Текст книги "Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– Я не уверен, что сделал достаточно.

– Ты только и делаешь, что пытаешься спасти кого-то.

– Еще не так давно я только и делал, что пытался кого-то убить. И в том деле я преуспел больше.

– Когда уже ты начнешь просто жить по-человечески?

– Не знаю. Надо было бы, наверное, как-нибудь попробовать.

Рина усмехнулась.

– Ладно, давай поговорим о чем-то более позитивном. Я привезла тебе кое-что, – она постучала по борту пикапа, и я заметил, что в кузове привязан старенький, но добротный электроскутер. – Тебе нужно хоть что-то, на чем ты будешь передвигаться по городу.

– У меня нет ни пенни. Так что, за сколько бы Грубер его не продавал, я не смогу его взять.

– Мы с Грубером одалживаем его тебе до тех пор, пока он будет тебе нужен. Вот и все.

– Вам не стоило этого делать, – смущенно вздохнул я.

– Может, мы как-нибудь разберемся без твоих советов, седовласый мудрец? Иди-ка сюда, лицо со шрамом! Помоги мне его выгрузить!

В сопровождении Мишки, который увлеченно прыгал вокруг нас и обнюхивал Рину, мы вытащили скутер из кузова пикапа и затащили его ко мне во дворик.

– Батарея заряжена. Хватит на полторы сотни миль, – сказала Рина. – Я его тестировала – делает по трассе восемьдесят миль в час. Скользит по дороге ровно и гладко, как член в мокрой киске. Ах, вот еще что! Держи шлем. Твоя рожа и так достаточно искорежена, чтобы не елозить ею больше по асфальту. Да и денег на штраф у тебя нет.

– Как бы приставы не забрали его у меня, – оглядывая скутер, засомневался я.

– Ничего у них не выйдет. По реестру он оформлен на Грубера. Кому его одалживать – его личное дело.

– Ну спасибо вам, ребята, – просиял я. – Если честно, то это очень кстати. Мне как раз сегодня нужно смотаться кое-куда, где эта штука очень пригодится.

– Пустяки. Скажи лучше, что ты вообще собираешься теперь делать. Тебя же и с работы поперли, так?

– Не в первый раз. Работу я найду.

– Бар все еще опечатан?

– Да. Они могут держать его под арестом, пока не закроют против меня дело. А оно может тянуться еще пару месяцев. Кроме того, здание вообще могут скоро пустить с молотка в счет погашения штрафа.

– Какого хера ты вообще должен платить этот штраф? Клуб – это не только твоя идея!

– Гэри, Илай, Рэй, Стефан и Чако перечислили мне кто сколько смог. В общей сложности собрали шесть с половиной штук. Так что я ни на кого из ребят не в претензии. Они сделали, что смогли.

– Шесть с половиной штук погоды не сделают.

– Не беспокойся. Я решу этот вопрос, – заверил я, хотя был еще очень далек от его решения.

– Подумать только! – возмутилась Рина, в сердцах топнув ногой об асфальт. – Это сраное государство никак не успокоится! Ему нужно снова и снова мокать нас в дерьмо! Да если бы мы не наши глаза, кишки и коленные чашечки, разбросанные по всему миру, то евразы не оставили бы камня на камне от этого вонючего города! И что теперь?! Всем плевать!

Рина не любила говорить о политике. Похоже, что ей совсем припекло.

– Твой Коллинз рыпнулся было – и они просто прикончили его! Ты ведь знаешь, что это было так! Эта его адвокатша права! За этим стоят какие-то кровожадные упыри вроде твоего Чхона! Они схватили его, накачали «Валькирией», затуманили башку «Самсоном» – и вперед, на убой, как теленка! Они прекрасно знали, что копы не захотят толком расследовать это дело! Чокнутый наркоман, ограбивший аптеку – что может быть проще?!

