Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

Я нахмурился. Это известие меня не слишком обрадовало.

– Тебе следует быть с осторожным с Клаудией.

– Я вот не могу понять – вы с ней друзья вообще, или нет? – усмехнулся Джером.

– Все не так просто.

– У тебя, кажется, никогда ничего не бывает просто, – вздохнул бывший казак.

– Я уважаю ее. Но не вполне разделяю ее идеи. И она это знает.

– Да, она упоминала об этом.

– Я просто хочу, чтобы ты был осторожен.

– Не бойся. Я всегда осторожен.

– Она в розыске.

– Я тоже в розыске.

– В ее случае речь идет о серьезных вещах.

– В моем случае тоже. Иначе мы бы с тобой сейчас спокойно сидели за столом у тебя или у меня дома, а не встречались тишком на какой-то загаженной парковке, оглядываясь по сторонам.

– Я бы все-таки не сравнивал твою и ее ситуацию, Джером. Ты сам только что сказал, что решил начать новую жизнь, хочешь позволить сыну вырасти в нормальной семье. Ты ведь понимаешь, что можешь подвергнуть опасности не только себя, но и Катьку с Седриком?

– Да не сцы ты. Я не делаю ничего такого уж серьезного. Так, помогаю ей с разными мелочами.

Я неодобрительно покачал головой, дав понять, что эти «мелочи» не доведут его до добра.

– Если честно, меня удивляет то, что ты не с Клаудией, – заявил Джером после раздумья.

– В смысле? – удивился я. – У нас это было всего один раз. И то, что-то я не помню, чтобы я тебе об этом рассказывал…

– И он еще говорит, что не думает о девках! – от души рассмеялся Джером, ткнув меня пальцем в грудь. – Да я не о том, что ты с ней не спишь, балбес! Если честно, для этого она слегка старовата. Хотя на вкус и цвет, конечно, товарищей нет. Я говорю о том, что мне до чертиков странно, что ты не разделяешь ее взглядов.

– А с чего мне их разделять?

– Действительно, с чего бы это? Да брось! Глядя на тебя, кажется, что у тебя много причин ненавидеть их. Это ведь они сотворили с тобой такое.

– Для меня все никогда не было так просто с этими вот «мы» и «они»! – слегка раздраженно ответил я. – Кого, по-твоему, я должен ненавидеть?

– Содружество.

– Содружество – это сотни миллионов людей. Хороших и плохих. Мне их всех ненавидеть?

– Только власть.

– Власть – это тоже сотни, тысячи людей. В основном, конечно, говнюков. Но опыт показывает, что на их место редко приходит кто-то лучше. Если обратиться к истории, то можно увидеть, что всевозможные революционеры постоянно заявляют о прогнившей системе, которую нужно разрушить и построить новую. Социалистическая революция 1917-го в России – самый красочный тому пример. Разрушить тогда и правда удалось. Но что вместо этого построили?

Я тяжело вздохнул.

– Мне всегда было легко найти врага. Помню, я готов был самозабвенно воевать за Альянс с ЮНР. Только отец удержал меня от этого. Потом я так же рвался воевать за Содружество с евразами. Этого дерьма мне дали понюхать сполна. И что теперь? Воевать за каких-то сказочных «борцов за свободу» против тирании? А может, пора наконец поумнеть? И больше не позволять никому использовать себя в качестве пушечного мяса?

– Еще несколько лет назад я сказал бы, что твоими устами глаголет малодушие, дружище. Теперь я уже сам не знаю, что тебе сказать, грека. После тридцати ко мне наконец пришло понимание того, что бросаться в бой очертя голову – это не всегда самая лучшая идея. И не всякий бой стоит того, чтобы в него ввязываться. У меня горячая кровь. Но я тоже умею извлекать уроки из своего опыта. Война с евразами – урок что надо. А точнее – то, что произошло после.

Джером вздохнул. Время несколько заживило его раны, но вспоминать о том, как обошлись с ним после войны вчерашние соратники и союзники, бывшему предводителю казаков было все еще непросто.

– Так что я не буду подталкивать тебя ни к чему. Уверен, ты сам разберешься.

