Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

– Эй, кэп, да это же клево! – засмеялся чернокожий здоровяк с широким добрым лицом. – Было бы, по-моему, просто здорово, если бы ты снова сошелся со своей малышкой.

37-летнего здоровяка звали Илай Хендрикс. И хотя своими внешними повадками он больше напоминал большую мягкую игрушку, на самом деле он был одним из самых сильных и опытных бойцов среди присутствующих, экс-сержантом в легендарном корпусе «Крестоносцы». Илай прошел почти через всю войну, перед тем как получить серьёзные ранения в конце 92-го, как раз перед передислокацией корпуса в Гималаи. Шрам на щеке Илая напоминал о пуле снайпера, которая пробила его голову насквозь, лишь чудом не задев мозг. Впрочем, физической боли Илай, в отличие от всех нас, не чувствовал. Как и у многих ветеранов «Крестоносцев», у него так и не получилось восстановить нормальную чувствительность тела – операция, делавшая бойцов невосприимчивыми к боли, почти в трети случаев оказывалась необратимой. И это был далеко не предел проблем – каждый десятый в итоге оказывался и вовсе парализованным.

О Хендриксе-старшем можно было сказать многое. Но самых интересных фактов его биографии было два. Во-первых, он был действующим баптистским священником, который служил в протестантской церквушке в фавелах Малой Африки и там же читал богословие в начальной школе. Во-вторых, он был старшим братом Большого Пита Хендрикса, которому я совсем недавно надрал задницу. И об этом нам с ним, думаю, еще предстоит поговорить.

– Она вовсе не «моя малышка», Илай, – отмахнулся я. – Дженет – замужняя женщина, счастливая в браке. И если даже я смутно помышлял о чем-то таком, пока находился с ней в одной комнате, то теперь я в этом раскаиваюсь.

– Да ладно, не будь таким ханжой! – вступился за супружескую измену повеса Джеронимо. – Если ваши чувства через столько лет не остыли – значит, это судьба. Как вышла замуж – так и разведется!

– Не думаю, что это хорошая идея, – решительно покачал головой я. – Всему свое время. И, в конце концов, не в твоих интересах, чтобы я составил тебе конкуренцию на поприще охоты на замужних дам. А то ты, чего доброго, останешься без дичи.

– Эх, да их на нас всех хватит, кэп! Лишь бы Боженька дал сил, чтобы со всеми управиться.

– Не богохульствуй, Джеронимо, – доброжелательно укорил его Илай.

– Ага. А то за эти слова Бог тебя поразит простатитом, и геморроем в заднице в придачу! – от души рассмеялся Питер, который пребывал сегодня в необыкновенно приподнятом настроении.

– Простатит – не есть смешная тема, – зардевшись, пробубнил Рэй.

– Вот именно, – еще мрачнее подтвердил Стефан.

– Слушайте, может, вернемся к капитану? – предложил Гэри. – Мне интересно дослушать.

– Довольно уже на сегодня моих любовных историй. Я предлагаю перейти к рассказу Гэри. Тема важная.

Мужики согласно закивали. Вздохнув, Гэри начал свой рассказ. И здесь уж оказалось не до смеха. Из четверых наших парней, которые находились в местах лишения свободы, поговорить удалось лишь с двумя. И впечатление о беседах было не самым лучшим.

– На зоне полно этого дерьма, – не стал скрывать своей горечи Гэри. – Слишком много, чтобы держать себя в руках. Едва я завидел Перкинса через стекло – понял, что он сорвался. Совсем плох. Я пытался что-то втолковать ему, но бесполезно – он меня едва узнал, и плевать хотел на все.

– Говорил с кем-то из начальства?

– В 32-ой колонии ни до кого не достучаться. Сам знаешь, Димитрис. Нашими письмами они подтираются, не вынимая из конвертов, – печально объяснил Гэри. – Какой-то тупица, к которому меня направили, сделал пару записей и промямлил какую-то чушь о том, что мое заявление рассмотрят.

– Фамилию записал?

– Конечно, записал. Да какая разница? Эти гориллы все равно все на одно лицо.

