Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

– Я не знаю как благодарить тебя, Ульрика.

– За нашей семьей был давний должок, – ответила та, смущенно улыбнувшись, и тут же подтолкнула меня вперед, выводя из оцепенения. – Ну же, хватит болтовни. Тебе пора возвращаться в палату. Я не успокоюсь, пока мы окончательно не поставим тебя на ноги. Так что идем. Набираться сил для новых свершений!

§ 63

Сам не заметил, как время начало лететь очень быстро.

Больница Святого Луки стала моим домом, врачи – семьей, а ребята из «Тихих сосен» – добрыми товарищами. Мы с Перельманом выполнили данные друг другу обещания. Он позволил мне не принимать больше наркотиков, а я – пережил это, и изо дня в день стоически перенося страдания и ожидая дня, когда ломки наконец прекратятся. Но они не прекращались. Ночами меня по-прежнему мучали кошмары и адские боли от ран. «Валькирия» преследовала меня во снах, вкрадываясь в уши неслышным шепотом. С каждым следующим днем воздержание становилось все более тягостным. Организм отказывался переваривать еду, отказывался отключаться во сне. Единственное, о чем он вопил – это доза. И в какой-то момент я осознал, что мне не стоит ждать чудесного избавления. Мне придется научиться с этим жить. Быть может, это часть моего искупления за то, что я совершил.

Не знаю, смог ли бы я выдержать это сам. Но я был не один. Рядом были Ульрика, доктор Перельман и доктор Слэш, чья поддержка не позволяла мне даже задумываться о том, чтобы сдаться. И я не сдавался.

3-го апреля в атлетическом зале «Тихих сосен» состоялся долгожданный поединок по армреслингу между мной и Большим Питом. Как и следовало ожидать, Донни потерял свою ставку, а я оказался повержен, в наказание за что за обедом, под свист и улюлюканье толпы, сожрал пять порций водорослей подряд, позволив Донни, поставившему на то, что меня не вырвет, отыграть свою ставку. С того момента, сам того не заметив, я влился в их компашку.

Между ветеранами, мучающимися от ран, душевных недугов и неблагополучия в не желающей принимать их мирной жизни, установилось своеобразное братство. Большинство посетителей «Сосен», щедро накачанных тринозодолом, по-прежнему были безразличны к окружающему миру. Но в компании, в которую меня привел Большой Пит, нашлись те, кто был готов в нужный момент поддержать добрым словом и протянуть руку помощи, или хотя бы потрепаться о жизни. И поездки в реабилитационный центр, которые поначалу меня так тяготили, вскоре стали желанными и радостными.

12-го апреля мне, в качестве эксперимента, впервые удалось дойти до атлетического зала больницы без помощи костылей, полноценно ступая на правую ногу. Несмотря на адские боли, я радовался своей победе и весело раскланялся под аплодисменты Джо, Ульрики и пары санитаров. С этого момента я начал проводить на ногах, и особенно в спортивном зале, столько времени, сколько мне вообще позволяли врачи. Джо не поверил своим ушам, когда я попросил его увеличить количество и продолжительность его адских сеансов физиотерапии, недовольный тем, с какой скоростью продвигается мое восстановление. Но он, конечно, согласился.

В «Тихих соснах» я стал самым прилежным участником групповых занятий, которые проводила Триша, по йоге, стретчингу и пилатесу, куда сумел заманить даже кое-кого из компании Большого Пита. Даже начал практиковать упражнения по правильному дыханию, узрев в занудных лекциях, которые нам читали на эту тему, пару зерен истины, которые я в свое время усвоил от одного из своих учителей, многоопытного сержанта-детектива Филипса.

Я питался исключительно здоровой больничной пищей, ни на шаг не отступая от тщательно продуманной для меня диеты, но ел много и охотно, с удовольствием следя за тем, как мой организм, возвращаясь к нормальному режиму работы, быстро набирает вес, и кости перестают выпирать из-под кожи. В свободные от физкультуры и сильных болей часы, в зависимости от настроя, я либо учился восточной практике медитации, основываясь на материалах из Интернета, либо же внимательно штудировал нормы законодательства и моего контракта, которые касались моего обеспечения после его расторжения.

