Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)

– Из этих слов я должен понять, что это не в твоих силах? – предположил я.

– Конечно, не в моих. Я даже это дело не веду! – разведя руками, ответил он, с досадой хлопнув ладонью по столу. – А если бы и вел, это мало что изменило бы. Ты ведь знаешь правила! Дружба – дружбой, служба – службой.

– Я понимаю это.

– Скажу тебе прямо. Дело Коллинза плохо пахнет. Хуже, чем обычное ограбление с перестрелкой. Чтобы ты понял, о чём я говорю… Бэнкс, позволь мне показать это!

– Я не против, если следователь не против, – помощник прокурора перевел маленькие глазки на Моралеза.

– Я согласен, – кивнул тот.

– Видеозапись на экран! – рявкнул Паттерсон, и кивнул мне: – Вот, погляди.

Над столешницей возник широкий воздушный дисплей, транслирующий видеозапись с камеры наблюдения, установленной напротив аптеки «Фармако». Как завороженный, я наблюдал за человеком, приближающимся к аптеке решительной и твердой походкой. Многие полагают, что наркоманы ходят, пошатываясь. Но это не так. В особенности это не касается тех, кто принимает производные «Валькирии», призванные сделать рефлексы человека быстрее и четче. Поздний посетитель аптеки был одет так же, как и Питер вчерашним вечером. Но лицо с этого ракурса разглядеть было невозможно.

Все трое мужчин в комнате наблюдали за выражением моего лица, когда человек на видеозаписи достал из кармана пистолет и несколькими выстрелами разнес вдребезги бронированную стеклянную витрину. Вспышки и громкие хлопки нарушили покой ночной улицы не хуже внезапно начавшейся грозы. Где-то рядом пискливо заверещали сигнализации сразу у пары автомобилей.

– Промотать на две минуты вперед, – не дожидаясь разрешения, Паттерсон сделал движение пальцами, после которого картинка переместилась на две минуты в будущее.

К разбитой витрине аптеки плавно спикировал мерно дырчащий дрон. Это был не полицейский дрон, оснащенный электрошоковой пушкой, а обычная шарообразная жестянка, способная в различных модификациях выполнять широчайший спектр задач – начиная от починки электропроводов и заканчивая фотофиксацией правонарушений. Сотни тысяч таких штук состояли на службе у городских властей, так что именно они обычно появлялись на месте любого чрезвычайного происшествия. Дрон направил на разбитую витрину луч прожектора, и из его динамика донесся механический голос:

– Лицо, находящееся в здании аптеки! Вы подозреваетесь в совершении правонарушения! Пожалуйста, выйдите из здания, положите ваши руки за голову и дождитесь прибытия офицеров полиции! Не пытайтесь скрыться или оказывать сопротивление!..

Я ожидал, что грабитель проигнорирует появление дрона, либо же попытается бежать, как это обычно случалось. Но несколько секунд спустя он не спеша вышел из разбитой витрины – прогулочным шагом, будто совершал моцион в парке. В руке мужчина, как и раньше, расслабленно держал пистолет.

– Стоп, – велел Паттерсон. – Переключить на изображение с камеры дрона № 114532. Отлично. Узнаешь этого типа?

Вопрос был риторическим. Качество изображения с камеры, установленной на корпусе дрона, было замечательным, и было невозможно не узнать Питера, лицо которого было освещено прожектором. Но что это было за лицо! Совсем не то, которое я видел всего четырьмя часами ранее. Противоестественная непроницаемость, отсутствие мимики, покрасневшие зрачки – все это было мне очень хорошо знакомо.

«Да как же так, Питер?!» – с болью подумал я, сцепив зубы от досады и отчаяния. – «Ведь ты столько месяцев даже не помышлял об этой дряни. Что же с тобой произошло, дружище?!» Какой бы не была четкость картинки, поверить в ее подлинность было невозможно.

– Это лицо Питера, – ошарашенно ответил я. – Но это… это совсем не похоже на то, что я видел.

– Смотри дальше, – предложил Паттерсон.

