Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Капитан «охотников за головами» в ярости отшвырнул своего товарища прочь с пути, так что тот при падении завалил своим телом еще нескольких штабистов. Красный имплантат сфокусировался на мне, второй глаз смотрел с безумной свирепостью. Это должно было испугать любого нормального человека, но гнев, клокочущий у меня в жилах, убивал чувство страха. Дерзкой ухмылкой я провоцировал его наступать.

Взревев, он бросился ко мне. Я стоял неподвижно до последней миллисекунды. Затем изогнулся, пропуская мимо себя смертоносный удар, от которого мое лицо аж обдало аэродинамической волной. Все это время моя правая ладонь незаметно сжимала у бедра армейский кинжал, который я предусмотрительно успел вырвать из ножен «охотника за головами», брошенного навстречу Блэку.

Оказавшись за спиной великана, элегантным и хорошо рассчитанным движением я вогнал острие кинжала в бок противника, в узкую прорезь меж листами бронированных доспехов – как раз напротив печени. Оставив кинжал торчать из раны, я запрыгнул на спину великана и стальной хваткой сжал его шею, намереваясь сделать завершающее движение, которым шейные позвонки противника будут летально повреждены. Но на это движение мне просто-напросто не хватило сил – слоновья шея была сродни металлическому столбу. Блэк громко взревел. Его рука потянулась к горлу и неожиданно легко разжала мои объятия, которые казались мне стальными. Крутанувшись всем корпусом вокруг своей оси, он сбросил меня со своей спины.

Благодаря инерции я пролетел не менее трех ярдов, прежде чем врезаться в опорную колонну, сбив с нее куски красивой некогда штукатурки, и упасть на пол, раздавив своим весом обломки одного из столиков. При падении мелкие осколки стекла, все еще торчащие у меня в лице, смещались, причиняя жуткую боль. Зрение левого глаза внезапно исчезло – похоже, один из осколков повредил зрительный нерв. Всей моей выдержки не хватило, чтобы воздержаться от болезненного стона.

– Кто-нибудь, разнимите их!!! – завопил один из офицеров штаба, апеллируя к генералам.

– Может, ты хочешь попробовать? – иронично переспросил Гаррисон.

– Не вмешиваться, – велел Чхон. – Это скоро закончится.

Не веря своим глазам, я наблюдал, как Блэк, скалясь в ухмылке, легко вынимает из раны кинжал. Секунду он задумчиво вертел его меж пальцев. Затем, взявшись другой рукой за лезвие, демонстративно согнул его – легко, словно пластилин.

– Что, страшно? – ухмыляясь, прошептал «охотник за головами», бросая себе под ноги исковерканное лезвие. – Я неуязвим, идиот.

– Сейчас проверим, – прошептал я.

Блэк сделал в мою сторону первый тяжелый шаг в тот самый миг, как я, кувыркнувшись, настиг неподвижно лежащего меж разломанных столов «охотника за головами», ставшего случайной жертвой ярости великана. Моя ладонь потянулась к набедренной кобуре, в которой хранилось запасное оружие спецназовца – пистолет 38-го калибра с пулей повышенного останавливающего действия. Этот прием был явным нарушением правил рукопашной схватки и мог стать поводом для остальных открыть по мне огонь. Но терять было нечего – голыми руками мне было его не одолеть.

Я распрямился и выбросил вперед руку с зажатым в ней пистолетом, снятым с предохранителя, когда Блэк был всего в двух шагах от меня, и уже заносил для удара свою клешню. Мушка остановилась на середине широкого лба. И это был, пожалуй, единственный случай в моей жизни, когда я действительно испытал удовлетворение, спуская курок.

Грозный свинцовый посланец ударился в середину лба, легко вонзаясь в кожу. Сразу следом за этим донесся металлический лязг, с которым пуля… срикошетила?! «Этого не может быть», – протестующее завопил мой рассудок, отрицая очевидное. Второй выстрел я сделать не успел. Стальная лапища схватила мое запястье и вывернула его, заставляя выронить пистолет, в то время как вторая, сжатая в кулак – нанесла удар мне в середину грудной клетки. В ушах затрещало – это был звук, с которым сминались под кожей мои собственные рёбра.

