Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)

Новый мир. Книга 3: Пробуждение

Глава 1

§ 1

На «Высоте 4012» тем днем было людно и шумно, как в кофейне в центре Сиднея. Я весьма смутно помнил, как выглядит хоть одна кофейня. Не помнил и вкуса кофе, если не считать кофеиносодержащий «бессонный напиток» в серых жестяных банках по полпинты, входящий в армейские продуктовые наборы. Но люди, которых я видел рядом, пробуждали во мне воспоминания о давно забытых вещах.

Они совсем не были похожи на нас. И дело не только в гражданской одежде – модных дутых куртках, как у горнолыжников-любителей, разноцветных брендовых ботинках и ярко-оранжевых жилетах со светоотражателями и надписями «Пресса». У них были совсем другие лица, другие голоса, другие взгляды, другие повадки. Они даже пахли иначе – свежее и приятнее. Они были возбуждены, энергичны, смотрели вокруг живыми, подвижными глазами. Они фонтанировали эмоциями, разглагольствовали, спорили, ругались, смеялись, обнимались. Эти люди были здесь из-за войны. Они постоянно смотрели на войну, постоянно говорили о ней, грезили ею, черпали в ней свое вдохновение, оправдывали ею смысл всего, что делали. Но они не видели войны. На самом деле никто из них понятия не имел о том, какая она.

– Что они все здесь делают? – склонившись ко мне, с интересом прошептал Орфен, невольно провожая удивленным и восхищенным взглядом деловито проскользнувшую мимо блондинку в белоснежной курточке с меховым воротничком, за которой тянулся соблазнительный шлейф цветочных парфюмов.

«Она подошла бы ему», – подумал я неожиданно, задумчиво глядя на лицо собеседника. Она была лет на пять-шесть старше, Орфену ведь всего двадцать. Но все равно они смотрелись бы как пара. Где-то там, в другой жизни, легионер Орфен, которого на самом деле, как я знал из его личного дела, звали Питером Коллинзом, был бы писаным красавцем, словно с плаката, хоть в рекламе снимайся, под стать ей – шесть футов росту, блондин, белоснежные зубы, приятные открытые черты лица, скромный и грамотный парень из хорошей, пусть и небогатой семьи.

Может быть, когда-то он и сможет стать таким. Смыть с себя окопную грязь, очиститься. Он будет причесан, красиво одет, будет пахнуть туалетной водой. У него в волосах почти нет седины, и она не очень заметна, так что даже не придется подкрашивать их. Впалость щек и болезненная острота черт лица сгладятся, если он начнет нормально питаться. Круги под глазами исчезнут, если он будет нормально спать по ночам и избавится от стрессов…

«Ты не веришь в это», – произнёс мрачный голос из глубин моей души. – «Ты не веришь, что он когда-то будет нормально спать по ночам. Как и ты сам».

Взгляд Орфена, направленный на сногсшибательно красивую корреспондентку, вовсе не выражал того, что должен выражать взгляд двадцатилетнего парня. Он принимал производные «Валькирии» не настолько долго и не настолько много, чтобы в его памяти стерлись любые отголоски человеческих инстинктов. Но оставшиеся их следы были уже едва заметны. Если бы блондинка сейчас подошла к нему и предложила уединиться, он бы не знал, что делать. И я не смог бы посоветовать ему ничего лучшего, нежели просто отказаться и поскорее уйти. Ни на что другое его организм все равно был физически не способен.

«Может быть, когда-нибудь найдут способ это исправить», – подумал я сумрачно, вспоминая тот, единственный свой случай, в 90-ом, в Европе и пытаясь убедить себя, что я себе не лгу. – «Может быть, у нас еще все будет хорошо».

– Р-2, а-ну давай живо целься на вход! – необыкновенно важным тоном скомандовала блондинка, обращаясь к миниатюрному дрону-телеоператору размером с футбольный мяч, который с тихим жужжанием плыл за ней следом. – Мне нужны самые лучшие кадры, слышишь?!

