Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

– Питер, – я предупреждающе поводил из стороны в сторону указательным пальцем. – Ты нашел себе плохую компанию. Если хочешь мой совет – не связывайся с этими людьми. Все эти скандальные разоблачения и расследования, о которых они тебе рассказали – не более чем политический пиар и кулуарные интриги, устраиваемые в интересах политиков и олигархов. Эти люди – вовсе не такие хорошие и благородные, как пытаются показать.

– Я всегда так считал, Димитрис. Ты много раз говорил это. А я привык принимать твои слова на веру, не задумываясь. Но пообщавшись с ними, понял, почувствовал сердцем – это не так, не все они такие, – покачал головой Пит. – Во всяком случае, со многим, что они говорят, я в душе полностью согласен. В том числе и насчет войны.

– Это с чем же именно?

– С тем, что не все, кто воевал на нашей стороне – герои. И не все, что они делали, оправдывает победа. На наших глазах, а иногда и нашими руками, совершались самые настоящие преступления. Мы с тобой не виноваты в этом. Мы были всего лишь орудиями в руках других. Но мы же помним о том, что сделано! Это не дает нам спокойно спать по ночам. Но мы все же молчим. А преступники, виновные во всем этом, не просто свободны – они пользуются почетом, живут во дворцах!

– Питер…

– Как ты думаешь, где сейчас генерал Чхон, а?! – в сердцах выкрикнул парень. – Я тоже был в Новой Москве. Мне известно, что за ужас он там сотворил. А ты видел больше. В разы больше! И ты прекрасно знаешь, что этот человек – монстр, заслуживающий трибунала и позорной казни на площади!

– Замолчи, Питер! – рявкнул я, не совладав с собой.

Парень умолк, пораженный несвойственной мне реакцией. Я сделал глубокий вдох, чтобы побороть раздражение и продолжил говорить немного спокойнее:

– Ты ведь прекрасно знаешь, что не имеешь права говорить об этом. Ты, как и я, подписывал чертов контракт. Если не помнишь, что там написано – поройся в своем комме и перечитай еще раз. Хочешь, чтобы тебя обвинили в государственной измене из-за того, чтобы ты не в состоянии прикусить язык?

– Все эти оговорки в контрактах – чушь собачья, придуманная, чтобы запудрить нам мозги. Они просто запугали нас, вот и все, – к моему удивлению, упрямо возразил парень, для которого я обычно был в таких вопросах непререкаемым авторитетом.

«До чего же эта сука плотно поработала над ним!» – поразился я мысленно и ощутил, как мои зубы невольно сжимаются, едва я представил себе наглое острое личико этой стервищи-Гунвей.

– Никто из нас не обязан хранить грязные секреты этих подонков, которые неоднократно совершали преступления на наших глазах! – тем временем, продолжал распаляться Питер. – Что ты хочешь сказать?! Что спецслужбы с ними заодно? Конечно же, за одно. Ведь там сидят такие же, как Чхон, у них и самих рыльце в пушку. Но поверь – они запоют иначе, когда я вывалю их грязное белье пред всем белым светом!

Все это время я ждал, когда в речи Питера прогремит что-то страшное. И вот наконец я дождался. Похолодев, я спросил у него тихим голосом:

– Что ты намереваешься сделать?

– Я сказал, что я сделаю, Димитрис, – решительно посмотрев на меня, заявил бывший легионер. – Я выйду из тени и расскажу людям в прямом эфире обо всем, о чем другие молчат, засунув свой язык в задницу. В присутствии миллиона свидетелей попрошу Протектора, чтобы он разобрался, кто приказал отравить двадцать тысяч детей в Новой Москве «Зексом», по чьему приказу наших ребят заставляли принимать наркотики, и в других подобных делишках!

С каждым следующим словом парня кровь в моих жилах леденела. Больше, чем само заявление Питера, меня пугала решительность, которая читалась в его взгляде. Никогда еще я не видел этого робкого и тихого малого таким заряженным, как в тот момент.