Практически одновременно мы с Джеромом взглянули на часы. Нам не стоило задерживаться здесь вдвоем слишком долго. И мы оба это понимали.

– Будь осторожным, Джером. Не позволь втянуть себя в дерьмо, – сказал я на прощание.

– Не дрейфь, грека. Прорвемся.

– Ну тогда на связи.

– Будь здоров.

«И что я за идиот, Джером?» – подумал я, садясь на скутер. – «Советую тебе одно, а сам в это время делаю прямо противоположное».

§ 100

У меня заняло еще минут десять, чтобы добраться еще до одного места в Новом Бомбее, о посещении которого я не стал говорить Джерому. Оставив скутер пристегнутым к забору в совсем глухой подворотне, где он так и просился, чтобы его угнали, я включил фонарик на наручном коммуникаторе, и, крепко держа в руке трость, осторожно спустился в темный подземный переход, а точнее вход, ведущий в подземный город. Спуск был похож, как две капли воды, на тот, из которого я вышел в мае 89-го после того, как едва не погиб в этих мрачных подземельях. Даже прошедшие шесть лет не в состоянии были сгладить пережитый тогда страх, так что, спускаясь, я ощутимо нервничал.

Долгих десять минут, которые показались мне часом, я бродил по плохо освещенным подземельям, в которых мне не мог помочь никакой навигатор, пытаясь как-то ориентироваться по стенам, изгаженным граффити и черными пятнами от окурков. За это время я так и не встретил ни одного человека, кроме пары грязных бродяг, которые лежали у стен – то ли спящие, то ли мертвые. Низшие слои населения Нового Бомбея, обретавшиеся прежде в этих норах, в последние годы перебрались поближе к солнцу после того, как их более благополучные собратья переехали жить в более благополучные районы. Катакомбы стали почти необитаемыми. И от того сделались еще более мрачными.

Я уже практически признался себе в том, что заблудился, и собирался уже развернуться, когда лабиринт наконец вывел меня к просторному круглому вентиляционному колодцу. Здесь царил жуткий сквозняк, завывания которого распространялись дальше по тоннелям. Футах в тридцати сверху сквозь металлическую решетку и лопасти крутящегося вентилятора пробивался солнечный свет. Свет узким столбом падал на пол, образуя на нем светлый круг и оставляя внешние контуры помещения в полумраке.

Я угрюмо покосился на большой красный знак ® на стене колодца, который был здесь особенно символичен. Затем мой взгляд остановился на силуэте, который стоял спиной ко мне в противоположном конце помещения, у еще одного выхода из подземного лабиринта.

– С каждым разом конспирация все серьезней, – заметил я, обращаясь к силуэту.

– Даже серьезнее, чем ты думаешь, – повернувшись ко мне, ответила Клаудия.

В этом году ей исполнилось пятьдесят. Годы прибавили ей несколько морщин и складок, а также седых волосков, и Клаудия не прибегала к женским хитростям, чтобы скрыть их. Наверное, именно из-за этого она смотрелась гармонично и естественно. Ее и сейчас можно было назвать красивой – красотой зрелой женщины, которая не стыдится своего возраста и на которой года оставили след лишь в той степени, в какой этого было никак не избежать. На ней было длинное платье свободного кроя, скромно скрадывающее очертания фигуры, хотя я не сомневался, что она все еще была в отличной форме.

– Давно не видела тебя, – молвила она, рассматривая меня с теплым, слегка грустным выражением лица.

– Думаю, я с тех пор не слишком изменился, – попробовал пошутить я.

– Ты выглядишь усталым и разбитым, Димитрис. Словно стал старше еще на пару лет. Переживания этих недель не прошли для тебя бесследно.

Я согласно кивнул, не став спорить со столь очевидным фактом.

– Мне очень жаль, – сочувственно произнесла Клаудия. – У меня не было возможности принести тебе мои соболезнования из-за гибели твоего друга. Это страшно и невыносимо печально, когда из жизни уходят молодые люди, полные жизни и энергии.

– Да, это так.

