Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

Прошло около месяца с моей выписки из госпиталя. Я только начинал осваиваться снова в Сиднее, и проблем было по горло. Известие о том, что некая одноглазая и одноногая баба, сожительствующая с пожилым владельцем СТО по фамилии Грубер и работавшая автослесарем в его мастерской, может быть той самой Риной Кейдж, я изначально воспринял очень скептически. Лишь одно убедило меня, что стоит все-таки съездить на СТО и проверить – ходили слухи, что эта баба просто дьявольски ругается матом.

Здесь я и нашел ее, на этой самой СТО. Тот июньский вечер не был таким жарким. Помнится, моросил неприятный дождь. Я очень долго бродил в поисках нужного места, и в конце концов замер перед воротами станции. Из-за ворот на меня злобно лаяли две собаки, которым вторила третья издали, с автостоянки.

– Эй, ты, недоносок! – окликнули меня.

Даже не думая отозвать собак, к воротам изнутри проковылял тучный невысокий мужчина в дождевике, выглядящий хорошо за пятьдесят, с соломенно-рыжей окладистой бородой и слегка пропитым краснощеким лицом. Толстые ладони сжимали двуствольный охотничий дробовик.

– Моим псам ты не понравился. Как видишь, у меня ружье. И это не обманка. Так что, если ты задумал спереть что-то у Грубера, то лучше вали отсюда, пока цел.

Последнее предложение сопровождалось красноречивым щелчком затвора.

– Я ищу одну женщину, – молвил я, стоя смирно, чтобы не напугать недружелюбного мужика со взведенным курком каким-нибудь неосторожным движением.

– Кого бы ты не искал, его тут нет. Бабу поищи в борделе. Если есть бабки, в чем я очень сомневаюсь. А теперь проваливай! – ткнув стволом в прочь, настоятельно повторил он.

– Ее зовут Рина. Рина Кейдж.

На какое-то время мужик замешкался, тем самым выдав, что имя ему знакомо.

– Не знаю такой! – запоздало выдал он. – Вали!

– Она здесь? Можно ее на пару слов?

– Я что, не ясно тебе что-то сказал?!

– Твоя фамилия – Грубер, верно?

– А что если и так?

– Значит, это то место, которое мне нужно.

– Вот в этом я очень сильно сомневаюсь…

– Что там такое, Грубер?! – донесся требовательный голос позади него.

В первый же миг я понял, что все-таки попал по адресу. Женщина, шагающая к воротам, обладала широкими плечами, какие я видел за всю жизнь лишь у немногих представительниц «слабого» пола. Хромающая походка не казалась знакомой, но то же самое можно было сказать и о моей собственной. Когда же сквозь дождь я смог разглядеть лицо, то, как бы разительно оно не изменилось, любые сомнения исчезли.

Я изменился, похоже, намного больше, чем она. Во всяком случае во взгляде женщины не было ни намека на узнавание. Так же как не было в нем и признаков дружелюбия.

– Это что еще за мудак?! – выпалила она.

– Хер его знает! – хмыкнул Грубер. – Ищет какую-то бабу. Я ему сказал, чтоб проваливал. Но он, похоже, не поймет, пока я не спущу на него псов.

– Так чего ждешь-то? – удивилась она. – Спускай!

– Рина Кейдж, – констатировал я, тем временем.

Услышав это имя, женщина сделала несколько решительных шагов к воротам, вперившись в меня настороженным взором единственного оставшегося у нее глаза. Но, как она ни всматривалась – так и не узнала меня.

– Я тебя не знаю! – холодно произнесла она. – Что тебе нужно?!

– Я долго пытался найти тебя. Хочу поговорить.

– Мне не о чем говорить с бомжами вроде тебя!

– В последний раз мы с тобой виделись на «отвале» возле Сауримо в январе 90-го. Тогда ты сказала мне, чтобы я держался. Вот я и держался, Рина. И даже до сих пор держусь. Как могу.

Некоторое время в ее глазах мелькали недоверие и растерянность.

– Этого не может быть, – наконец произнесла она, делая еще несколько шагов ко мне. – Не может быть. Черт возьми, у тебя глаза почти как у Алекса! Но он, он же… Черт возьми…

– Мне нужно многое тебе рассказать. Есть здесь место посуше?