Изображение с камеры дрона № 114532 просуществовало еще несколько секунд, прежде чем Питер с характерной для «Валькирии» резкостью вскинул пистолет и сделал несколько выстрелов. Он хорошо стрелял – как и все, кто служил в Легионе.

На экране вновь появилась «картинка» с камеры напротив аптеки. Дрон теперь лежал на асфальте. Его корпус искрился и дымился. Такие повреждения не могли нанести обыкновенные пули. Вероятно, это были бронебойные из армейских арсеналов. Достать такие на «черном рынке» было непросто. Да и вообще, я бы никогда не мог подумать, что Питер станет носить с собой пистолет! Лишь полный идиот мог ходить по улицам Сиднея, где на каждом шагу висели камеры, с боевым оружием.

Не обращая внимание на воющие невдалеке полицейские сирены и на жалобный скулеж нескольких автомобильных сигнализаций, Питер спокойно направился по тротуару вниз по улице. Он успел уйти ярдов на двадцать, прежде чем рядом резко завизжали автомобильные шины. Прикрывшись бронированными дверцами своего авто, два офицера полиции направили на Питера табельные М-10, громко приказывая бросить оружие.

В какой-то момент парень остановился в замешательстве. Затем… о, ужас… на его бледном лице заиграла ухмылка.

– Что, пришли за мной?! – срывающимся голосом закричал он, разводя руками. – Да пошли вы, ублюдки! Ваше время сочтено! Мы вас не боимся, понятно, свиньи?!

– Немедленно положи оружие! Клади на землю, я сказал! – кричал в ответ страж порядка.

– Да что ты говоришь, легавый?! – громко засмеялся Питер. – Таких, как я – миллионы! Убьешь меня – придут другие! Вам нас не сломить! Никогда!!!

– Немедленно бросай оружие, или мы будем стрелять!

– И что с того?! Правда не умрет, ясно?! Правда никогда не умрет!

– Ложись, я сказал!

– Сам ты ложись! А лучше сдохни, сволочь!..

Через секунду пистолет вновь взметнулся вверх. Он успел сделать выстрел, которым разбил лобовое стекло полицейского автомобиля, прежде чем погибнуть. Говорят, что патрульные – никудышные стрелки. Но на этот раз они не оправдали своей репутации. Первый же выстрел поразил цель в область сердца. Второй выстрел был не менее точен и угодил в правую часть грудной клетки.

Наморщившись, я глядел, как умерщвленное тело бедного парня, которого я за эти месяцы полюбил, как младшего брата, падает на асфальт. В смерти не было ничего эффектного и красивого. Особенно когда погибал человек, которого ты знаешь.

– Знаю, тебе больно это видеть, – движением руки убирая экран, сочувственно произнес Паттерсон. – Но мы здесь не для того, чтобы щадить твои чувства. Без обид. Тебе еще придется провести опознание трупа.

– Я готов, – обреченно произнес я.

– Не сейчас. Это можно будет сделать и позже. Послушай, Димитрис. Очень может быть, что ты прав насчет этого парня, и он держался молодцом. Но вчера ночью он все-таки сдался, и пустился во все тяжкие. А еще этот его наркотический бред… ты ведь слышал.

– Давайте покажем ему записку, – предложил Моралез. – Я за то, чтобы выложить все карты до конца.

– Что скажешь, Бэнкс? – Паттерсон переместил взгляд на помощника прокурора.

– Ладно, – нехотя отозвался тот.

Минуту спустя передо мной уже лежал герметичный пакет, в котором виднелся обрывок бумаги, исписанный обыкновенной шариковой ручкой. Буквы напоминали безобразные каракули, ведь Питер, как и большинство людей цифрового поколения, практически не учился каллиграфии. Всматриваясь в эти буквы, я ощущал, как мой лоб все сильнее сморщивается.

– Компьютерная почерковедческая экспертиза подтвердила подлинность с вероятностью, близкой к 100 %, – сказал Моралез, пока я пытался осознать, что действительно вижу перед собой то, что я думаю. – Это на самом деле написал Коллинз. Там же есть и его отпечатки пальцев.