Клаудия выдержала задумчивую паузу.

– Я не была уверена, увижу ли тебя снова. Я долго колебалась, могу ли я вообще устроить встречу при нынешних обстоятельствах.

– Я тоже сомневался, хорошая ли это идея.

– Ты очень дорог мне. Ты сам это знаешь. Но, чем дальше мы уходим по тем дорогам, которые мы выбрали, тем сложнее нам поддерживать общение. Боюсь, что эта наша с тобой встреча может стать последней на очень долгое время. Если ты намерен продолжать ту жизнь, которой сейчас живешь, то общение со мной сопряжено для тебя со слишком большими рисками. Так же точно обстоит дело и с моей стороны. Общаясь с тобой, я подвергаю опасности себя и других людей.

– Я понимаю это, Клаудия. Я и сам хотел сказать тебе о том же самом.

– Что ж, – она доброжелательно улыбнулась. – Тем больше у нас причин обсудить все, что раньше не успели. Но прежде позволь представить тебе одного человека.

Мои брови недоуменно и слегка тревожно поползли вверх. Ни о чем таком речи не было.

– Прости. Я взяла на себя смелость пригласить кое-кого на нашу встречу, не согласовывая с тобой.

Я нахмурился, однако спорить в этой ситуации было бесполезно. Клаудия сделала едва заметное призывное движение головой, и из мрака катакомб за ее спиной появился стройный тонкий силуэт в просторной юбке, тунике и черном хиджабе. От удивления мои глаза должны были расшириться.

– Много лет прошло, Димитрис Войцеховский. И они оставили на тебе свой след, – с мягким шелестящим акцентом произнесла Лейла Аль Кадри.

Мне понадобилось время, чтобы определиться с подходящей реакцией на эту встречу.

– Не думал, что мы еще когда-нибудь увидимся, – признался я ей.

Затем я перевел вопросительный взгляд на Клаудию.

– Я подумала, что тебе будет интересно повидаться со старой знакомой, с которым тебя столь причудливым образом свела судьба, – не растерялась Клаудия. – Для Лейлы это даже более рискованно, чем для меня. Но она настояла на этой встрече.

– Неужели? – я поднял брови, переводя взгляд на Аль Кадри.

– Многое во время нашей прошлой встречи осталось недосказанным, – произнесла арабка, глянув на меня своими яркими аметистовыми глазами.

Глядя на нее, я вспомнил разговор с Аффенбахом и его коллегами в мае 89-го.

– Мне сказали, что у тебя СПИД и ты скоро умрешь. Это была ложь?

По огоньку, который вспыхнул в ее глазах, я понял, что мои слова попали в точку.

– Я ВИЧ-инфицирована, – спокойно подтвердила она, глядя мне в глаза. – Но я не считаю нужным говорить об этом каждому встречному.

Ответив на взгляд Клаудии, для которой это тоже очевидно стало новостью, она добавила:

– Это случилось во время переливания крови, когда я была еще ребенком. Такое случается там сплошь и рядом. Долгое время я вообще не знала о вирусе. Как и большинство ВИЧ-позитивных, кто живет в «желтых зонах». Обнаружила это по чистой случайности. К счастью, к тому времени было еще не слишком поздно. При надлежащем лечении вирус не грозит мне смертью в ближайшие годы. Если мне и предстоит умереть рано, то вряд ли это будет СПИД.

– Прости, мне не следовало спрашивать.

– Ничего. Ты спросил, и я ответила.

Рассматривая меня с неприкрытым интересом, она медленным шагом принялась прохаживаться по помещению, и заговорила о своем:

– Прошло много лет, прежде чем я осознала, что ошибалась насчёт обстоятельств нашего знакомства. Людям свойственно преувеличивать свое значение и значение своих поступков в этом мире. Оказывается, я тоже этим грешна. Я была твердо убеждена, что ты – всего лишь инструмент, который власти используют против нас. Мне бы и в голову не пришло, что дело обстоит прямо наоборот: что мы были инструментом; а ты – целью.

Я понятия не имел, как она пришла к этой истине. Но спорить не стал.

