Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

– О, ничего отсюда не вывозят. Безотходное производство. Все перерабатывается, – хитро улыбнулся он.

Я следовал за ним по нескольким длинным коридорам со множеством герметичных металлических дверей, за которыми раздавался грохот работы мощного промышленного оборудования: конвейеров, прессов, миксеров и печей. Оглядываясь на меня время от времени, Джаспер с хитрой ухмылочкой заверял, что это вовсе не интересно, и призывал следовать за ним. Отперев сканером отпечатков пальцев и кодовым словом очередную дверь, он поманил меня за собой.

– Сейчас Димитрис все увидит, – пообещал он.

– Что ты мне хочешь показать?

– Димитрис знает, что «Фьючер Петс» продает людям миленьких домашних зверюшек?

– Конечно, я знаю это. Я здесь работаю. И что с того?

– А Димитрис знает, что «Фьючер Петс» продает только идеальных зверюшек – хорошеньких, здоровеньких и миленьких? Ученые проводят здесь эксперименты и создают их такими. Джаспер это знает. Джаспер и сам был ученым. Очень-очень башковитым.

– Да ну? Извини, но что-то с трудом верится.

– Сейчас Димитрис в этом убедится. Но вначале Джаспер спросит, знает ли Димитрис, что происходит со зверюшками, которые не получились идеальными?

Я нахмурился. Мне и прежде доводилось слышать подобные слухи, в особенности из уст чокнутых защитников природы. Но я очень сомневался в том, правдивы ли они.

– Что ты хочешь сказать? Что они их просто убивают?

Джаспер продолжал ухмыляться.

– В этом нет никакого смысла. Разве не проще продать котенка, у которого окрас получился не таким, как планировалось, скажем, с уценкой? Или подарить его в какой-нибудь детский дом, показав заодно свою социальную ответственность? Зачем подставляться перед журналистами и защитниками природами?

– Димитрис не понимает. Репутация компании – самое главное. Покупатели платят большие денежки за питомцев, которые будут соответствовать их ожиданиям. Никому не нужны непредсказуемые последствия. Никто не хочет, чтобы котеночек оказался злым и поцарапал их доченьку. Или чтобы щенок рано заболел и умер, расстроив их сыночка. Если такое случится, то все будут говорить – не так уж хорошо покупать животных у «Фьючер Петс».

– Ты наверняка преувеличиваешь, Джаспер. Я как-то читал об этом статью. Действительно, случается так, что генетически модифицированные животные рождаются нежизнеспособными. И тогда их усыпляют. Но, как я слышал, это случается реже чем в одном проценте случаев. Только тогда, когда животные все равно не смогли бы выжить. Я не сторонник насилия по отношению к любым живым существам. Но я не фанатик, вроде тех психов, которые постоянно пытаются перелезть к нам через забор.

– Сейчас Джаспер покажет кое-что Димитрису. И вот тогда пусть Димитрис говорит.

Мы с ним зашли в огромное полутемное заводское помещение. Мимо нас ползла широкая лента конвейера, на которой, через каждый несколько футов, ехали ящики-клетки для животных. Изнутри доносилось такое обилие и разнообразие всевозможных животных звуков, какого мне никогда не доводилось слышать в одном месте – гавканье, мяуканье, хрюканье, блеяние, кряканье, пищание, рычание, шипение, топот лапок, скрежет когтей, хлопанье крыльев и неизвестно, что ещё.

Конвейерная лента казалась бесконечной и двигалась куда-то вдаль.

– О, господи! Их так много?! – поразился я.

– Конвейер никогда не перестает работать. Сутками напролет, – объяснил Джаспер.

Он подозвал меня поближе к конвейерной ленте и, воспользовавшись интерфейсом управления, включил несколько ярких ламп рядом с нами. Я увидел, как в одной из клеток, зажмурившись и зашипев от яркого света, отступает вглубь клетки пятнистый представитель семейства кошачьих. В соседней клетке хлопает крыльями и начинает громко верещать цветастый павлин.