Честно говоря, каждое из моих усилий было каплей в том море боли, которое я испытывал. Но вместе они складывались в ручеек, который, хоть и помалу, но все же позволял мне вновь обрести контроль над своим духом и стать хозяином своего тела. Кошмары начали преследовать меня меньше, хотя и не отступали совсем, и иными ночами я даже как следует высыпался.

19-го апреля мне поступило извещение о том, что через две недели мне предстоит предстать перед медицинской комиссией, которая примет решение насчет дальнейшего действия моего контракта. Узнав об этой новости, Перельман заявил, что мне нужно немедленно ложиться на завершающую операцию на моей правой ноге, которую он планировал провести перед моей выпиской. Он обещал, что после этой операции бионический протез коленной чашечки заработает совсем хорошо, и спорить с ним я не стал.

– Знаешь, – печально рассказал я Ульрике апрельским вечером 26-го, когда меня временно перевели обратно в палату после операции на коленной чашечке. – Осталась всего неделя до моей медкомиссии. Но я не могу заставить себя думать о том, что со мной произойдет после выписки.

– Я бы на твоем месте, наверное, думала о людях, с которыми смогу увидеться спустя столько лет, – воодушевленно произнесла медсестра.

– Я же говорил, что у меня нет близких, – помотал головой я. – Родственников не осталось. Настоящих друзей не было с детства. Товарищи, с которыми я не выходил на связь почти пять лет, вряд ли чем-то отличаются от чужих людей. Да никто из них, наверное, и не узнал бы меня в моем нынешнем виде. Знаешь, Ульрика? Когда мне дадут коммуникатор, я не назову ни одного абонента, с которым захочу связаться.

Медсестра грустно посмотрела на меня, но ничего не произнесла. Я уже знал, что ее родителей нет в живых, но у нее было много друзей. И, хоть она и не делилась этим со мной, я слышал от Габриэлы, что у нее есть жених. Добрая душа позволяла ей ощутить ко мне сострадание, но истинной глубины тоски и одиночества ей не понять. Пожалуй, я сам начинал понимать их только сейчас.

– Ты со всем справишься, Димитрис, – сказала Ульрика убежденно. – Ты очень сильный человек. Я же говорила, что никогда еще не встречала людей, подобных тебе.

В этот момент раздался стук. В палату заглянул несколько озабоченный санитар, и необычным для этого дюжего хлопца робким голоском сказал:

– К пациенту пришли. Главврач приказал впустить и оставить наедине.

– Кто пришел?! Доктор Перельман приказал не беспокоить после операции, – хмурясь, мгновенно отреагировала на это вторжение медсестра.

Едва я разглядел обеспокоенность на лице санитара, как вспомнил о Штагере и Майлсе. И решил, что догадался, кто решил ко мне в преддверии медкомиссии.

Но я ошибся.

– А я все-таки побеспокою, – отодвигая санитара плечом, произнес широкоплечий человек в повседневном чёрно-сером камуфляже без знаков различия. – Оставьте нас!

Командирский бас возымел действие – Ульрика, еще мгновение назад преисполненная решимости оберегать мой покой, покорно выпорхнула из палаты.

Я знал лишь одного человека, способного подчинить своей воле всех, кто встречается на его пути. Привставая на локте, я с изумлением вгляделся в черты лица нежданного посетителя. И почувствовал, как меня обжигает изнутри ярость.

– Ты! – выдохнул я, не в силах сдержать гнева.

§ 64

Чхон холодно усмехнулся и прикрыл за собой дверь.

Внезапно я почувствовал себя невероятно беспомощным и уязвимым, оставшись в палате наедине с ним, с ногой, подвешенной на специальном приспособлении под углом сорок пять градусов к телу. Мне захотелось окликнуть медсестру, но я понимал, что это бесполезно – никто не посмеет препятствовать генералу, даже если он прямо сейчас склонится ко мне и задушит голыми руками.