Помню, мы просидели с ней где-то часа два в том самом гараже. Грубер оставил нас. Ничего не спрашивал. «Знакомый – так знакомый», – безразлично заявил он, тут же потеряв свою воинственность и отправившись в соседнюю постройку, где, по-видимому, обитал.

Первые минут десять говорил я. Объяснить все, что произошло с момента моего исчезновения в Сиднее, было непростым делом. Когда я сделал это, да и то лишь в самых общих чертах, Рина долгое время недоверчиво качала головой.

– Проклятье. В это просто невозможно поверить, – наконец выдала она.

– Я нашёл тебя так скоро, как смог, Рина, – извиняющимся тоном заверил я.

– Не важно. Какая, к черту, разница?! Всё это было так давно, что, когда я это слушаю, это кажется чем-то из прошлой жизни. Без обид, но я на тебе давно крест поставила. В моем сознании Алекс Сандерс – покойник. И не жди, что это изменится за минуту.

– Что произошло с тобой? Тогда, после нашего разговора?..

Рина ощутимо помрачнела. Тема была явно не из ее любимых.

– Ты был прав, – кивнула она. – Все было именно так, как ты и сказал. Я не послушала твоего совета. Начала наводить справки, подняла кое-какой шум. Уже через три дня после этого мой патруль попал в засаду ФАР в пустыне. Не думаю, что это была случайность.

– Вот ублюдок, – сцепив зубы, прошипел я. – Это устроил Чхон! Я умолял его ничего тебе не делать. Но этот сукин сын не знает жалости…

– Если он так крут, как ты говоришь, то, возможно, он не собирался меня мочить. Иначе я, наверное, была бы давно мертва. А так, как видишь, сохранилась. Частично. Я, в общем, не жалуюсь. Очень многим из того патруля повезло меньше.

– Что было дальше?

– Полумертвую меня доставили в госпиталь в Киншасу. А через пару месяцев меня застала там война. Я уже немного очухалась, хотя протеза еще не было. Рвалась делать что-то полезное, но без ноги ни на что путное не годилась. Меня эвакуировали с другими на юг. «Глобал» собирался расторгнуть мой контракт досрочно. Не поверишь, но мне, бляха, стало стремно. Я ничего другого не умела, кроме как стрелять и драться. Так что без ноги и глаза я никому нахрен не была нужна. В общем, я уговорила кадровиков оставить меня на тыловой работе. Занималась никчемной бумажной работой в главном центре подготовки личного состава, в Форт-Норте, рядом с Брисбеном, пока другие воевали с евразами. Мне подфортило, по правде сказать. Иначе я бы, вероятно, была бы уже мертва.

– Тебя сократили после войны?

– Сама уволилась. В начале 92-го. До сих пор удивляюсь, как смогла просидеть так долго на этой никчемной работенке, и как меня там так долго продержали – работница из меня была такая себе, сказать по правде. А дальше… дальше было много всякого дерьма. Честно говоря, я почти ничего не помню. Я и в «Глобале» под конец почти не просыхала, а тут забухала крепко. Очень крепко. Даже для меня. И без наркоты не обходилось. Где-то жила, с кем-то бухала, с кем-то трахалась. Но где и с кем – напрочь не помню. Все словно в тумане. Как-то Грубер нашел меня у себя под забором. В буквальном смысле. Не помню, как оказалась там. На счету – ни копейки, грязная, побитая, обблеванная. Я была дерьмовей самого дерьмового дерьма. Но он обошелся со мной не как с дерьмом. И вот я здесь.

– Вы с ним вместе? Ну, в смысле?..

– А тебе какое дело?! – ни с того ни с сего взвилась она. – Хватит, может, допросов?! Я вот, честно, сижу и охереваю. Почему ты исчез – вроде уже и ясно. Если это правда. Но вот зачем пришел – ума не приложу. Какое тебе дело до того, где я, с кем я, что я?!

– Конечно же мне есть дело, Рина! Ты для меня…

– Прекрати, Алекс. Не говори так, будто этих чертовых пяти лет не было! – неожиданно рассердилась Рина, нервно отводя взгляд куда-то в сторону. – Их не вычеркнешь! Они, бляха, длиннее жизни. И мы теперь другие. Все то, что было когда-то, что говорилось когда-то – даже если это когда-то было правдой, теперь это уже нихера не важно!