– Я для этого сделан, дорогуша, – механическим, но пафосным и гламурным голосом ответил подстроенный под владелицу виртуальный интеллект из недр жестянки.

– Как я смотрюсь? Не вымазалась хоть?! – поинтересовалась журналистка, откинув светлые локоны за плечи и придирчиво осмотрев рукава белоснежной куртки. – А-ну включи зеркало!

– Немного подводочку освежить не помешало бы, лапочка.

– Времени нет! Он вот-вот явится! – откинула его совет блондинка.

Она была здесь такой не единственной. Я насчитал в аскетичном прямоугольном помещении, заполненном привинченными к полу алюминиевыми столами и лавками, не менее дюжины людей, которым было здесь совсем не место. Между собой мы называли их «туристами». Это были военкоры различных информационных агентств, а также кинематографисты, фотографы, писатели, блоггеры, художники и неизвестно какие еще представители мирового бомонда, которые творили героическую летопись военных лет – этот жанр был сейчас как никогда в тренде.

– Зачем их всех пригнали сюда, сэр? – продолжал недоумевать Орфен, наблюдая за царившей тут суетой. – Они могли бы писать свои репортажи, или что они там делают, в другом месте, подальше отсюда.

Наивному парню казалось, что люди не могут оказаться здесь иначе как по приказу или по нужде. Он еще плохо знал человеческую природу.

– «Пригнали», говоришь? – иронично хмыкнул я, сделав глоток чая из пластикового стакана.

«Высота 4012» была одной из трех ближайших к фронту точек, где разрешается находиться гражданским. Со здешней смотровой площадки, в ясный день, при наличии хорошего объектива, открывался обзор на один из заснеженных отрогов горного хребта, который регулярно подвергался бомбардировкам. Козырное место. Далеко не каждый зевака способен был достать сюда пропуск. Поговаривали, что кое-кто выкладывал за это по тысяче фунтов.

Из полусотни людей, греющихся в баре, не наберется и трети, которые находились тут по долгу службы. А тех, кто занимался тут чем-то полезным, было и того меньше. Их легко было узнать по грязно-белой униформе и лицам, не выражавшим ни капли восторга по поводу того, что происходит вокруг.

Вон группа десантников из 101-ой воздушно-десантной дивизии сгрудились вокруг столика в темном углу, поближе к музыкальному автомату, исторгающему из себя хриплые звуки пения какой-то неуместной здесь поп-дивы. Десантники озлобленно резались в электронные карты и хлестали что-то очень крепкое из алюминиевых стопок. «Туристы» к ним не совались – чувствовали окружающий их ореол напряжения и агрессии. После потерь, которые 101-ая дивизия понесла во время бессмысленной «пробной» высадки пять дней назад, эти парни были очень злыми.

Пара суровых мужиков с нашивками 70-ой горнопехотной дивизии, из роты, охраняющей «Высоту 4012», вяло потягивали пышущий паром грог у барной стойки и молчали, радуясь теплу после долгого караула при -20 градусов по Цельсию. Они были здесь завсегдатаями. Поговаривали, что эти ребята уже скопили себе на безбедную старость, проводя для «туристов» экскурсии в места с еще лучшим обзором, где находиться запрещалось.

Трое дюжих бойцов Сил специальных операций, не снимая с лиц масок, в чем чувствовался некий неуместный пафос, демонстративно попивали лишь содовую. Они умостились за длинным столиком в самом центре помещения, в окружении журналистов, жмурясь от щелчков фотокамер. Всем своим видом показывали, что они – элита. Держались немногословно, на вопросы отвечали односложно. Ждали, небось, своего легендарного командира, ради которого блондинка и ее коллеги и настраивали свои камеры.

А вон как раз зашел пропустить стакан водки Джаггер, старый сутулый следопыт из 334-го отдельного Гималайского лыжного батальона по прозвищу Росомаха, грозным рыком отогнав от себя подскочивших было журналистов. Росомаха и общаться-то с людьми не умел, не то что давать интервью. Но в округе не нашлось бы ни одного вояки, кто не поставил бы следопыту бутылку по первому же знаку. Все помнили, как он, рискуя жизнью, натаскал с горных склонов уже несколько сот раненых и погибших, оставшихся там после неудавшихся высадок.