– Ты думал, я совсем позабыл о тебе, триста двадцать четвертый? – промурлыкал генерал, плавным движением придвигая табуретку и садясь у изголовья моей кровати. – Признаюсь, ты чертовски прав. Но когда мне доложили, что ты оклемался, клянусь, я удивился. Таких живучих ублюдков не сыскать даже в Легионе.

Его массивный корпус навис надо мной, угнетая своей тенью. Но я не боялся. Мои руки уже достаточно окрепли, чтобы хотя бы как следует сдавить горло сукину сыну, виноватому во всем, что произошло со мной.

– Я смотрю, ты злопамятен, – глядя в моих глаза, полные гнева, усмехнулся Чхон. – Это хорошо.

– Да пошел ты! – ответил я, сцепив зубы. – Клянусь, Чхон, едва я покину эту палату, как все…

– … узнают о моих злодеяниях, – лениво окончил мою реплику генерал и зевнул. – Эх, Сандерс, Сандерс. Природа щедро одарила тебя физически, но в отместку наделила весьма скудным умишком. Твое представление о жизни просто убого. Что ты там себе навоображал? Что выйдя отсюда, ты отправишься в военную прокуратуру, изложишь им о всех своих злоключениях, и доблестные законники встрепенуться, пораженные твоей страшной правдой? Ты разве еще не поговорил об этом с СБС?

– На твоей совести – жизни тысяч людей, Чхон, – мрачно говорю я. – Там, в Новой Москве, ты обязан был отдать приказ пощадить пленников!

– Объявление Сальникова о капитуляции – это чушь собачья. Отвлекающий манёвр, направленный на то, чтобы усыпить нашу бдительность и подготовить контрудар – тот самый, во время которого ты и получил свои ранения. Тебе же это уже растолковали. Не веришь? Загляни на страницы учебника, в Интернет, посмотри любой документальный фильм, – ничуть не смущаясь, объяснил генерал. – Я пережил много сотен боев, и меня не провели хитрости евразов. Им удалось облапошить только такого мягкотелого идиота, как ты.

– Вы запустили в город отравляющие газы! Я видел множество гражданских, которые были убиты ими! – продолжал я. – Старики, дети…

– И что с того?! – разъяренно ответил генерал. – Или враг не был так же беспощаден к нашим людям?! Забыл наступление на Киншасу в 90-ом? Помнишь теракты в столичном метрополитене зимой 91-го? Помнишь множество стертых с лица Земли поселений, включая и твой родной поселок? А что они устроили с ТЯЭС – слыхал?

– Чужой жестокостью нельзя оправдывать собственную.

– Это еще что за ересь? – удивился военачальник. – Око за око, зуб за зуб – этот принцип известен еще с библейских времен. Они пришли к нам с мечом, парень, и от меча же погибли.

– За чужие преступления расплатились невинные.

– Так всегда происходит. Это война, – пожал плечами генерал. – Тебе хорошо известно, что значит термин «сопутствующий ущерб». Или ты забыл, как поступил сам в Африке в 90-ом? Кто заставлял тебя расстреливать всю семью того никчемного болтуна, в том числе и малолетних детей? Я?

– Вы накачали меня наркотой! – взбесившись, закричал я.

– Да неужели? А может, я понятия не имел, что ты ходишь на задания под кайфом, – генерал красноречиво развел руками, а затем вздохнул. – Знаешь, в чем твоя проблема, Войцеховский? Твои предки воспитали тебя, как кисейную барышню. Запудрили твой куриный мозг тупой интеллигентной тарабарщиной. Я надеялся, что муштра выбьет из тебя лишнюю дурь. Но ты оказался на редкость упрямым ослищем.

– И из-за этого ты приказал своему головорезу убить меня?

