошо и справедливо по отношению к людям, которых фактически хоронили еще при жизни.

Миротворцы, которых после войны уволилось со службы даже больше, чем наемников – не менее миллиона трехсот тысяч, тоже сталкивались с проблемами. С ними сталкивались любые ветераны любых войн, какие только велись в последние несколько сот лет. Но их ситуация не была и близко не так плачевна, как наша. Начать стоило с того, что в Объединенных миротворческих силах прием стимуляторов был строго ограничен. В войска поставлялись лишь наиболее безопасные и хорошо протестированные препараты. Они все равно несли организму вред, но несравнимо меньший, чем более жесткие и эффективные аналоги. Лишь в нескольких воинских частях программа биостимуляции была настолько же сильна, как в ЧВК. И ни в одной из них она не доходила до таких крайностей, как это было в «Железном Легионе».

Что не менее важно, в обществе культивировались почтительное и трепетное отношение к ветеранам-миротворцам. Всегда есть те, кому плевать. Но немало находилось и тех, кто прилагал усилия, чтобы фронтовики не забывали, как многое они сделали. Когда каждый день видишь взгляды и слышишь слова, полные благодарности, со стороны женщин, стариков, детей и даже других парней, кто пробыл всю войну на гражданке – это на самом деле помогает.

Наконец, в-третьих, ветеранское движение среди миротворцев было на очень высоком уровне. На просторах всего Содружества наций и вне его развернуло деятельность Общество ветеранов – крупнейшая общественная организация, членами которой числились свыше двух с половиной миллионов человек, когда-либо служивших в Объединенных миротворческих силах. Годовой бюджет общества, наполняемый за счет помощи от правительства и благотворительных взносов от частных доноров, превышал 4,5 миллиарда фунтов. У общества были филиалы в 79 крупнейших городах Содружества и более 700 ячеек в мелких населенных пунктах и при различных организациях. Их активность во всех сферах общественной жизни и присутствие в информационном пространстве были так сильны, что сложно было найти человека, даже из числа махровых обывателей, который бы не слышал об обществе и его деятельности.

Конечно, и тут действительность была менее радужной, чем рекламные ролики. На просторах Всемирной паутины можно было прочитать немало эмоциональных откровений ветеранов-миротворцев, которые были поначалу воодушевлены деятельностью общества, но быстро в ней разочаровались и теперь называли общество раздутой бюрократической машиной, пропитанной духом наигранного патриотизма, которая способна была по-настоящему эффективно выполнять лишь две вещи – осваивать бюджетные средства и демонстрировать видимость своей полезности. И все-таки это было несравненно лучше, чем альтернатива, которая была предоставлена ветеранам ЧВК.

Даже в большей степени, чем миротворцы, мы инстинктивно держались себе подобных. В отличие от последних, мы не купались в любви общества. Люди относились к нам с недоверием и опаской. Так что пропасть между нами и всеми остальными была особенно глубока. Лишь те, кто сам прошел сквозь то же, что и мы, способны были без слов прочувствовать горечь, скопившуюся у нас в душе, и разделить страхи, от которых мы просыпались ночью в холодном поту. Но проекты АППОС не вполне удовлетворяли этот спрос. Мне (и я, к счастью, был в этом не одинок) противно было переступать порог заповедников для планктона и смотреть, как живых людей превращают в овощи.

В июне 94-го я впервые всерьез заинтересовался тем, существуют ли альтернативы. Но после пары часов странствий по Всемирной сети, прочтения нескольких статей и пары форумов я пришел к выводу, что подобные инициативы предпринимались неоднократно, но никогда не доводились до конца. Это показалось мне странным. К счастью, Большой Пит Хендрикс, с которым я был в те времена еще во вполне нормальных отношениях, познакомил меня с Чако Гомезом – парнем с юридическим образованием, а также бывшим офицером ЧВК, который, как выразился Пит, «тоже страдает фигней с этими обществами». Часа разговора с Чако по видеосвязи мне оказалось достаточно, чтобы понять, что происходит.