Я сразу почувствовал, что именно она имеет в виду, говоря «было» и «говорилось», какую защитную зону вокруг себя пытается очертить. Это не было похоже на старую Рину. Но ведь она права. Все, что происходило между нами много лет назад, казалось каким-то странным сном.

Я вспомнил вечера, которые мы проводили иногда с ней в Сиднее. Это были лишь вечера, не ночи. А иногда просто часы. Рина всегда после этого уходила домой, даже не прощаясь. А я никогда не просил ее остаться. Нам было весело вместе. Приятельский треп с понятными лишь нам подколками, то о работе, то о бурном прошлом, то вообще о какой-нибудь фигне. И страстный секс. Сочетание, возможное лишь у немногих людей, особенно у женщин. Но Рина была одной из них.

Когда мы трахались, да так, что под нами едва не ломалась кровать, а соседи, должно быть, лезли на стены, она вела себя бесстыже и цинично, демонстрируя, что ею движет лишь животная похоть, не затрагивающая ее внутренний мир. А я в своём тогдашнем простодушном эгоизме принимал это за чистую монету. Мы оба из кожи вон лезли, чтобы показать, насколько просто и пофигистически мы ко всему этому относимся. Старались исключить даже малейший намек на то, что наш секс может хотя бы к чему-то нас обязывать или, не дай Бог, иметь какое-то продолжение. Гордо держались за свою показную свободу, рвали любые более близкие связи, едва те начинали формироваться, и бежали, как от огня, от признания того, что мы друг для друга что-либо значим.

Даже не понимаю теперь, зачем мы это делали. Может быть, испытав в прошлом большое горе, связанное с потерей близких, мы страшились уязвимости, которой придает привязанность, и боли, которую приносит утрата. Может, просто были легкомысленны и глупы. А может, искренне верили в то, что всегда успеем все изменить, если захотим. Зимой 90-го, во время нашей встречи, совпавшей с просветлением от «Валькирии», я ясно понял, что нас связывали более сильные чувства, чем мы всегда пытались показать. И, может быть, пожалел о том, что не осознал этого раньше. Но Рина права. Теперь обо всем это действительно можно было говорить только в прошедшем времени. А еще лучше – не говорить вовсе. Тех нас больше нет. А новые мы – уже совсем другие люди. Побитые жизнью, изувеченные, нервные и подозрительные. И почти что совсем чужие.

– Ты счастлива? – спросил я размеренным тоном, не решившись добавить «с ним».

Рина вздохнула, сразу поняв подтекст вопроса.

– Давай сразу уясним кое-что. Ты хочешь спросить меня, могу ли я быть счастлива, живя отшельницей со старым мужиком на СТО у черта на куличках и копаясь во внутренностях тачек? Я, неудержимая бестия, привыкшая брать от жизни все?

– Я не…

– Не отпирайся! Лучше просто усвой одну вещь. Ты не знаешь меня. Лады? Может быть, знал когда-то. Или думал, что знал. Но это было давно.

Взгляд Рины был твердым, интонации – ровными и решительными. Было ясно, что ею владеют не одни лишь эмоции, и слова ее вполне рассудительны.

– Я всегда могла о себе позаботиться. Никогда ни от кого не ждала помощи, ни о чем не просила, ни на кого не надеялась. Такова моя натура. И чем старше и злее я становилась – тем прочнее она укоренялась. Я не позволю тебе, как не позволяю никому, лезть ко мне в душу и копаться там. Я в этом не нуждаюсь.

Убедившись, что я внимательно ее слушал, она закончила:

– Заруби это себе на носу! Если тебе еще есть куда ставить там зарубки.

– Я все понимаю, Рина, – согласно кивнул я.

Лишь тогда ее защитный панцирь наконец немного ослаб. Вздохнув, она закурила, откинулась на спинку старого кресла и бросила:

– Ну и славно. Рассказывай тогда, как живёшь.

Оставшиеся полтора часа мы болтали, как старые приятели.

§ 71

– Чего глаза вытаращил? – вывел меня из раздумий ее голос.