– Питер, – тяжело вздохнув, молвил я. – Я хочу, чтобы ты успокоился и заново все обдумал. Серьёзные решения нельзя принимать, будучи взвинченным, как ты сейчас. Мы не должны говорить об этом. Но я все же нарушу это правило, и скажу тебе кое-что. Чувства, которые ты высказал, мне более чем знакомы. Когда я вышел из комы и вспомнил обо всем, что видел, я и сам был преисполнен гнева, и полон решимости восстановить справедливость. Но со временем я понял, что все сложнее, чем кажется.

– Для меня все просто, сэр, – вызывающе бросил Коллинз.

– Лишь для тебя. Но не для других людей. Думаешь, кому-то из обывателей нужна твоя правда? У них есть другая версия правды, с которой им комфортнее. Для того чтобы в обществе царили мир и спокойствие, из истории удаляют все лишнее, ее приукрашают, ретушируют, прикрывают постыдные места веселыми или героическими декорациями. Так было испокон веков. В конце концов, ты неглупый парень, Питер. И ты должен понимать, что понятие «истина» вообще очень относительно.

– Я не так образован, как ты, Димитрис, – признался парень, поерзав на месте. – Но я знаю, что хорошо, а что плохо. И у меня еще остался один глаз, которым я смотрю на окружающий мир. Этим глазом, и вторым, который остался в Гималаях, я видел очень много плохого. Я точно знаю, кто в этом виноват. Так зачем придумывать лишние сущности?

– Мы с тобой – граждане огромного государства, Питер. Это государство – сложный социальный организм. Сотни миллионов людей живут в совместном информационном пространстве. Любые информационные сигналы, появляющиеся в этом пространстве, влекут далеко идущие и порой непредсказуемые последствия. Это – не игрушки.

– А как насчет свободы слова и демократии?

– В Содружестве никогда не было абсолютной свободы слова. Власти имеют легальные рычаги влияния на все, что происходит в информационном пространстве. Люди, которые были умнее нас, посчитали, что лишь контроль может помочь направить общество на правильный путь развития и избежать повторения ситуации, которая повергла нашу планету в пучину войны. Я не пытаюсь анализировать это решение, или тем более оспаривать его. В этом нет никакого смысла. Я – всего лишь маленькая клеточка в общественном организме. Я могу жить по законам этого организма. Или он просто отторгнет меня. Мне в свое время тоже нелегко было принять эту истину. Но я свыкся с ней. С возрастом это станет проще.

– При чем здесь вообще государство, сэр? Несколько мерзавцев, устроивших по своей прихоти холокост – это не государство. Я ведь не осуждаю саму войну с евразами! Мы воевали за правое дело, без сомнений. Но способы, которые использовались, вся эта наркота… это, черт возьми, неправильно!

Я почувствовал, как снова начинаю выходить из себя.

– Да, черт возьми, это было неправильно, Питер! Я это прекрасно знаю! И что теперь?! Пойми ты, дело тут вовсе не в «нескольких мерзавцах», и не в их «прихоти»! Такие решения принимаются на очень высоком уровне. Самом высоком! Власти посчитали, что память обо всем этом кошмаре должна быть похоронена навсегда. Страницы, способные посеять смуту, вырезали из истории. Ты не можешь собирать эти страницы из обрывков!

– Почему же? – с истинно подростковым упрямством вскричал Питер.

– Потому, что если ты вознамеришься совершить какую-нибудь глупость, спецслужбы мгновенно сотрут тебя с лица земли, – прямо ответил ему я, посмотрев в глаза.

Не выдержав моего взгляда, парень опустил глаза. А я продолжил:

– Быть может, даже этот наш разговор кто-то слышит. И уж точно кто-то слышал те, что ты вел со своей возлюбленной «диссиденткой». Если она подставная – ее, конечно же, прослушивают. Если не подставная – тем более прослушивают. Ты что, совсем ничего не понимаешь?! Если эти люди не поймут, что ты просто пошутил, и решат, что ты представляешь угрозу – они расправятся с тобой в мгновение ока.