– Они выглядят, в общем, вполне нормальными, – заметил я.

– Критерии отбора очень строгие. Джаспер знает. Джаспер тоже был ученым.

Перед моими глазами проплывали все новые и новые «неудавшиеся» питомцы – щенок ротвейлера, маленькая шиншилла, птенец попугая-ара, и еще, и еще, и еще. Я не был специалистом, но ни в одном из зверей не увидел заметных изъянов.

– Они что, все забракованы?

– Иначе они бы не были здесь.

– Почему они не попали сюда, когда они были еще зародышами?

– Иногда брак проявляется не сразу, а когда они родятся и чуть подрастут.

– Что с ними не так?

– Разные причины. Разные недостатки. Критерии строгие. Джаспер знает. Джаспер тоже был ученым.

Уже в третий или четвертый раз услышав это, я не удержался и спросил:

– Как же ты оказался здесь, Джаспер? Почему ты не работаешь в лаборатории?

– Джаспер не хочет говорить об этом, – понурился он.

Я лишь пожал плечами. За этими словами вполне могла действительно крыться какая-то неприятная история, с той же вероятностью, с какой старик мог вешать лапшу мне на уши. Я знал его не настолько хорошо, чтобы допытываться.

– Куда ведёт этот конвейер? – спросил я, следя глазами за клетками.

– В газовую камеру, – охотно объяснил он, обрадовавшись, что этот вопрос заинтересовал меня. – Бесцветный газ заставляет зверушек тихо уснуть. Навсегда уснуть. Дальше их тельца пойдут на другой конвейер. На переработку. Биологический материал всегда нужен в этом комплексе. А если не в этом, то в другом. У «Андромеды» много комплексов. Очень много.

С каждой секундой я хмурился все сильнее и сильнее. Моё внимание привлекла клетка, в которой жалобно скулил, поставив лапу на решетку, крупный, лохматый щенок, похожий на маленького медведя. Его мордочка выглядела до того добродушной и милой, что любой ребенок, не сомневаюсь, был бы вне себя от счастья, если бы получил такой подарок на день рождения.

– Что не так с этим? – спросил я. – Выглядит совсем здоровым и нормальным.

– О, он и есть вполне здоровый трехмесячный щеночек! Прекрасный экземпляр. Джаспер в этом очень хорошо разбирается. Джаспер был специалистом по собачкам, – хвастливо заверил тот.

Заметив, что я заинтересовался, Джаспер взял большую палку с крючком, которая стояла невдалеке, ловко подцепил клетку за верхнюю ручку и снял с конвейера. Минуту спустя клетка уже стояла рядом с нами. Присев рядом с ней на корточки, я поближе присмотрелся к ее обитателю. Тот продолжал жалобно тявкать, царапая маленькими лапками о крепкую металлическую решетку. Много чего в жизни повидав, я не принадлежал к тонким и ранимым натурам. Но это зрелище почему-то заставило мое сердце сжаться.

– Он боится, – заметил я.

– Конечно, боится. Это очень умный щеночек. Он все понимает.

Разглядывая щенка с умилением, Джаспер объяснил:

– Это кобелек китайской породы чау-чау. У них у всех такая густая шелковистая шерстка и милая мордашка. Еще ему добавили ген тибетского мастифа. Это чтобы сделать крупнее и сильнее. Так нужно для тех, кому нужна не только мягкая игрушка для детей, но и крупный песик, чтобы охранять дом и хозяина. Изменили гены, отвечающие за долгожительство. Собачка проживет лет двадцать пять. Так что детишкам не придется рыдать – вырастут быстрее, чем их любимчик издохнет. Стерильненький от рождения, само собой, чтобы не было хлопот со случкой или кастрацией. А еще ему добавили экспериментальный генный коктейльчик, который влияет на верность, ум и послушание, повышает обучаемость и смекалку. Чау-чау от природы довольно упряменькие. А человечки не любят тратить долгие часы на дрессировку питомцев. Их это начинает раздражать и утомлять.