Воздух вышел из моих легких, как из лопнувших воздушных шариков, а во рту я ощутил солоноватый вкус крови. Потрясенный, я мог лишь безучастно наблюдать, как мою руку безжалостно заламывают, заставляя меня упасть на колени, а затем мое тело легко возносится вверх, на высоту свыше семи футов, удерживаемое, словно перышко, могучей хваткой исполина.

– Все видели это?! – торжествующе прохрипел подо мной Блэк, обращаясь к двум десяткам изумленных штабистов, забывших о своих обязанностях, и сосредоточивших все внимание на беспощадной драке. – Все поняли, что будет, если стать на пути у «охотника за головами»?!

Выражение глаз людей было красноречивее ответа. Мой взор, затуманенный болью, остановился на безучастной физиономии генерала Чхона. Я не ждал уже, что он спасёт меня от гибели. И умолять об этом не собирался. Надеялся только, что этот монстр, порожденный недальновидным руководством Содружества, как и Гаррисон, когда-нибудь ответят за все совершенные им преступления.

В этот момент помещение внезапно содрогнулось. С потолка начала грудами сыпаться штукатурка. Монотонное бормотание в наушниках штабистов прервалось всплеском панических выкриков и треском канонады. Немногие из уцелевших после драки воздушных экранов заполнили светящиеся красным цветом предупреждения и изображения с каких-то камер, на которых было много светящихся вспышек и огня.

– Сэр, зафиксирован массированный огневой контакт с противником в районе проспекта Карла Маркса! – в ужасе завопил один из штабистов, бросаясь к своему рабочему месту. – Похоже, это контратака!

– Вывести мне большой план! – мгновенно забывая о нас, заревел Чхон.

– Все по местам, живо! Направить все резервы на отражение атаки! – прикрикнул на своих людей генерал Гаррисон.

«Охотники за головами» бегом ринулись прочь из помещения. Штабные офицеры заметались, хаотично пытаясь привести в порядок свои разгромленные рабочие места. Каким бы невероятным было только что произошедшее, контрнаступление недобитых сил евразийцев временно отодвинуло его на второй план. Для всех, кроме Тайсона Блэка.

– Заканчивай с ним поскорее, и ко мне! – не оборачиваясь, велел ему Гаррисон.

Замахнувшись, он со всей своей нечеловеческой силой бросил меня о стену. Бетонная перегородка, не рассчитанная на такие нагрузки, проломилась при ударе моим телом. Я вывалился в коридор, освещенный неровным светом аварийных ламп, распластавшись среди пыли и обломков разрушенной стены. Какие-то люди продолжали бегать, переступая через меня, но никого не заботило происходящее – дисциплинированные бойцы спешили на свои позиции, где им предстоит отразить ответный удар евразийцев.

Собрав остаток сил, я схватил и бросил в показавшегося из пролома Блэка оказавшийся под рукой кусок стены. Бетонный обломок разломался о лоб «охотника за головами», засыпав его глаза крошевом. Воспользовавшись секундным замешательством соперника, я нанес отчаянный удар правой, в который вложил все свои силы, ему в висок.

Я ощутил страшную боль, когда костяшки пальцев хрустнули, ломаясь о непрошибаемую черепную коробку. Обнажив зубы в злобном оскале, Блэк схватил меня за горло и легко, как и в прошлый раз, приподнял, прижимая к стене коридора. От недостатка кислорода я конвульсивно засучил ногами. Изломанные руки инстинктивно пытались ослабить давление на гортань, но я уже понимал, что это бесполезно.

Прямо за спиной Блэка, не обращая на нас внимания, пробегали бойцы разных подразделений, на ходу натягивая на себя недостающее снаряжение. За полупрозрачными окнами коридора, где в неровном освещении разворачивалась обширная панорама, оглушительно трещала канонада и яркими вспышками сверкали выстрелы.

Нечеловеческая морда приблизилась прямо ко мне. Пыхнув мне в лицо зловонным дыханием, Блэк просипел на прощание:

– Ты был всего лишь жалким человечишкой. Твое время прошло.