– Значит, ты считаешь, что это правильно – бояться и молчать? – с болью и негодованием спросил у меня Питер. – Я ведь не противник власти. Я поддерживаю Содружество. Уважаю Протектора. Я лишь хочу, чтобы преступники были заслуженно наказаны. Джека приговорят к пожизненному заключению за то, что он совершил убийство под наркотой. А офицер, который сделал из него наркомана, настоящий виновник этого убийства, просто продолжит служить, с незапятнанной репутацией. Как можно жить в мире, в котором происходят такие вещи, и молчать о них?

Я не нашелся что ответить.

– Знаешь, я думал и о других вариантах. Думал о том, чтобы написать в военную прокуратуру. Министру. Даже Протектору. Но неужели никто до сих пор не писал?! Я уверен, что писали, и не раз. Но я не слышал, чтобы кого-то из подонков отстранили с должностей или тем более отдали под суд. Фи говорит, что за все эти годы наказали лишь пару «шестерок», на которых решили повесить всех собак. А что самое худшее – наше-то доброе имя никто не восстановил! Люди смотрят на нас, как на чокнутых и опасных торчков. Разве мы принесли недостаточно жертв, пройдя через войну? Разве не заслужили хоть капли уважения?!

– Наши жертвы велики, Питер. Попробуй просто гордиться этим. Ты знаешь, как многое ты сделал. Я это знаю. Гэри знает. Илай знает. Джеронимо знает. Все наши ребята это знают. Попробуй довольствоваться этим. Смотри в будущее, а на прошлом поставь крест. Знаю, это тяжело. Но иного не дано. Все, что нам остается – это победить себя, и помочь другим победить себя, чтобы мы смогли жить в мире, сохраненном такими жертвами, наравне с другими. Тебя возмущает дискриминация? С ней бороться никто не запрещает. Я каждый раз подаю иски и пишу жалобы, когда какой-нибудь педераст незаконно увольняет меня с работы. Уверяю тебя, Питер – если бы побольше наших слезли с иглы и отдались бы упорному труду, то совместными усилиями мы бы быстро продавили стену отторжения, и заставили бы считаться с нашими правами.

– Ты правда так думаешь, Димитрис? Или говоришь это просто для того, чтобы отговорить меня от более решительных действий? – засомневался парень. – Мне вот кажется, что эти методы себя изжили. Нужно прибегнуть к чему-нибудь более действенному.

– Тебе там кажется, или так кажется Фи и ее друзьям, которые втянули тебя в это?

– Фи говорит мне лишь то, что думает. Как и ты. Просто в этом случае я согласен с ней, а не с тобой.

– Это точно не из-за того, что ты с ней спишь?

– Напрасно ты иронизируешь, Димитрис. Это здесь не при чем. Даже если у меня и есть к ней чувства, это не отменяет того, что она права. Нужно быть решительным, не бояться бороться!

– Питер, ты смотришь новости? На дворе июнь 95-го! Все только и делают, что борются с кем-то или с чем-то. Консорциум борется с Патриджем. Элмор борется с Патриджем. Бедняки борются с богатыми. Молодчики, которые разукрашивают стены этими дурацкими символами, борются со всеми. Я сегодня проходил мимо очередной демонстрации на площади Возрождения и видел там множество горячих голов, которым не хватает только подстрекателя, чтобы они пошли громить что-нибудь. Каждый месяц какой-нибудь дебил, искренне верящий, что борется против угнетения и несправедливости, или за истинную веру, подрывает себя вместе с десятком ни в чем не виноватых прохожих, чтобы побольше людей услышали его призыв. Глядя на все это, тебе, случайно, не кажется, что бороться с несправедливостью нужно лишь в пределах правового поля?

– Это подмена понятий! – раздраженно ответил парень. – Фи объяснила мне этот трюк, и я не клюну больше на эту удочку. Конечно же, властям выгодно, чтобы каждый, кто с ними в чем-то не согласен, считался преступником, и они пытаются подвести их всех под одну гребенку! Но терроризм – это одно, а рассказать людям правду – совсем другое. Может быть, ты думаешь иначе из-за того, что ты бывший полицейский?