– Я – приказал? – кажется, будто Чхон искренне удивлен. – Ты напал на товарища из дружественного отряда, находясь в боевых условиях. Он вынужден был защищаться – и в первый, и во второй раз. За то, что ты совершил, военный трибунал без колебаний приговорил бы тебя к высшей мере. Но я не стал давать ход тому делу. Я всегда считал, что два мужика имеют право решить свои проблемы с помощью кулаков, если они этого хотят. И я дал тебе такую возможность. Оказалось, что ты выбрал соперника себе не по зубам. В чем же тогда твои претензии ко мне, а?

Я молчал и не знал, что ответить, а вернее, с чего начать. Больше всего меня поражало не то, как искусно этот человек извращал известные мне факты. Меня не переставало удивлять, насколько цинично он это проделывает.

– Чего ты хочешь от меня теперь? – мрачно осведомился я, жалея, что мне не достает сил задушить ублюдка.

– Хочу предложить тебе кое-что, – произнося это, генерал деловито открыл свой портфель, в котором оказались какие-то бумаги. – Согласно закону, максимальный срок первого контракта с ЧВК составляет пять лет. Второй контракт мы имеем право заключить с рекрутом на неопределенный термин – до выхода на пенсию. В моем портфеле как раз такой. Интересует?

– Да ты издеваешься! – прыснул я, не в силах понять, шутит ли так Чхон, или говорит серьезно.

– Нет? – генерал удивленно покачал головой. – А что же ты тогда собираешься делать, не расскажешь?

– Это не твое дело, – прошипел я гневно.

– Как раз наоборот. Я хорошо знаю тебя, Сандерс. Пожалуй, во всем мире у тебя нет человека ближе, чем я, – ничуть не смущаясь абсурдности своих слов, заявил старый спецназовец. – Ты же знаешь, если бы не я, то ты бы вообще не родился. Но не суть важно. Когда я пришел к тебе впервые, еще в 77-ом, ты был еще сопляком, и не особо мне понравился. От тебя так и отдавало духом Войцеховских, этих провинциальных простофиль, не то пацифистов, не то гуманистов. И я подумал, что это было глупо – оставлять хороший генетический материал на воспитание подобным персонажам. Но вот в 89-ом я увидел перед собой здоровенного мужика, полного сил, уже имеющего немного опыта, которого остается только обучить, чтобы превратить в настоящего бойца. Да, ты был все еще подпорчен интеллигентными слюнями, в мозгах у тебя была каша. Но ты был крепок телом и духом. А самое главное – ничто не держало тебя в этом мире, никаких крепких связей, ни семьи, ни детей. Ни удивительно – ты к этому не предрасположен, гены не обманешь. Тебя следовало лишь немного подтолкнуть к правильному решению. Тогда я решил, что из тебя непременно выйдет толк. И я оказался прав. Ты стал хорошим офицером, Сандерс. Одним из лучших.

– «Немного подтолкнуть?» Так вы называете убийство Бена?

– Кто такой Бен? – пожал плечами Чхон. – Я правда не помню. Не забиваю себе голову мелкими подробностями.

– Ах ты ж сволочь! Я жалею о дне своей встречи с тобой как о худшей ошибке в своей жизни.

– В тебе говорит ярость, сынок. Но посмотри правде в глаза. Кем ты стал за эти годы? Ты солдат. Убийца. Глупо отрицать очевидное. Таким, как ты, не место на гражданке.

Склонившись ближе ко мне, он продолжил:

– Я давно говорил тебе, и повторю еще раз, капитан – война никогда не заканчивается. Мы с тобой не такие дураки, чтобы верить балаболам, которые рассказывают с телеэкранов, что впереди нас ждет счастливое безоблачное будущее. Отара всегда будет нуждаться в сторожевых псах – злобных, матерых овчарках, способных за секунду перегрызть горло самому крупному волку. Мы с тобой – такие псы, капитан. И нам не время еще на покой.

– Нет, – твердо ответил я. – Я более чем достаточно обагрил свои руки кровью.