Я обычно пресекал такие разговоры на корню. До смерти боялся, что те самые люди, о которых говорит Рина, подслушают их и решат, что это было их ошибкой – выпускать меня из своих лап. Но я вдруг понял, что устал их бояться. У меня и так забрали уже практически все, что я имел.

– Так же точно они могут поступить и с нами, – напомнил я.

– Пусть попробуют! Это дорого им обойдется! У нас с Грубером в доме полно оружия! И мы не станем ни секунды колебаться, прежде чем спустить курок!

– Ты прекрасно знаешь, что старый дробовик тут не поможет, Рина. Ты на собственном опыте могла убедиться в том, на что они способны.

Рука Рины невольно потянулась к повязке, под которой было место от ее глаза, вспомнив выезд на свой последний патруль в Центральной Африке в 90-ом.

– Я до сих пор вспоминаю то, что произошло в Новой Москве. Когда они натравили на меня своего выродка, я сделал все возможное, чтобы убить его. Вогнал ему нож туда, где у человека должна быть печень. А потом выстрелил из пистолета в упор ему в лоб. Но это на него не подействовало, – продолжил задумчиво вспоминать я, с каждой секундой все сильнее мрачнея. – Если такое чудище придет к кому-то из нас домой, Рина, мы не сможем защитить себя и своих близких. Но им даже необязательно посылать за нами головорезов. Они всегда могут обставить все так же, как с Коллинзом. И все поверят. Всем будет плевать.

Некоторое время я молчал.

– Такие, как эта Гунвей, такие, как бедный Питер – они просто не представляют себе, с каким страшным злом имеют дело. Они словно наивные дети, которые тычут палкой в глаз гигантского льва. Даже хуже – они тыкали палкой в набитое тряпками пугало, лишь напоминающего льва. А настоящий лев, даже крупнее и злее, чем они думали, в это время подбирался к ним сзади, поднося к горлу клыки. У них не было ни единого шанса.

– Я смотрела сегодня новости, – припомнила Рина. – И мне показалась, что земля начинает понемногу гореть у этих ублюдков под ногами. Они не так всесильны, как ты думаешь. Даже они могут просчитаться.

– Я не знаю, на самом ли деле им светят какие-то проблемы, Рина, или все это часть какого-то их хитромудрого плана. Так или иначе, я не вижу особой разницы между теми ребятами, что сидят в Канберре, и теми, что засели в своих Голубых горах. Их чертовы игры не имеют никакого отношения к нам, пешкам. Кто бы из них не взял верх – им понадобятся такие, как Чхон, чтобы делать свои грязные делишки и замести следы.

– Как же я устала от всего этого дерьма!

– Знаю, Рина. Я тоже.

Некоторое время мы задумчиво и мрачно молчали.

– Как бы там ни было – береги себя, дружище, – наконец произнесла она.

Мы крепко пожали руки, а затем обнялись.

– Димитрис, – добавила Рина в конце, не отпуская моей руки. – Знай, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. Закрытие клуба не имеет никакого отношения. Клуб – это люди, которые готовы помочь и постоять друг за друга. Клуб – это мы. И никто не в силах разделить нас.

§ 98

Вернувшись в дом, я понял, что за время нашего с Риной разговора умудрился пропустить целых два вызова. Я сделал движение пальцем, позволив устройству перенабрать первого же из не дозвонившихся до меня абонентов.

– Димитрис, доброе утро, – увидел я лицо Джеффа Кроуди.

– Здоров, Джефф.

– Как все прошло вчера?

– Такие мероприятия никогда не бывают приятными.

– Ты выглядишь не очень хорошо. Не спал?

– Ты уже не первый, кто задает мне сегодня этот вопрос.

– Ладно, Димитрис. Давай без предисловий. Я просто хотел сказать тебе, что я обязательно помогу тебе с выплатой этого штрафа.

– Джефф… – сгорая от неловкости, пробормотал я.

– Не говори ничего. Я знаю, ты слишком горд и упрям, чтобы попросить об этом. Но я не позволю, чтобы у вас с Мирославом забрали ваш бар из-за этого несправедливого штрафа, который вы не заслуживаете.