Замахнувшись, он запустил мое тело в последний полет. Выбив стекло, я полетел вниз с тридцатифутовой высоты, прямо на брусчатку проспекта Карла Маркса, одной из главных улиц южной Новой Москвы, по которой в эти минуты наступали силы евразийцев. Последнее, что я отчетливо запомнил – стремительно приближающуюся ко мне бурую брусчатку и мой собственный крик в ушах.

§ 38

Дальше осколки реальности приходили ко мне бессистемно.

Я хорошо помнил, как мимо меня проходил, сотрясая брусчатку тяжестью металлических шагов и огрызаясь во все стороны огнем, четырехметровый «Голиаф». Под прикрытием его массивного корпуса мерно шагали вперед тяжелые пехотинцы в боевой экипировке корпуса «Крестоносцы». В тот момент, когда мои полуприкрытые веки сфокусировались на боевой машине, она исчезла во вспышке взрыва, силой которого ближайших солдат разбросало по сторонам. Эхо взрывной волны докатилось до меня, и мое искалеченное тело несколько раз перевернуло.

Следующая картинка, всплывшая сквозь белую пелену – мое тело тащилось меж дюжих плеч двух бойцов с нашивками 101-ой воздушно-десантной дивизии, в то время как их товарищи отступали следом, пятясь задом, закрываясь бронированными щитами и прикрывая отход огнем штурмовых винтовок.

Но десантники один за другим падали, скошенные мощью ответного огня Союза. В конце концов одна из крупнокалиберных пуль настигла и меня – она ворвалась мне в ногу в районе коленной чашечки. Реальность, и так едва ощутимая, исчезла во вспышке невыносимой боли.

Несколько минут, а может быть, часов спустя зрение вновь возвратилось к моему правому глазу. Своих ног я не чувствовал. Какой-то смельчак, вколов мне стимулятор, ненадолго приведший меня в чувство, отчаянно тащил меня за руку, пытаясь вынести с линии огня. Плечами я задевал многочисленные тела бойцов 101-ой воздушно-десантной. Пули продолжали свистеть, безжалостно впиваясь в мертвых и пока еще живых. Одна из пуль срикошетила от искореженного бронекостюма убитого десантника, и я почувствовал, как она проникает мне прямо во внутренности. Сознание вновь исчезло.

Зрение ко мне больше не возвращалось – только тактильные ощущения и слух. Несколько раз я слышал слова «радиация» и «эвакуация», но уже не в состоянии был понять их смысл. Голоса вокруг в основном были паническими. Кто-то тащил меня, кто-то постоянно вкалывал что-то в вену. Время от времени я блевал. В желудке давно ничего не осталось, но организм все равно издавал рвотные позывы, так что мне казалось, будто меня сейчас вывернет наизнанку.

Наверное, я умирал. Бороться за жизнь я не чувствовал больше в себе сил. Остатки сознания подсказывали, что полученные мною повреждения – не совместимы с жизнью, они многократно превышают порог летальности. Так что мне, похоже, предстояло умереть. Лучше уж сразу, а не в больнице несколько дней или месяцев спустя, превратившись в ссохшийся живой труп.

Много времени спустя я почти пришел в себя на открытом морозном воздухе. Один Бог знает, как я оказался на поверхности. Суета, многочисленные шаги, голоса, шум пропеллеров, сильный ветер, снежинки на обожженных и изрезанных щеках. Мне было холодно и настолько плохо, что это невозможно описать словами. Шум вокруг, напоминающий о продолжающейся бурной жизни, только раздражал.

Цинично спокойный голос склонившегося надо мною человека я слышал отчетливо. Это, наверное, был врач.

– Этого не спасти. На нем живого места нет. И страшное облучение. Ума не приложу, почему он вообще жив, и зачем его сюда вытащили. Такого нет смысла эвакуировать в госпиталь. Он умрет еще на борту.

– Угу, – подтвердил диагноз другой медик. – Не трать на него время, у нас тут вокруг еще сотни тысяч пострадавших.

– Подумать только, Господь Всемогущий, термоядерная электростанция!

– Так-с, вколи-ка ему что-то посильнее и пошли дальше!

Я почувствовал укол и окончательно погрузился в забытье.