Гомез был в числе сотни участников учредительного собрания Независимого союза отставников – контрактников (НСОК), которое состоялось в Сиднее еще в ноябре 93-го. Но с того самого пресловутый союз не смог собраться больше ни разу. Виной всему были иски, которыми забросали его юристы АППОС якобы из-за того, что «носок», как ласково прозвали организацию, незаконно выдает себя за профсоюз, которым на самом деле не является. В начале 94-го группа активистов из Киншасы попытались зарегистрировать так называемую Ассоциацию частных военнослужащих (АЧВ), но ей было отказано в государственной регистрации по формальным причинам. Ее учредители до сих пор силились преодолеть бюрократические препоны. Движение «Фенникс», которое основала пара выходцев из «Глобал Секьюрити», и вовсе было запрещено судом по иску каких-то небезразличных граждан. Суд усмотрел в ее деятельности «признаки скрытой политической партии» и «пропаганды идей, которые противоречат общественным устоям». Можно было отыскать и иные примеры.

– Вот каков расклад, – объяснил мне Чако, когда мы с ним наконец встретились за чашкой кофе в одну субботу после нескольких плодотворных дискуссий по видеосвязи. – Невозможно создать никакое движение ветеранов ЧВК в масштабах Содружества. Любые поползновения встречаются с нападками АППОСа. Они хотят сохранить свою монополию, держать нас под контролем. А чего хотят корпорации, тому способствует и государство. Так что вдобавок к террору со стороны их юристов мы получаем молчаливый саботаж со стороны бюрократической машины, все эти глупые отказы в регистрации, проверки, судебные запреты. «Не высовывайтесь, болваны», – красноречиво намекает система.

В голосе Гомеза звучали неприкрытые усталость и разочарование.

– Но ты ведь не опустишь руки? Ты потратил на это много сил и времени.

– Это бесполезно, Димитрис. Бороться с системой юридическими методами – все равно что сражаться с ветряной мельницей. Я – юрист, и знаю, о чем говорю. А выйти на улицу с протесом – верная дорога за решетку. Среднестатистический гражданин не поддержит наемников, которые выступают за какие-то там свои права. Он еще порадуется, когда этих подозрительных типов уберут с площадей и закроют. А что еще мы можем сделать? Третьего пути я не вижу.

– Почему же? – задумчиво протянул я.

Слушая откровения Гомеза, я чувствовал, как какая-то мысль постепенно оформляется в голове.

– Можно не высовываться, раз это так проблематично, – произнес я.

Чако криво усмехнулся, печально махнув рукой.

– Я уже и сам к этом прихожу понемногу.

– Нет, ты не понял. Можно действовать втихую. Не афишировать особо того, что делать.

– Тайные собрания? О, нет, это не сработает, поверь мне. Закон предписывает регистрировать все объединения граждан. Деятельность незарегистрированного объединения может быть запрещена через суд, а его организаторов могут серьезно оштрафовать.

– Подожди. Но ведь мы с тобой сейчас сидим здесь, общаемся о том, о сем. Какое мы нахрен объединение?

– Мы – нет.

– А если бы рядом с нами сидел еще один парень? Или парочка парней? Где вообще грань между группой приятелей, которые встретились пообщаться, и «объединением»?

– Может быть, в таких миниатюрных масштабах она и впрямь размытая, – нехотя согласился Чако. – Но поверь, когда мы с тобой соберем несколько тысяч таких вот, как ты говоришь, «приятелей» по всему Содружеству, то это будет совсем не похоже на дружескую посиделку!

– А может и не нужен такой большой размах? Здорово, конечно, изменить весь мир. Но можно ведь начать и с меньшего масштаба.

– Поверь, даже в масштабах Сиднея…

– Намного меньшего.

Тут уж настал черед Гомеза задуматься.

– Чако, я в свое время работал в полиции. Имею представление о том, как работает система. Я уверен, что власти не обратят внимание на небольшой кружок людей, которые будут собираться вместе. Ну а если даже обратят, то не станут тратить свои ресурсы на юридическую волокиту, которая нужна, чтобы прикрыть такое заведение. Конечно, если проявлять разумную осторожность и ни в коем случае не лезть в политику.

– Даже не знаю, Димитрис. Я думал о чем-то большем.

– Я и не призываю тебя поставить крест на твоих планах. Но ведь можно с чего-то начать.

Некоторое время он раздумывал.