– Посмотри на себя, капитан, – брезгливо оглядывая меня, прошептал Чхон. – Ты немощен. Ты инвалид. Тебя мучают нескончаемые боли. Ты наркоман. Тебя преследуют кошмары. Психика расшатана. Твое лицо больше смахивает на кусок фарша. А знаешь, что за записи будут в твоих файлах, когда ты отсюда выйдешь? Ты же не думаешь, что тебя будут чтить и уступать тебе место в метро, как какому-нибудь миротворцу? Твой балл по шкале Накамуры будет близок к нулю. Ни один здравомыслящий человек не предложит тебе работу, и не пустит на порог своего дома. Если ты выйдешь из этой больницы, ты будешь обречен до конца жизни побираться, пока не сдохнешь в какой-то сточной канаве с иглой в вене.

– Не беспокойся за меня, – ответил я, сцепив зубы.

– Помнишь Блэка, а? – не обратив внимание на мои слова, воодушевленно продолжил свою речь генерал. – Помнишь, с какой легкостью он сделал тебя?! Какой он сильный, какой прочный? Ты – вчерашний день в мире военных технологий, Сандерс. Он – сегодняшний. Но я даю тебе уникальный шанс. Я даю тебе шанс стать завтрашним днем.

Выждав какое-то время, чтобы я успел оценить значение его слов, генерал молвил:

– За годы войны наука шагнула далеко вперед. Война всегда подстегивает прогресс. Мы способны делать вещи, о которых всего несколько лет назад не смели даже мечтать.

Поднявшись с табуретки и пройдя к окну палаты, Чхон рассказал:

– Семьдесят процентов костей в скелете капитана Блэка, включая черепную коробку, выполнены из прочного сплава титана. Поэтому твои выстрелы и были неэффективны. Более сорока мышц в его теле заменены на аналоги из синтетических материалов, которые способны выдержать невероятные нагрузки, и не знают такого понятия, как «усталость». Ты мог в этом убедиться. Место его правого глаза занял уникальный имплантат, способный заменить собой все системы, содержащиеся в нашлемном боевом комплексе бойца специальных войск: прибор ночного видения, инфракрасный сканер, лазерный дальномер, система распознавания и сопровождения объектов окружающего мира… Черт возьми, да ты даже представить себе не можешь, насколько он хорош!

Обернувшись, генерал драматически перешел на тон ниже:

– Но это совсем не предел, Сандерс. Пока еще мы лишь слегка приоткрыли завесу, за которой скрывается мир невиданных возможностей. Перед нами простираются заоблачные горизонты. Недалек тот день, когда человеческий вид, каким мы его знали, канет в небытие. Знаешь, кто займет его место?

– Нашпигованный металлом генетически модифицированный урод?

– Иной, лучший вид. Сильные, быстрые, прочные, выносливые существа, лишенные страха, не чувствующие боли, шагнувшие далеко за пределы убогих рамок, которые матушка-природа установила для неудачников – homo sapiens. Мы близки к тому, чтобы создать их. Пройдет еще пять, может быть десять лет, прежде чем это станет реальностью.

Я смотрел на него со смесью отвращения и ненависти. Я видел в узких зрачках генерала выражение, которое роднило этого стального человека с мечтателем. Не в первый уже раз я заметил, как грубый армейский жаргон исчез из его лексикона, и стало ясно, что имидж грубоватого старого вояки – не более, чем ширма, за которой скрывается мрачный «черный кардинал», злой гений на службе правительства, автор и координатор десятков будоражащих кровь тайных проектов. А может быть, даже кто-то несоизмеримо худший, окруженный сверхъестественным, мистическим ореолом, о ком напоминают пыльные строки старых фолиантов, прошедшие сквозь века. Сам дьявол.

– Ваши эксперименты никогда еще не приводили ни к чему хорошему. Людской род вырождается, вымирает из-за безумцев, которые сочли себя богами, – ответил я, презрительно сощурившись. – Сколько, ты думаешь, способен прожить такой уродец, как Блэк, прежде чем его организм отторгнет чужеродные тела и задохнется под тяжестью металла, который вы в него напихали?