Глава 4

§ 39

Я не вполне осознавал, что со мной происходит: сплю ли я, нахожусь без сознания или просто мертв. Ясно было одно – это был непрекращающийся кошмар. Сцены, которые я переживал, напоминали калейдоскоп, составленный из обрывков моих самых худших воспоминаний и потайных страхов.

Я был бесплотен – не чувствовал своих мускулов, не способен был пошевелить ни одним членом, не мог даже закрыть глаза, отвернуться в сторону или закричать. Я обречен был только безмолвно, бесконечное количество раз наблюдать сцены, которые желал бы навсегда забыть.

Все началось с восхождения на гору. Я упорно лез по склонам, цепляясь за камни руками. За спиной меня заходило за африканскими песками красное солнце. Я видел впереди купола тайной радиостанции, откуда вел вещание Джереми, пропагандист «Фракции африканских рабочих». Я очень остро ощущал, что не должен быть здесь. Хотел уйти. Но тело не слушалось меня.

Моя рука сама собой вздымалась и упирала в плечо приклад винтовки. Перекрестье прицела замирало на тощей груди мальчика, сидящего на камне и смотрящего вдаль.

– Нет! – хотел закричать я, но рот не исторг крика.

Всей силой своей воли я пытался предотвратить убийство. Но руки не слушались меня. Пытался закрыть глаза – но и веки отказывались мне повиноваться. Раздавался выстрел. Все мое нутро переворачивалось и протестовало против кошмарности того, что я сделал. Но тело продолжало жить своей жизнью.

Вскоре я уже был внутри. Достигал нужной двери, вышибал ее ударом ноги. Полуодетый чернокожий мужчина с бородкой, похожий на школьного учителя, в панике оборачивался на треск двери. В его руке был пистолет, но дуло смотрело в пол, а худая ладонь ощутимо дрожала, выдавая, что не привычна к оружию. Прицел фокусировался на середине его груди в тот момент, когда рот мужчины был открыт в крике:

– Беги! Спасайся!

Он обращался к своей дочери – совсем юной девчонке, которая пыталась пролезть сквозь полуоткрытое окно, крепко держа у груди своего плюшевого мишку. Его жена, испуганная женщина, едва прикрытая полотенцем, панически орала, пытаясь прикрыть своим телом спасающуюся девочку.

– Тебе нужен я! – оборачиваясь ко мне, кричал мужчина с ужасом на лице, роняя свой пистолет на пол. – Делай со мной что хочешь! Но не трогай их, прошу!

Я не желал никому из этих людей зла. Вообще не желал быть там. Но моя винтовка неумолимо начинала стрелять. Оружие стреляло до тех пор, пока все до единого патроны не покинули горячий ствол, превращая тела трех ни в чем не повинных перепуганных людей в подобие швейцарского сыра.

Вдруг я слышал позади истеричный девичий крик. Поворачивался – и видел прямо перед собой девочку лет семнадцати в белой ночной сорочке, которая контрастировала с ее темной кожей. Девчонка столбняком стояла на месте, глядя на меня расширенными от ужаса глазами. Тоненькие губы девочки двигались, произнося, наверное, слова молитвы, а может быть, обращались ко мне с мольбой.

– О нет, нет, пожалуйста! – в немом крике разрывался я, но этот крик не принадлежал к той Вселенной, в которой происходило действие.

Механическим движением мои пальцы выбрасывали использованный магазин и методично заменяли его на новый, полный патронов. Я пытался сопротивляться этим движениям. Но я не мог ничего изменить. И палец снова жал на спуск.

Следом я оказывался в зачищенных балканских деревнях. Слышал крики и плач местных, неистовый хохот Локи. Видел пожары, пожирающие хаты, и выбегающих из них людей, подобных ходячим факелам. Вдруг замечал, что на моей руке намотаны черные волосы женщины по имени Гергана. Она в отчаянии впилась зубами мне в руку, но я не чувствовал этого.

– Покажи ей, Триста двадцать четвертый, – велел мне голос Локи.

– Да пошел ты! Не буду я ничего делать!