Я ничего не ответил. Текст записки продолжал проноситься перед моими глазами: «Даже если я отдам свою жизнь в результате того, что сделаю, я не стану об этом жалеть. Во мне нет ничего исключительного. В одном лишь нашем клубе – множество людей смелее и лучше меня, которые пострадали так же как я или даже больше. А во всем мире их тысячи миллионы. Правду не скрыть. Рано или поздно, но справедливость восторжествует!»

Осмыслив наконец текст, я тяжко вздохнул и нервным движением ладони взъерошил волосы у себя на голове. То, что Питер написал перед своей смертью, поразило меня едва ли не больше, чем сама смерть. Почему он упомянул о клубе?! Этого просто невозможно было объяснить. И это было ужасно.

– Слова Коллинза настораживают, и бросают тень на всех вас, – без обиняков заявил Паттерсон. – Если как следует уцепиться за эти слова, и сопоставить их с некоторыми его знакомствами и поступками, о которых, может быть, ты ничего и не знаешь – можно раздуть эту историю до нехилых масштабов. Так бы наверняка поступил какой-нибудь парень, который гонится за цифрами в отчетах и наградами. Но я не из таких. Ты ведь знаешь меня, Войцеховский. Я из тех полицейских, которые просто выполняют свою работу.

Я промолчал, и Паттерсон продолжил:

– Этот парень в последнее время якшался с несколькими темными личностями, включая одну пакостную юристку. Мне эта стервища знакома. Она неоднократно участвовала в сомнительных аферах, единственной целью которых, как правило, являлся ее собственный пиар и заработок. Не знаю, чего именно она хотела от Коллинза, но у нее оказался подписанный покойным контракт на адвокатские услуги. За утро она уже успела своим криком, похожим на визг баньши, всполошить всех полицейских и прокурорских чинов города…

– … да еще поднять вонь в прессе! – добавил Бэнкс раздосадовано.

– Да. Она делает абсурдные заявления, постоянно намекает на недостоверность наших доказательств, сыпет жалобами и оскорблениями. Обычная ее тактика. Ну да ладно, давай не будем о ней. Все это, на самом деле, не имеет отношения к делу.

Помолчав какое-то время, чтобы я вполне прочувствовал момент перехода к главному, Паттерсон наконец обратил на меня сочувственный взгляд, и молвил:

– Я хотел бы сказать вот что, Димитрис. Я проработал в полиции больше двадцати пяти лет. И, по моему мнению, с которым согласен и мистер Бэнкс, это был обыкновенный случай, какие происходят постоянно. Тяжелые наркотики – большое зло. Они делают из людей неуправляемых дикарей. Произошедшее прискорбно. Но я не хотел бы, чтобы вокруг этого дела поднялся переполох. Юристы и писаки только и мечтают, чтобы нажиться на чем-нибудь подобном. Факты их совершенно не заботят. Вырвав из контекста парочку красочных подробностей, они выстраивают нелепейшие теории, которые затем сливают в Интернет, заставляя все это говно бурлить в угоду их алчности.

Преисполненное негодования повествование Паттерсона я выслушал с непроницаемым лицом. Моралез все время следил за выражением моего лица, ожидая увидеть признаки реакции на слова босса. Но я этой реакции высказывать не собирался. Если они почувствуют, что меня можно прочесть, как открытую книгу, уверенности у них лишь прибавится.

– У каждого своя работа, – только и ответил я.

– Верно, – согласился Паттерсон. – И я бы хотел, чтобы ты помог мне и Моралезу справиться с нашей. Видишь ли, парень, я не из тех, кто вешает на людей ярлыки исходя из «шкалы Накамуры». Я знаю, кто ты. Знаю тебя лично. Ты – настоящий патриот и законопослушный гражданин. Так ведь?

– Мне хотелось бы думать, что это действительно так, – ответил я сдержанно.

– В деле есть свидетельства нескольких человек, которые подтверждают следственную версию – ограбление и сопротивление аресту на почве наркотического опьянения, без предварительного умысла. Я уверен, что это преступление носило именно такой характер. А ты как думаешь, Димитрис?

– Не знаю, что думать, Паттерсон, – пожал плечами я. – Я в расстроенных чувствах.