– Джефф, речь идет о немалых деньгах.

– Пятьдесят тысяч – для меня вполне подъемная сумма. Дела у моей школы идут хорошо, да и сбережения имеются.

– Ты вовсе не должен…

– Давай только не будем насчет этого спорить! У нас обоих хватает мудрости для того, чтобы ценить деньги не дороже того, что они на самом деле стоят. И уж точно не дороже друг друга. Я точно знаю, что ты помог бы мне в такой же ситуации. Так же, как ты всегда помогал тем, кто в этом нуждался, когда ты сам был на коне. В общем, просто возьми эти деньги, Димитрис, и дело с концом. Я хочу этого. И говорю это от чистого сердца.

Слушая слова Джеффа, я чувствовал и стыд из-за того, что оказался в роли человека, нуждающегося в подаянии. Я страшно не любил бывать должником. Кроуди говорил правду – я был слишком горд, чтобы попросить помощи. И, может быть, так и не сделал бы этого, если бы он не оказался достаточно мудрым, чтобы предложить ее сам. Я понятия не имел, как смогу отдать эти деньги. Но я понимал, что приму помощь. Так как другого выхода у меня не было.

– Спасибо тебе, старина, – наконец сдался я, вздохнув. – Большое тебе спасибо.

– Не стоит благодарности.

– Речь не о пятидесяти. Мне не хватает всего тридцать пять штук. Мне понадобится год, или около того, чтобы отдать их. Если с работой все хорошо сложится, то, может быть, меньше.

– Димитрис, я был бы рад вообще не просить у тебя этих денег обратно. Никогда. Но я знаю тебя. И понимаю, что ты не захочешь чувствовать себя должником.

– Конечно. О другом и речи быть не может!

– Тогда верни их тогда, когда это будет для тебя комфортно.

– Я не стану затягивать с этим.

– Еще раз говорю – мне не важно, когда это произойдет. Давай закончим эту тему, ладно? Не люблю разговоры о деньгах.

– Я тоже.

– Жду тебя на тренировке в понедельник утром.

– Обязательно.

– Держись там, дружище.

Следующий пропущенный звонок взволновал меня даже больше, чем предыдущий. Когда я набрал номер, с экрана на меня посмотрело смущенное, осунувшееся и не выспавшееся лицо Мирослава – с растрепанными волосами, покрасневшими белками глаз и темными кругами под ними. За его спиной были видны очертания тесной квартирки. Мы с ним не виделись и даже не говорили уже несколько недель. И за это время он здорово сдал.

– Привет, Миро.

– Привет, Димитрис.

По голосу брата было понятно, что он не совсем трезв.

– У тебя все в порядке?

– Послушай, брат, – тяжело вздохнув, заговорил он. – Я понимаю, почему ты не берешь трубку.

– Я просто был на улице, когда ты позвонил! – заверил его я.

– Нет, правда. Ты правильно делаешь. Я заслужил это. Вел себя как урод.

– Перестань, Миро, – вздохнул я.

– Нет, брат, мне правда очень жаль. И очень стыдно за то, как я себя вел.

– Проехали.

– Знаешь, я сам не свой из-за того, что происходит с Алисией. Она… – он закусил губу, и из его глаз внезапно хлынули слезы. – … моя малышка умирает, Димитрис.

Я ощутил, как мои пальцы сжимаются в кулаки, а лоб прорезают морщины.

– Миро, – бессильно прошептал я, не зная, что сказать.

– Думаешь, я этого не понимаю?! Все, что мы с Шаи делаем – это никакое нахрен не лечение! Настоящее лечение стоит миллионы! У нас никогда не будет таких денег! Мы можем только уменьшить ее страдания. А может быть, продлить их. Я не знаю. Это… ты даже не представляешь себе, как это ужасно. Родители не должны видеть, как их дети задыхаются. Война, голод – всё что угодно, но только не твой ребенок, который просто не может дышать! Просто пойми, брат, это так страшно, страшно тяжело! Проклятье!