– Да так, вспомнил кое-что, – уклончиво ответил я.

Года мне хватило, чтобы принять Рину такой, как она стала. Удивительно, но мы с ней даже смогли остаться друзьями – в той степени, в какой дружба вообще возможна между двумя людьми с такими скверными характерами, которых, вдобавок, больше не притягивает друг к другу сексуальное желание, которое могло выступить неплохим клеем даже для самых сложных натур. Сложно сказать, были ли мы с ней сейчас близки и испытывали ли действительно потребность в общении друг с другом. Но бесспорно было одно – мы все еще доверяли друг другу. А доверие много значит для людей, которые не доверяют практически никому. Это, пожалуй, и держало нас вместе.

Как и прежде, когда я бывал на СТО (а заезжать сюда мне случалось не так часто, может, раз пять-шесть за весь этот год), мы взяли себе по большому хот-догу на заправке по соседству. Рина прихватила вдобавок еще и бутылку пива. В ответ на ее жест я, как всегда, помотал головой, отказавшись поддержать ее в этом.

– Ты не на работе? – покосившись на пиво, переспросил я.

– Ой, как я не подумала – Грубер же меня уволит! – прыснула она с сарказмом.

Увидев, что мой взгляд продолжает сверлить ее, огрызнулась:

– Эй, я в порядке, лады?! Больше пары банок в день себе не позволяю.

– А я ничего и не говорил, – обезоруживающе развел руками я.

Застежкой от ремня она ловко откупорила бутылку и жадно осушила почти всю одним глотком, капнув пару раз себе на майку. Затем откусила едва ли не половину хот-дога. Покосилась глазами на трость, которую я поставил возле стульчика.

– Зачем носишься с этой хренью? Ты же почти не опираешься на нее, – проворчала она с набитым ртом.

– Коленный имплантат может в самый неподходящий момент подвести. Не хотелось бы в такой ситуации добираться до ближайшей больницы ползком, – объяснил я, но затем добавил: – Честно говоря, такого давно не случалось. Но я привык к этой штуке. Чувствую себя без нее… каким-то беззащитным, что ли. А что, это разве не стильно?

– Ага. Прям британский джентльмен. Котелок где посеял?!

Я с улыбкой пожал плечами, признавая, что сарказм вполне по делу.

– Ну рассказывай, что у тебя там стряслось, – предложила она, вытерев с губ остатки кетчупа. – Вид у тебя говеней обычного. Опять та же херня с глазом?!

– Да нет, ничего особенного. Зудит то там, то сям. Как всегда.

– Ты знаешь, что я об этом думаю.

– Я не к тому. Я ни на что не жалуюсь. Порядок.

– Ну ты и упрямый ублюдок, – поразилась она, допивая пиво.

– А вот мой работодатель, похоже, решил меня вышвырнуть под этим самым предлогом. Один старый педераст сегодня во время смены настучал на меня. А безмозглая врач-недоучка отстранила меня от работы, и принудительно направила на обследование в клинику.

– Давно пора было кому-то это сделать.

– Спасибо за поддержку.

– Да подавись ты! Я не собираюсь поддерживать тебя в твоем безумии! Сто раз повторяла.

Некоторое время мы молчали, пока я доедал хот-дог.

– Что, снова проблемы с деньгами? – наконец заговорила она. – Не верю, что ты явился сюда только для того, чтобы сожрать говеный хот-дог и потренироваться отнекиваться от своих болячек.

Я тяжело вздохнул. Как бы ни хотелось это опровергнуть, Рина была права.

– Я бы не назвал это «проблемами». Так, временные трудности.

– Тот хренов бар что, вообще ни черта не приносит?! – нахмурила она брови.

Я страдальчески поморщился.

– Не могу назвать его особенно прибыльным бизнесом, – признал я нехотя.

– Так продай его наконец к чёрту!

– Он нужен мне для других целей. Сама знаешь. Да и он, кстати, давным-давно заложен.

– Тьфу ты! – она закатила глаз. – У тебя хоть почки еще не заложены?

– Кто бы их взял, с моей-то историей болезни?

– Короче говоря, что бы ты там не хотел, я сразу говорю: нет. Забудь. Я даже не пойду с этим к Груберу. Ты ведь знаешь, что, если бы ты пришел с улицы, то он бы послал тебя к черту с самого начала.