– Понимаю тебя, – закивав головой, он нетерпеливо продолжил: – А еще у нас есть показания журналистки, с которой Коллинз спал. Уверен, ты слышал о ней – некая Фи Гунвей, известная под псевдонимом Ха Цзи, или как-то так, и под несколькими другими, радикально настроенная репортерша, которая сама, наверное, скоро окажется на скамье подсудимых. Именно с ней он должен был встречаться тем вечером, но не пришел на встречу.

– Она тоже показала, что он мог находиться «под кайфом»? – ошеломленно переспросил я.

Все трое находящихся в комнате переглянулись между собой.

– Нет, – нехотя ответил Паттерсон. – Конечно, нет. Она наговорила много форменной чепухи. Придумала какую-то диковинную теорию заговора, в которой для пущей реалистичности не хватает только инопланетян-рептилоидов, евреев и масонов. Репортерша, похоже, заодно с этой юристкой, о которой я тебе говорил – она тоже носится с этой версией. Коллинз ничего тебе о них не рассказывал?

Почувствовав, что наступает наиболее опасный момент беседы, я внутренне напрягся. Вопрос был задан как бы между прочим, мимоходом. Но как бы хорошо Патерсон не играл свою роль, это притворство не могло меня провести. Некоторое время я размышлял, заполнив эту паузу неопределенным «м-м-м». И за это время пришел к выводу, что вероятность ведения «прослушки» в помещении клуба, где мы вчера разговаривали с Питером – чуть менее ста процентов. Так же велика была вероятность того, что меня рано или поздно подвергнут допросу с детектором лжи и сканированию сознания. Вряд ли был смысл что-нибудь скрывать, особенно сейчас, когда Питер мертв.

– Он упоминал о девушке, с которой встречается. Да, пожалуй, ее звали Фи, – завершил я это свое «м-м-м», и нехотя продолжил: – И о ее подруге, которая работает адвокатом, он тоже вроде что-то рассказывал.

– И что же он о них говорил? – оживился Моралез.

– Не уверен, что смогу вспомнить дословно.

Я сообразил, что мои вчерашние ночные поисковые запросы в Интернете, касающиеся Лауры Фламини, могут быть легко обнаружены. Так что нехотя добавил, чтобы слегка прикрыть свой зад:

– Кажется, он рассказывал, что эта женщина вела несколько громких судебных дел. Расписывал ее заслуги так, что я аж заинтересовался. А что, вы считаете, что она может иметь какое-то отношение к ограблению?

– Следствие должно отработать все версии. Но Фламини, эта адвокатша, конечно, не в числе подозреваемых. Она просто стервятница, которая пиарится на этом деле. Вообще-то я не думаю, что и Гунвей как-то причастна к тому, что произошло вчера. Но она скоро может оказаться на скамье подсудимых по другому, более серьезному делу. Честно сказать, эта личность вообще очень «темная». Впрочем, я опять отвлекся. Предлагаю перейти к делу.

Я пожал плечами, что могло означать все что угодно, начиная от «давно пора» и заканчивая «как пожелаете». В какой-то момент я подумал, что поступил опрометчиво, согласившись на эту «неформальную беседу» – может быть, стоило позвонить адвокату и настаивать на официальном допросе. Впрочем, я всегда мог сделать это, если все зайдет слишком далеко.

– При наличии показаний нескольких свидетелей, которые ложатся в стройный ряд, позиция следствия будет достаточно обоснованной, чтобы не позволить этой адвокатишке устроить зрелищный спектакль и растянуть этот судебный процесс на года, – наконец объяснил Паттерсон. – Видишь ли – в случае смерти подозреваемого в совершении преступления, вина которого очевидна, закон предписывает закрыть дело. Единственное исключение – если представитель покойного, член семьи или адвокат, аргументированно настаивает на рассмотрении дела судом и вынесении оправдательного приговора с целью защиты чести и достоинства покойного. Нет сомнений, что адвокатишка подаст такое ходатайство. Но удовлетворит ли его суд – зависит от наличия противоречий и пробелов в следственной версии. Понимаешь?

– Честно сказать, я уже несколько подзабыл всю эту правовую лексику.