Какое-то время он просто рыдал. Я смотрел на него со сжимающимся от жалости сердцем. Всей душой мне хотелось утешить его, но на ум не приходило нужных слов.

– Я сам не свой. И Шаи. Мы ни о чем другом думать не можем, кроме проклятых бабок, которые вымогают эти чертовы врачи, чтобы наша доченька могла дышать! То, что случилось с этим твоим клубом… С Питером… Вся эта история… Знаешь… Мне очень жаль. Правда. Ты поступил так, как должен был. Ты молодец. Ты всегда был таким, Димитрис. Такой же как отец. Я восхищаюсь тобой.

– Миро, – вздохнул я. – Мне очень жаль, что это так повлияло на бар…

– К черту этот бар! Нет, правда. Плевать на него! Если бы не ты, у нас все равно его бы не было. Если бы не ты, у меня не было бы и Шаи. Не было бы ног. Не было бы дома и уважения к себе. Я бы так и клянчил монетку около памятника в Олтенице. Не иначе как какой-то бес в меня вселился, если я позабыл об этом!

– Миро, ты помогал мне не меньше раз, чем я тебе! Ты всегда был со мной! Между братьями иначе быть и не может!

– Брат. Прости меня за все. Ты нужен мне. И всегда будешь нужен.

При виде рыдающего Миро мое сердце болезненно сжалось. Я ощутил угрызение совести из-за того, что не ответил на его вызов в момент, когда он так в этом нуждался. Если в моей душе и жила хоть капля обиды на брата, то еще в самом начале этого разговора она исчезла.

– Миро, ты тоже нужен мне. Также ты нужен своей жене и дочери. Так что соберись! У нас сейчас не самый простой момент в жизни, братишка. Так что сейчас не время бухать и рыдать. Надо решать наши проблемы. Вместе.

– Да, конечно. Ты прав. Извини, что я как тряпка.

– Насчет бара не беспокойся. Я уже уладил вопрос с деньгами. Сегодня же выплачу свой штраф. А завтра пойду на поклон к прокурору. Добьюсь, чтобы этот кровопийца снял с бара арест. Хоть в задницу его расцелую, если будет надо. А если откажется – пойду к судье. У меня теперь полно свободного времени, чтобы воевать с чёртовыми бюрократами. Я их заставлю с нас слезть. Обещаю. Очень скоро «Добрая Надежда» заработает вновь, как раньше. И я больше не возьму ни пенни за аренду. Не буду больше мешать бизнесу своими дурацкими идеями и собраниями клуба на втором этаже. Все, что ты заработаешь, пойдет на лечение Элли. Это не обсуждается. Мы ее вытащим. Еще потанцуем на ее свадьбе. Ясно?!

– Спасибо тебе, брат, – справившись наконец со слезами, благодарно пролепетал Мирослав. – До чего же ты клевый парень, честное слово. Прости меня за то, каким я бывал говнюком.

– Хватит уже извиняться. Давай только ты отставишь бутылку в сторону, проспишься и приведешь себя в порядок, лады? Мы встретимся завтра утром возле бара, все обмозгуем и вместе начнем расхлебывать всю эту кашу, шаг за шагом. Договорились?

– Договорились.

Разговор с братом оставил на душе целый клубок эмоций. Я испытал большое облегчение от того, что холодок, появившийся между нами, растаял, будто его и не было. Но страдания Миро были так жестоки, что словно бы физически передались мне. Теперь у меня перед глазами была его несчастная крохотная дочь, беспомощно лежащая в своей кроватке и тяжело сопящая из-за того, что ее легкие не в состоянии насытить маленькое тельце кислородом. Я представил себе, каково это – быть с ней все время рядом, смотреть на ее мучения, но быть бессильным что-либо сделать. От этого чувства мои виски сжались, словно их сдавили тисками, и в голове началась пульсирующая боль.