– Звучит так, что это просто супер-пес, – заметил я, осторожно прикладывая ладонь к решетке.

Я вздрогнул от неожиданности, почувствовав, как щенок лизнул мою ладонь.

– Увы, – грустно вздохнул Джаспер. – Отбракован он. Как и все, у кого есть этот генный набор.

– В чем же брак?

– Слишком смышленый.

– Ты серьезно? Что за бред? Это же хорошо! – изумился я.

– Для бедолажечки от его умишки будет лишь горе. Есть максимальный IQ, который разрешено развивать у зверюшек в результате генных экспериментов. Стандарт «Андромеды». В этом случае они перестарались. Так что… – Джаспер, кивнув на щенка, а затем на конвейер, сделал картинное движение, положив голову на ладошки, будто засыпает, и неприятно ухмыльнулся, сверкнув коронками.

Его смешливое отношение к тому, что здесь происходит, начинало уже меня раздражать.

– Никак не пойму. Что плохого в том, что он умный? – еще сильнее нахмурился я.

– Джаспер объяснит. Зверюшечка – это зверюшечка. Хорошо, когда она поддается дрессировке и выполняет команды. Но она не должно быть слишком умной. Человек ведь не хочет, чтобы собачонка, которая живет у него во дворе, оценивала его поступки и слова? Начнет еще рассуждать, любит ли он ее на самом деле, или завел ее только затем, чтобы бороться со скукой. Или, например, задумается, зачем ей поводок на шее и намордник, почему ничего такого нет у человечков вокруг. Того и глядишь, решит, что людской род поработил собачий, и развяжет мятеж. Хи-хи!

Я не поддержал его веселья, лишь продолжал с сочувствием разглядывать бедного щенка.

– Глупости все это. Я бы взял такого себе.

– С этим были бы одни лишь проблемы. Димитрису не выдали бы разрешение на бракованную собачонку. А без разрешения его бы сразу же забрала служба отлова животных.

– Наверняка это можно как-то уладить, – предположил я.

– Джаспер не понимает. Димитрису охота создавать себе проблемки и тратить много денежек на поддельное разрешение, если можно заплатить намного меньше – и получить нормальную собачонку с сертификатом?

Я вздохнул. Щенок снова заскулил, поцарапавшись мохнатой лапкой о решеточку. Его испуганные глазки посмотрели на меня, казалось, с надеждой, будто он и впрямь понимал, что от меня зависит его жизнь. «Бедняга», – подумал я. – «Ты такой же мутант, плод генных экспериментов, как и я сам. Как и меня, тебя создали для определенной цели. Как и меня, списали из-за того, что он ее не выполнил».

– Так уж и быть, я заберу его, Джаспер, – произнес я наконец.

– Нет-нет, пусть Димитрис и не думает. Джаспер не имеет права отдавать никого Димитрису. Здесь ведется учет. Джасперу могут сделать строгий выговор, а Джаспер этого не хочет. Для чего, спрашивается, Джасперу рисковать? Так что пусть Димитрис извинит… – он развел руками, и красноречиво взялся за клетку, намереваясь водрузить ее назад на конвейер, но при этом продолжал хитро коситься на меня.

Намек был более чем понятен.

– А что, если Джаспер с Димитрисом договорятся? – вздохнув, наконец предложил я, вспоминая, много ли осталось на моем финансовом счёте.

В конце смены, около четырех утра, я отходил от комплекса необычным для себя настороженным, вороватым шагом, время от времени оглядываясь через плечо, будто ожидая, что меня кто-то догонит. Наконец я расстегнул молнию на своей спортивной сумке и наощупь приоткрыл крышку термобокса для ланча, обитого внутри фольгой, который не просвечивался рентгеном на посту охраны. Уже через секунду из сумки показалась мохнатая голова щенка, и он громко, испуганно тявкнул. Я порадовался, что он не задохнулся.

– А-ну тихо! – шикнул на него я.

Щенок тут же замолк и уставился на меня своими умными глазами.