– Да брось ты, Димитрис. Ты же умный мужик. Я только потому говорю с тобой запросто, а не устраиваю здесь театральное действо с «детектором лжи» и тому подобным, что я хорошо тебя знаю. Давить на тебя бесполезно, ты орешек крепкий. Но если объяснить все по-человечески – ты поймешь. Ведь в душе ты все так же остаешься полицейским.

– Пока еще я все-таки ничего не понял, Паттерсон.

– Что же тут непонятного? – удивился он. – Ты должен порыться в памяти и припомнить, что Питер вел себя очень странно и, очень возможно, находился в состоянии наркотического опьянения. Не надо утверждать, что ты видел это наверняка. Просто признай, что это возможно. Вот и все.

– Я все еще не понимаю. Я ведь только что сказал, что ничего такого не было. Как, по-вашему, я могу дать какие-то другие показания? – нахмурился я.

Тяжело вздохнув, Паттерсон, переглянувшись с Бэнксом, покачал головой, и произнес:

– Димитрис, ну не строй ты целочку! Я же говорю с тобой как со старым товарищем! Я просто прошу, чтобы ты не давал этим голодным шакалам кусок мяса, за который они смогут уцепиться. Ты же видел пленку. Читал записку. Можешь не сомневаться, что по требованию этой сучки все это трижды проверят на подлинность полдюжины экспертов. Они подлинные.

– Я не утверждаю, что это не так, – ответил я уклончиво. – Я всего лишь рассказываю, что я видел, и что знаю, как велит закон. Мне очень жаль Питера. Но его не вернуть с того света. Поднимать бучу вокруг его гибели я не стремлюсь. Но и возводить напраслину на бедолагу, у которого и родных-то нет, я, конечно же, не буду.

В этот момент Бэнкс неловко заерзал на стуле, театральным жестом посмотрел на часы и поднялся:

– Простите, джентльмены, но мне пора. Дела зовут. Продолжайте без меня.

– Конечно, Бэнкс, – вздохнул Моралез.

Я подметил, что помощник прокурора обладал отличным чутьем на случаи, когда происходящее в одном с ним помещении переставало находиться на грани закона и заходило в ту область, где возникала непосредственная опасность для его задницы. Он определенно далеко пойдет.

– Ты неудачно подбираешь выражения, Димитрис. «Напраслина» – что это еще за чертово слово?! – рассердился капитан, когда дверь за Бэнком закрылась.

– Простите, я, кажется, напугал вашего прокурора, – с долей иронии сказал я.

– А мне совсем не смешно. Ты, похоже, совсем не ценишь то, как я отношусь к тебе и вашему клубу! А зря. Поверь мне – другой детектив повел бы себя гораздо жестче. Можешь быть уверен, что ты проторчал бы в следственном изоляторе не один месяц, а ваши сборища навсегда запретили бы постановлением суда. Разве ты этого хочешь? Сделать это – раз плюнуть. Материала на вас уже хоть отбавляй. И не поможет тебе ни старина Филипс, ни Джимми Гонсалес.

– Наши собрания не имеют никакого отношения к тому, что произошло с Питером, – сохранив спокойствие после услышанной угрозы, вежливо ответил я. – Всеми силами мы способствуем тому, чтобы такого не происходило. Это подтвердит любой из участников клуба.

– Эх, напрасно ты так веришь людям, – цокнул языком Паттерсон. – Если хочешь, Моралез устроит тебе очную ставку со знакомым, который говорит совершенно другое. Может, и с несколькими. Что скажешь? Мне неприятно, что приходится так с тобой говорить, но…

§ 92

В дверь кабинет внезапно постучались. Из приоткрывшейся двери выглянула молодая девушка в полицейской униформе.

– Я просил нас не беспокоить! – рявкнул на нее Паттерсон.

– Прошу прощения, но там адвокат. Она утверждает, что имеет право здесь присутствовать.

Из-за приоткрытой двери доносился усиливающийся гомон. Несколько людей спорили о чем-то на повышенных тонах. Судя по тому, что голоса спорщиков приближались – атакующие одерживали верх.

– … сюда нельзя! – долетел до меня грубый мужской голос.