– Проклятье, – пробормотал я в сердцах.

Почувствовав мое состояние, Мишка издал нечто очень похожее на человеческий вздох, прочапал ко мне и потерся своей большой пушистой головой о мою больную ногу, как бы говоря: «Держись, дружище».

– Охраняй дом, Мишка, – велел я, потрепав его по голове. – Мне нужно съездить кое-куда.

§ 99

Новый Бомбей остался все тем же Новым Бомбеем, пусть даже в Сиднее больше и не было официального разделения между «желтыми» и «зелеными» зонами. Когда я, верхом на скутере, преодолел изгиб автострады, передо мной выросли уродливые очертания перенаселенных фавел. Отсюда, несмотря на все социальные реформы, за эти годы не отселилось еще и половины людей. Наиболее гадкие вещи в жизни также оказываются и наиболее постоянными.

Через десять минут, преодолев укрепленный полицейский блокпост, я был в фавелах. Я с трудом проталкивался на скутере по запруженным народом улочкам. Мое покрытое шрамами лицо даже здесь неплохо отваживало назойливых торгашей, но все-таки какой-нибудь из них то и дело совал мне под нос пережаренный люля-кебаб из кузнечиков или еще какую-нибудь дрянь.

Так продолжалось до тех пор, пока я не свернул в узкий переулочек, где с трудом могли разминуться два мотороллера – сюда туристы не совались. Дальше я запетлял по лабиринту меж уродливых домов, ориентируясь по навигатору, но при этом посматривая по сторонам, чтобы какой-нибудь ловкач не огрел меня битой, притаившись за углом, чтобы спереть скутер. Не меньше двадцати поворотов и разворотов, заезд на многоэтажный паркинг, приросший к одному из жилых домов, а затем крутой серпантин на девять уровней вверх – и вот я был на месте.

Помимо множества припаркованных машин и скутеров самого неблагополучного вида, на парковке были разведены несколько костров в металлических бочках, вокруг которых собрался с десяток оборванцев. Оборванцы бросали на меня настороженные взгляды, на мой скутер – заинтересованные.

– За тобой хвоста нет? – донесся из темноты настороженный голос мужчины, который ждал, прислонившись к колонне в тени парковки.

– На дворе скоро XXII век. За человеком давно можно проследить так, что он этого не заметит, – философски ответил я. – Но, если честно, я не думаю, что мы с тобой кому-то так сильно нужны. В данный конкретный момент я больше беспокоюсь о том, как вон те молодчики смотрят на мой скутер.

– Не дрейфь. Можешь парковать здесь. Они увидят, что ты со мной, и не тронут.

Заглушив электромотор, я слез со скутера и иронично поинтересовался:

– Ты уже и здесь успел заработать авторитет?

– Ты ведь знаешь, это мой талант.

Джером Лайонелл не слишком изменился со времени нашей последней встречи больше пяти лет назад. К 34 годам его волосы оставались все такими же темно-каштановыми и кучерявыми, а сложение – стало даже более квадратным, коренастым и подкачанным. Война добавила ему на лицо лишь один шрам – глубокий и длинный, прорезающий щеку и бровь под углом. Несмотря на жаркое время года, он был в черных джинсах, а поверх футболки носил неуместную при такой жаре коричневую жилетку, под которой можно было легко спрятать оружие. Я не сомневался, что он так и сделал.

Мы крепко пожали руки и обнялись.

– Вот такая вот сучка судьба, – пропел Джером, с силой хлопнув меня по спине. – А ведь я совсем не так представлял себе эту встречу, когда в 92-м мы вышвырнули евразов с Балкан. Думал пригласить тебя отстраивать наше Генераторное. Чтобы все было так, как раньше.