Пенитенциарная система действительно составляла для нас большую проблему. Были зоны, где заключенные старались держаться, и даже создавали клубы, наподобие нашего, чтобы помогать друг другу. Были образцовые тюрьмы, где тюремное начальство строго поддерживало порядок – там было очень сложно раздобыть что-то нелегальное даже за большие деньги. Но 32-ая была одной из проблемных. В этой тюрьме наркоты было столько, сколько не ходило ни в одном районе города. Достать там «чернуху» было проще и дешевле, чем пачку обыкновенных сигарет. Если кто-то из наших туда попадал – шансов продержаться до окончания срока у него практически не было.

28-летний Вилли Перкинс, ветеран отряда карателей «черных беретов» компании «Бразилиа Трупс», проведший трудные полтора года войны в Центральной Америке, где евразы пытались закрепиться, подкармливая местные социалистические движения, был с нами еще с августа 94-го. Перкинс был отличным малым, и держался молодцом. Только вот любил выпить, как Джеронимо. Однажды вечером он не слишком вежливо поговорил с офицером полиции, и словесная перепалка закончилась тем, что полицейский очутился в реанимации. На суде Перкинс до последнего клялся, что его спровоцировали, и нанятый нами адвокат отработал свой гонорар сполна – но Перкинс все равно получил пять лет.

От Гэри слово перешло к его соседу, а затем далее и далее, пока не дошло до Чако Гомеза. Один из основателей клуба, грузный 33-летний латиноамериканец, еще один ветеран «Бразилиа Трупс», который был лейтенантом в одном из подразделений, воевавших в Америке, единственный из нас имел юридическое образование. По общему согласию он занимался правовыми вопросами, связанными с работой клуба, и с неприятностями, в которые попадали его члены. В этот раз Чако был краток.

– Мужики! Адвокат, как всегда, работает в поте лица. К нему никаких претензий. Но он вряд ли пойдет на суд в следующую среду, если мы не оплатим задолженность за ведение предыдущего дела. Адвокаты бесплатно не работают.

– Как Джек? – спросил я.

– Увидиться с ним нереально. Адвокат говорит, что совсем плох. Отказывается идти на контакт, бормочет что-то себе под нос, – Чако потупился. – Вы все знаете, как это бывает. Нет никаких сомнений, что он действительно сделал то, в чем его обвиняют.

36-летний Джек Сорен, прежде один из образцовых членов клуба, сдал после того, как от него ушла жена с ребенком. Мы поддерживали его как могли, но все-таки не уберегли. Когда в прошлый вторник мне позвонил Чако и рассказал, что Джек находится в следственном изоляторе по обвинению в убийстве, я едва не расплакался от отчаяния.

Обстоятельства дела являли собой печальные строки эпитафии по жизни бывшего капитана 112-ого батальона морской пехоты (единственного из нас, кто не служил в ЧВК), человека, который участвовал в освобождении Киншасы, воевал в Гималаях, заслужил кучу боевых орденов и медалей. По общему правилу мы не принимали в клуб миротворцев, полагая, что их положение не так тяжело, как наше. Но Джека привел в конце 94-го один из старых членов клуба, рассказав, что его мучают те же проблемы, что и нас. И мы не могли не принять его. Сорен очень хорошо влился в наш коллектив, мы успели привязаться к нему.

И вот теперь это закончилось. В каком-то дешевом отеле он до смерти забил своим металлическим костылем шлюху в приступе безумия, характерного для дешевого суррогата, изготавливаемого на улицах, по рецепту, схожему с боевыми стимуляторами. После совершённого Джек спокойно скурил несколько сигарет, улёгся рядом и уснул мёртвым сном. Там его и застала полиция, вызванная администратором отеля.

– Его жена знает?

– Она не захотела со мной разговаривать, – печально вздохнул Чако. – Вы ведь знаете, как она относилась к Джеку в последние месяцы.

– Эта сучка виновата в том, что случилось! – вскричал Джеронимо гневно. – Лучше бы он ее костылем забил, а не какую-то уличную шмару!

– Не говори так, – возразил Илай осуждающе. – Она – мать его сына. И все мы знаем, что Джек любил ее больше всего на свете. То, что случилось – случилось не из-за нее.