– Ох и проблему же я заполучил на свою голову. Ты хоть знаешь, что из-за тебя я только что совершил подкуп и кражу? Если об этом узнают, меня не только уволят с работы, но и в тюрьму могут посадить.

Щенок втянул ноздрями воздух, с любопытством оглядываясь на незнакомые контуры улицы, выплывающие из рассветного сумрака. Я вдруг подумал, что он впервые в своей жизни покинул стены комплекса и только сейчас осознал, насколько же этот мир огромен. Затем он вновь повернул мордочку ко мне – так, словно внимательно меня слушал.

– Ну что ты смотришь? Что мне, по-твоему, с тобой теперь делать? Снова тратить кучу денег и совершать еще одно преступление, раздобывая на тебя поддельные документы?! Чтобы потом меня с тобой все равно поймали?! Ну уж нет. Это плохая идея. Сейчас выпущу тебя где-нибудь в темной подворотне, и дело с концом. Дальше уж разбирайся, как знаешь. Прибейся к какой-то стае, выпрашивай у прохожих еду, убегай от службы отлова животных, и так далее. Что поделаешь, малыш? Миллионы бродячих собак так и живут. Джаспер сказал, что ты должен вырасти большим и сильным. Так что, если повезет, то как-нибудь выкарабкаешься.

Щенок, словно поняв все мои слова до единого, жалобно заскулил, потянулся ко мне и лизнул меня в щеку, не сводя с меня умных глаз. Я пытался держать на своем лице каменное выражение, но невольно залюбовался на этот мохнатый комочек шерсти, похожий на плюшевого мишку, и ощутил, как лед вокруг моего сердца начал таять.

– Вылитый мишка, честное слово, – прошептал я.

Мишка радостно тявкнул и лизнул меня снова.

– Не думай, что тебе удастся меня разжалобить, – решительно возразил я. – Так уж и быть, один раз я покормлю тебя. Но потом, запомни – мы с тобой распрощаемся!

§ 88

Само собой, что мы с ним так и не расстались. Через своих знакомых я раздобыл документы, по которым я якобы легально приобрел Мишку в питомнике в Новом Бомбее, и поставил на него цифровые печати о прохождении ветеринарного осмотра. Это обошлось мне в две с половиной тысячи фунтов. Но об этих своих затратах я никогда в жизни не жалел. Я всегда относился к домашним животным без излишнего пиетета, считая их чем-то вроде подвижных атрибутов домашнего интерьера. Я крайне презирал тех, кто обращается с беззащитными живыми существами жестоко, вымещая на них свои комплексы. Но я так же посмеивался и над фанатичными животнофилами, которые носились со своими питомцами как с писаной торбой. Однако мое знакомство с Мишкой сделало в моем сознании настоящий переворот. И я вдруг понял, что люди, которые называли животных членами своей семьи, вовсе не преувеличивали.

Мишка был теперь крупным годовалым псом, который, благодаря крови тибетского мастифа, весил уже шестьдесят шесть фунтов и достигал ростом два фута. Никогда еще я не видел собаки добродушнее и жизнерадостнее. Своей обаятельной внешностью он располагал к себе с первого взгляда. Даже те, кто поначалу опасались его из-за крупного размера, мгновенно таяли, познакомившись с его покладистым характером.

За годы своей жизни я научился с опаской и недоверием относиться к окружающим, привык видеть подвох и скрытый подтекст за любыми их словами и поступками. Поэтому для меня стало настоящим откровением, когда рядом со мной вдруг оказалось живое существо, преисполненное ко мне несомненно искренней, безграничной любви и преданности. Радость Мишки при виде меня была такой чистой и бурной, а грусть из-за расставания и одиночества такой красноречивой и глубокой, что в первые же дни нашей с ним совместной жизни я и думать забыл о том, чтобы относиться к нему как к аквариумным рыбкам или растениям. Каждая минута, проведенная мною в компании этого пушистого комка счастья, наполняла меня доброй и позитивной энергией. Каждый день я все сильнее привязывался к нему и ощущал за него все бóльшую ответственность.