История Джерома за время нашего расставания была мне уже хорошо известна. Лайонелл во главе отряда казаков провел всю европейскую кампанию в составе добровольческих сил, воюющих на стороне Содружества наций. Он был уверен, что сражается за свободу своей родной земли. Но печальная правда заключалась в том, что мало кто разделял его радикальные взгляды на то, что такое «свобода». И власти Содружества не были исключением. Когда разразился мир, то выяснилось, что никто не собирается и речи вести о какой-либо автономии, не говоря уже о независимости, с жалкой группкой из пары сотен туземцев, пусть даже они и внесли свой крошечный вклад в победу. Казакам пообещали приоритетное право принять участие в отстройке Генераторного и поселиться в нем – под мандатом Содружества и под управлением назначенной там администрации. Власти предполагали, что любой здравомыслящий человек примет такое предложение вместо того, чтобы продолжать жить в пещерах на пустошах. Но они были плохо знакомы с Джеромом Лайонеллом. Несколько бурных споров с представителями властей, во время которых порой доходило до угроз и бряцанья оружием – и предводитель казаков превратился из союзника и героя войны в сепаратиста, объявленного в розыск на территории Содружества.

Джером был уверен, что его верный народ, который он провел через период смуты, а затем и через войну, пойдет за ним до конца в любой ситуации. Однако на этот раз он ошибся. Большая часть жителей станицы, наконец дождавшись конца изнурительной войны, на которой они терпели лишения, голодали и теряли близких, не желали тут же ввязываться в новую, еще более бесконечную и безнадежную. Все это время обещанный мир маячил перед ними где-то впереди далеким лучиком надежды, и они отказывались признавать, что этот лучик оказался обманом. Джером был убежден, что за его спиной всегда будут верные соратники. Но когда он обернулся, то практически не увидел их там. Многих непримиримых «горячих голов» забрала война. Другие казаки, сражаясь бок-о-бок с солдатами миротворческих сил Содружества и едя с ними из одной миски, сроднились с ними и прониклись духом единства. Осталось, конечно, несколько упрямцев, которые по-прежнему исповедовали традиционные казачьи ценности. Но гораздо больше было тех, кто готов был выйти из пещер и попробовать стать частью цивилизованного общества. Двадцать лет назад Джером прибился в станицу чужаком, странным ирландцем без роду и племени. За это время он не только добился их признания и уважения, но даже стал их предводителем, наделенным практически безграничной властью. Но вот пришел его час уходить – в таком же качестве, в каком он и явился.

Узнав о его неурядицах с властями и уходе из станицы, я практически отчаялся отыскать друга. Даже начал думать самое худшее и пробивать по своим полицейским контактам, не числится ли он в какой-то тюрьме. Но зимой 2095-го он связался со мной сам, соблюдая целую тонну предосторожностей. После долгих расспросов он нехотя признался, что живет в Бургасе, в причерноморской свободной экономической зоне, которая по-прежнему не принадлежала к юрисдикции Содружества. Там он мог не опасаться официального ареста. Однако все равно находился на полулегальном положении, опасаясь, что руки Содружества окажутся достаточно длинными, чтобы достать его и там.

Что стало для меня настоящим откровением, так это то, что Джером проживал в Бургасе не один. С ним была его Катька, а также их трехлетний сын, которого нарекли Седриком в честь покойного деда. Джером работал в две смены в порту, чтобы обеспечить их. Как я сразу понял из его слов, о благополучии и безопасности семьи он помышлял отныне гораздо больше, чем о сведении старых счетов или об извечной борьбе за свободу.

В июне 2095-го, месяц назад, грузовое судно с семьей Лайонеллов, а также несколькими сотнями других нелегальных мигрантов с Балкан, стремящимися к лучшей жизни, прибыло в порт Сиднея, где они, как и миллионы до них, чаяли найти лучшую жизнь. Джером не согласовывал это решение со мной, иначе я попытался бы отговорить его от этой затеи. Но в последний момент он все же попросил меня о помощи. И я свел его с единственным человеком в Сиднее, с которым я был знаком и которому доверял, кто способен был реально помочь с устройством нелегалов.