Лишь немногим приветливее Росомахи выглядела мастер-пилот Молина. Она эмоционально стучала своим летным шлемом о стойку, яростно выговаривая что-то авиатехнику, меланхоличному мужику азиатской внешности лет сорока с безразличным пропитым лицом. Среди потока брани я различил «Черт бы тебя побрал! Опять!» и «Сколько можно говорить об этом, Пин?! Ты вообще меня не слушаешь?!» Скуластое, некрасивое, но волевое лицо эффектной темноволосой латиноамериканки, чаще всего выражавшее решительность и праведный гнев, было уже хорошо знакомо публике по прошлым репортажам. Молину называли «летающей бестией». Ее истребитель уже дважды сбивали над Нандадеви. Во второй раз ей оторвало ногу по колено. Но она, едва покинув госпиталь, продолжила летать с протезом и дралась в небе не хуже любого другого пилота. Десантники, которых она прикрывала с воздуха, ласково говорили, что яйца у Молины покрупнее, чем у любого мужика из их дивизии.

Были еще какие-то ребята из вояк, которых нет смысла перечислять. Они сидели по двое или по трое, не поднимая голов и переговаривались шепотом, как и мы с Орфеном. Остальных посетителей я относил к «туристам», независимо от того, носили они погоны или нет.

Здесь прохлаждались ленивые летчики тыловой авиации, полненькие снабженцы, лощеные штабисты. Был один чопорный бригадный генерал из новосформированной 60-ой мотострелковой дивизии, которая всего неделю как прибыла на фронт. Кустистые брови толстощекого генерала были грозно нахмурены – кажется, он только и ждал, чтобы сделать кому-то замечание, еще не привыкнув к негласному правилу «Высоты 4012», по которому все звания и титулы принято было оставлять за дверьми. Выделялись две девчонки лет по двадцать у барной стойки, пьющие глинтвейн через трубочки, одна хихикающая и одна серьезная. Это очередные новенькие сестрички милосердия из «Красного Креста». Приехали сюда не иначе как ради постов в социальных сетях. Ухаживая за ранеными, небось, рассчитывали найти себе тут женихов. Какие-то чопорные штабные офицеры уже оказывали им знаки внимания, но те пока строили из себя недотрог.

– Никто никого не пригонял, Орфен, – насмешливо прошептал я. – Они все сами слетаются сюда, как москиты, почуявшие кровь. Хотят быть поближе к войне. Не слишком близко, но так, чтобы почувствовать, как кровь в жилах начинает нестись быстрее. Им нравится чувствовать себя причастными. Посмотри на них. Сколько в них важности! Они, похоже, в самом деле верят, что именно от них зависит исход войны.

Возможно, я был несправедлив к «туристам». Многими из них вполне могли двигать благородные патриотические мотивы. Однако я видел слишком много настоящей войны, чтобы испытывать хоть какое-то сочувствие к людям, которых к ней тянуло.

– Что за чушь?! – возмутился Орфен.

Лицо юного легионера омрачила тень. Нахмурившись, он стал выглядеть старше. На светлом челе отчетливо проявилась печать войны. Я заметил, как две медсестрички у стойки опасливо на него покосились. Взгляд одной из них невольно замер на секунду на мне, а затем сразу пополз в сторону. Я знал, что при виде меня их бросает в дрожь.

Внешность моя и впрямь была несколько устрашающей, главным образом из-за пепельно-седых волос и щетины, а также большого шрама на щеке. Я выглядел старше своих тридцати двух, а чувствовал себя и того старше.

По сравнению с атлетической тяжеловесной фигурой своей молодости я стал суше и жилистее, но состоял я из одних лишь мышц, твердых, как сталь и натренированных исключительно для того, чтобы я был максимально эффективным в бою. Даже по одному лишь моему сложению встречным становилось ясно, что ввязываться со мной в драку не стоит. А окончательно убеждал их в этой мой взгляд, в котором отражалась тень всего, через что мне пришлось пройти.