– Знаю.

– Грубер не любит, когда какие-то его «приятели» просят сделать что-то задаром или невыгодно для него. Всех посылает к черту, не стесняясь. А я его никогда ни о чем не просила. Никогда. Кроме твоего случая.

– Знаю.

– Ты же знаешь, как я ненавижу у кого-либо что-либо просить! Никогда бы и в голову не пришло кляничть чего-то для себя!

– Твоя помощь неоценима, Рина. Ты же знаешь, как я тебе благодарен.

– Не надо мне этого благодарственного говна! Что сделано – то сделано. Но большего не проси. Грубер и так дал взаем вдвое больше, чем обычно дают под залог драндулета как твой. И под вдвое меньшие проценты.

– Я это помню.

– Он не торопит тебя с возвратом. И не будет торопить, ведь он знает, что ты мой приятель.

– Я всегда плачу по долгам вовремя, – гордо ответил я.

– Так чего, в конце концов, ты тогда хочешь?!

Я позволил ей высказаться и наконец молвил:

– Я хочу попросить Грубера выкупить тачку. Если, конечно, она ему нужна. Перепродаст кому-нибудь с хорошим наваром. Я не запрошу много. Отдам за любые деньги, которых хватить, чтобы вернуть ему заём с процентами, и чтобы мне осталось еще хотя бы… ну, неплохо бы штук тридцать.

– Это ты называешь «любыми деньгами»? – фыркнула она.

– Хватит и двадцати кусков. Даже пятнадцать сойдет.

Некоторое время Рина задумчиво молчала, все больше мрачнее.

– У тебя что, все так плохо? – прямо спросила она.

– Скажем так, ввиду нынешних обстоятельств я все равно не ожидаю, что смогу выкупить тачку в обозримой перспективе, – дипломатично ответил я. – Так что продать ее было бы разумнее. Она не так уж мне и нужна, если по правде. На общественном транспорте – почти всюду быстрее. И дешевле. Постоянно затраты на подзарядку, техобслуживание, транспортный залог. Не знаю чем я думал, когда решил ее купить.

Мои финансовые дела можно было обсуждать долго, но тема была не из приятных, да и Рине они были поневоле уже хорошо известны. В мае 94-го я искренне верил, что денег, которые мне полагается по контракту, хватит, чтобы обеспечить безбедную жизнь на протяжении многих лет, а может и до самой старости, если мне вдруг посчастливиться до нее дожить. На первых порах я даже не задумывался, сколько денег трачу и на что, полагая, что у меня хватает более серьезных причин для беспокойства, главная из которых – подорванное здоровье. Но реальность меня быстро отрезвила.

Послевоенные финансовые затруднения, грянувшие еще в конце 93-го, набирали обороты. Фунт, всю историю Содружества бывший стабильным, обесценивался с такими темпами, каких разбалованное население не могло даже представить. В середине 94-го уже не считалось преувеличением называть эту ситуацию «депрессией», «кризисом» или просто «задницей». СМИ, превозносящие экономику Содружества на фоне ее сравнения с разрухой, царящей в побежденном Союзе, не в состоянии были успокоить миллионы людей, которые всерьез задумались о своем выживании. И началась паника, усугубившая ситуацию.

Нехитрые подсчеты быстро привели меня к выводу, что ежемесячные выплаты по контракту, которые индексировались по мудреной формуле, прописанной в договоре, при нынешнем темпе инфляции превратятся в бесполезный мусор быстрее, чем я успею получить хотя бы треть. Правда, кое-кто на форумах утверждал, что можно будет добиться перерасчета через суд. Но другие утверждали обратное. И я не был уверен, где же правда в этом юридическом сраче. Единственным надежным способом спасти ситуацию виделась скорейшая конвертация денег в что-либо, имеющее объективную ценность. А сделать это можно было лишь по одной из государственных социальных программ.

Проще всего было воспользоваться жилищной программой. Долго не раздумывая, я вбухал львиную долю причитающегося мне по контракту вознаграждения в покупку на вторичном рынке таунхауса в одном из средне благоустроенных районов Сиднея. Недвижимость в Гигаполисе была самой дорогой в мире. Так что даже весьма скромное жилище стоило целое состояние.