– Клаудия помогла тебе? – спросил я.

– Конечно. Без нее тут было бы тяжеловато устроиться. Так что спасибо тебе, дружище.

Долгое время я не получал от Джерома никаких вестей и не связывался с ним, как и с Клаудией. Учитывая их нелегальное положение и повышенное внимание ко мне со стороны полиции в свете уголовных дел, в которых я был замешан, видеться с ним было бы слишком опасно для нас всех. Даже сейчас я продолжал сомневаться, хорошая ли это затея.

– Копы все еще висят на тебе? – спросил Джером, настороженно глядя по сторонам.

– Ничего не поделаешь. Я теперь в «черном списке». Теперь они будут все время присматривать за мной. Надеюсь, впрочем, что я не настолько им интересен, чтобы они провожали меня в самый Новый Бомбей. Во времена, когда я работал в полиции, сюда никто не совался без крайней нужды.

– Не собираешься перебраться в подполье? Пока еще есть такая возможность?

– Нет. Я не позволю им запугать меня и заставить от них прятаться. Тюрьма мне пока не грозит. Дело завели на меня только для того, чтобы припугнуть и отомстить за то, что я не захотел с ними сотрудничать. Все постепенно уляжется.

– Надеюсь, так и будет.

– Расскажи лучше о вас. Вы нормально устроились?

– Порядок. Кое-кто из местных постоянно жалуется на грязь, плохую воду, плохой воздух, и тому подобное. Но эти неженки не жили на пустошах. По мне, так условия вполне сносные.

В голосе друга чувствовалась печаль. Я уже в первый раз подумал, сколь неуютно и непривычно он должен себя тут чувствовать.

– Даже не представляю себе, каково это, дружище – впервые оказаться здесь в зрелом возрасте, проведя полжизни в засыпанном железнодорожном тоннеле, – решил поделиться этой мыслью я. – Я приехал сюда еще подростком, притом долго к этому готовился и мечтал об этом. Но и то мне казалось, что я никогда к этому не привыкну.

Джером вздохнул, и его лицо сделалось грустным. Мы с ним вместе подошли к парапету парковки и облокотились на него, глядя на малоприятные пейзажи Нового Бомбея.

– Признаться, этот уродливый город поначалу давил на нас с Катькой. Нас предупреждали, что он огромный, намного огромнее Бургаса. Но я даже не мог себе представить, насколько это все-таки чудовищная хрень.

– Да уж.

– Ты ведь знаешь меня, Димитрис. После того как я переехал в Бургас, мне всё время не хватало тишины и простора пустошей. Все эти толпы и повсюду одни дома, дома, дома – как же меня это раздражало! А еще эта безвкусная синтетическая пища. Разве её сравнишь с жаренной на костре свининкой, с которой стекает жирок? Ни ароматной махорочки нигде не достанешь, ни вкусного самогона. И чертов запрет на ношение оружия! Я без винтовки и охотничьего ножа чувствую себя как без рук. Признаться, с ножом я так и не расстался.

– Не сомневаюсь в этом, – хмыкнул я.

– В Бургасе мне было неуютно. А это место – это что-то совсем невообразимое.

– Я был невероятно удивлен, когда ты решил сюда податься. Это место не в твоем духе.

– Не в моем, – согласился он мрачно. – Но теперь у меня есть сын.

На лице Лайонелла появилось странное выражение. Сквозь его врожденную суровость, закаленную бродяжьей степной жизнью, пробилась отеческая нежность, которую я никогда не смог бы представить на этом обветренном загорелом лице, если бы не увидел своими глазами.

– До того, как Седрик родился, я полагал, что воспитаю его настоящим казаком, таким же, какими были мы с Катькой – сильным, смелым и свободным. Думал, что научу его первым делом охотиться, драться, выживать на пустошах, водить тачку, отличать полезный хлам от бесполезного. Но когда он появился на свет, я вдруг понял кое-что, грека. Я понял это, когда разглядывал его маленькое улыбающееся личико, крошечные ручки и ножки.