– Немедленно уберите от меня руки, если не хотите вылететь со своей работы! – рассерженно ответил женский голос. – Вы вообще хоть что-то слышали об уголовно-процессуальном законе?! За этой дверью происходит допрос важного свидетеля. Я защитник по этому делу, и меня обязаны были уведомить заранее. Но мало того, что вы этого не сделали – вы еще и препятствуете мне!

Полицейская, заглядывающая в дверь, вопросительно посмотрела на Моралеза. Тот – на Паттерсона. Старый детектив лишь устало закатил глаза, и обреченно велел:

– Впустите её, пока она четвертый раз за день не обратилась с жалобой к прокурору. Только дайте я вначале выйду. А то начнет и по этому поводу вопить.

– Может, и его вывести? – Моралез, беспокойно заерзав на стуле, кивнул на меня.

– Нет, так не пойдет. Она уже знает, что он тут. Возьми ее на себя, Моралез.

– Как скажете, сэр, – страдальчески вздохнув, обреченно кивнул следователь.

Не прошло и минуты после того, как Паттерсон скрылся из комнаты, как в помещение, подобно вихрю, ворвалась та, о ком говорилось. В жизни Лаура Фламини оказалась даже обаятельнее, чем на фото. Даже «живой» фотоснимок не способен был передать бьющую ключом энергию, которая исходила от этой женщины, будто воздух вокруг нее был наэлектризован. Серый деловой костюмчик подчеркивал стройную фигуру. Минимальный макияж был призван лишь не портить утонченные от природы черты лица. Росту Лаура была небольшого, не выше пяти футов и четырех или пяти дюймов, но это не мешало ей смотреться грозно даже в обществе суровых и крупных мужчин.

– И снова добрый день, Моралез, – не скрывая раздражения, произнесла Лаура, бесцеремонно усаживаясь на стул, и сразу же перешла в атаку: – Не думай, что это сойдет тебе с рук!

Голос у нее был сильный, глубокий, сразу выдавая гены оперной певицы. Какие бы слова не произносились таким голосом, они звучали в несколько раз внушительнее, чем бессвязное бормотание.

– Это что, твой адвокат? – демонстративно не обратив на нее внимания, спросил Моралез у меня, начиная разыгрывать свой спектакль.

– Нет. Я первый раз в жизни ее вижу, – буркнул я честно.

Кивнув мне, мол, спасибо, что подыграл, сержант-детектив с театрально-растерянной улыбкой посмотрел на Лауру, будто спрашивая «Ну и что же ты здесь делаешь?»

– Не надо строить из себя идиота, а из меня и подавно, – отмахнулась Фламини, ничуть не растерявшись. – Как защитник подозреваемого, я имею право присутствовать на допросе свидетеля. Так какого же лешего я узнала об этом допросе случайно?

– Это вовсе не допрос свидетеля, – как ни в чем не бывало ответил Моралез. – Бывший коллега согласился перекинуться со мной парой слов, вот и все. Показаний он не дает, запись отключена. Всего лишь приватная беседа. И она прервалась из-за того, что вы ворвались в этот кабинет, как будто вас подгоняет тысяча чертей с розгами.

– Отличное сравнение, – презрительно скривилась Лаура, затем неожиданно повернулась ко мне. – И что же, Димайтрес, вам не задают здесь никаких вопросов, связанных со вчерашними событиями? Ни единого вопроса о Питере Коллинзе, да?

Не думал, что меня вообще что-то может смутить. Но я растерялся, когда в меня вперился пронизывающий взгляд живописных глаз необычного ярко-голубого цвета, и эта эффектная женщина внезапно обратилась ко мне, практически правильно произнеся мое имя. Я давно привык, что на меняне смотрят на меня без страха и отвращения. И уж тем более – такие. Малознакомые люди, особенно женщины, вообще избегали долго смотреть на мое лицо, исполосованное шрамами. А эта – глазела как ни в чем не бывало, будто не замечала их.