– Чушь! – разозлился Джеронимо, вскакивая с места. – Она проклятая шлюха!

Минуты три мужики горячо собачились, затем успокоились и еще минут пять мирились. Делая вид, что прислушиваюсь к их перепалке, я старался побороть нахлынувшую на меня безысходную тоску.

Сколько людей побывало здесь с того момента, как клуб первый раз собрался? Я знал точное число. Тридцать два человека, если не считать случайных гостей, захаживающих на один-два раза. И где они сейчас? Трое мертвы. Четверо находятся в местах лишения свободы. Еще один вскоре очутится там же, и мы не сможем этому помешать. Пять человек проходят добровольное или принудительное лечение в наркологических центрах. Четверо вынуждены были переехать в другие города, но продолжают поддерживать связь. Девять ребят сейчас здесь со мной. Где находятся остальные шестеро – не имею ни малейшего понятия.

Порой я спрашивал себя: «Действительно ли есть хоть какой-то смысл в том, что мы делаем? Действительно ли хоть кто-то получил реальное облегчение от того, что мы здесь собираемся?» В этих молчаливых откровениях я непременно убеждал себя, что клуб важен. Но не лгал ли я себе – лишь для того, чтобы поддерживать в душе питающий мою силу воли огонек надежды? Как мы не старались подставлять один-другому плечо, сколько не скидывались последними грошами для того, чтобы помочь собратьям – все больше из нас доходили до критической точки. Может, настанет и мой черед?

– Что до меня, – по традиции взяв слово последним, произнес Илай. – То я, по обыкновению, прочту вам несколько строк из Библии, которые заставили меня по-иному взглянуть на мир…

Как всегда, мы выслушали строки, которые на этот раз выбрал Илай, с почтительным вниманием. Стефан время от времени крестился и шепотом повторял за Илаем. Остальные молчали. Большинство из нас не были глубоко верующими, как и почти все современные люди, а кое-кто был и открытым атеистом, высмеивающим суеверия. Но глубоко в душе почти каждый хранил нечто наподобие веры, или, во всяком случае, втайне мечтал ее обрести.

Я не разделял баптистских воззрений Илая, но никогда и не оппонировал ему. Хотя у меня в сознании, после матери Марии и пастора Ричардса, надежно поселилось настороженное и презрительное отношение к церковникам, и я привык воспринимать религию как атавизм, после войны мое противление ей ощутимо ослабло. Иисус Христос, пророк Мохаммед, Сиддхартха Гаутама – все они были одинаково хороши, и достойны того, чтобы занимать место в человеческих мечтаниях. Во всяком случае, они были куда достойнее, нежели те, кто ныне вершил человеческими судьбами – даже если они и не были наделены никакой божественной природой, либо вовсе не существовали.

Если вера способна помочь кому-то из нас обрести то, что он ищет, – я не склонен был отговаривать этого человека от такого пути. В какой-то момент я и сам начал задумываться об этом, позволив сознанию отрешиться от тех клише, которые вырабатывались в нем годами, и отпустив его в свободное плавание. Я дважды бывал в церкви, где читал проповеди Илай, и имел с ним несколько долгих бесед. Я также общался с Клаудией о буддизме. Читал несколько книг, которые мне посоветовали другие или которые я сам для себя выбрал. Бывали моменты, когда я почти чувствовал нечто такое, что мне очень хотелось почувствовать. Но я так и не пришел к этому до конца. Честно заглядывая себе в душу, спрашивая себя, не обманываю ли я себя, не стремлюсь ли к желаемому ответу на свои вопросы вместо честного, к созданию искусственного смысла – я не был уверен в ответе. Поэтому я так и оставался в состоянии пассивного поиска.

В завершение встречи я собирался сказать несколько слов о журналистке, шастающей в баре. Но, захваченный вихрем неприятных новостей, позабыл об этом. Прощаясь по очереди с мужиками, с которыми нам предстояло вновь встретиться через три дня, я думал о Джеке Сорене и других, кого не было с нами сегодня по разным причинам – до тех пор, пока не услышал обращенный ко мне добродушный голос Илая:

– Приятно видеть, когда после чтения Евангелие на лице человека видна такая глубокая задумчивость.