– Что тут скажешь? За этот месяц ты здорово поднаторел в софистике, Коллинз, – вздохнув, произнес я.

– Я не знаю что значит это слово, капитан. Я не пытаюсь строить из себя умника. Но некоторые вещи так очевидны, что не нужно иметь докторскую степень, чтобы увидеть их.

– Иногда они лишь кажутся очевидными.

– А может, иногда они лишь кажутся неочевидными?

– Это начинает превращаться в бессмысленный спор, Питер.

– Вижу, – признал он, неловко ерзая на месте.

Некоторое время он, после колебания выдал:

– Знаешь, Димитрис, прости, но я разочарован тем, что услышал от тебя.

– Жаль, что я тебя разочаровал, – спокойно пожал плечами я.

– Нет, дело не в тебе! – поспешно исправился Питер, и его взгляд сделался виноватым. – Ты спас мне жизнь. Дважды! Я всегда был и всегда буду благодарен тебе за то, что ты для меня сделал. Я никогда о тебе и слова кривого не скажу, а если услышу от кого-то – разобью хлебало. Прости, если я был с тобой груб.

– Забудь об этом. Всех нас иногда захлестывают эмоции.

– Фи настаивала на том, чтобы я ни с кем не делился своими планами. Но я был уверен, что такой смелый человек, как ты, поддержит меня. Надеялся даже, что ты, может быть, пойдешь вместе со мной. Вместе с тобой это было бы намного легче. У тебя намного лучше это получилось бы, и… Проклятье. Забудь. Теперь я понимаю, что Фи была права, а я идиот. Не следовало затевать этот разговор.

– Нет. Ты поступил правильно, что пришел ко мне.

– Ты говоришь так лишь потому, что получил шанс отговорить меня. Но я пришел не для этого.

– А я все-таки попробую. Ты говорил о смелости, Питер. Но смелость – не единственная и не главная добродетель человека. Радикальные решения всегда привлекательнее, чем компромиссы. Но если вдуматься, если всмотреться в историю, то ты поймешь, что радикальные решения почти никогда не приводят к созиданию – только к разрушению. Я прекрасно понимаю все, о чем ты говоришь. Все чувства, которые тебя одолевают, знакомы и мне. Но прошу тебя – измени свое решение. Не гробь свою жизнь.

– Нет. Нет, Димитрис, – покачал головой парень. – Быть может, ты и прав, что считаешь меня дураком и безумцем. Может, ты поступил более мудро, пойдя на компромисс со своей совестью. Но я так не хочу.

Эти слова парня неожиданно кольнули меня больнее, чем все, что было сказано ранее. Внезапно я осознал, что так увлекся внушением ему своей точки зрения и разубеждением в его заблуждениях, что утратил способность к внутренней самокритике. Но что, если это Питер, а не я, глаголет истину? Что, если я пытаюсь обмануть самого себя?

– Что бы там ни было, по крайней мере, не делай глупостей сгоряча, – прошептал я в смешанных чувствах. – Мне будет тяжело, если ты погубишь себя на моих глазах.

– Даже если я погублю себя, Димитрис – я сделаю это не зря, – ответил парень, не согласившись поставить в разговоре многоточие.

Некоторое время мы стояли молча. Мой глаз и голова от переживаний разболелись так, что силуэт Коллинза перед глазами начал расплываться, а мозг отказывался подбрасывать на язык подходящие реплики. Парень смущенно переступал с ноги на ногу, кажется, желая сказать еще что-то, но не решаясь.

– Пожалуй, я пойду, – наконец выдавил он из себя.

И, не дождавшись ответа, быстро начал спускаться по лестнице вниз.

– Береги себя, – проговорил я ему вслед.

Расставание с Питером на этой странной ноте посеяло во мне смятение. Беседа оставила на душе неприятный осадок. И я не мог понять, что расстроило меня сильнее – неудача в попытке отговорить товарища от сумасбродного поступка, или его слова о моем компромиссе с совестью.