– Ты прав, – к моему удивлению, кивнул Чхон. – Модификации, проводимые путем грубого вмешательства в работу человеческого организма, недолговечны и примитивны. Будущее – за нанотехнологиями. Чтобы достичь совершенства, необходимо проникнуть в самые сокровенные глубины нашего генетического кода, добраться до первооснов, конструировать на клеточном уровне. И мы – на верном пути. Для того чтобы продвинуться дальше, нам нужен ты, Войцеховский. И вовсе не из-за твоих гребанных человеческих качеств.

– Что бы там тебе не было от меня нужно, я скорее сдохну, чем дам тебе это, – ответил я. – И уж точно я не стану участником экспериментов, которые проводят психопаты вроде тебя.

– Ты глупец, – рассмеялся мне в лицо генерал. – Чего ты никак не усвоишь, что даже твое рождение стало результатом генетического эксперимента? Напомню, это не матушка-природа одарила твоих предков, которые годами жарились под радиоактивными лучами, ребенка с уникальным здоровьем. Тобой интересовались многие. Вынашивали планы, как скопировать твой генетический код, чтобы наплодить уймищу таких же здоровых младенцев. В итоге им пришлось признать, что твое здоровье являет собой редкий случай позитивной мутации – природную аномалию. Интерес к тебе угас. Но я не забывал о тебе. И наконец я разглядел, в чем твоя истинная ценность.

Я не стал спрашивать, в чем, но он ответил сам.

– Ты чертовски живучий. Твой организм способен выдержать потрясающие нагрузки. И ты очередной раз доказал это, когда выжил после схватки с Блэком. Даже я не ждал этого. Именно поэтому я стою сейчас здесь и трачу время на тупые объяснения.

Вновь склонившись надо мной, Чхон прошептал.

– Я предлагаю тебе подписать чертовы бумаги, капитан. И я обещаю тебе одно из двух: либо ты сдохнешь честной смертью подопытной крысы, либо мы сделаем тебя лучше, чем ты был. Лучше, чем Блэк. Лучше, чем кто-либо. Если твой треклятый организм каким-то чудом выдержит все, что ему уготовано – ты переродишься. Ты станешь первопроходцем, который откроет человечеству мир неизведанных возможностей. Клянусь, что ради такого шанса я сам стал бы на твое место, если бы мое сердце было таким же мощным, как твое.

Глянув в восторженные глаза генерала, устремленные на меня, я медленно и отчетливо отчеканил:

– Как жаль, что в тот день я кинулся на твоего выродка, а не на тебя самого. Свернув тебе шею, я бы оказал человечеству услугу.

Какое-то время он молчал. Затем его лицо оскалилось в ухмылке.

– А ты уверен, что способен на это, инвалид?

Не успел я сообразить, что происходит, как генерал расчетливым пинком ноги ударил по ребру моей кушетки. Открыв рот, словно в замедленной съемке, я с изумлением увидел, как кушетка перевернулась, и мое тело начало грузно лететь на пол – за исключением ноги, все еще подвешенной на специальном креплении. Миг спустя я ударился головой о пол, а мою прооперированную ногу, оставшуюся болтаться наверху, пронзила волна пульсирующей боли.

– Что такое? – презрительно осведомился генерал, глядя, как я скалю зубы и обливаюсь потом, пытаясь балансировать на руках, чтобы ослабить нагрузку на покалеченную конечность. – Больно?

Поравнявшись с моей ногой, генерал с интересом рассмотрел ее причудливый изгиб, особо внимательно присмотревшись к тому месту, где находится заново собранная врачами коленная чашечка.

– Хм, – изучая мой гипс, произнес он. – Я могу нанести удар так, чтобы от этого убогого подобия коленной чашечки остались одни осколки, а нога переломилась надвое, как гнилая деревяшка.

– Ну давай, не тяни, ублюдок! – закричал я, скрипя зубами, чтобы сдержать крик боли.