На этом я не остановился. Почти все оставшиеся деньги я умудрился вытянуть из «Грей Айленд» в рамках программы по стимулированию открытия бизнеса. Для этого, правда, пришлось зарегистрироваться как частный предприниматель, обойти десяток бюрократов и получить дюжину справок, раз дав взятку и пару раз пригрозив судом. Но результат того стоил. Я купил нежилое здание, упомянутое Риной, речь о котором еще пойдет дальше, которое и стало центром моего дышащего на ладан «бизнеса».

Я до сих пор считал те приобретения удачным ходом. Они позволили мне превратить стремительно теряющие надежность деньги, которые мне в любом случае нескоро еще предстояло получить на руки, во вполне реальные активы, которые принадлежали мне уже сейчас. В ближайшие пять лет я не имел права продать или заложить купленный таунхаус, в остальном же мог распоряжаться им на свое усмотрение. Но была и обратная сторона медали. Истратив почти все вознаграждение, полагающиеся за почти пять лет работы на ЧВК, которое иначе продолжало бы лежать на специальном депозитном счету, обрастая потихоньку процентами, я лишился гарантированного ежемесячного дохода. С работой и моим пресловутым «бизнесом» все складывалось не так хорошо, как хотелось бы. А расходы, по ряду причину, резко возросли.

В итоге я и сам не заметил, как начал едва сводить концы с концами. В апреле 95-го я заложил электромобиль, который приобрел в июле 94-ом, когда еще не понимал всей тяжести кризиса. Благодаря Рине договорился с Грубером об очень выгодных условиях. Но и это поправило ситуацию лишь ненадолго. Так что теперь машину приходилось продавать. И неизвестно еще, что будет дальше.

– Тебе в этой строительной конторе хоть что-то платят?

– Совсем неплохо по нынешним временам. Не жалуюсь. Но я сам не замечаю, как уходит зарплата. Расходы клуба в последнее время сжирают кучу денег.

– Ну конечно. Этот твой чертов клуб, – недовольно проворчала Рина. – Скажи, ты что, один там за все платишь?

– Все, кто в состоянии помочь, помогают. К сожалению, сейчас мало кто на подъеме.

– Никто, кроме тебя, не отдает там последние пенни, оставшиеся за душой.

– Сомневаюсь, что ты права. Но даже если это и так, я и не могу ни от кого этого требовать. У многих есть семьи. Многим приходится за свой счет покупать лекарства. Они делают что могут, Рина.

Она вздохнула, махнув на меня рукой, мол, я безнадежен.

– Когда собираешься к нам заглянуть? – улыбнувшись ей, спросил я.

– Никогда. И ты это знаешь! – не ответив на мой взгляд, буркнула та, и нехотя начала оправдываться: – Я всегда была волком-одиночкой, ты это прекрасно знаешь. Не люблю людей, терпеть не могу слушать их нытье. В отличие от одного ботаника – старосты отряда, взявшегося за старое, я не нуждаюсь в том, чтобы собираться в каких-то кружках и петь песни, держась за руки!

– Знаешь, насчет себя я не соглашусь. Я ведь тоже был таким, – припомнил я. – Может внешне и открытый, но близко к себе никого не подпускал. Стал таким еще в «Вознесении», когда понял, что почти никому нельзя доверять. А особенно с 83-го, когда узнал о смерти родителей. Не думаю, что и сейчас меня можно назвать «общительным». Люди и правда не самые приятные из существ. Во всяком случае многие из них. Просто я в какой-то момент почувствовал, что одному бывает справиться слишком тяжело.

– Я пока справляюсь. Слушай, не проповедуй, а? Ненавижу, когда ты нудишь.

– Лады.

Я не стал давить. Я хорошо знал Рину, и понимал, что она может вернуться в клуб, а может и нет, но к решению она должна прийти исключительно сама. Настойчивые уговоры способны лишь пробудить в ней упрямство и сопротивление.

– Часто видишься с Большим Питом? – как бы невзначай поинтересовался я.

– Не чаще, чем нужно, чтобы получить от него то, что требуется! – отрезала она. – Мы с ним – не друзья, и никогда ими не были.