Спустившись в бар и отмахнувшись от засидевшихся за стойкой пьяного Джеронимо и трезвого Илая, по обыкновению ломающих копья в дискуссии на тему христианства, я попросил у Миро стакан воды, и угрюмо произнес:

– Я беру свои слова обратно. Когда сюда снова заявится эта писака – пусть Рэй вышвырнет ее вон.

– Как скажешь, Димитрис, – не стал спорить Миро, хмыкнув при виде моей раздраженной физиономии.

– Забудь, что я сказал это, – произнес я меньше чем через минуту, осушив стакан воды. – Это надо было сделать раньше. Теперь уже слишком поздно.

– Она что-то натворила?

– Долго рассказывать. Может быть, все еще обойдется.

– Что ж, смотри сам. Я, конечно, не слишком сильно хотел бы связываться с журналистами. Помнишь, как в марте кто-то натравил на нас инспекцию по правам потребителей? Если такое произойдет еще раз, мы с тобой отдадим последние штаны, чтобы заведение не закрыли, братец. Но если она доставляет тебе неприятности – клянусь, я не стану с ней церемониться, и будь что будет.

– Нет, нет, не стоит, – махнул рукой я, тяжко вздохнув. – Проклятье! Ну и денек сегодня.

– Не говори, – согласился Миро, бросив взгляд на пару поломанных столов, которые Рэй уже успел оттащить в сторону.

– Пожалуй, пойду на боковую, – зевнув, решил я.

– Может, заночуешь на этот раз здесь? Твое хозяйство за одну ночь не пропадет.

– Ну уж нет. Мне не так далеко ехать. И не для того я заплатил прорву денег за это чертово жилье, чтобы оно теперь стояло пустым. Кроме того, от работы меня отстранили. Так что могу проваляться завтра хоть до полудня.

– Не унывай, братишка. Когда снова наведаешься? У вас следующее собрание в субботу?

– Да, как и планировали. Привет Шаи и Элли.

– Тебе от них тоже. Береги себя.

– Бывай.

§ 86

Троллейбусы ходили по маршрутам № 43 и № 44 до двух часов ночи, но интервалы между ними к позднему времени увеличивались. Я простоял на остановке минут десять, слушая лай собак в темноте, постукивая тростью о бровку и глядя на затянутое смогом ночное небо. После того как я пропустил 44-ый, который был теперь мне не нужен, наконец прибыл троллейбус № 43. Я с трудом втиснулся в салон, переполненный работягами, которые возвращались из Кузни, и за пятнадцать минут добрался до станции вакуумного поезда «Олимпия-ист».

Олимпия – один из районов с бюджетным жильем, выросших на Социальной линии, на границе между благополучным Анклавом и гетто Малая Африка, во второй половине 80-ых, когда власти Сиднея задекларировали изменение своей политики в отношении социальной сегрегации. Это был своего рода гибрид между «зеленой» и «желтой» зонами. Он был все же недостаточно благоустроен, чтобы здесь селились «коренные» сиднейцы, как называли себя ранние переселенцы 60-ых, которые к середине 90-ых искренне уже считали себя хозяевами и возмущались засилью «понаехавших». Однако этот район не шёл ни в какое сравнение с гетто, хотя бы даже из-за полноценной озоногенерации, бесперебойного водоснабжения и нормальной плотности населения.

Район населяли порядка 200 тысяч человек, 40 тысяч из которых обитали в микрорайоне «Олимпия-ист», прилегающем к Малой Африке, который славился своими многоярусными таунхаусами. Здешнее население являло собой сборную солянку: тут селились и поздние иммигранты, которые накопили средств, чтобы выбраться из трущоб, и «коренные», жизнь которых пошла под откос, так что жизнь в полноценной «зеленой» зоне была им больше не по карману.