Усмехнувшись, Чхон плавным движением достал из-за пояса армейский кинжал и артистичным движением перерезал ремень, на котором держалась моя нога. Наслаждаясь стоном боли, который я издал, когда покалеченная конечность грохнулась на пол, генерал подошел к моим костылям, приставленным к стенке, и взяв один из них, начал с интересом вертеть его меж пальцев.

– Так что ты собираешься сделать – вернуться к прежней жизни? – спросил он у меня, пока я корчился от боли на полу. – Обещаю, этого у тебя не получится. Ты все равно вынужден будешь вернуться к нам – рано или поздно.

– Никогда! – опираясь на руки и пытаясь встать, выкрикнул я.

– Знаешь, Сандерс, – наблюдая за моими стараниями, произнес он. – В моем распоряжении множество рычагов, способных заставить тебя сделать то, что я хочу. Для меня это настолько легко, что даже не представляет особого интереса. Ты сам это знаешь. Но я готов отпустить тебя на все четыре стороны. Я чувствую – твое время еще не пришло. Не хотелось бы попусту истратить такой многообещающий биоматериал, как ты.

Сделав ко мне плавный шаг, генерал резким движением хлестко ударил мне в лицо костылем, заставив откинуться на спину. Затем небрежно бросил костыль мне на грудь.

– Смотри не пожалей, что оставил меня в живых, Чхон, – прошептал я, глядя на него с пола.

– До встречи, триста двадцать четвертый, – молвил он напоследок.

§ 65

Меня нашли на полу санитары, и уже через час усилиями медиков в палате был наведен прежний идеальный порядок. Никто не словом ни упомянул о причинах беспорядка и не стал расспрашивать о них у меня – как этого и стоило ожидать. Ульрика молча подошла ко мне и взяла за руку, напомнив этим теплым касанием обо всем, о чем мы с ней говорили – и этого мне было достаточно.

Неделю спустя на заседании медицинской комиссии единогласным решением я был признан непригодным для дальнейшего выполнения контракта по состоянию физического и психического здоровья.

В тот же день официальным извещением, пришедшим от администрации компании «Грей Айленд Ко», меня сухим бюрократическим языком уведомили о расторжении контракта по инициативе нанимателя. Ухоженная, симпатичная сотрудница, улыбаясь мне с широкого экрана, с максимальной тактичностью и политкорректностью произнесла речь, предназначенную для служащих после расторжения их контракта. За пятнадцать минут она ни разу не запнулась, так что мне начало казаться, что это обыкновенная компьютерная голограмма.

Вечером Ульрика принесла мне апельсины, и с сожалением сообщила, что главврач распорядился заведующему отделением выписывать меня. На глазах медсестры блестели слезы. Я не успел произнести ни слова, прежде чем она склонилась ко мне и мягко поцеловала в губы. Странное это было чувство, когда шелковистая женская кожа коснулось моей грубой обветренной шкуры, покрытой жесткой седой бородой, и ее нежные, влажные губы коснулись моих.

Я собирался произнести хоть что-то, но она умоляюще прикрыла мой рот ладонью и неслышно исчезла, закончив тем самым наше прощание.

– Я успел привыкнуть к тебе, – признался Перельман.

На дворе было 8-ое мая 2094-го года. Стокгольм купался в лучах теплого солнца. Опираясь на костыли, я стоял на крыльце перед ступенями больничного корпуса, с которых мне вскоре предстояло сойти, а затем пройти триста ярдов по тенистой аллее, до кованых ворот, чтобы навсегда покинуть госпиталь имени Святого Луки.

За воротами лежал чужой, враждебный мир.

– Я к тебе тоже, – ответил я со вздохом.

Бюрократический аппарат сработал как часы: в день выписки из больницы мне по описи вернули три сумки с немногочисленными пожитками, изъятыми из моей прежней съемной квартиры в Сиднее, которую освободили за неимением жильца, еще в начале 90-го. Среди вещей оказался и мой старый наручный коммуникатор.