– Знаю. По правде говоря, у него друзей вообще нет. В конечном итоге все для него – просто бизнес.

– Он говнюк. Но он вполне трезво смотрит на мир. До сих пор не знаю, что хуже – предсказуемый мерзавец, который всегда гадит в меру, или полоумный идеалист, который способен навредить как угодно из самых лучших побуждений.

Я сделал вид, что не понял, кто был упомянут в этом сравнении наряду с Большим Питом. Затронутый спор был давним, и разрешиться ему предстояло явно не сегодня. А значит, не было смысла его и зря ворошить.

– Передашь Груберу то, что я попросил?

– Куда я денусь? – хмыкнула Рина. – Я позвоню тебе, когда он даст ответ. Скорее всего, это будет завтра. И, скорее всего, это будет «да». Так что скоро получишь свои бабки.

– Спасибо тебе, Рина.

– Не за что. Сбагрить тачку – дело нехитрое. Но надолго ли тебе хватит?

– Давай решать проблемы по мере их поступления, – уклонился я в сторону от разговора, и тут же взглянул на часы. – У меня скоро прием у этого проклятого врача. Проводишь меня до остановки?

– Надо работать, – отрицательно покачала она головой.

– Тогда до связи, – не обидевшись, кивнул ей я.

– Бывай.

Я отправился к остановке, махнув ей на прощание рукой.

– Алекс! – все-таки окликнула она меня.

Замерев и обернувшись, я увидел, что она ковыляет ко мне.

– Рина?

– Не будь упрямым ослом. Тебе, бляха, надо что-то делать с твоими болями! Меня не обманешь твоей якобы спокойной миной. Да и не настолько она спокойная, как тебе кажется!

Я автоматически открыл было рот для своего стандартного раздраженно-упрямого ответа на такое предложение. Но, увидев выражение лица Рины, не оставляющее сомнений, что она искренне желает добра, сдержался. Вздохнув, я избавился от раздражения и спрятал свои «иголки».

– Я подумаю над этим, – пообещал я искренне, посмотрев ей в глаза.

Такой ответ удовлетворил ее, и она одобрительно кивнула.

– Ну тогда береги себя. Ты же умеешь держать удар. Правда, тяжеловес?

Она подмигнула мне и протянула навстречу сжатый кулак. Суровое лицо озарила улыбка, почти такая же, как в юности, и на какой-то миг она стала практически прежней Риной. Я вдруг вспомнил, как она, забывшись от эмоций, прыгнула на меня с крепкими объятиями перед сорокатысячной толпой, в которой сидела и моя девушка, пока я, едва стоя на ногах на ринге, осмысливал свою победу над «Молотильщиком» Соболевым. И на душе вдруг стало немного светлее.

Улыбнувшись в ответ, я вполсилы стукнул кулаком о еёкулак.

– Ты тоже береги себя, нигерийская горилла, – прошептал я.

Ничего больше не сказав, я кивнул ей, развернулся и пошел прочь. Я был все так же мрачен и страшен в глазах автомобилистов, проносящихся мимо. И вряд ли они нашли бы что-то милое в улыбке, которая продолжала блуждать по моим губам. Но мне было все равно. Где-то в районе сердца я ощущал крохотный очаг тепла. Это тепло напоминало мне о том, что в этой жизни есть место и добру. И придавало уверенности в том, что, в конце концов, мы все преодолеем.

Главное, чтобы в жизни было это самое «мы».

§ 72

На подъезде к городским кварталам автобус, как всегда, остановился на чек-посту. В последнее время, по мере появления все новых знаков ® на асфальте, на стенах и на заборах даже в этом благополучном районе, полицейские все чаще заходили внутрь каждого автобуса, иногда даже со служебными собаками. Но в этот раз, к счастью, ограничились внешним осмотром. На конечной маршрута, у станции метро «Блу Скай Тайн – Сентрал», я вышел в иной мир. Здесь меж новеньких красивых сорокаэтажных домов пролегали парковые аллеи и аккуратные зелененькие газоны. На лавочках в скверах сидели пенсионеры. Молодежь колесила на гиробордах и сигвеях. Практически обложка для открытки на агитационном плакате. Мир, за сохранение которого я воевал.