– Знаешь, если у тебя есть видение того, как это сделать – давай попробуем, – наконец изрек он. – Я пока не готов ставить крест на «носке». Там по-прежнему идут суды, люди рассчитывают на меня. Но это не мешает мне параллельно помочь тебе с твоей идеей, если ты и вправду соберешься ее реализовать. Можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо. Я очень ценю это, Чако.

§ 83

Едва ли Гомез верил, что я пойду дальше болтовни. Но он недооценил моей решительности. В тот период я испытывал экзистенциальный кризис. Так что цель, появившаяся на горизонте, пробудила во мне нешуточную жажду действий. Осмыслив истории, услышанные от Чако, я сделал урок из ошибок, совершенных своими предшественниками, и нащупал путь, который, как мне показалось, был более удачен. Я не чувствовал в себе задатков лидера, который способен сдвинуть этот мир с места. Но я мог сделать что-то менее впечатляющее, и все же полезное. Так стоило ли сидеть, сложа руки, и предаваться мечтам?

К своей идее я подошел обстоятельно, понимая, что ничего точно не выгорит без хорошей подготовки. На протяжении пары недель я переписывался и встречался с очень многими людьми, среди которых отыскалась пара таких, кого, как и Чако, заинтересовала моя идея. У этих людей были их знакомые, которых она также могла заинтересовать. Таким вот сарафанным радио это понемногу и распространялось.

До самого последнего момента не было ясно, увенчается ли эта подготовка реальным результатом. Была пара моментов, когда я, на фоне своих проблем со здоровьем, с финансами и с работой, готов был уже сложить руки. Но вот наконец, 1-го июля 2094-го года, мы собрались. Встреча была назначена на втором этаже здания «Доброй Надежды», который мы с Миро, немало потрудившись, за неделю до этого освободили от хлама, который копился там, кажется, несколько десятков лет. В тот же день мы потравили здесь мышей, из-за чего, несмотря на проветривание, в помещении до сих пор оставался небольшой запах химии.

Нас была всего дюжина, и большинство были между собой до этого даже не знакомы. Хорошо помню, как поначалу повисла неловкая тишина. Казалось, что каждый думал про себя, какого хрена он сюда приперся и когда можно будет свалить. В какой-то момент я подумал, не дурацкая ли эта идея – собираться вот такой вот толпой, состоящей в основном из замкнутых, недоверчивых людей с непростыми характерами и судьбами, никто из которых не был душой компании. Такой толпе обычно нужен был профессиональный пастух, который повел бы ее за собой – психотерапевт, проповедник или какой-нибудь шоумен с языком без костей. Но моя идея, которую я обдумывал много ночей перед этим, категорически исключала такой путь. Эти люди должны были сами взять в руки свою судьбу.

– Что ж, – наконец нарушил молчание я. – Это местечко – может быть, и дыра, но летом здесь хотя бы тепло. Вон там в углу стоит пара чайников, с чаем и кофе, и чашки, какие нашлись в загашнике у моего брата в баре. Чувствуйте себя как дома. А я тогда потихоньку начну и расскажу, почему я вас сюда пригласил.

Я говорил минут десять. Не знаю, как это смотрелось со стороны, но в моем сознании это не было речью, призванной произвести на людей впечатление или внушить им какую-то мысль – просто спокойный рассказ, какой мог иметь место между приятелями в кофейне, в котором я от души и без утаек выложил все, что думал. Я не произнес ни одного громкого слова и обещания, вообще даже не повышал голоса, и, как только выпала возможность, с удовольствием отошел с первого плана, позволив другим включиться в обсуждение.

Я ожидал, что многие покинут собрание в самом начале, не поскупившись на презрительные комментарии. Но не ушел никто. То было самое долгое собрание изо всех. Обсуждение затянулось до часа ночи, и в нем участвовали все без исключения.

Концепция того, что мы создали, была изложена в небольшом коммюнике, которое было написано и единодушно согласовано в ту самую ночь. Чако Гомез, который выполнял неформальную роль секретаря, прочел готовый вариант в половину первого, после чего последовали бурные и искренние аплодисменты. Это был единственный момент во всем собрании, не лишенный некоторого пафоса. И в дальнейшем именно такая непринужденная, искренняя и дружеская атмосфера царила в этом помещении всегда.