– Это уже не важно. Они получили то, что хотели.

– А мне все-таки хотелось еще раз посмотреть на человека, который для них настолько важен, что они видят в нас, мнящих себя их противниками и серьезной угрозой, всего лишь пешек, которыми они хладнокровно сыграли, чтобы заполучить этого человека в свои руки. Амир ведь еще тогда заметил в тебе что-то особенное. У него всегда было непревзойденное чутье в отношении людей. Я тоже всегда считала себя проницательным человеком. И мне хочется понять, в чем я ошиблась и что упустила, когда твоя важность ускользнула от меня.

Я иронично усмехнулся.

– Ах, вот в чем дело? Боюсь, я тебя разочарую. Дело вовсе не в моей личности. В ней нет ничего особенного. В этом отношении ты была права. А если Захери думал иначе, то он-таки ошибался. Все, что было им нужно – мое тело. Гены. Только и всего.

– Что ты имеешь в виду? – с интересом спросила она. – При чем здесь гены?

– Это тебя совсем не касается.

Некоторое время мы все втроем молчали. Наконец слово взяла Клаудия.

– Друзья мои. Мне кажется, каждый из нас владеет несколькими фрагментами одного пазла, который давно напрашивается на то, чтобы его сложили вместе. Я предлагаю отбросить недоверие и перестать говорить недомолвками. Так нам всем будет проще прийти к истине.

– Я думаю, Клаудия, что это фрагменты от совсем разных паззлов. В мае 89-го мы трое ненадолго стали участниками одной и той же истории из-за стечения обстоятельств. Теперь ясно, что эта история крутилась вокруг меня, а вас засосало в нее случайно. Но это уже не важно. Все это в прошлом. А нам нужно думать о настоящем.

Обведя их взглядом и вздохнув, я продолжил:

– Давайте начистоту. Вам двоим может быть сложно это понять. Вы можете насмехаться над этим. Но я пытаюсь быть законопослушным гражданином и не хочу никаких проблем с властями. Во всяком случае больших, чем уже имею. Я говорю сейчас с двумя людьми, которых, как я полагаю, власти считают террористами. Один лишь этот разговор уже не сулит мне ничего хорошего. И уж тем более я не собираюсь выдавать вам сейчас сотню тайн, которые я обязался хранить, чтобы восполнить для вас пробелы в истории, которая вас вовсе и не касается.

Лейла вопросительно посмотрела на Клаудию. Та в ответ едва заметно вздохнула.

– Мне придется быть с тобой такой же откровенной, Димитрис. Я всегда с большим уважением относилась к твоим взглядам, хоть и не разделяла их. Наши с тобой отношения были для меня слишком дороги, чтобы ломать их исходя из различий в убеждениях. Но сейчас мы пришли к точке, когда я просто не могу найти в себе достаточно фантазии, чтобы поставить себя на твоем место и понять твою логику.

Она говорила так же мягко, но ее голос сделался более решительным.

– Поправь меня, если я сейчас в чем-то ошибусь. С помощью шантажа и обмана, переступив через трупы людей, включая Бена, твоего друга, которого ты любил, власти заманили тебя к себе на службу. Там они превратили тебя в манкурта, убийцу и наркомана. Они искалечили тебя морально и физически и выбросили на улицу. Государство и общество, которые ты всю жизнь пытался защищать и оправдывать, отвернулись от тебя. Ты недавно потерял четвёртую по счёту работу, такую же жалкую и недостойную тебя, как и все предыдущие, лишь из-за предубеждений, которые испытывают к тебе обыватели благодаря грязи, незаслуженно вылитой на тебя властями. Ты не получаешь нормального лечения от наркотической зависимости, которая развилась у тебя из-за проводимых над тобой экспериментов. А когда ты взял этот вопрос в свои руки и собрал вокруг себя группу людей с одной лишь целью помочь им излечиться – на вас навешали неблаговидных ярлыков и взяли на прицел. Только и ждали момента, чтобы поставить на твоей затее – и дождались, вдобавок сделав тебя банкротом. Твой юный товарищ, который решил воспротивиться этой несправедливости, был уничтожен на твоих глазах – нагло, цинично и безнаказанно. И после этого ты всерьез говоришь, что «пытаешься быть законопослушным гражданином и не хочешь никаких проблем с властями»? Я действительно не понимаю тебя, Димитрис.