Я в ответ улыбнулся. Выйдя из раздумий, заметил, что мы с ним остались в помещении вдвоем. Так часто случалось, когда Хендрикс-старший хотел поговорить со мной. И я всегда с удовольствием принимал эти беседы.

– Ты всегда был хорошим оратором, Илай, – признал я, жестом предлагаю ему присесть в кресле напротив моего – эти два глубоких кресла с дранной красной обивкой, стоящие ближе всего к окну, мы обычно занимали, когда беседовали.

– Вовсе нет, – присев, возразил он. – Я косноязычен и не слишком умен. Я лишь цитирую слова из книги. Слова настолько верные, что их не стоит ни дополнять, ни толковать – только понять и принять своим сердцем. Я всего лишь рупор. Никогда не был лидером, таким, как ты, Димитрис. Умение вести за собой людей, вдохновляя собственным примером всегда, восхищает меня в тебе.

– Я вовсе не лидер. Ты ведь знаешь, у нас все равны. И я никогда не ставил себя выше кого-то.

– А разве лидерство обязательно должно заключаться в тирании? – улыбнулся Илай. – Лидер – тот, за кем идут, к кому прислушиваются, кто вдохновляет. Лидерство не зависит от должностей и титулов. Оно не зависит даже от желания быть лидером.

Я промолчал, неопределенно кивнув. Не любил, когда меня называли «лидером». Слишком хорошо я чувствовал смятение и неопределенность в собственной душе, чтобы меня не беспокоила мысль, что кто-то может полагаться на мое мнение и верить, что я знаю, что делать. Я не мог не замечать, что у ребят я пользовался определенным авторитетом, а некоторые даже считали меня для себя примером. Но на самом деле я черпал в них силы и вдохновение не в меньшей степени, чем они во мне.

Меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы наш клуб превратился в нечто вроде авторитарной секты. С самого начала я попытался построить наше общество так, чтобы поощрять всех высказывать свое мнение и проявлять инициативу, чтобы в равной степени выслушивать каждого, в том числе и тех, кто не особо лез в первые ряды. И хоть я подчас видел, что люди, привыкшие к субординации и четким ориентирам, хотят видеть перед собой лидера, что часто проявлялось в их обращении «кэп», я старался не давать им желанного. Лишь собственная голова могла позволить им прийти к нормальной жизни. И им предстояло это понять.

– Знаешь, давай-ка мы вернемся к этому в другой раз, – словно почувствовав мои размышления, заговорил, тем временем, Илай. – Вижу, что у тебя другое сейчас на уме.

– Правда?

– Рэй рассказал мне о том, что произошло.

Я тяжело вздохнул и несколько растерянно покачал головой.

– Илай, я сам хотел поговорить с тобой об этом. Но, честно сказать, не нашел подходящих слов. Мне крайне неудобно, что так случилось. Я понимаю, что речь идет о твоем родном брате. И я…

– Димитрис, – с ласковой улыбкой перебил меня пастор. – Прошу, позволь мне сказать несколько слов, перед тем как ты начнешь оправдываться. Я абсолютно одобряю то, что ты сделал. Правда.

Устремленный на меня твердый и бесхитростный взгляд гарантировал, что Илай не лукавит.

– По ряду своих причин я категорически отверг для себя насилие в любой форме и по любому поводу. Это радикальное решение, которого, хоть и считаю его для себя правильным, я не требую от всех.

– Ты ведь знаешь, я тоже не сторонник насилия. В моей жизни его было более чем достаточно.

– Я прекрасно знаю тебя, Димитрис. Лучше, чем ты сам думаешь. И прекрасно знаю своего младшего брата. Взбучка, которую ты ему устроил – дело абсолютно благое и справедливое. И я бы охотно преподал ему этот урок сам, если бы мог это себе позволить.

– Я не начинал этой драки, Илай. Поверь мне.

– Я нисколечко в этом не сомневаюсь.