Я вышел из автобуса на оживленной даже в это время остановке, расположенной на вершине транспортной развязки, где автобусы тормозили один за другим каждые несколько секунд. Выбравшись из салона, я откололся от потока пассажиров, который несся на остановку вакуумного поезда. Вместе с менее плотным потоком людей я преодолел несколько надземных и подземных переходов и лестниц, прежде чем оказался внизу, на твердой земле, а точнее, асфальте. «Ваш собственный кусок земли!» – жизнерадостно гласил слоган на голографическом биллборде, на котором улыбающийся мужчина сажал в саду дерево, а вокруг него носился, виляя хвостом, лабрадор. Минут пять ходьбы – и объект этой самой рекламы предстал прямо перед глазами.

– Дом, милый дом, – вздохнув, прошептал я.

«Олимпия-ист» состояла из сорока жилых комплексов, похожих, как близнецы, к которым вскоре предстояло добавиться еще десяти, находящимся в активной стадии строительства. Каждый комплекс представлял собой огромный п-образный металлический каркас в десять ярусов общей высотой триста пятьдесят футов. На каждый ярус были плотно нанизаны одноэтажные жилые домики, плоские крыши которых венчали солнечные батареи. В комплекте с домиком шел крошечный двор: по полтора ярда до соседского забора; ярда три сзади – до заднего забора, за которым комплекс заканчивался; четыре ярда перед фасадом – до фронтального забора. Передний дворик был разделен на две половинки: одна была асфальтирована и могла служить парковкой для электрокара; вторая являла собой клочок привозной земли глубиной в пять футов, закопавшись в которую можно было звякнуть лопатой о металлический остов яруса. Такой же клочок земли находился на крошечном заднем дворе. В пятнадцати футах над крышами домиков нависал верхний ярус. По краю яруса проходила автомобильная подъездная дорога и пешеходный тротуар. Пешеходы могли перемещаться между ярусами на лифтах или по металлическим лестничкам, автомобили имели возможность ездить по крутой серпантиновой дороге.

Отдел продаж «Олимпии-ист» не скупился на лозунги, чтобы заставить покупателей выложить огромные деньги за таунхаусы. Помимо «собственной земли», многие рекламные слоганы обещали жильцам «солнечные ванны каждый день». И авторы этой рекламы определенно проконсультировались с юристами, чтобы никто не смог засудить их за обман потребителей. Конструкция действительно была спроектирована так, что каждый домик получал хотя бы крошечную суточную порцию света. Однако порция была тем меньше, чем ниже расположен ярус. Лишь счастливые жители самого верхнего яруса купались в солнечном свете – из-за этой роскоши застройщик разместил там вдвое меньше домов вдвое большего размера, каждый из которых стоил впятеро дороже обыкновенного. По странному стечению обстоятельств, практически во всех рекламных материалах использовал именно виды десятого яруса.

Изначальной задумкой архитекторов «Олимпии-ист» было придать своим уродливым громоздким конструкциям вид уютных коттеджных городков, в которых люди так любили жить в Старом мире. Однако в их распоряжении было так мало пространства, что эта амбициозная затея оказалась трудновыполнимой. Кирпичные коробки, стоящие на металлических подставках высоко над землей, даже несмотря на свежую краску веселых цветов, не были похожи на полноценные дома, а насыпанная перед ними грудка земли могла называться земельным участок лишь очень условно. Однако никто в Сиднее не имел собственного дома, стоящего особняком на собственном земельном участке, не считая богачей и сильных мира сего, живущих в нескольких закрытых кварталах для элиты. Поэтому таунхаусы были для современных сиднейцев примерно тем же, чем для их предков были большие виллы. Что же касается выходцев из фавел, таких как Малая Африка, Новый Бомбей или Узкоглазое гетто, то для них «Олимпия-ист» вообще казалась пределом мечтаний.

Мой домик находился на седьмом ярусе комплекса. Он был третьим с конца одной из длинных сторон буквы «П», которую образовывал комплекс. Я взобрался по лестнице на седьмой ярус (лифтом не пользовался принципиально), успев немного вспотеть, прежде чем оказаться перед калиткой своего двора. Оттуда в мою сторону донесся громкий осуждающий гав.