Но мое тело подчинялось. Я начинал педантично и размеренно колотить ее головой о стену, глядя, как лицо разбивается в кровь. Рядом горько плакала маленькая девочка, дергая меня за штанину. Пожилой староста деревни, упав на колени, со слезами на глазах умолял меня прекратить. А издалека на меня с укором смотрели Маричка и ее муж Славко с маленьким Адамом на руках.

– Маричка! Помоги мне, пожалуйста! Останови меня!

Но они не слышали меня. И вот я снова оказывался в Новой Москве. Я был один-одинешенек посреди безлюдной улицы Хо Ши Мина, около здания школы. Везде вокруг я видел лица – посиневшие, с вылезшими глазами и ставшими дыбом волосами – людей, отравленных «Зексом».

– О Боже, – присаживаясь на бровку, бормотал я, обращаясь к мертвым. – Простите. Этого не должно было случиться. Это все Чхон. Это он впустил «Зекс». Я не хотел этого. Но я ничего не мог с этим поделать. Я всего лишь солдат.

Вначале они слушали мои оправдания неподвижно, скалясь на меня пожелтевшими зубами. Но затем начинали медленно шевелиться. Прямо на моих глазах один за другим покойники поднимались с земли и натужно ревели, словно зомби, протягивая ко мне мертвенно-бледные пальцы.

– Стойте! Это не я! Я не хотел! – в отчаянии кричал я, пятясь от них.

Но затем они исчезали. Я оказывался на мостике, который на середине обрывался, образуя бездонную пропасть. В пропасти витали облака тумана. На краю сидела спиной ко мне, свесив ноги и медленно ими мотая, худощавая девушка с темными волосами в новомосковской армейской шинели. Оглушительную тишину нарушала спокойная, печальная мелодия песенки, льющаяся из невидимых мне уст девушки. Песенка была на китайском.

– Кто ты? Ты в порядке? – делая к ней шаг, спрашивал я.

И она слышала меня. Не поворачивалась. Но отвечала.

– Нет, – молвила девушка грустно. – Я мертва. Ты убил меня.

Я замирал, понимая, что она права. Хотел оправдаться, просить у нее прощения. Но нужные слова не приходили. Нужных для этого слов вообще не существовало.

– Зачем ты убил меня? – продолжала допытываться юная китаянка в военной форме. – Я не хотела быть на той войне. Я могла бы сдаться в плен. Я так не хотела умирать.

Я не нашелся, что ей ответить. Язык парализовало. Но мое молчание возымело плохое действие. И голос девушки начинал медленно, но разительно меняться.

– Почему? О, Боже, почему?! ПОЧЕМУ?!!!

Тоненький и печальный девичий голосок превратился в леденящий кровь истошный вопль. Она вдруг поворачивалась ко мне – и я с ужасом увидел жуткого, злобного неупокоенного призрака, норовящего растерзать в клочья того, кто наложил на него проклятье. Ко мне возвращался голос, и я принимался орать, глядя, как кошмар несется прямо на меня, но не в силах даже закрыться от него руками.

Лишь приближаясь ко мне вплотную, морок исчезал.

– Я поверил тебе, – бесконечно печально и в то же время гневно шептал другой голос.

Оборачиваясь, я видел черный призрачный силуэт, плавающий в воздухе. Я узнавал этот голос. Это был тот самый евразийский офицер, командовавший баррикадой, которого я уговорил сдаться.

– Прости. Это был не я. Я правда не хотел, чтобы так вышло, – сгорая от чувства вины, стыда и бессилия, шептал я в ответ. – Я говорил тебе правду! Хотел предотвратить убийства! Я обращался бы с вами как с военнопленными, клянусь!

Но он меня не слышал.

– Единственный раз в жизни я поверил врагу. Думал, что ты тоже офицер. Что у тебя есть честь. Но ты предал меня. Предал и убил всех моих людей.

– Это был не я, а Блэк! Я пытался остановить его! Я…

– Ни на этом, ни на том свете тебе не простят этого подлого убийства. Слышишь меня, наемник?!! СЛЫШИШЬ МЕНЯ?!!!

Призрак офицера набрасывался на меня, и терзал, обжигал своей яростью.