– Что здесь непонятного? – пожала плечами Аль Кадри, продолжая меня разглядывать. – Это страх. Страх, отчаяние и неверие. Все то, что они стараются поселить в душе тех людей, которых им не удалось обмануть своим враньем. Если ты не веришь им, то надо, чтобы ты хотя бы боялся им сопротивляться. Вот и все.

– Я знаю Димитриса дольше тебя, Лейла, – спокойно возразила Клаудия, также глядя на меня. – А еще я знала его отца. Ты ошибаешься, если полагаешь, что он настолько подвержен страху.

Сам не заметил, как этот обмен репликами обо мне, в котором я сам не участвовал, начал накалять во мне градус раздражения.

– Знаете что? За последние сутки уже туёва куча людей говорят со мной об одной и той же херне: о несправедливости, перед которой я склонился; о страхе, который испытываю; о сопротивлении, которое мог бы оказывать! Но лишь от одного-единственного человека, с которым я вообще практически не знаком, я услышал адекватные и здравые слова. Все остальные намекают: давай, мол, Димитрис, давай! А что я, бляха, должен «давать», а?! Я даже не прошу вас рассказать о вашем глобальном плане по спасению мира, обо всех этих гребаных буковках «эр» в кружочках, и тому подобном. Сопротивление! Всемирная революция! Охрененно! Только вот я не верю в сказки. Не верю в простые решения.

Я обвёл их решительным взглядом.

– Вы хотите начать войну? Еще одну войну?! А вы уверены, что причина для нее достаточно хороша? Вы уверены, что если бы вам удалось разрушить это прогнившее несовершенное общество, то вы смогли бы построить на его месте что-нибудь получше? Я в этом совсем не уверен! Да и кто вам позволит менять мировой порядок?! Нельзя же быть настолько наивными! Могущественные люди дергают за ниточки, которых вы в своем революционном запале можете даже не замечать – и вы задорно суетитесь, думая, что приближаете свои цели, но на самом деле вы лишь слепые орудия в их руках. Тот случай в мае 89-го ничему тебя не научил, принцесса Лейла? Они знали о вашей «тайной организации» все! Вся ваша конспирация гроша ломаного не стоила. Они просто потешались над вами. Вы до такой степени их не пугали, что они даже не считали нужным с вами расправляться – предпочли просто использовать вас в своей изящной и изощрённой многоходовочке. Думаете, теперь что-то изменилось?! А ты, Клаудия? Уж кто-кто, но ты-то, с твоим-то прошлым, не можешь не замечать скрытой подоплеки всей этой игры, слоев и слоев лжи, которым нет ни конца, ни края…

– Димитрис, – наконец твердо перебила меня Клаудия. – Мне кажется, наш с тобой общий знакомый, некий пожилой мастер закулисных интриг, еще в юности запудрил тебе мозги больше, чем ты сам думаешь. Мне хорошо известна его тактика. Я знакома с ним даже дольше, чем ты. «Правды нет». «Все сложно». «Все лгут». «У всех свои интересы». «Мы все лишь пешки в чьей-то игре». Он стремится к тому, чтобы все мы жили в королевстве кривых зеркал. Никому не верили. Ни во что не верили. Не пытались ничего изменить. Так ему проще манипулировать нами. Но это обман!

Лейла усмехнулась, взглядом дав понять Клаудии, что берет инициативу на себя.

– У нас был похожий разговор в 89-ом. Невозможно построить идеальное общество, говорил ты. Это так, Димитрис! Любое общество несовершенно. Но это не значит, что любое общество – в равной степени несовершенно.

Возбужденная своей речью, наследная принцесса принялась расхаживать по помещению.