– Виноват, – признал я, покорно склонив голову, и отпер калитку с помощью сканера отпечатков пальцев.

Не успел я войти внутрь, как по крошечному газону, который, благодаря горе удобрений, оставался даже в жаркое время года зеленым, затопали большие и мягкие лапы. Улыбнувшись, я отбросил в сторону трость и раскрыл руки, словно для объятий. Я сгруппировался, чтобы не оступиться, когда мягкие лапы весело хлопнули меня в грудь. Затем, не сдержав хохота, я крепко схватил нечто веселое, большое, мягкое и пушистое, похожее на огромного плюшевого медведя, и повалился с ним на газон. Как и всегда в таких случаях, я ощутил, как груз этого длинного и паскудного дня перестает давить на меня и на душе вдруг растекается нечто теплое.

– Что, скучал по мне, а? – от души хохотал я, взлохмачивая густую длинную шерсть приятного рыжего оттенка. – Знаю, что скучал, Мишка!

Обладатель шерсти счастливо скулил, по-дружески тыкаясь в меня носом и радостно облизывая мне щеки шершавым языком. В выражении его огромной добродушной морды, которая всегда выглядела так, будто он улыбался, радость от встречи смешивалась с укором.

– Ну, будет тебе, хватит уже, – притворно ворчал я, любя подергивая Мишку с обеих сторон за загривок, похожий на львиный, обрамляющий плосковатую морду. – Я, может быть, тоже охотнее провалялся бы тут весь день и развлекал тебя вместо того дерьма, которым мне пришлось заниматься. Но ведь кто-то же должен зарабатывать деньги нам на еду, верно?

Как это часто бывает, при виде веселой морды Мишки я вспомнил тот самый день, когда судьба по странной прихоти свела наши пути вместе. Мы были странной парочкой. И наша встреча, как водится, была столь же необычной.

§ 87

Это произошло в августе 2094-го. В те дни, как и когда-либо раньше в своей жизни, я и не помышлял о том, чтобы завести собаку. Хоть я и был в душе одинок, я не признавался себе, что это одиночество меня тяготит. Мой образ жизни и особенности моего характера были так специфичны, что я не представлял себе, как какое-либо домашнее животное, кроме аквариумных рыбок, могло бы в них вписаться. И я, должно быть, никогда бы не задумался об этом, если бы не странный каприз судьбы.

Растратив к тому времени все свои сбережения на приобретение таунхауса и бара, я начал ощущать потребность в стабильном доходе и впервые со времен выписки из госпиталя зарегистрировался на бирже труда. Спустя несколько недель работа наконец нашлась. Компании «Фьючер Петс», крупнейшему во всем Содружестве производителю домашних питомцев, а также кормов и аксессуаров для них, входящему в состав биотехнологического гиганта «Андромеда», требовались несколько охранников для нового научно-производственного комплекса в Коринфусе. Опыт работы в ЧВК был преимуществом.

С первых же дней эта работа почему-то вызвала во мне инстинктивное отторжение. Однако объективных причин для этого не было. На протяжении всей смены я сидел в будке на одном из постов охраны, разбросанных по периметру громадного комплекса, состоящего из промышленных и складских корпусов и административных зданий. Один раз в два часа – прогуливался вдоль четырехметрового забора с колючей проволокой под высоким напряжением. Вот, пожалуй, и все. В современном сторожевом деле люди выполняли роль резервных механизмов, которые дублировали функции автоматических охранных систем. Если бы людей убрали совсем, то это снизило бы эффективность охраны лишь на ничтожные доли процента.