Затем я снова оказывался на Грей-Айленде. Я был прикован к столбу перед строем из сотен молчаливых легионеров. Глядя на них, я замечал, что ни у кого из них нет лиц – лишь черные провалы в шлемах.

– Пришло время наказать предателя, – звучал над строем голос генерала Чхона.

Он обращался к Томсону и Тауни, с рогами, как у чертей, дышащими паром, с перекошенными от ярости лицами. По его команде они медленно и торжественно шагали ко мне, рассекая воздух ударами раскаленных добела розг. Издалека за ними наблюдали Окифора, Браун, Чхон, Гаррисон и почему-то Роберт Ленц.

– Роберт! Роберт, помоги мне! – кричал я.

Подмигивая мне, как ни в чем не бывало, Ленц хлебнул из бокала коньяк.

Тогда из-за толпы легионеров выходил, громко сотрясая ногами землю, Блэк. Он был невероятно огромен, по меньшей мере вдвое выше и шире любого из легионеров, полностью наг и невероятно страшен. Из его тела росли четыре огромных руки, словно у злобного индуистского божества. Пронзительный взгляд останавливался на мне.

– О, нет. Нет, нет, нет! – кричал я.

Мне становилось дико страшно. Но я не мог убежать. Не мог даже дернуться. Мог лишь с нарастающим ужасом смотреть, как это чудище подходит к столбу, вырывает розги из рук покорно отступивших Томсона и Тауни, заносит их для ударов. И тут мое тело пронзала адская боль.

Проходила целая вечность, прежде чем Чхон ленивым жестом показывал, что ударов достаточно. Ко мне, почти бездыханному, подходили Стил, Колд и Буллет, лицо которого было обезображено ожогом.

– Помогите мне, – молил я.

Но я замечал, что их лица вылиты из камня и не живы. Они начинали тащить мое тело куда-то. Глядя в ту сторону, я видел цинковый гроб с открытой крышкой – тот самый, в котором прилюдно похоронили Уотерса.

– О, нет, – шептал я. – Не надо.

Я понимал, что сейчас произойдет. Но я не был в силах сопротивляться големам. Они бесстрастно укладывали мое тело в мрачную цинковую коробку. Начинали закрывать крышку. Но тут их внезапно останавливала крепкая волосатая рука.

Над гробом нависал, пыхтя папиросой, латиноамериканец по имени Хесус. В потной белой майке красовались окровавленные дыры от пуль. Из-за его спины на меня безучастно поглядывал тощий индус – Каму Файзал, убитый во время полицейской операции, в которой я участвовал. Часть черепной коробки Каму отсутствовала, ведь ее снес снайпер из «Стражей», а по лицу густо растекалась кровь. Еще дальше я видел лица азиатов из Ускоглазого гетто, погибших во время беспорядков – девушки-азиатки, взорвавшей себя и мужчины, стрелявшего в меня из револьвера. Они были окровавлены и, совершенно очевидно, мертвы. Но никто из них не обращал на это внимания.

– Что, думал, ускользнешь от меня?! – с безумной ухмылкой маньяка спрашивал Хесус, потрясая ржавым лобзиком.

– Не надо. Я ничего тебе не сделал! – взмолился я.

– Как же, как же. Ты много чего сделал. Очень много. Они все хотят посмотреть, – кивнув себе за спину, возразил бандит. – Так что все, давай, приступаем.

Он нетерпеливо протягивал свою руку туда, где у меня, будь я во плоти, должны были быть мужские органы. Не в силах брыкаться, я съеживался от ужаса и предвкушения предстоящей боли. Но Хесус не успевал приступить к своему кровавому делу. Ему на плечо мягко, по-кошачьи, ложилась чья-то цепкая рука.

– Подожди. Не спеши, – мягко шелестел голос Локи, который показывался из-за его плеча и заговорщически мне подмигивал. – Не обижайся, но ты не сможешь сделать это как следует. Ты же просто мясник. Ты не знаешь его так хорошо, как я. Правда, Сандерс? Мы ведь с тобой знаем, как сделать тебе по-настоящему больно…

От его слов я мигом переносился в другое место. Я видел костры, разведенные в Генераторном. Видел визжащих людей, привязанных к столбам, на которых безмолвные силуэты в серых капюшонах, похожие не то на югославских солдат, не то на сектантов матери Марии, разливали бензин. Один из силуэтов повернулся ко мне, и из-под капюшона мне подмигнул Локи. В его руке щелкнула зажигалка. Я видел лица родителей, исчезающие в пламени. Слышал их крики – такие, каких я никогда не слышал при жизни.