В моей памяти вдруг всплыли факты ее биографии, которые я прочел прошлой ночью, непонятно зачем потратив добрый час на бесполезное чтение: о родителях-знаменитостях; о волевом решении предпочесть правозащитную деятельность карьере актрисы; о вызывающем пацифизме, раздражающем диванных патриотов; о предполагаемых лесбийских склонностях. Мне вдруг стало неловко, что я знаю так много о человеке, с которым лично даже не знаком, и я ощутил себя извращенцем, который тайно рылся в чьем-то грязном белье. Однако секундное замешательство прошло. И я разозлился на себя, а заодно и на нее.

– Меня зовут Димитрис. После «м» – «и», а не «ай», – ответил я неприязненно. – И я добровольно согласился на приватную беседу с детективом Моралезом.

– Не очень мудро с вашей стороны, – прямо ответила она. – Питер много рассказывал о вас. Рада наконец познакомиться лично. Лаура Фламини.

Я с некоторым удивлением посмотрел на протянутую мне тоненькую ручку. В свете лампы сверкнул большой сапфир бархатистого васильково-синего цвета, венчающий потрясающе красивое кольцо из белого золота – то самое, что подарил ей, если верить журналистам, ее жених, миллионер Эдвард Грант. Что удивительно – рука была протянута мне безо всякой брезгливости. Не помню, чтобы со мной хоть раз так здоровался кто-то из белоручек, принадлежащих к высшему свету. Обычно они обходили таких, как я, десятой дорогой.

«Должно быть, и Питер так же удивился, когда вместо презрения встретил уважение и симпатию», – подумалось вдруг мне. – «Именно так они и очаровали его, чтобы затянуть в водоворот своих интриг. И вот он мёртв. А она улыбается и протягивает руку мне». При этой мысли я мигом стряхнул с себя оцепенение. Из вежливости я легонько пожал руку, но обошелся без «Приятно познакомиться», – хотел, чтобы эта девица понимала, что ее харизма на меня не действует. И даже та непроизвольная дрожь, которая пробежала по мне при касании мозолистой рабочей ладони к нежно-белой женской коже – я попытался убедить себя, что это не более, чем нервы.

– Не обманывайтесь, Димитрис – вы на допросе, под каким бы соусом это не подавалось. Вы имеете право на адвоката. И я готова предоставить вам помощь.

– Если это приватная беседа, адвокат мне не нужен, – хмуро ответил я. – Если допрос – тогда я позвоню своему адвокату, если сочту нужным.

– На данный момент это не допрос, – охотно подтвердил Моралез, довольный холодным приемом, на который нарвалась Фламини. – Иначе мы бы, конечно, уведомили вас о времени заранее. Полиция Сиднея всегда действует строго в рамках закона, мисс Фламини.

– Если это не допрос, то что тогда – попытка запугать свидетеля перед допросом? – не смутившись моими словами, бросилась в бой Лаура. – Можете не тратить времени зря, Моралез. Этого человека вам запугать не удастся! Он знал Питера Коллинза лучше, чем кто-либо. И подтвердит перед судом, что Питер не принимал наркотиков, и не выказывал вчера вечером никаких признаков «срыва». Не так ли, Димитрис?

– Вы, кажется, начинаете перегибать палку, – торопливо нанес ответный удар Моралез, дав мне шанс не отвечать на вопрос. – Вы сказали – «запугать свидетеля»? И вам не стыдно бросаться такими обвинениями? Напоминаю вам, барышня, что вы говорите с детективом полиции при исполнении. Не стоит забывать об уважении и о профессиональной этике.

– Я вам не «барышня», детектив. И вы, как и ваш босс Паттерсон, который убежал от меня через черный ход, словно мышонок, уже продемонстрировали, каких стандартов этики придерживаетесь и какого уважения заслуживаете, – парировала адвокат.

Глаза этой маленькой женщины метали молнии, и я поразился, как уверенно она держится.

– Расследование не длится и суток, а вы уже допустили столько нарушений, что я не успеваю направлять жалобы прокурору. Где, кстати, Бэнкс? Тоже унес отсюда свою скользкую задницу, как только запахло жареным?! Оставили тут вас одного в качестве козла отпущения. Не обидно, Моралез? Впрочем, ничего. Вам за это платят. За счет налогоплательщиков.