Эти девицы уже видели меня здесь раньше. Небось, расспрашивали про меня у бармена, приветливого толстенько чернобрового индуса по имени Рави. Рави называл меня «Белый Волк». Любил травить обо мне страшные байки, чтобы развлечь публику. Он и сам не подозревал, как близки некоторые из его баек к правде.

– Говори тише, Орфен.

– Слушаюсь, сэр. Простите, сэр. Но ведь они… сэр, вы разрешите продолжить?

– Валяй.

– Но ведь они не пойдут туда, сэр! Они ведь даже не представляют, каково это – быть там!

Я лишь криво усмехнулся, не став отвечать.

– Почему же тогда они ходят вокруг такие надутые, да еще и воротят от нас нос, словно мы пустое место?! – парень с трудом мог скрыть гнев. – Вон, смотрите, даже к этому чертовому летчику, который никогда не подлетал к Нандадеви и на полсотни миль, подсели брать интервью!

Мой рот искривился в ироничной усмешке, когда я увидел чувство собственной важности на лице усатого пилота транспортника. Этому мужику не помешало бы сбросить фунтов сорок веса. И я точно знал, что всю индийскую кампанию он провел доставляя грузовые контейнеры в прифронтовую зону из глубоких тылов, а в перерывах между рейсами заходил на «Высоту 4012» пропустить пару-тройку бокалов пива.

Но сейчас напротив авиатора, вольготно умостившего толстый зад на стуле, сидели двое «туристов»: опрятная темнокожая девушка чуть за тридцать с модной короткой стрижкой, знакомая, кажется, по каким-то выпускам новостей, и мужик слегка за сорок с внешностью киногероя и прилизанными волосами, в щегольской куртке цвета хаки.

Мужика я сразу узнал. Это был распиаренный военный журналист и писака Берни Андерсон, автор сотен красочных пропагандистских репортажей и нескольких томов мемуаров, ведущий и сценарист собственного рейтингового телешоу на ABC и, как говорят, мультимиллионер. Андерсон был очень популярен. Телезрители и читатели, говорят, засыпали его благодарственными письмами. Я слышал как-то выдержку из одного письма. Пожилая домохозяйка из Брисбена писала, что ставит Андерсона в пример своим детям как образец мужества, стойкости и благородства.

Должно быть, она никогда не слышала, как разительно меняется голос у Берни, если камера вдруг начинает дрожать и взрывы начинают доноситься ближе, чем полагается по сценарию. А вот мне доводилось слыхать немало таких историй от очевидцев. Некоторые до сих пор катаются по полу от хохота, вспоминая писклявый визг, доносящийся из мужественного рта этого героического типа в такие моменты.

– Смотрите. Ловят каждое слово, словно он какой-то чертов герой. А к нам… – с обидой бормотал парень, пожирая глазами летчика.

Действительно, нас все огибали. Старательно не замечали. Еще ни разу никто не подошел с вопросом. Я привык к этому. Даже научился относиться к этому как к благословению. Если бы не это, я не смог бы бывать на «Высоте 4012». А это, как ни крути, единственное место в этих горах, где чувствовалось… не знаю даже… что-то от той, забытой, старой, нормальной жизни.

Это сложно объяснить. Я ненавидел и презирал их всех, этих никчемных искателей зрелищ и ощущений, идиотов, которые гонялись за фронтовой романтикой вместо того, чтобы наслаждаться нормальной жизнью. Но меня к ним тянуло. Словно одичавший пес, я готов был скалить на людей зубы и никогда бы не стал есть у них с рук, но все же меня манил свет их костра, и я жадно смотрел на него из ближайших кустов.

– А кто мы такие, Орфен? – тихо прошептал я.

Сам не заметил, как моя покрытая мозолями рука крепче сжала миску с бульоном.