– Ты, вероятно, считаешь, что было бы правильнее пустить его в клуб и позволить ему говорить. Но…

– Еще чего?! Чтобы он начал совращать ребят своей ложью и обещаниями?! Ну уж нет! Противостояние соблазнам закаляют дух и веру. Но чрезмерные соблазны могут погубить душу. А многих из наших парней, мы оба это понимаем, не так крепки духом, как хотелось бы. Еще раз говорю: ты поступил абсолютно правильно.

Какое-то время мы задумчиво молчали.

– Пит всегда был таким, – начал говорить Илай, и в его тоне появилась светлая грусть. – С детства я был угрюмым и молчаливым, а он – весельчаком и болтуном. Сорвиголова, хулиган, невероятный эгоист. Но очень обаятельный. Знаешь, он младше меня на четыре года, но девчонка появилась у него раньше, чем у меня. Котелок у него варил пошустрее, чем мой, он всегда умел крутиться, всегда мог раздобыть какие-то карманные деньги, хотя мы жили в страшной нищете. И так было во всем. Хоть я и был старше, я легко поддавался его влиянию. Переспорить меня, заболтав – это было для него раз плюнуть. Я сам не замечал, как шел у него на поводу. Я и в ЧВК пошел вслед за ним. Для меня стало большим сюрпризом, когда меня отобрали в «Крестоносцы», а ему – отказали. Помню, Пит злился не на шутку. Не столько из-за того, что мы расстались, столько из-за того, что он привык всегда быть впереди меня. А я вовсе не радовался, что удалось обскакать его. Наоборот, очень расстроился. Теперь я понимаю, как ему повезло, что он не попал туда. Те трудности, с которыми столкнулся я, ему, боюсь, было бы пережить намного, намного сложнее. Для него очень важны телесные ощущения. Он постоянно гонится за ними. Живет ими. Их утрата могла бы, конечно, способствовать его перерождению, помочь ему переосмыслить свои ценности. Но могла и совсем сломать. Так что я благодарю Бога за то, что он избавил брата от такого испытания.

Илай улыбнулся, вспомнив что-то из давних времен.

– Знаешь, мы любили друг друга. По-своему. И до сих пор любим. Но моя любовь к брату не ослепляет меня и не мешает трезво смотреть на его пороки. И на тот вред, который он может причинить другим людям. Мой брат – не пропащий человек. Но раскаяние придет к нему лишь тогда, когда наступит время. Боюсь, пока еще оно не наступило. Так что держи его подальше от наших парней, кэп. Если для этого придется вломить ему еще раз – не стесняйся.

– Надеюсь, до этого не дойдет.

– На все воля Божья.

Закончив с этим, Илай кивнул и наконец поднялся. Я проводил его до лестницы, снизу которой доносился шум бара. По обыкновению, мы с ним на прощание обнялись.

– Я всегда жду тебя в церкви, Димитрис, – заглянув мне в глаза, проронил он.

– Прости, дел сейчас по горло.

– Я и не настаиваю. Приходи, когда сердце позовет. Ты почувствуешь это сам.

– Так и сделаю. Бывай, Илай.

– Благослови тебя Бог, Димитрис.

Илай своей грузной медвежьей походкой отправился по лестнице вниз, а я остался стоять на месте, устало положив ладонь себе на лоб. В присутствии других членов клуба я старался физически не показывать своих страданий, хотя и говорил о них открыто. Вид товарища, сильно мучающегося от боли, действует деморализующе, поэтому при ребятах, у которых и своих проблем хватает, я старался держаться бодрячком. Но, если честно, то проклятый глаз где-то со второй половины собрания так и не давал мне покоя.

§ 85

– С вами все в порядке, кэп?

Услышав звук знакомого голоса, я внутренне вздрогнул от неожиданности. На часах было уже 21:40. Я был уверен, что мы с Илаем, как это часто бывало, засиделись последними. Повернувшись, я увидел, как из-за колонны вышел притаившийся там Питер Коллинз. Он явно ждал, пока Илай уйдет и я останусь в одиночестве. Это было немного необычно. Но я не придал этой странности большого значения.

– Эй, ты напугал меня, дружище, – улыбнувшись, с шутливым укором произнес я.