Безопасности «Фьючер Петс» угрожали инциденты четырех видов. Первой опасностью были попытки проникновения со стороны людей. Это могли быть голодающие бедняки, готовые спереть корм для животных или самих животных просто для того, чтобы поесть, либо чокнутые активисты «партии зеленых», которые норовили отпустить зверюшек на свободу или просто саботировать работу комплекса. Вторым риском было проникновение бродячих животных, которых привлекало обилие корма – они могли быть источником заразы. Третьей угрозой было бегство подопытных или разводимых в комплексе животных. И, наконец, четвертая опасность – это воровство со стороны работников. Со всеми этими опасностями на 99 % справлялись автоматические системы охраны, управляемые виртуальным интеллектом. Камеры фиксировали любое движение или тепло в тех секторах, где его не должно было быть, а охранные дроны, патрулирующие периметр – мгновенно реагировали на такие данные, используя звуковые сигналы, прожектора, электрический ток и сети, чтобы предотвратить или пресечь угрозу.

В штате комплекса работали порядка полусотни охранников. Однако друзей у меня здесь не было. Во-первых, еще задолго до моего прихода весь персонал охраны разделился на две касты: те, кто работали внутри комплекса (а их было большинство) мнили себя высшим сословием и демонстрировали высокомерие по отношению к сторожам внешнего периметра. Во-вторых, даже среди своих собратьев по низшей касте я натолкнулся на настороженное отношение: вид у меня и так был страшен, а один из сторожей, догадавшись о моей биографии по характерной седине, еще и наплел другим с три короба страшных баек, которые он слышал на войне о «Железном Легионе». В результате во время обеда, который происходил в большой общей столовой, я, как правило, сидел за столом один.

Одним из немногих, кто не чурался моей компании, был сумасшедший пожилой чернокожий, который постоянно улыбался, ощерившись множество золотых коронок на месте передних зубов. Его звали «Гробовщиком» Джаспером, и обходили десятой дорогой даже в большей степени, чем меня, несмотря на худощавую, совсем неугрожающую комплекцию. Мне Джаспер не показался опасным. Он, безусловно, был слегка двинутым, о чем можно было судить хотя бы лишь по его привычке говорить о самом себе и своих собеседниках в третьему лице. Однако удивляться этому не стоило – больше пятнадцати лет он проработал в секторе утилизации брака, одном из самых неблаговидных мест во всем комплексе.

Уже на второй день знакомства, когда мы с ним, по обыкновению, уплетали крайне неаппетитные макароны с кусочками саранчового мяса, которые здешний повар, не иначе как издеваясь, называл «пастой болоньезе», Джаспер, усмехаясь, поведал мне:

– Димитрис же знает, почему Джаспера прозвали Гробовщиком, да?

– Понятия не имею, – покачал головой я, дав понять, что я вполне переживу, если и не буду этого знать.

– Димитрис же сегодня на ночной смене, верно? Пусть приходит к Джасперу в сектор утилизации после двенадцати. Джаспер ему все покажет.

– Без обид, Джаспер, но это прозвучало так, будто ты маньяк, который собирается разделать меня на фарш и заправить им собачьи консервы, либо подсунуть повару, чтобы он заправил им свое «болоньезе».

– О, нет, нет, пусть Димитрис не боится. Джаспер за всю жизнь ни одного человечка не обидел. Димитрис в этом своем страшном Легионе обидел человечков намного, намного больше. Это Димитриса человечкам надо бояться, не Джаспера.

Я поморщился. Идея переться посреди смены в отсек утилизации, куда, во-первых, мне заходить не разрешалось, и который, во-вторых, среди персонала принято было обходить стороной, должно быть из-за царящей там вони, мне вовсе не улыбалось. Так что я ответил Джасперу невнятно и уклончиво, не собираясь следовать его гостеприимству. Однако ближе к полуночи скука и любопытство одолели меня.

Джаспер впустил меня через задние ворота сектора утилизации, заверив меня, что никто не узнает о моем визите. Я ожидал увидеть здесь отсек погрузки со множеством мусоровозов, на которых из комплекса вывозят отходы. Но ничего подобного здесь не было. Я вдруг подумал, что объем отходов здесь может быть так велик, что их могут выкачивать из комплекса по трубопроводу.

– А как избавляются от отходов? Как их вывозят из комплекса? – поинтересовался я, идя за Джаспером.