– Никто, – ответил за него я. – Мы – тени. Мы здесь не ради славы.

Я надеялся, что он не спросит, ради чего же тогда. Парень был уже почти готов к этому вопросу с теми минимальными дозами «Валькирии», которые я ему обеспечил. Но я не был готов дать ему честный ответ, хоть употреблял даже меньше, чем он.

К счастью, он не спросил.

– Простите меня, сэр, – покорно потупил он глаза и вновь начал хлебать свой бульон.

§ 2

Мой взгляд невольно пополз к заледеневшему бронированному окну, которое находилось вровень с землей, у потолка вкопанного в землю бункера. Там, за герметичными утепленными стенами, шел спокойный и обильный гималайский снегопад.

Время от времени пол и стены слегка подрагивали, напоминая всем, что мы находимся совсем недалеко от самой горячей на планете зоны боевых действий. Но на эту дрожь никто, кроме «туристов», даже не обращал внимания. Это были звуки спокойствия. Передышки. Звуки оживления звучали иначе. Все мы знали их. Все мы их ждали. Одновременно жаждали и боялись.

Мои глаза невольно переместились на дисплей позади барной стойки, который с сильными помехами транслировал эфир англоязычного евразийского канала «Голос Новой Москвы». Передача велась прямо из подземного мегаполиса с целью «образумить» солдат противника и подорвать их боевой дух. Удивительно, но многие наши военные любили смотреть ГНМ. Отчасти ради того, чтобы саркастически посмеяться и сочно послать говорящих с экранов коммунистических лидеров. А отчасти считая, что между строк пропагандистских сообщений можно прочитать некоторые планы врага.

Сейчас транслировали очередную речь Игоря Сальникова, бессменного мэра Новой Москвы с момента ее основания. Спустя столько лет войны Сальников был всем хорошо знаком. В какой-то степени этот крикливый, воинственный старпер олицетворял нашего врага. Он был намного живописнее однотипных низеньких сердитых китайцев, сидящих в Новом Тяньцзине. Взять хотя бы его биографию: бывший офицер вооруженных сил РФ, успевший поучаствовать еще в Третьей мировой войне, а после войны – один из лидеров праворадикальной партии «Русь», выступавшей за возрождение российского величия под сенью Евразийского Союза.