То самое коммюнике позже было распечатано на листе бумаги, заламинировано, помещено в рамку и прибито к стене в помещении, где мы собирались. С тех пор в нем не было изменено ни слова.

«Открылся клуб для ветеранов ЧВК!

Приглашаем присоединиться всех желающих ветеранов, кто нуждается в общении и поддержке, и сам готов оказать поддержку тем, кто борется с физическими и душевными травмами, а также с последствиями наркотической зависимости, вызванной приемом боевых стимуляторов. Нашим участником может быть любой, кто участвовал в военных действиях в составе паравоенных формирований, не принадлежащих к миротворческим силам.

Мы собираемся дважды в неделю, в 20:00 (время может изменяться, уточняйте заранее), на втором этаже здания бара «Добрая Надежда», который расположен на Пустыре к востоку от города (троллейбусы № 43, № 44 до остановки «Коллекторы»).

Участие в наших встречах является бесплатным.

По всем вопросам обращайтесь к Димитрису Войцеховскому [контакты].

Правила клуба:

1. У нас есть главный принцип. Каждый из нас твердо решил, что стремится к жизни без наркотиков и хочет найти достойное место в этом обществе, избавившись от призраков войны, через которую нам всем пришлось пройти. Если ты разделяешь этот принцип – мы тебе рады.

2. Все мы – разные. Мы уважаем индивидуальность, и с радостью примем того, кто отличается от нас. Каждый из нас волен дискутировать, но лишь вежливо и с уважением к собеседникам. Обещаем, что тебе будет тут комфортно с теми жизненными установками, которые ты имеешь, если ты согласен с нашим главным принципом.

3. Все мы – равны. Никто не имеет здесь привилегий и преимуществ независимо от того, когда он к нам присоединился, где и сколько он служил и в каком был звании, каков его возраст, пол и занимаемое положение. Каждый из нас одинаково важен. Каждый имеет равную возможность высказаться. Голос каждого имеет одинаковый вес во всех вопросах.

4. Мы не только говорим, но и слышим. Другим нужна твоя поддержка так же, как тебе нужна их поддержка. Ты должен быть всегда готов протянуть руку помощи своему товарищу.

5. Мы никого не судим и ни к чему не принуждаем. Каждый из нас приходит сюда за помощью, а не за нотациями. Нужно помочь товарищу, который оступился. Но ты должен уважать его свободу и личное пространство. Мы никогда не применяем ни к кому силу или любых мер принуждения. Каждый из нас волен уйти, когда пожелает.

6. Мы – не коммерческое предприятие и не благотворительный фонд. Мы не берем ни с кого денег за участие в наших встречах и не продаем никаких услуг. Ты можешь сделать добровольный взнос на наши общие нужды и цели, который будет использован прозрачно и по назначению. Ты можешь не делать этого, и отношение к тебе из-за этого не ухудшится.

7. Мы – не секта. Мы уважаем веру и воззрения каждого, но не насаживаем их друг другу. Религия и идеология – не то, ради чего создан клуб.

8. Мы – не политическая партия и не общественное движение. Любой из нас волен в своих политических предпочтениях вне стен клуба. Но он не будет заниматься здесь политической пропагандой, вербовать других в какие-либо партии или движения.

9. Мы – не больница. Многие из нас имеют трудности со здоровьем. И мы рады помочь друг другу советом. Но мы не заменим тебе врача, если ты действительно нуждаешься в лечении.

10. Мы – не спортивный клуб. Каждый сам определяет свое отношение к спорту и физкультуре. Ты не обязан участвовать в каких-либо спортивных соревнованиях или занятиях, если не хочешь.

11. Мы – не общество трезвости. Каждый из нас сам определяет свое отношение к алкоголю вне стен клуба. И мы не станем вмешиваться в твое, если ты не совершаешь на наших глазах очевидное самоубийство».

Удивительно, но в тот знаменательный вечер мы не стали придумывать нашему сборищу названия. Все слишком устали и лишь обрадовались, когда Чако предположил, что за этот вопрос будет правильнее проголосовать позже, после того, как состав клуба более или менее устаканится. Впоследствии, однако, этот вопрос несколько раз откладывали на потом, хотя сама деятельность бурно развивалась. Во всех наших разговорах мы называли наш кружок просто «клубом». И это слово удивительным образом прижилось – до такой степени, что в конце концов мы решили не придумывать никакого другого названия вообще.