Натягивая на себя старые джинсы, мне пришлось пробить в ремне лишнюю дырку, чтобы затянуть их как следует. Футболка, когда-то бывшая в обтяжку, на мне висела. Серая олимпийка была мешковатой, будто с чужого плеча. Мой вес достиг максимальной отметки в сто шестьдесят один фунт, дальше которой двигаться пока отказывался.

Если не считать плачевного физического состояния, то мои дела, в целом, выглядели не так уж плохо. Любой встретивший меня полицейский, проведя сканером, распознает меня как Димитриса Войцеховского, гражданина Содружества и полноправного члена общины Сиднея, с моей подлинной биографией, последние записи в которой: с сентября 2084-го по май 2089-го – сиднейский полицейский, с мая 2089-го по май 2094-ый – служба по контракту под грифом «секретно». Не знаю, правду ли сказал Чхон о моем низком балле по шкале Накамуры. Но формально я был абсолютно чист перед законом.

На мой реанимированный финансовый счет, где все эти годы пылились мои сбережения со времен работы в полиции, обесценившиеся за годы военной инфляции, было перечислено вознаграждение за один год службы, размер которого был более чем достаточен, чтобы долго «продержаться на плаву». Оставшиеся средства, по закону, должны были быть выплачены мне ежемесячными долями в ближайшие десять лет либо использованы для таких целей как финансирование покупки жилой недвижимости, получение образования или открытие бизнеса.

Впервые за пять лет я был свободным человеком, никак не ограниченным в связи и доступе к информации. Я мог связаться с любым из своих знакомых. Мог восстановить свои страницы в социальных сетях, дав всем знать о своем воскрешении, или создать новые. Более того. Впервые за всю свою жизнь я был свободен и во всех остальных отношениях. Мог поехать куда угодно, заняться чем угодно, начать совершенно новую жизнь.

И все-таки пустота в моем сердце навевала тоску. Через два дня мне должно было исполниться тридцать три года. Но я не представлял себе, где и с кем я проведу этот день, что вообще значит эта дата, что мне делать дальше. Я был настолько одинок, насколько это можно себе представить. И, по-видимому, еще не научился жить с собой в гармонии.

– Знаешь, что я чувствую, глядя вперед? Мне хочется вернуться назад в палату, задернуть жалюзи и зарыться с головой под одеяло, – признался я врачу, который за месяцы лечения стал едва ли не самым близким мне человеком.

– Понимаю тебя, Димитрис, – врач ободряюще потрепал меня по плечу. – Но время пришло. Ты достиг потрясающих успехов. Твой случай был уникален по своей тяжести. Теперь я могу это тебе сказать. Но ты совершил настоящий подвиг и восстановил свое здоровье уже достаточно, чтобы начать постепенно возвращаться к нормальной жизни.

Поколебавшись, Перельман продолжил:

– Ты один из немногих моих пациентов, кого я отпускаю в мир с чистой душой. Ты показал себя очень волевым человеком. Я не сомневаюсь, что ты справишься и дальше.

– Спасибо. Хотел бы и я так же в это верить.

– Если тебе когда-нибудь станет тяжело – мой номер у тебя есть. Ты можешь звонить мне в любое время, когда захочешь. Ночью, в выходные, без разницы. Я серьезно. Всегда лучше позвонить тому, кто тебя поймет, и высказаться, чем сидеть в одиночку с тяжелыми мыслями.

– Спасибо тебе, – кивнул я. – Спасибо за все.

– Тебе ведь есть куда пойти?

– За это не беспокойся.

На мое имя было забронировано место в одной из недорогих гостиниц Стокгольма, которую порекомендовал Большой Пит незадолго до того, как он с Донни и еще кое-кем из ребят вынужденно подались Сидней из-за проблем со стокгольмской визой. Она-то и станет отправным пунктом для моих новых мытарств.

«Соберись, Димитрис», – сказал я себе наконец. Вздохнул. И сделал первый смелый шаг вперёд.