– Я обращаюсь к простым солдатам, обманутым империалистической пропагандой. К тем, кто служит в так называемых «миротворческих силах», развязавших агрессивную войну против нашего государства. Вы нам не враги! Даже сейчас, после всех варварских действий, предпринятых против нашего города, после совершенных против нас военных преступлений, таких гнусных и омерзительных, что даже слова о них способны ранить цивилизованного человека, я утверждаю – в этих горах нет наших врагов, не считая пары тысяч ренегатов, этих головорезов, готовых убивать кого угодно за кровавые деньги нанявших их корпораций! Я знаю, что вы не хотите быть здесь! Вас послали умирать на чужой земле, в тысячах миль от дома, не спросив вашего мнения. Подумайте, за кого вы воюете! Посмотрите, как жируют нажившиеся на войне денежные мешки! Они радуются росту своих акций на бирже, сидя на кожаных креслах в роскошных офисах на вершинах небоскребов в Сиднее, Канберре, Мельбурне и Окленде. Пока вы здесь голодаете и мерзнете, эти лоснящиеся от жира старики кормят черной икрой своих комнатных собачек! Они смеются над вами, подбивая свои барыши, и радуются, что они окружены наивными простаками, которыми им так легко манипулировать с помощью карманной прессы и продажных политиков. Пока ваши товарищи умирают и становятся калеками, они тратят миллионы на омоложение, пересадку органов и продление жизни. Да они наших внуков переживут! А что же их собственные дети? Они воюют там, рядом с вами? О, нет, это не для них, не для избранных! Вместо того чтобы рисковать здесь своей жизнью, эти пижоны закидываются наркотой и таскают продажных девок в ночных клубах, гоняют по городу на спорткарах, просаживая за одну ночь намного больше, чем простой работяга может заработать потом и кровью за целый год! Вот они – ваши лидеры! Вы любите их так сильно, что хотите за них умереть?! Вспомните, как вообще началась эта война, кто ее начал, как и кто ее вел! Прикрываясь ложью о своем миролюбии, ваш Патридж, марионетка в руках олигархии, сплел сеть политических интриг и намеренно спровоцировал эту войну. Война позволила ему удержаться у власти и задавить любое инакомыслие, а его хозяевам – еще туже набить и без того необъятные кошельки, наживаясь на торговле оружием, военным снаряжением и медикаментами. Из чисто корыстных побуждений он оплевал память миллиардов людей, ставших жертвой еще более страшного конфликта. Нарушил табу, установленное во благо всех оставшихся людей Земли, которое, как мы надеялись, останется незыблемым столетиями. Ваши лидеры называют себя «цивилизованными людьми». Но какими методами и средствами они ведут эту войну?! Число жертв среди гражданского населения Евразийского Союза в десятки раз выше, чем в городах Содружества. Все эти годы наши города подвергались изуверским массированным бомбардировкам с воздуха и из космоса, жестоким и бессмысленным! Слышите?! Даже в эти самые минуты это продолжается! Наш город, в котором обитают сотни тысяч детей, женщин и стариков, подвергся полной блокаде. Каждый день ваши бомбы погребают ни в чем не повинных людей живьем. У этого бомбового террора нет никакой военной цели, он вообще никак не вредит нашей обороне. Он направлен лишь на запугивание обыкновенных людей. Но я скажу вам одну вещь. Это не срабатывает! Никто из нас не напуган. С каждым днем этой осады сердца наших людей ожесточаются и наполняются яростью. А их стремление к миру и спокойствию склоняется в сторону жажды расплаты. Мы никогда не хотели этой войны! Но мы никогда не сдадим свой дом. Нам некуда отступать. Новая Москва стала величественным символом стойкости и мужества всех народов Евразийского Союза. Неприступной крепостью, о которой наши внуки и правнуки будут слагать легенды. Никогда еще я не видел такой храбрости как та, которую проявляют сотни тысяч мужчин, женщин и даже детей вокруг меня. Такую силу невозможно одолеть. Поэтому подумайте о том, что вы делаете. Еще не поздно просто уйти. Еще не поздно закончить этот кошмар миром. Отправляйтесь туда, откуда вы пришли. Возьмите за жабры проклятых капиталистов, чьи щупальца сдавили вам горло, и освободитесь наконец от их тирании! Сделайте это, пока не поздно! А иначе нам придется прийти в ваши города и сделать это самим!..

– Эй! Эй!!! – из угла, где сгрудились десантники, раздался требовательный голос, обращенный к бармену. – Выключи эту хрень, слушать тошно! Эй, ты меня слышишь?!

– Как скажешь друг, – дружелюбно улыбнулся бармен, почувствовав, что десантники, хорошо хильнув, на грани того, чтобы устроить дебош.

Он тут же приглушил звук и переключил на музыкальный канал. Сальников был прерван на середине своей запальчивой речи. Впрочем, ее осадок остался в душе у многих из тех, кто его вообще слушал.

– Говорят, они вот-вот сдадутся. Вы верите в это, сэр? – робко спросил Орфен.

Я тяжело вздохнул. Не люблю говорить о войне. Нет, мне, конечно, приходилось говорить о ней каждый день. Иногда я и слова за сутки не произносил ни о чем другом. Но речь, в основном, шла о тактике, о вещах крайне приземленных и близких к телу – о том, как захватить вон тот пригорок, за каким камнем лучше разместить огневую точку, где заминировать дорогу, не ждет ли нас засада в каком-то ущелье. Когда же люди начинали рассуждать о войне в глобальной перспективе – я предпочитал не участвовать в этом.

Но все же я решил ответить Орфену. Парень нравился мне. В нем было много простых человеческих эмоций – большая редкость для тех, кто прошел Грей-Айленд. Если кто-то из нас и способен будет вернуться к нормальной жизни, дождавшись окончания контракта, то я бы поставил на него.