– Простите. Не думал, что это вообще возможно.

Я с симпатией посмотрел на Питера и в очередной раз подумал, каким все-таки он был молодцом. А ведь еще совсем недавно я всерьез за него беспокоился. Я смог отыскать его в октябре 94-го посредством Терри Майклсона, раньше известного мне как «Руд», бойца из моей роты. Майклсон, с которым я регулярно переписывался, сообщил, что один его знакомый, недавно вышедший из закрытого наркологического центра в окрестностях Киншасы, лечился там вместе с кем-то, кто по описанию «очень похож на Орфена». Мне стоило немалых усилий навести справки, ведь наркологические центры не распространяли сведений о своих пациентах никому, кроме родственников. Но в конце концов информация подтвердилась.

Я смог забрать Питера на поруки из диспансера, где он провел в общей сложности пять месяцев, в первых числах декабря. Парень выплыл из ворот центра как привидение, не испытывая никаких эмоций по поводу нашей встречи и вообще всего, что он видел вокруг. Препараты, которыми его напичкали врачи, все еще действовали, и я сомневался, сможет ли он вообще когда-ниюудь оправиться от этого «лечения». Он весил сто двадцать пять фунтов при росте шесть футов, и напоминал обтянутый кожей скелет, с выпяченными зеницами, косматыми засаленными патлами и вздутыми венами на лице. Смотреть на него без боли было невозможно.

Я сразу же перевез беднягу в Сидней, поселил временно в нашей общажке на втором этаже «Доброй Надежды» и привел на встречу клуба. С того дня мы все дружно взялись за то, чтобы вернуть несчастного к нормальной жизни. И, кажется, здорово с тех пор преуспели. Сейчас Питер смотрелся как вполне здоровый 22-летний молодой человек, хотя и все еще худощавый. На нем были чистые джинсы, свежевыстиранная рубашка, светлые волосы чистые и аккуратно зачесаны. Но самая разительная перемена была видна во взгляде – чистом и осмысленном.

– Со мной все в порядке. Так, может, глаз слегка дергает, но я давно привык, – отмахнулся я. – А ты отлично смотришься. Честное слово, на тебя просто любо-дорого взглянуть.

– Спасибо. Если бы не ваш пример, сэр, я бы сейчас валялся где-нибудь в сточной канаве, или сидел бы, как Джек, в каталажке, недоумевая, почему меня судят за то, что мне приснилось в наркотическом бреду, – ответил парень с искренней признательностью. – Честное слово, хоть я и не верю во всю эту религиозную ерунду, иногда мне так и хочется пойти вместе с Илаем в церковь и вознести молитву Всевышнему в благодарность за то, что он свел мой путь с вашим.

– Я же просил не называть меня «сэром», Питер, – устало улыбнулся я, и потрепал парня по плечу. – И не говори ерунды. Все мы поддерживаем друг друга. В этом и есть суть клуба.

– Вы создали его. Вы – это и есть клуб, сэр… в смысле, Димитрис, – возразил парень. – Но извини. Я знаю, что тебя смущает благодарность. Если честно, то я задержался, чтобы потолковать с тобой кое о чем с глазу на глаз… как… с другом.

– Я уже это понял. Конечно, я всегда рад помочь. Что стряслось, Пит? Поссорился со своей пассией?

– Нет-нет, ничего такого, – смущенно улыбнулся парень. – А как ты вообще догадался, что…?

– А что еще может заставить глаза двадцатилетнего парня так ярко сиять? – хитро улыбнулся я. – Или ты думаешь, что я никогда не был молодым и не влюблялся?

– Ты и сейчас еще не стар. А мне, между прочим – двадцать два. И глаз у меня всего один.

– Я очень рад, что у тебя кто-то появился, Питер. Правда. Уверен, что это необыкновенная девушка.

– Да, это так. Я тоже очень этому рад. Спасибо, Димитрис.

– Ты мог бы рассказать об этом и при всех. Ребята искренне порадовались бы за тебя, а многих воодушевил бы твой пример. Ты же знаешь, не у всех нас в этом плане все в порядке.