Я быстро осознал, что Джаспер не соврал, когда говорил об экспериментальном генном наборе. Я не представлял себе, чтобы обыкновенная собака могла быть настолько умна. Научить его самым простым командам, таким как «Апорт», «Лежать» или «Дай лапу», оказалось настолько просто, что мне в какой-то момент стало даже стыдно из-за своей тупой методики дрессировки, почерпнутой из Интернета. «Ты что, правда считаешь меня настолько глупым, что я этого не понимаю, дружище?» – говорил устремленный на меня смеющийся взгляд. С тех пор он не переставал удивлять меня своей смышленостью.

– Ну все, хватит уже, дружок, – поднимаясь с газона, сказал я. – Пойдём.

Воспользовавшись еще одним сканером отпечатков пальцев и магнитным ключом, я вместе с Мишкой зашёл в дом. Детектор движения зафиксировал моё появление, и неподалеку от входной двери сразу же появился воздушный интерфейс управления «домовым». Мишка недовольно зарычал на него – он не любил виртуальный интеллект.

– Тише, тише, приятель.

С годами домашний ВИ становился все совершеннее, позволяя обленившимся домовладельцам почти полностью забыть о домашних хлопотах и даже частично компенсируя современным людям стремительно растущее одиночество. Недавно я слышал, что психиатры зафиксировали резкий рост клинических случаев специфического расстройства психики, связанного с пользованием ВИ, когда владельцы компьютера переставали видеть различие между ним и живым человеком. Приверженцы традиционных ценностей тревожно били в набат, выступая за ограничение использования синтетического интеллекта на законодательном уровне. Но пока еще они были в меньшинстве. Обыватели давно воспринимали как данность, что они могут, не вставая с дивана, управлять любой домашней техникой и коммуникациями, и имеют невидимого ассистента, который безошибочно распознает голос или жестикуляцию владельца, готов снабдить его полезной информацией, запланировать мероприятие и напомнить о нем, сделать покупки, предупредить об опасности или просто сымитировать беседу, не требуя ничего, кроме электроэнергии и периодического обновления драйверов.

– Ну вот я и дома, – прошептал я.

Я отключил своему «домовому» функцию поддержания беседы, так что система не ответила. Я не принадлежал к ортодоксальным традиционалистам, но был все еще верен своей привычке и предпочитал не говорить с компьютерами. Воспользовавшись панелью управления, я отрегулировал освещение, погрузив квартиру в приличествующий позднему времени полумрак. Из мрака выплыли контуры хорошо знакомого помещения площадью четыреста тридцать квадратных футов. Современная кухня невысокой барной стойкой была отделена от комнаты, которая казалась даже более просторной, чем была на самом деле, за светлой обивки стен, светлого ламината, минималистического интерьера и целого ряда эргономичных решений. Шесть больших окон с жалюзи-ролетами на всех стенах дома и еще два окна со внешними бронированными ролетами на крыше позволяли проникнуть внутрь всему солнечному свету, который вообще достигал таунхауса.

Сразу после покупки я время от времени делил дом с кем-то из мужиков из клуба, переживающих непростые времена, которые заодно помогали мне с ремонтом. Однажды, помню, тут ночевали сразу шесть человек. Но после того, как для этой цели была оборудована комнатка на втором этаже «Доброй Надежды», мы с Мишкой были предоставлены сами себе. Мои старые аквариумные рыбки и комнатные растения были утеряны в неизвестном направлении, из-за чего я написал несколько жалоб муниципальным властям. Но я пережил эту потерю и обзавелся новыми. Нескольких задушевных бесед с Мишкой, чья любознательность была порой опасна для домашней флоры, оказалось достаточно, чтобы убедить его соблюдать неприкосновенность вазонов. Так что теперь, помимо мощной системы очистки воздуха, здесь создавали микроклимат множество японских спатифиллумов, фикусов, сансевиерий, хлорофитумов и каланхоэ.