– Я мало смыслю в политике и стратегии. Но, как по мне, исход войны предрешен с начала прошлого года, когда мы освободили Киншасу. С тех пор коммунисты только и делали, что сдавали позиции, а их попытки контратаковать были неудачными. Готов поспорить, что партийная верхушка, которая сидит в Новом Тяньцзине, давно готова сдать эту гору, чтобы закончить войну и спасти свою умирающую экономику.

Отхлебнув чая и помрачнев, я продолжил:

– Но сумасшедшие русские, засевшие в своих пещерах, скорее подохнут, чем сдадутся.

– Разве руководство не может приказать им сложить оружие?

– Не знаю. Я бы на это не рассчитывал. Не удивлюсь, если нам придется сидеть тут еще добрый год, перерезав им каналы снабжения, пока они не изведутся от голода или китайцы не уговорят их сдаться.

Промолчав немного, я нехотя добавил:

– Либо же наше командование решит закончить кампанию быстро и эффектно. И тогда никому из нас не позавидуешь.

– Вы считаете, мы не в состоянии взять эту гору штурмом, сэр?

При одной мысли об этой невообразимой операции, различные сценарии которой мне приходилось выслушивать и обсуждать на протяжении последних месяцев, у меня сжались зубы. Орфен вряд ли представлял себе, о чем он вообще спрашивал.

– Может, и в состоянии. За это придется заплатить десятками тысяч жизней наших солдат. Не говоря о гражданских! – раздраженно проворчал я, и, обуздав эмоции, продолжил: – При такой операции этого не избежать. Превосходство в воздухе почти ничего нам не даст. Десантники будут погибать на подлетах. Пехотинцы будут погибать на склонах. Затем они все вместе будут погибать в бесконечных пещерах и тоннелях, натыкаясь на мины, засады и ловушки, прорываясь через баррикады, зачищая сектора один за другим.

– Звучит очень жестко, сэр, – произнес Орфен, за чьими плечами были всего пять месяцев на фронте.

– Это может быть хуже всего, что мне пришлось видеть на этой войне.

– Даже не представляю себе, как многое вы видели, сэр, – уважительно опустил глаза юный легионер.

– Намного больше, чем мне хотелось бы. Но война – такая штука, что ты всегда можешь оказаться еще в большем дерьме, чем все, в котором бывал ранее, – буркнул я, и тут замолк и навострил уши.

В баре вдруг поднялась суета.

– Прошу прощения! – Берни Андерсон вдруг разом утратил интерес к авиатору, находящемуся всего лишь на середине своего нудного, явно выдуманного рассказа.

Это был верный знак, что пришел кто-то поинтереснее.

§ 3

Майор Фрэнк Джакоби хорошо подходил для съемок. Это был высокий, шести футов росту, подкачанный темнокожий мужик слегка за тридцать, с мужественным лицом и звучным голосом.

Даже странно это признавать, но он, вопреки отведенной ему сейчас роли пропагандистской марионетки, был неплохим солдатом. На заре войны еще никто не знал его по имени. Он был простым лейтенантом, тридцати лет от роду, командиром взвода в 1-ом рэйнджерском батальоне, входящем в состав Сил специальных операций.

Силы специальных операций (ССО) состояли из подразделений особого назначения, выполняющих задачи, которые были не по плечу общевойсковым частям миротворцев. Попросту говорю, это был «белый» спецназ, о котором было известно общественности. Этот спецназ действовал в соответствии с официальной военной доктриной Содружества, соблюдал, по мере возможности, общепринятые правилами и обычаи войны. В этом было их главное отличие от «черного» спецназа, каковым был «Железный Легион» и подобные ему частные формирования, предназначенные для грязной работы, которая никогда не войдет в официальные хроники войны.

Отношение к ним в ЧВК было несколько надменным. Причем, чего уж греха таить, за показной надменностью нередко пряталась зависть из-за почета, которым пользовались ССО среди гражданских и военнослужащих прочих частей – в отличие от наемников, отношение к которым всегда оставалось настороженным и брезгливым.