В самого начала участие в создании клуба не казалось мне знаменательным событием в моей жизни. Я отнесся к этой затее добросовестно, но легко, решив, что не стану расстраиваться, даже если ничего и не выгорит. Однако сложно описать, как я был воодушевлен, когда увидел, что же в итоге получилось. Я вдруг осознал, что впервые в жизни я дал начало чему-то действительно хорошему – тому, что призвано помогать людям и уменьшать их страдания, а не наоборот.

Я все еще хорошо помнил сновидения, которые посещали меня во время комы. Доктор Перельман говорил, что я пережил тогда несколько клинических смертей, и даже пробыл однажды пять минут «на той стороне». Я не мог назвать себя верующим человеком. И не был вполне уверен насчет жизни после смерти. Но тогдашние свои переживания забыть не мог. И все чаще меня посещала мысль, что те кошмары не были простыми кошмарами. Конечно, их можно было объяснить природными процессами, которые происходили в травмированном мозге. Но даже если это и так, даже если в них не было какого-либо сверхъестественного смысла – они все равно были квинтэссенцией всей моей жизни, самой сутью моего существа, снимком моей души, который мозг сделал на прощание, перед тем как его неожиданно выдернули из состояния забытья. Мысль, возможно, и не была настолько материальной, как полагали фанатичные спиритуалисты. Но даже убежденные материалисты не отрицали влияния, которое оказывают мыслительные процессы на физическое состояние человеческого организма.

Я не всегда признавался себе в этом, но я чувствовал, что никогда не вернулся бы в этот мир, если бы не откровения, которые я пережил во время того долгого сна, и не договор, который я заключил тогда со своей собственной совестью. Не важно, по велению ли высших сил или по своей собственной воле, но я вернулся в этот мир для того, чтобы измениться и искупить то зло, которое успел причинить. И эта мысль все время довлела надо мной, заставляя критически оценивать свои мысли и поступки.

Создание клуба было маленьким шагом на этом пути. Сделав его, я ощутил крохотный теплый огонек где-то внутри себя, и впервые почувствовал, как давление чудовищного груза вины немного ослабло. Лишь делая добро я мог простить себя. Лишь простив себя, я мог унять боль, обрести покой и научиться вновь смотреть себе в глаза без отвращения. И ничего не было для меня важнее этого.

§ 84

Почти год спустя место собраний клуба мало изменилось с момента, когда здесь прошла учредительная встреча. Наше помещение на втором этаже чуть превышало площадью триста квадратных футов. Сюда можно было подняться из бара по лестнице, спрятанной от посетителей за барной стойкой, или по пожарной лестнице с заднего двора, со стороны пункта приема вторсырья – если у тебя есть ключ от калитки и ты не испугаешься злобного на вид пса по прозвищу Боб, которого прикормили Рэй и Ким. Как правило, ребята пользовались именно задним ходом, чтобы никто в баре на них не глазел.

Язык не повернулся бы назвать это «залом для собраний». Да мы и не стремились воспринимать его так. Скорее это было нечто вроде большой гостиной. Интерьер был скромен. Побелка стен не первой свежести, линолеум грязноват, окно – треснуто во время какого-то из устроенных в былые времена дебошей. В углу были беспорядочно составлены несхожие меж собой стулья, кресла и пуфики – все, на чем можно было сидеть. Часть удалось собрать в баре, остальное притащили ребята. Сидений в клубе было больше, чем постояльцев. Мы всегда надеялись на пополнение.

Когда мы с Рэем поднялись, пятеро были на месте. Я поздоровался с каждым за руку, обменявшись веселой приветственной репликой, адресованной ему лично, и обратив внимание на состояние каждого.

Гэри Горджес выглядел грустным. Вообще-то 29-летний Гэри, отставной сержант 98-го легкого пехотного батальона «Глобал Секьюрити», воевавший в Африке и Европе, держался молодцом. Он был ответственным и рассудительным малым, вдобавок окончил бухгалтерские курсы, так что мы доверяли ему заниматься финансами клуба, справедливо полагая, что в этом он разбирается получше любого из нас. Но на этой недели был его черед посещать наших ребят «на зоне». А это занятие не из воодушевляющих. Помню, я сам едва не впал в депрессию после того, как побывал там в последний раз несколько недель назад.