Убедившись, что вазоны политы, а кормушка для рыбок полна, мы с Мишкой несколько минут понаблюдали за рыбками. Затем я стянул с тела и закинул в стиральную машину вспотевшую за целый день одежду и расстелил посреди комнаты свой каремат. Мишка улегся невдалеке, положив морду на пол, зная, что мешать мне не стоит, и молча следил за моими движениями. Я включил плейлист со звуками природы и около двадцати минут посвятил йоге, которая позволила освободить тело и сознание от скопившегося напряжения. Закончив упражнения, я с удовлетворением почувствовал, что донимающие меня боли несколько уменьшились, и отправился в душ.

Из-за высоких экологических сборов вода в Сиднее была дорогой, так что обычно я принимал душ быстро, чтобы сэкономить. Но в тот раз я пробыл в душе дольше обычного. Виной тому была задумчивость, которая нахлынула на меня несмотря на вечернюю йогу.

Наслаждаясь потоками освещающей прохладной воды, смывающей с тела скопившуюся за день грязь и усталость, но неспособной смыть тяжкие мысли и сомнения, я смотрел на свое отражение в зеркале. Оттуда на меня глядел немолодой на вид мужик, по мокрым седым волосам и бороде которого стекали струи воды. Мои мускулы уже не выглядели так внушительно, как в лучшие мои времена, но рельефное и жилистое тело все еще излучало силу и выносливость. Однако же и лицо, и тело покрывали бесчисленные глубокие шрамы и рубцы, каждый из которых был вечным напоминанием о событиях, которые я бы предпочел забыть навсегда. Шрамы на теле были отражением шрамов в моей душе.

Разговор с Питером не выходили у меня из головы. Заново прокручиваю в голове нашу беседу, я с неприятным удивлением понял, что во время беседы я несколько раз практически цитировал не то Роберта Ленца, не то полковника Штагера. От одной только мысли, что я мог сделаться распространителем идей и жизненной философии этих людей, я стал себе так неприятен, что мне захотелось отвернуться от зеркала.

«Вам пришлось пройти через ад. Но теперь все позади. Я прошу вас, просто по-человечески прошу – не портите себе жизнь», – вновь отзвучал в моей голове совет Штагера. Все это время я убеждал себя, что им не удалось запугать меня, что я остался себе верен. Но действительно ли это так? Я отверг предложение Чхона. Но сделал ли я хоть что-нибудь, чтобы воплотить в жизнь угрозу, брошенную ему напоследок? Нет. Я был лишь рад, что он позволил мне уйти, и до сих пор оглядывался через плечо, опасаясь, что он передумает, и за мной придут. Выходит, что я смирился с такой жизнью? Но не значит ли это, что я слабак и трус?

«Смирение – главное, чему учат все религиозные и философские учения. Много тысяч лет назад мудрецы осознали, что бесконтрольный гнев и жажда мести деструктивны и бессмысленны. И не правы те, кто равняет смирение с трусостью – для смирения порой требуется большее мужество, чем для ярости», – попробовал я пресечь эти сомнения.

«Но ведь религии и философии учат не одному лишь смирению», – возразил я сам себе. – «Они приветствовали смирение перед судьбой и волей Всевышнего, что вовсе не означает смирение перед несправедливостью, творимой людьми. Напротив, в ранг святых возводили мучеников, самоотверженно восставших против несправедливости, и не испугавшихся страданий во имя истины».

– Истина, – хмыкнул я вслух, вытираясь после душа, и продолжил объяснение с самим собой по пути на кухню. – Что это вообще такое?

– Истина – гносеологическая характеристика мышления в его отношении к своему предмету, – заботливо подсказал голос из динамиков. – Определение из Всемирной энциклопедии.

В микроволновой печи уже разогрелся мой ужин – тушеная капуста, спаржевая фасоль и кусок индюшачьей грудки, приготовленные из органических продуктов, купленных в магазине здорового питания. Не могло быть ничего здорового в том, чтобы есть перед сном в районе полуночи, но порой у меня просто не получалось построить свой график иначе.