– Вам есть что, сказать, кроме личных оскорблений и рассуждений о моей зарплате?

– Еще как есть! «Грязные приемчики», которые вы применяете, никак не соответствуют основополагающим принципам работы правоохранительной системы. И вы, Димитрис, как бывший полицейский, знаете это не хуже меня. Вам не следует их бояться. Вы имеете право…

– Я знаю свои права, – перебил я женщину, недовольно нахмурившись. – Приберегите свои пламенные речи для присяжных. Я знаю, кто вы такая, и что вам нужно. Меня в эти игры втягивать не надо. Достаточно того, что в них втянули Питера.

– Вы что, правда верите, что Питер совершил то, в чем его обвиняют? – спросила Лаура, посмотрев на меня пронзительным взглядом своих ярких глаз.

– А вы что, ослепли?! – гневно переспросил я. – Посмотрите чертову видеозапись!

– И где это он увидел видеозапись, а? – мгновенно вцепилась в мое слово юристка, бросая яростный взгляд на Моралеза, который при этих словах побледнел: – Вы просматривали оперативную съемку, достоверность которой под большим сомнением, за чашечкой чая во время приватной беседы?! Обещаю, Моралез, что ни одна из твоих проделок не сойдет тебе с рук!

– Будет вам, Фламини, – набравшись храбрости и подобравшись, ответил Моралез с видом человека, которому все нипочем. – Я не стажер, которого можно сбить с толку банальными адвокатскими истериками. Вы можете хоть завалить прокуратуру своими жалобами, как вы всегда делаете. Если я сочту необходимым допросить Димитриса Войцеховского как свидетеля по делу – вы узнаете о времени и о месте допроса. А сейчас я настоятельно прошу вас удалиться из этой комнаты.

– Только после того, как отсюда выйдет он, – кивнув в мою сторону, упрямо поджала губки Лаура. – Либо тебе придется приказать своим гориллам выволочь меня за руки. Пожалуй, с тебя станется.

Детектив посмотрел на меня, закатив глаза, как бы жалуясь: «Видишь, что мне приходится терпеть каждый день?», и попросил:

– Будьте, в конце концов, хоть немного профессиональной, Фламини. Не становитесь смешной.

– Ваше мнение о моем профессионализме – одна из последних вещей в этом мире, которая заботит меня, – язвительно ответила на это женщина. – А сейчас будьте добры, отпустите Войцеховского домой. И перестаньте угрожать ему, как и другим участникам дела. Иначе, клянусь, сами пойдете под суд!

– Димитрис, если вас понадобится допросить – вы получите повестку, – наконец обратился ко мне детектив, красноречиво вздохнув и поднимаясь со стула. – Мы все здесь знаем вас как разумного человека, бывшего правоохранителя, который, вне всяких сомнений, будет добросовестно сотрудничать со следствием. Поэтому я за вас не беспокоюсь. Хочу лишь предостеречь вас против общения с этой особой. Оно еще никого не доводило до добра.

Намек, сокрытый в словах Моралеза, оказался до того прозрачен, что я не удержался от ехидной ухмылки, которую, впрочем, вряд ли кто-то смог разглядеть под бородой.

– Спасибо, что вы все так обо мне заботитесь, – едко ответил я, посмотрев на детектива ничуть не с большей симпатией, чем на адвоката, и поднялся со стула.

Даже сложно было сказать, кто из этой парочки вызывал у меня большую неприязнь. Честно сказать, в тот момент я вообще практически ничего не понимал, а голова начинала болеть так же сильно, как и днем ранее. Слишком много всего свалилось на меня тем утром. А ведь еще вчера Питер был жив! Выходя из комнаты, я услышал, как детектив с адвокатом продолжают перепалку, хотя уже с меньшей горячностью. Как-никак, единственный зритель удалился. Закрыв за собой дверь, я резко выдохнул и устало потер голову рукой, облокотившись о стену. Затем, взяв себя в руки, быстро направился по оживленному коридору здания полиции в направлении выхода. Я чувствовал, что в ближайшее время мне предстоит часто бывать здесь. И это мне заранее не нравилось.