Я, впрочем, не принадлежал к числу завистников. Фрэнк был неплохим солдатом. В критический момент в начале войны он вызвался добровольцем на самоубийственную, как многие полагали, миссию. Миссия и вправду оказалась последней для большинства ее участников. Но не для всех. Так уж вышло, что она окончилась успешно. И, благодаря всесильным СМИ, из простого бойца, чудом пережившего страшную мясорубку, Фрэнк за несколько недель стал всенародным героем.

С тех пор его тщательно берегли от пуль. Ни в одной операции, кроме постановочных, которые снимались специально для картинки в СМИ, Джакоби, насколько мне известно, больше не участвовал. Зато количество данных им интервью давно перевалило за сотню. Он гастролировал по всем театрам военных действий, вдохновляя солдат тщательно заученными речами, плодами творчества технологов информационной войны.

Я не порицал Фрэнка за то, кем он стал. Уверен, что новая роль поначалу даже была ему не по душе. Даже сейчас он держался довольно скромно, не позволяя звездной болезни затуманить рассудок. Поэтому репортеры его так и любили.

Мы с Фрэнком общались лишь раз, если тот краткий обмен репликами вообще можно назвать «общением». Это было в тот самый день, когда он еще и подумать не мог, что станет телезвездой, да и выжить не чаял. Уверен, что он меня помнит. Но он, конечно, не подойдет поздороваться, даже если приметит меня в людном баре. Конспирация запрещала ему выдавать, что мы знакомы. Так же, как и мне.

Объективы защелкали, едва герой войны показался на пороге. Журналисты замерли наизготовку, как стая гончих, готовых броситься на дичь. Майор неумело изобразил смущение, как будто не ожидал встретить здесь столько камер и репортеров. Но сосредоточенно-пустое выражение глаз Джакоби яснее-ясного говорило – герой пытается удержать в памяти весьма длинную речь, которую он со свойственной хорошему солдату добросовестностью зубрил всю ночь. А его речи пользуются большим спросом у телезрителей.

Едва знаменитость оказалась в помещении, как на ней тут же сосредоточилось внимание всех, кто тут находился. Прекратив разговоры, люди навострили уши. Некоторые и вовсе поднялись и подошли поближе к журналистам, настраивающим свои робокамеры, дабы не пропустить чего-то важного. Две девчонки из «Красного Креста» глупо захихикали, покраснели и захлопали ресницами. Важный генерал из 60-ой мотострелковой, делая вид, что продолжает пить свой чай, нет да и таращился туда же, куда и все. Молина, перестав отчитывать механика, облокотилась о стойку и неторопливо, как бы нехотя повернула свой орлиный взор к вошедшему. Даже мрачный Росомаха, как раз бахнув вторую рюмку и собиравшийся было, по своему обыкновению, косолапить прочь, задержался, чтобы посмотреть, что же будет.

Джакоби, делая вид, что не замечает поднявшегося из-за него оживления, прошел к столику, который держали для него товарищи из ССО. На ходу поймал банку содовой, брошенную барменом, кивком головы поблагодарив Рави и присел. По настойчивому знаку Берни Андерсона бармен движением пальцев приглушил звук музыкального автомата. Десантники из 101-ой, заказавшие песню, мрачно покосились на индуса, но не стали возражать – кажется, даже им стало интересно.

– Итак, с вами Керри Райс, и это ABC News, – ближе всего к нам оказалась та самая блондинка, что приглянулась Орфену, и мы могли слышать ее зычный, преисполненный важности голос. – Мы ведем прямую трансляцию с Высоты 4012. Да, да, вы правильно поняли – я сейчас в считанных милях от хребта Нандадеви, где вот уже пятый месяц не прекращается операция «Снежный барс» – крупнейшее, и, как все мы надеемся, последнее сражение страшной войны, исказившей до неузнаваемости лицо восставшего из праха Нового мира.