– Давай посмотрим на одни лишь факты. Пропаганда тщательно работает над тем, чтобы размыть эти факты у людей в сознании, заставить их в них усомниться. Так что давай начнем с тех, которые лежат на самой поверхности. Этим государством больше тридцати лет единолично правит тиран. Это факт? Факт. Он построил авторитарное общество, где нет реальной свободы слова и совести, нет независимого правосудия, нет механизмов контроля над властью и ее легальной смены. Это факт? Я считаю, что это факт. Он отдал общество в пользование акулам-капиталистам, которые пользовались им как огромной денежной фермой, ни в грош ни ставя права и интересы людей. Человек, сам ставший жертвой экспериментов, противных природе, вряд ли станет спорить с тем, что это факт. Эти самые люди, убеждавшие нас, что человечество навсегда покончило с войнами, развязали новую мировую войну. Хорошо, хорошо, давай не будем спорить о том, были ли на то весомые причины – как бы я не была убеждена в том, что их не было, у меня не хватит фактов, чтобы опровергнуть всю их ложь. Но тебе ли не знать, как велась эта война, и каким количеством лжи она была окутана? Сотни тысяч солдат воевали под видом наемников из частных военных компаний. Для чего это было нужно? Ты прекрасно это понимаешь… Я могу продолжать очень долго. Но я задам тебе лишь один вопрос. Ты правда всей душой веришь, что человечество не способно построить общество, которое будет хотя бы капельку лучше этого? Ты правда веришь, что не стоит даже пытаться?

Тирада Лейлы казалась еще более внушительной и гневной из-за гулкого эха, которое создавал пустой вентиляционный колодец. Глядя в ее горящие глаза, я задумчиво молчал.

– Я верю, что это возможно, Димитрис Войцеховский, – глядя мне в глаза, решительно констатировала она. – Я верю, что пытаться стоит. И у меня не опускаются руки, когда я думаю о могуществе противника. Потому что я привыкла сражаться тогда, когда я права, а не тогда, когда я сильнее. Пусть даже шанс на победу и крошечный, но я буду пытаться. Я буду пользоваться каждой их слабиной. Буду обращать себе на пользу их внутренние склоки и противоречия. Кто-то из них попытается использовать меня? Пусть думают, что используют. А я буду использовать их, чтобы становиться сильнее. И в конце их будет ждать большой сюрприз. В истории было много «нерушимых» империй. Но все они падали, рано или поздно. До тех пор, пока есть люди, которые искренне верят, готовы сражаться и жертвовать с собой – борьба еще не проиграна. Что, звучит не очень благоразумно? Может, и так. Следовать своим принципам не всегда безопасно и удобно. Гораздо проще жить, не имея их, извиваясь как змея. Только вот зачем? Прелестно, если ты смог найти для себя ответ. Для меня такого ответа не существует.

К концу этой запальчивой речи голос Лейлы сделался хриплым, и она умолкла. Наши с ней взгляды надолго встретились, словно скрещенные рапиры. В моей голове крутились несколько реплик, которыми я готов был ответить. Но я так и не произнес ни одной из них.

– Я сказала тебе все, что считала нужным, – произнесла она напоследок. – При желании ты можешь еще долго обманывать себя. Но запомни мои слова. Рано или поздно ты наконец поймешь, что своим терпением и своей покорностью ты лишь множил зло, которым был окружен. Ты поймешь, что так и не нашел спокойствия, которого искал. Но к тому времени может быть уже слишком поздно.

Еще несколько мгновение ее глаза-угольки скользили по моему лицу. А затем она, не прощаясь, неслышно растворилась во тьме, из которой появилась.

§ 101

Некоторое время царило многозначительное молчание.

– Я, возможно, поступила не совсем вежливо, когда пригласила Лейлу на эту встречу, не согласовав это с тобой, – после паузы ровным и спокойным голосом заговорила Клаудия. – Прости меня за это. Но я все же хотела, чтобы ты услышал то, что она хотела тебе сказать. Лейла – импульсивный и взрывной человек. Не дипломат и не переговорщик. Но в ее душе горит яркое пламя. Без таких людей, как она, невозможно ничего изменить.

– Вы с ней теперь заодно? В этой… организации? – я кивнул на букву ® на стене.