– НЕ-ЕТ!!! – дико кричал я.

Но я по-прежнему ничего не мог сделать.

– Не беспокойся, Триста двадцать четвертый, – успокаивал меня Локи. – Сейчас тебе станет легче. Вот-вот ты все это забудешь.

Я оставался наедине с собой. Замечал, что перекатываю меж пальцев шприц, наполненный омерзительно прекрасной зеленоватой жижей. Видел в запотевшем зеркале свое лицо, искривленное в ухмылке жадного нетерпения.

– Нет. Я больше не буду. Не буду, – плакал я. – Это все из-за сучей «Валькирии». Она сделала меня таким. Вы больше не заставите меня принимать ее!

Но я не контролировал себя. Дрожащими от предвкушения блаженства сухими руками я нервно вонзал иглу себе в набухшую вену, и закатывал глаза, заходясь в глухом стоне болезненного наслаждения. Не помня себя, я заливисто хохотал, когда чувствовал, как волна блаженства уносит сознание прочь, уносит все мои страхи, и все печали – в райскую страну, где нет ничего, кроме вечной и непрекращающейся нирваны.

– А ведь я пытался донести это до тебя, Алекс. Пытался разложить все по палочкам, – с печальным укором обращался ко мне Жермен Петье, вместе с которым мы стремительно перенеслись в какое-то помещение, похожее на больницу.

Я видел свою мать, лежащую без сознания на больничной кушетке. Ее окружали люди в белых халатах, а рядом с ними – молодой Роберт Ленц в черном костюме и так же помолодевший Чхон. Внезапно из-за их спин показался мой совсем еще молодой отец. Я видел, как он и Роберт пожимают руки, глядя на мать.

– Твое предназначение заложено в твоих генах. И оно появилось там не случайно. Ты сам появился не случайно, – продолжал терпеливо втолковывать директор интерната. – У каждого из нас есть судьба, от которой не уйти. Ты мог бы покориться ей с достоинством. Но ты так и не смог понять этого. Тем хуже для тебя.

Звучал рассерженный вопль куратора Кито:

– В карцер его! Навечно! Я требую, чтобы этого недоноска сгноили в карцере!.

– Нет-нет, зачем же, – отзывался с другой стороны мстительный, писклявый альт Паоло Торричелли. – Лучше мы отправим его на остров. Я уже отправил его туда.

Ни один лучик добра так и не пробился ко мне сквозь мрак, преисполненный кошмарами, во время нескончаемых странствий на побережье Леты. Ни один светлый миг моей жизни не явился мне, чтобы хоть немного согреть душу перед лицом смерти. Никого из моих друзей, из людей, которые любили меня и которых любил я сам, здесь не было. И это, наверное, был знак. Знак, что ничего доброго я не заслужил.

– Твоя жизнь была преисполнена зла, Димитрис, – осуждающе произнес строгий судья.

Голос судьи вначале вообще не имел интонаций. Затем приобретал пафосные обличительные нотки интернатовского пастора Ричардса. А в самом конце опускался к приглушенному безумному шепоту матери Марии.

– То, что ты видишь – это твое чистилище. За грехи, совершенные тобою, оставшиеся без покаяния, ты обречен до скончания веков скитаться в небытие и безвременье, наблюдая раз за разом свои злодеяния. И ты не сможешь заслужить прощения. Не сможешь забыть. И даже в безумии не сможешь найти спасение…

– Простите меня! Пожалуйста, простите! – оправдывался я.

Мне хотелось заплакать. Но я не имел глаз, чтобы из них могли хлынуть слезы. Я был готов признаться перед своим последним судом во всех своих злодеяниях. До самых глубин своей души я был полон раскаяния. Но я понимал, сколь мало оно весит, когда на другой чаше весов – столько преступлений, длинный шлейф которых тянулся за мной сквозь всю мою взрослую жизнь. Так что на снисходительность судьи рассчитывать не приходилось. Я заслужил то, что имел.