Хромающий седой бородатый человек со шрамами, в блейзере и солнцезащитных очках, злобный и угрюмый, смотрелся чуждо на этом празднике жизни. Порой я замечал на себе косые взгляды прохожих – им казалось, что они чувствуют исходящую от меня угрозу. Совсем не похоже на полные смиренного почтения взгляды, которыми одаривали ветеранов-миротворцев во время парадов. Не похоже и на те кроткие и уважительные взоры, которыми смотрели на меня граждане во время службы в полиции. Что поделаешь. Времена изменились.

«Ничего страшного. Я не в обиде на вас», – думал я, не обращая внимания на взгляды. – «Сложись моя жизнь иначе, я, быть может, смотрел бы так же. Тогдашний я никогда не смог бы понять людей, таких как я нынешний. И даже не попытался бы».

На входе в метрополитен меня, конечно, все же проверили – из-за объемной сумки; из-за того, что, «рожей не вышел»; и из-за того, что не прошло и пары недель с последней попытки пронести в метро бомбу. Попытка была неудачной, однако террорист-смертник, предпринявший ее, забрал с собой на тот свет трех полицейских, которые воспрепятствовали его планам, и семерых случайных прохожих. Процедуру проверки я перенес стоически, с образцовой вежливостью и спокойствием.

– Почему глаз дергается? – осведомился станционный полицейский, подозрительно вглядываясь в лицо. – Наркотики употребляешь?

– Глаз болит от старой травмы, – терпеливо ответил я, не обижаясь на тон. – Наркотиков не употребляю, офицер. Если необходимо, готов пройти тест.

В конце концов, помусолив несколько минут, меня отпустили – и никаких вам «Извините, сэр. Удачного вам дня». Полицейские не растрачивали любезности на людей, которые характеризуются в публичных реестрах как психически неуравновешенные бывшие наемники, вероятно наркозависимые, с баллом по шкале Накамуры порядка единицы. Даже если это их бывшие коллеги. Я не винил их. Когда-то и сам был таким. Или почти таким.

Шесть станций, пересадка на другую ветку, еще четыре станции, длинный эскалатор – и я показался из подземного перехода в самом центре, где обычно избегал показываться. От обилия человеческих лиц, машин, летательных аппаратов и рекламных объявлений рябело в глазах. По моей бугристой роже проносились десятки глаз в секунду, даже учитывая то, что большинство людей на улице не выныривали из своих мультимедийных миров. От автомобильных клаксонов и гомона толпы голова начинала болеть еще сильнее. Хотелось поскорее спрятаться в помещении, закрывшись от этого бедлама звуконепроницаемыми стенами.

К моему несчастью, на площади Возрождения, которую мне предстояло пересечь, чтобы добраться до госпиталя, в это время как раз проходила очередная манифестация. Свободное обычно пространство вокруг памятника Героям-спасателям, где обычно лишь одинокие прохожие кормили крошками голубей, сейчас напоминало непроходимую чащобу из человеческих тел.

– … обман! Очередной обман!!! – сердито вещал через мегафон всклокоченный мужчина в старом костюме, топчась по крыше микроавтобуса, заменяющей ему сцену. – Сколько мы еще должны это терпеть?!

Проталкиваться сквозь толпу удавалось со скоростью ярдов пять в минуту. Я пробирался между людей осторожно – атмосфера здесь была такой наэлектризованной, что неосторожный тычок локтем или ступление на чью-то ногу могло обернуться серьезной перепалкой, если не потасовкой.

– Извините. Прошу прощения. Разрешите, – бубнил я себе под нос.

В такт запальчивой речи оратора толпа недовольно роптала. Словно мачты кораблей в штормовом море, над головами качались транспаранты. Партийной символики и флагов видно не было. Это было спонтанно возникшее, стихийное, почти неуправляемое сборище. Людьми на площади руководили эмоции, а не лидеры. Они могли в любой момент рассосаться и спокойно разойтись по домам примерно с такой же вероятностью, с какой и пойти крушить витрины магазинов. Исход зависел от тысячи случайностей, которые не поддавались никакому разумному прогнозированию и контролю. Именно поэтому власти всех времен и народов боялись таких толп, как черт ладана.