Пресловутое ® означало «Resistance». Сопротивление.

– Прости, Димитрис, но я не стану развивать с тобой эту тему, – спокойно, но твердо ответила моя бывшая преподавательница по английскому. – Пока ты не с нами, тебе не стоит этого знать. Так будет лучше и для тебя, и для нас.

– Думаю, ты права, – не стал спорить я.

По взгляду Клаудии я осознал, что она больше не возобновит своих попыток наставить меня на путь истинный. Это позволило мне немного расслабиться. Однако из-за столкновения с революционеркой с ее горящими аметистовыми глазами моя голова все-таки нехило разболелась.

– Боли все еще преследуют тебя? – спросила она сочувственно.

– Да, – не стал скрывать от нее я. – Может быть, станет немного лучше после еще одной операции.

– Я надеюсь на это.

– Я тоже.

– Как дела у Мирослава?

– Паршиво. Его дочь серьезно больна. Ему очень тяжело. А я почти ничем не могу помочь.

– Ваше с ним заведение так и остается закрытым? Его собираются забрать у вас?

– Не заберут. Я нашёл, где одолжить деньги, чтобы выплатить штраф. Мы снимем арест. Это очень важно для Миро. Для его дочери. Поэтому я не успокоюсь, пока я не добьюсь этого.

Я вдруг заметил, как при рассказе об этой проблеме, крохотной в масштабах планеты, мой голос наполнился почти такой же решительностью, какая только что звучала в словах Лейлы Аль Кадри. При этой мысли я горько усмехнулся и пояснил:

– Для меня улучшение мира состоит из таких вот маленьких вещей, Клаудия. Действительно, я часто чувствую себя глупцом, который пытается заделать в днище корабля ту одну крохотную пробоину, то другую, не замечая, что новые появляются гораздо быстрее, а судно неумолимо наполняется водой и скоро пойдет ко дну. Но я не опускаю рук. Делаю то, что мне подсказывает моя совесть. Пусть даже это крохи.

– Знаю, Димитрис. И я всегда буду уважать это, – с искренней теплотой ответила Клаудия.

Я задумчиво посмотрел вверх, в сторону решетки, над которой стоял Новый Бомбей.

– Я виделся сегодня с Джеромом. Спасибо, что помогла ему.

– Я была рада помочь. Особенно твоему другу.

– Он что, тоже вместе с вами? – я кивнул на знак Сопротивления на стене.

– Димитрис, только он сам может решить это для себя, – мягко молвила она, прямо не ответив на вопрос.

– Джером – горячая голова. Сильный, несгибаемый. Чем-то похож на Лейлу. Но у него теперь есть жена и маленький сын, Клаудия. Ему есть что терять.

– Я прекрасно понимаю людей, которые заботятся о своих близких и об их безопасности. Пусть у меня и не было настоящей семьи, но я всегда о ней мечтала. Уверяю тебя, что я не стану склонять твоего друга к поступкам, которые могут навредить его семье или разлучить его с ней. Но если он примет для себя решение – ни я, ни ты, ни кто-либо другой не вправе будем его остановить.

– Так же мне говорили и о Питере Коллинзе, – вздохнул я.

После недолгого молчания я решил спросить:

– Ты знаешь этих ребят, которые все это придумали? Фи Гунвей. Станция «Интра FM». Это тоже часть вашей сети?

– Димитрис, ты несколько заблуждаешься насчет того, как обстоят дела в подполье, – мягко возразила она. – Я все еще не намерена посвящать тебя в детали, если ты принял решение остаться на другой стороне баррикады. Но я не открою особой тайны, если скажу тебе, что никакой единой сети нет. Есть тысячи людей по всему миру со схожими идеями, которые в основном даже не знают друг друга и не координируют свои действия. Сопротивление стало символом, знаменем, на которое очень-очень многие люди со схожими взглядами стали равняться и ориентироваться. Но это пока еще не стало глобальной организацией.