Но внезапно я осознал, что никакого судьи нет. Лишь я сам себе судья. Лишь моя память – свидетель моих преступлений. Лишь моя совесть – закон. А судилище проходит лишь в моем воображении. И оно может продолжаться бесконечно долго. Ровно до тех пор, пока я не поставлю в нем точку.

– Тому, что я совершил, не может быть оправданий, – изрек я невидимыми устами. – Ни мои гены, ни «Валькирия», ни команды, которые я получал, меня не оправдывают. Я позволил сделать себя убийцей. И я виновен не меньше тех, кто сделал меня им. Я должен был быть сильнее, умнее, тверже. Должен был помнить, что хорошо, а что плохо. Должен был прожить свою жизнь иначе.

Чувство глубочайшего раскаяния и презрения к себе растекалось по моей душе, как безбрежный океан, прорвавший плотину.

– Не думаю, что мою вину можно искупить. Даже смерть не будет достаточной отплатой для тех, чью жизнь я отнял, и у кого я отнял близких. Я это понимаю. Я сделал бы все, что могу, чтобы принести в этот мир хоть немного добра и справедливости взамен того, что я сделал. Но мне не был дан такой шанс. И это, наверное, правильно. Я его не заслужил.

Они все стояли в тот момент вокруг меня. Все, в чью жизнь я принес зло. Все, кто был бы жив и счастлив, если бы не я. Как же их было много!

– Будь что будет. Я там, куда я сам себя привел. Поделом, – склонил я голову перед ними.

Внезапно все мое существо пронзило ощущение единства со Вселенной. Я видел мириады звезд, гаснущих и зарождающихся, бескрайние галактики и их скопления, квазары и черные дыры, материю и антиматерию, растянутые на множество измерений, отличных от известных мне, которые не измеришь световыми годами.

Я понимал, что пространство относительно, и так же относительно время, и так же относительна моя личность, и все это лишь часть единого целого, и смысл всего прост —…

§ 40

– Вы меня слышите? – донесся до меня размытый голос.

Я ощутил страшную боль и вспышку света – и решил, что заново переживаю миг рождения. В этот момент я еще все понимал. Я практически отчетливо помнил все то, что только что осознал. И мне так хотелось рассказать об этом! Но разве я способен на это? Ведь я всего лишь младенец, которому неведомы слова.

– Мистер Сандерс, если вы слышите мой голос – пожалуйста, моргните, – терпеливо повторял мне заботливый мужской голос, принадлежащий, наверное, акушеру. – Вы меня слышите, мистер Сандерс?

– На МРТ головного мозга, – распорядился другой мужской голос после томительного ожидания. – Надо посмотреть, как функционирует его мозг.

Мгновение спустя реальность исчезла. Возвращалась она периодически, клочками, вместе с ослепительными вспышками боли. Я все еще плохо слышал голоса, раздающиеся прямо надо мной, и ничего не видел. Но уже чувствовал – мучительную, невыносимую боль, которая никак не желала прекращаться. Это была уже не та боль, что преследовала меня в кошмарах – эта была вполне осязаемой, физической и приземленной.

Невидимые демоны изощренно истязали меня. Они окунали мое истерзанное тело в какую-то зловонную жижу. Они растягивали меня на голгофе, причиняя немыслимые страдания бедной спине. Они резали меня, кромсали, выворачивали, вставляли посторонние предметы мне в тело. Они никак не желали успокоиться.

«Пожалуйста, перестаньте», – обращался я к своим мучителям мысленно, еще даже не вполне понимая, кто этот «я». – «Я уже натерпелся. Я больше не хочу. Позвольте мне наконец спокойно умереть». Но они не слышали меня. Даже больше того – они, похоже, думали, что я нуждаюсь в том, что они со мной делают.

– Ты слышишь меня? Слышишь, слышишь, я знаю, – шептал мне на ухо какой-то мужской голос. – Не смей умирать, дорогой! Слишком долго мы боролись, чтобы теперь сдаваться. Знаю, тебе сейчас несладко. Но ты должен быть сильным.