– Я обязательно расскажу как-нибудь. Если честно, я хотел поговорить с тобой… не совсем об этом.

Я вопросительно поднял брови.

– Хм. О чем же?

– Я не захотел говорить на собрании, потому мы не должны обсуждать там… ну… ничего такого. Ведь наше собрание… как бы… это… не политическое, верно? Правило № 8.

– Верно, – слегка насторожившись, согласился я.

Под ложечкой засосало в ознаменование нехорошего предчувствия.

– Но ведь когда мы остаемся вдвоем – нам ведь не запрещается говорить о чем угодно, так ведь? – продолжил допытываться Питер. – Это ведь просто наша частная беседа, ничего общего с клубом.

– Ну, вроде того, – осторожно согласился я. – Хотя есть вещи, с которыми, э-э-э, знаешь ли, всегда стоит быть осторожным, Питер. Даже наедине. В наше время, если честно, понятие «наедине» вообще стало очень относительным.

– Знаю! – недовольно буркнул парень. – Но, честно говоря, я устал бояться каждого шороха, Димитрис. При всем уважении к правилам клуба, у меня иногда вызывает недоумение, что мы прячем голову в песок от реальных проблем, которые, если разобраться, всех нас сюда и привели.

Я тяжело вздохнул. Эта тема поднималась уже не впервые.

– Питер, ты ведь знаешь, что закон запрещает устраивать политические сборища, не зарегистрировавшись. К нам уже и так не раз захаживали копы. А теперь еще и случилась беда с Джеком. Один мой знакомый из полиции намекнул, что на нас начинают там обращать больше внимания, чем мне бы хотелось. Если из-за какого-то неосторожного словца найдут повод, чтобы закрыть клуб под видом незаконной политической партии – это будет большим ударом для меня и для всех нас.

– Все это чушь собачья, прости за откровенность! Они не имеют права закрыть клуб. И затыкать нам рот тоже не имеют права!

– Питер, – проникновенно произнес я. – Не будь ребенком. Ты ведь уже взрослый парень.

– Прости. Может быть, я просто не успел повзрослеть. Ведь значительную часть жизни, которую люди моего возраста проводят на парах и на студенческих вечеринках, я был вначале мясом в Легионе, а затем овощем в наркодиспансере. Меня отучили мыслить даже раньше, чем я толком этому научился. Но ведь ты постоянно говоришь, что мы должны мыслить самостоятельно. Не так ли?

– Не буду отрекаться от своих собственных слов. Да, я говорил это, и продолжаю говорить.

– Ну так вот, я и пытаюсь мыслить. Но мои мысли постоянно возвращаются к тому, что было на войне.

– Не у одного тебя, Питер. Готов поспорить, что среди нас нет никого, кто бы не вспоминал о ней каждый Божий день. Но в наших силах – бороться с этим.

– Я готов бороться, Димитрис. Но с тем ли мы пытаемся бороться, с чем следует?

– Поясни.

– Мы видели и делали там ужасные вещи, Димитрис. Вовсе не то, что рассказывают в этих глупых передачах про войну. Люди вокруг понятия не имеют о том, что там на самом деле происходило. Их ведь просто обманывают! Знаю, что вы хотите сказать: военная тайна, безопасность, всеобщее благо, и так далее. Я все это слышал. Когда меня увольняли из Легиона, то, как и всех, запугали и велели молчать, сославшись на какие-то строки в контракте. Но мне недавно… в смысле, я недавно прочитал, что в одном законе есть такая статья… м-м-м… дайте вспомнить… «никто не обязан исполнять заведомо преступный приказ». И еще много всего, о чем эти люди забыли нам сказать. И знаешь, что? Я всерьез задумался о том, действительно ли я должен молчать.

– Питер, кто-то говорил с тобой? Промыл тебе мозги? – подозрительно прищурился я, сурово поглядев на младшего товарища. – Может, это та журналистка, что крутится здесь, вынюхивая разные истории…? О, нет. Я знаю это выражение лица! Можешь не отвечать.

– Капитан… – зардевшись, смущенно пробубнил Питер.

И в моей голове вдруг созрела страшная догадка.