Задумавшись, видимо, как многое можно мне сказать, она продолжила:

– Я слышала о людях, о которых ты упомянул, хоть и не знакома с ними лично. Само собой, что полиция пытается пририсовать им связь с подпольем. Но в реальности они не принадлежали к нему, и даже не были с ним связаны. Может быть, к ним присматривались издали, оценивая как потенциальных единомышленников, но не более того. Этот их проект был абсолютной самодеятельностью. Они стремились действовать на грани закона, не переходя в подполье – как диссиденты, не как революционеры. Бедные наивные дети! Они стремились к правде, но не понимали, как глубоко прогнила система. Они надеялись, что с их помощью власть сама себя очистит от худших своих представителей. За свою наивность они поплатились. Как и многие прежде.

Некоторое время мы провели в тишине. Я понимал, что эта наша встреча скоро подойдет к концу, и не факт, что следующая вообще когда-нибудь состоится. И осознание этого навеивало грусть. Какой бы сложной не была история моих отношений с Клаудией, она оставалась мне близким человеком, которому я в глубине души очень доверял. Я никогда не считал, что она заменяет мне мать. Но, наверное, в какой-то степени она заменила мне старшую сестру, которой у меня никогда не было. В этом мире было не так уж много людей, насчёт кого я был уверен, что их чувства ко мне всегда останутся тёплыми и искренними. Потерять такого человека мне не хотелось.

– Ты хотел о чём-то со мной поговорить, Димитрис? – улыбнулась она, словно почувствовав мои мысли. – Другой такой возможности может и не быть.

– Даже не знаю, – я пожал плечами, и наконец, неожиданно для самого себя, заговорил: – Есть один человек, с которым я недавно познакомился. Я часто думаю о нем.

– Тот самый человек, о котором ты упоминал? – с интересом спросила Клаудия. – Который хорошо тебя понимает?

– Да. Мы знакомы лишь мельком. Нас ничего не связывает. Но… Это сложно объяснить. Я до сих пор не знаю, прав ли я насчет этого человека, или ошибаюсь. И это, в принципе, не так уж важно. Но просто я вдруг подумал, что ты, может быть, что-нибудь знаешь о нем или слышала. Ты ведь обо многом слышишь.

– Я буду рада рассказать тебе все, что знаю, Димитрис.

– Ее зовут Лаура Фламини.

– Подожди, – Клаудия напрягла память. – Кажется, я припоминаю. Это дочь бывшего министра строительства и оперной певицы?

– Да.

– Как же, как же. Правозащитница, или что-то вроде того. По крайней мере, называет себя так.

– Она защищала Питера Коллинза и Фи Гунвей.

– О, теперь понятно, как вы пересеклись. И в чем же с ней дело?

– Даже не знаю. Просто хотел знать, слышала ли ты о ней что-то. Она показалась мне довольно непримиримой по отношению к властям. Полиция ее терпеть не может. Мне казалось, что ваши с ней сферы интересов в чем-то пересекаются. Ведь ты тоже занималась чем-то вроде правозащитной деятельности?

– Не думаю, что нас с ней можно сравнивать. Ты ведь понимаешь, что говоришь о дочери весьма уважаемых и респектабельных родителей, такой себе дворяночке, рожденной и выросшей в высших слоях общества. Случалось, конечно, в истории, что и такие люди вырывались из своего окружения и ступали на революционную дорожку. Но это были скорее единичные исключения.

Задумавшись, Клаудия продолжила:

– Из того, что я слышала об этой Фламини из разных источников, она – скорее все-таки человек из системы, чем человек, который борется против нее. Время от времени она вытаскивает на белый свет скелеты из шкафов каких-то чиновников. Из-за этого кажется, что власти должны ненавидеть ее. Но на самом деле власти терпят таких людей. Они воспринимают их как «санитаров леса», от деятельности которых всем одна лишь польза. Засидевшиеся на своих постах коррупционеры, воры, идиоты и извращенцы, которые оказываются недостаточно умны, чтобы заместить за собой следы своих грешков и защититься от публичных атак, отправляются в историю. На их место приходят люди моложе, умнее и эффективнее, с незапятнанной репутацией. Эта естественная ротация по законам Дарвина приветствуется. Она делает систему лишь крепче.