Присев за стол и взявшись за ужин, время от времени протягивая кусочки грудки Мишке, который смиренно присел у моего стула и заглядывал мне в рот, высунув язык, я вспомнил выражение, некогда выкопанное Илаем в Ветхом завете. «Нет ничего превыше истины, и она восторжествует». Как и все библейские цитаты, это красивый набор двусмысленных слов – пустой сосуд, который можно наполнить любым содержимым, в зависимости от того, в каком контексте употребляет слова толкователь. В моей ситуации этот афоризм никак не помогал принять правильное решение.

«Да что здесь рассуждать?!» – вдруг разозлился я на себя. – «Паренек с таким трудом стал на ноги, а теперь он собирается сделать глупость, которая поставит крест на его жизни. И почему?! Потому что какие-то обманщики, преследуя свои собственные цели, удачно воспользовались его чувствами, чтобы превратить в свое слепое орудие. Они дали ему ложь, которую тот мечтал услышать – и взамен он готов отдать им свою жизнь!»

– Что за информация есть о Лауре Фламини? – спросил я недовольно, укладываясь своей многострадальной спиной, пережившей падение с тридцати футов на брусчатку, на жесткий ортопедический матрас.

Мишка по обыкновению завалился рядом и я начал почесывать его за ухом.

– Пора уже расчесать тебя как следует, приятель, – проворчал я.

На воздушном дисплее надо мной появился экран с несколькими вкладками – профайл в социальной сети, блог, личный сайт, статьи из нескольких других баз данных, которые коллекционировали сведения об известных людях. Жестом я развернул последнюю вкладку. И увидел фото.

Я давно перестал быть большим ценителем женской красоты. И все-таки я готов был всерьез спорить о вкусах с Миро, который обмолвился сегодня, что похожая на бурундука Гунвей «собой недурна». Но вот Лаура Фламини оказалась действительно красивой женщиной. Даже не помню, когда еще мне приходилось вот так вот залюбоваться на чье-либо фото. Я привык считать эталоном женской красоты Дженет Мэтьюз, которая тщательно следила за собой и внешность которой всегда была безупречна по всем канонам. Но в этой Фламини была какая-то особенная изюминка, которой не было даже в Дженет.

На вид она была не старше тридцати. Это была брюнетка с каре и косой челкой, с яркими голубыми глазами (не иначе цветные линзы) и волевым, запоминающимся выражением лица, в котором признаки итальянской вспыльчивость гармонично сглаживались не то германской, не то английской сдержанностью. Хотя во внешности не было ничего общего, выражение ее лица почему-то напомнило мне о моей матери. В чертах Катерины Войцеховской была похожая сдержанная решительность, которая говорила о несгибаемой внутренней воле. Фламини была похожа на человека, которого сложно испугать, подкупить или обмануть. С первого же взгляда на ее фото ей хотелось верить.

К счастью, я давно вышел из того нежного возраста, в котором до сих пор пребывал Питер, когда подобные харизматичные личности могли затуманить мне разум. Жизнь научила меня, что харизма вовсе не означает добрых намерений. Роберт Ленц был тому живым примером. И не приходилось сомневаться, что эта дамочка была из того же теста.

– Посмотрим, что ты за птица, – пробормотал я.

И сам не заметил, как чтиво поглотило меня с головой.

§ 89

Статья о Фламини достигала приличных размеров. Пробежавшись глазами по общей информации, я узнал, что ей двадцать девять лет, и родилась она здесь же, в «зеленой зоне» Сиднея, получив резидентский статус по праву рождения. Что было любопытно, так это ее семейные связи.