– Ребята держатся, Гэри? – хлопнув его по плечу, спросил я.

– Кто как, Димитрис, – грустно отвел глаза он. – Есть несколько проблем, которые надо обсудить.

– Обсудим, конечно. Не унывай.

35-летний Стефан Дукович, некогда снайпер из легендарной специальной группы «С-1», созданной под эгидой «Чи милитари», проведший всю войну в Европе, был еще угрюмее. Его проблемы в интимной жизни были всем известны (секретов у нас почти нет – для того и собирались), и многим знакомы по личному опыту. Как бы мы не старились поддержать его, бедняга был на грани разрыва с женой, который грозил доконать его окончательно.

– Стефан, ты как, дружище?

– Дерьмо, – только и ответил он. – Все то же дерьмо, Димитрис.

Джеронимо Боулз деланно улыбался и нервно чесал грязную бороду. Было сразу заметно, что он «под мухой», и наверняка пробыл под ней всю неделю. 36-летний Боулз был водителем бронетранспортера в 40-ой транспортной роте «Глобал Секьюрити», пока в 92-ом его машина не подорвалась на мине во время малозначительной военной кампании на Ближнем Востоке. Та мина стоила ему всей правой ноги.

– Плохи дела, дружище, – укоризненно произнес я. – Выглядишь паршиво.

– Виноват, Димитрис, виноват, – бессильно развел руками ветеран. – Знаю, это не оправдание, но проклятая нога так болит, будто она у меня есть. Нет никаких сил терпеть! Без ста грамм только и остается, что выть, как дворовой пес. Но что касается всего остального – я в крепкой завязке.

– Что ж, молодец, если так.

Пока я обошел всех кругом, дверь с пожарной лестницы отворилась, и в помещение вошли еще трое ребят, принявшись здороваться с присутствующими. Последним зашел Питер. Мой бывший подчиненный, некогда носивший псевдоним Орфен, улыбнулся, подмигнув мне единственным глазом – место второго занимал аккуратный протез, издали почти не отличимый от глаза. Я, как всегда, обрадовался, что хоть кто-то из нас выглядит прилично.

22-летний Коллинз, самый младший в нашей группе, по сравнению с предыдущей неделей заметно посвежел и подрумянился. Перемены были заметны уже несколько недель подряд, и я уже не в первый раз подумал, что у Питера, возможно, кто-то появился. Если это действительно так – я от души надеялся, что эти отношения окажутся крепкими. Любовь была способна творить с людьми чудеса. Но предательство или разочарование в любимом человеке могли подкосить даже сильнее, чем раны.

Всего, включая Рэя, нас собралось десятеро – столько же, сколько и в прошлый раз, и на одного меньше, чем в предыдущие пару встреч. Джека, конечно, не было. И больше не будет. Это нам всем было более чем хорошо понятно.

– Ну что, вроде все в сборе. Гостей и новичков у нас сегодня нет, только свои, старая гвардия. Так что предлагаю начинать без долгих предисловий! – с улыбкой произнес я, когда мужчины закончили с приветствиями и расселись. – Вижу по вам, что неделька выдалась той еще.

– Не то слово, кэп!

– Что ж, с тех пор, как Рина тут не показывается, у нас тут чисто мужская компания. А считается, что мужикам негоже жаловаться на жизнь. Но я, так и быть, нарушу эту традицию первым.

Мужики одобрительно засмеялись.

– Сегодня меня целый день мучили боли – такие, что я едва мог с собой совладать. В конце концов меня выдернули прямо со смены и направили на принудительное обследование в офтальмологию. Наша «добрая докторша» прозрачно намекнула, что собирается уволить меня по медицинским показаниям. И можно не сомневаться, что она это сделает.

Народ, как всегда, возмущенно загалдел. Но не дав им перейти к обсуждению работодателей (а это тема наболела у всех), я рассказал о своей неожиданной встрече с Дженет, а затем поведал вкратце и об истории наших с ней отношений, о которых раньше упоминал лишь вскользь. С самого начала догадывался, что история произведет фурор. И не ошибся – мужики заулыбались и засвистели, будто их любимая команда забила гол.