– Только не говори мне, Бога ради, что Гунвей – и есть твоя «девушка»! Нет, молчи. Я вижу, что это так. И я с трудом борюсь с желанием надрать тебе задницу. Ты что, совсем остолоп?!

– Димитрис, ты не совсем правильно все понимаешь…

– Давно это длится? Ваши с ней… делишки? Колись!

– Нет, совсем недавно. Не прошло еще и месяца, как мы впервые…

– Месяц? О, Господи! – мученически закатил я глаза. – Как же я был слеп, что не замечал этого. Думал, что она просто ошивается вокруг. А эта бестия, оказывается, уже запустила свои щупальца так глубоко к нам!

– Не говори о ней так, – молвил Питер твердо. – Прошу.

Хоть последнее слово и смягчило его тон, я с досадой и бессилием осознал, что простодушный парень крепко запутался в сетях ловкой интриганки, и теперь готов самозабвенно защищать свою возлюбленную даже и от собственных друзей. Женщинам были ведомы особые пути к мужскому сердцу. В последнее время я общался с ними так редко, что начал уже забывать об их уникальных способностях.

– Вот это дела, – протянул я себе под нос. – Питер, извини за откровенный вопрос, но она у тебя хоть не первая? У тебя был кто-то еще перед Легионом?

Смущенное молчание было красноречивее слов. Я с возрастающим расстройством покачал головой. Никто из мужчин, даже те, кто считают себя тертыми калачами, не огражден от влияния женских чар. Что же касается стеснительных и романтичных юношей с муравьями в штанах, которые до того лишь грезили о близости с девушкой – ловкой и беспринципной особе, умеющей проделывать пару трюков в постели, и вовсе ничего не стоило превратить их в послушных марионеток. «Лучше бы ты сходил с Джеронимо в бордель. Гонорея не так опасна, как эта сука», – подумал я про себя. Но я воздержался от новых нападок в адрес одиозной пассии Питера, рассудив, что тогда доверительной беседе может прийти конец.

– Мы с ней познакомились ближе, Димитрис, и она оказалась совсем не такой, как казалось раньше. Я помню, как ты ругался с ней тогда, на «Высоте 4012». И я знаю, что ты не доверяешь журналистам. Но я уверен, что она бы понравилась тебе, если бы вы с ней хотя бы раз нормально поговорили…

– Ну уж нет, от этого меня избавь. Я вижу ее насквозь. Все, что ей нужно от тебя – выкачать информацию! – нервно забарабанив пальцами по дверному косяку, горячо возразил я. – Просто поверь моему опыту, парень. Не ведись на ее любезность. Не вздумай распускать при ней язык. Черт, да вообще, держись подальше от таких, как она! Ты и представить себе не можешь, какие проблемы ты можешь нажить на свою голову!

– Она познакомила меня кое с кем, – пропустив мои увещевания мимо ушей, продолжил парень. – И знаешь, что я тогда понял? Кое-что, чего я не осознавал, участвуя в наших собраниях.

– Что же?

– То, что мы изолируем себя от окружающих не только потому, что они чураются их. Мы и сами их боимся. Не доверяем им. Но на самом деле, кроме нас, есть и другие хорошие люди, которым не все равно. Люди, которые хотят помочь.

– Дай догадаюсь: ты говоришь о Гунвей.

– Да, Фи – как раз такая. И среди ее знакомых много таких. И Лаура, и другие, с кем она меня знакомила…

– Господи. А Лаура – это еще кто такая?! – устало прикрыв рукой лоб, обреченно спросил я.

– Лаура Фламини – известная правозащитница! – воодушевился Питер. – Она – настоящий боец. Не то что тот унылый крючкотворец, которого нанимает Чако, чтобы он защищал наших в судах. Не слыхал, как она выбила компенсацию мужчине, который стал инвалидом из-за пищевых добавок, производимых одной из корпораций? Или как она добилась приговора, которая издевалась над пятнадцатилетней девчонкой – заключенной, пока та не залезла в петлю? Об этом не услышишь в вечерних новостях. Но в Интернете есть информация. Почитай, если интересно. Лаура – молодец, каких мало…