Отцом девушки был Робер Фламини, дипломированный инженер, доктор философии, профессор Института строительства и архитектуры. 56-летний Фламини сделал блестящую карьеру в «Нагано констракшн», став старшим вице-президентом корпорации, а затем перешел на государственную службу. Три года назад он был избран сенатором, а до этого шесть лет занимал кресло министра-координатора Содружества по строительству и инфраструктуре. Политические обозреватели называли Фламини «хитрым лисом». Его считали одним из самых чутких и осторожных политиков, которые всегда держаться умеренной линии и не ввязываются в политические авантюры. Даже в нынешние неспокойные времена он умудрялся лавировать между лагерями Патриджа и Элмора, не занимая ничьей стороны. Со своей первой женой мэтр развелся много лет назад, и ныне состоял во втором браке с молодой супругой. Фламини был так известен, что я удивился, как не вспомнил эту фамилию раньше. Черт, да ведь у него была квартира в одном доме с Робертом Ленцом!

Мать Лауры была еще более известна. Эта слегка престарелая матрона была оперной дивой, обладательницей незаурядного голоса и бюста внушительного размера, который требовался, вероятно, для того, чтобы наполнить легкие необходимым для оперного пения объемом воздуха. Ее концерты собирали все сливки столичного общества, включая самого Протектора, известного почитателя оперы. Помимо этого, Жозефина Фламини славилась как светская львица, дама с безупречным вкусом и законодательница мод, которая не пропускала ни одного светского раута и проводила жизни перед объективами телекамер. О Жозефине также говорили как об особе, помешанной на своей внешности, которая тратит миллионы фунтов на процедуры со стволовыми клетками и другие инновационные методики омоложения. Процедуры явно давали свои результаты. В сорок пять лет она заработала десять миллионов фунтов, согласившись сняться в рекламе элитного женского белья. Впрочем, ходили слухи, что она пошла на это не ради денег. Все, кто видел ту рекламу, могли убедиться, что ее фигуре и коже могли бы позавидовать многие двадцатилетние девицы. А в пятьдесят она стала лицом линейки дорогих бриллиантовых украшений компании «Редстоун», крупнейшего производителя ювелирных изделий. Как и ее бывший муж, Жозефина после развода не теряла времени даром. По последним данным, в свои пятьдесят три она завела бурный роман с известным поп-исполнителем, афроамериканцем, младшим ее на двадцать шесть лет. Желтая пресса смаковала подробности ее интимной жизни с невероятным удовольствием.

Будучи единственным ребенком столь известных людей, Лаура привлекала внимание журналистов в первую очередь именно в этом амплуа. Я подозревал, что ее деятельность на правозащитном поприще мало кого заинтересовала бы, если бы она родилась и выросла в бедной семьей из трущоб. Так или иначе, но о ней было написано достаточно много. Фламини за всю свою жизнь не дала ни одного интервью, если не считать кратких комментариев по судебным делам, которые она вела. Так что сведения о ней пресса черпала из других источников.

По своему первоначальному образованию она не была юристом. Жозефина мечтала сделать свою дочь актрисой, и еще в детском возрасте способствовала тому, чтобы маленькая Лаура снималась в рекламе, участвовала в детских шоу талантов и даже играла детские роли второго плана в кино. Следуя уготованной ею судьбе, в 2082-ом она поступила на театральный факультет Академии искусств в Палермо. Однако два года спустя 18-летняя девушка неожиданно взбунтовалась и бросила обучение в сфере искусств, решив, что хочет заняться чем-то другим. Один источник приводил слова ее бывшей преподавательницы: «Я с самого начала понимала, что из этого ничего не выйдет. Дело не в том, что у нее не было таланта. Вовсе нет. У нее был прекрасно поставленный голос, и она хорошо держалась на сцене. Неудивительно, с такими-то генами. Но Лаура никогда не любила всего того, что так обожала ее мать – сцены, телекамер, внимания публики. Большинство девочек на ее месте жутко гордились бы своей родословной и наслаждались бы лучами славы, доставшейся им с самого рождения. Но Лаура наоборот, стеснялась этого. Не любила говорить о том, кто ее родители. Помню, однажды даже разрыдалась из-за того, что ее навязчиво преследовали и снимали какие-то блоггеры. Говорила, что не хочет к себе столько внимания. Что хочет сама найти свое место в жизни».