Задумчиво глядя куда-то вдаль, Джером продолжил:

– Я необыкновенно ясно осознал, что этот маленький человечек не знает всего того дерьма, которое знаем мы с Катькой. Он не рос в нищете с несчастным пьяницей-отцом, бессильно глядя, как тот загоняет себя в гроб из-за одиночества и тоски по матери. Не скитался в голодные годы по пустошам, питаясь корешками деревьев и мхом. Не держал в руке рукояти оружия, и не знает, как это – направлять его на людей и убивать их, ведь иначе они убьют его. А что же мы? Мы, конечно, можем научить его этому. Можем передать ему всю ту неприхотливость, суровость и закалку, все те шрамы и ссадины, которые копили всю жизнь. Сделать его нашей копией. Да, мы это можем. И это просто. Но ведь мы можем и не делать этого. Черт возьми, да ведь этот малый может стать кем угодно: от поэта до космонавта! Он может учиться в школе, а потом в университете. Может жить в большом городе с чистой водой, с обилием пищи, защищенном от солнца, безопасном, комфортном, где ему не придется думать о выживании, не придется никого убивать. Он может ходить в чистенькой одежде по чистеньким улицам, читать умные книги, ходить с девчонками в красивые кафе и кинотеатры. Ведь многие люди живут так. Вот же они. И они счастливы. Так может быть он тоже захотел бы такой жизни, если бы в состоянии был сделать выбор? Может быть, он не захотел бы, чтобы пара потрепанных жизнью бродяг, немытых, но гордых и упрямых, которых ему не посчастливилось иметь в качестве родителей, приняли за него решение отказаться от всего этого?

Я не нашёлся что ответить, лишь кивал. Я поймал себя на мысли, что вот уже второй раз в жизни друг детства удивляет меня до глубины души. Я никогда не считал, что из Джерома, бунтаря-одиночки со сложным характером, может получиться лидер. Еще сложнее мне было представить его себе в роли мужа и отца. Но в 90-ом я увидел лидера, который вел за собой людей. А теперь я видел зрелого мужа, который сумел выйти за рамки милого ему кругозора и обуздать свое упрямство и нелюбовь к цивилизации во имя будущего ребенка.

– Ты меня удивляешь, Джером, – признался я.

Он усмехнулся – с ноткой грусти и гордости одновременно.

– Все мы меняемся, грека. Поверь, ты тоже изменишься, когда станешь отцом.

– Боюсь, мне это не светит, дружище.

– Не зарекайся. Время покажет.

Я пожал плечами. С каждым следующим годом жизни такая перспектива казалась мне все менее реалистичной.

– Где та девушка, с которой ты был тогда? Она мне понравилась, – припомнил он. – Маричка, верно?

Те события были так далеки, что я не сразу понял, о чем он говорит. Когда осознал, то понурился мой лоб прорезала дополнительная морщина.

– Я не видел ее с тех пор, – признался я.

– Как так?

– Она просто ушла в тот день. Не знаю, почему.

– У вас все было серьезно?

– Не знаю, как тебе ответить. Нужно понимать мое тогдашнее состояние, чтобы осознать, что я тогда чувствовал. Я был наполовину кровожадным зомби, готовы крошить все вокруг. На вторую половину – потерянным и депрессивным меланхоликом, который чувствовал себя самым полным дерьмом на свете. Обстоятельства нашей встречи были до того дикими и нереалистичными, что в них сложно поверить. Все это до сих пор кажется сном.

– А тогда казалось, что между вами было что-то серьезное. И Катька тоже так подумала.

– Я не знаю, Джером. Это была всего лишь пара дней. Может быть, это и было серьезно. Может быть, я и правда влюбился в эту несчастную девушку, с которой так странно переплелась моя судьба. Я не хотел, чтобы она уходила. Но я не смог удержать ее. И теперь уже бесполезно говорить об этом.

– Ты пытался искать ее?

– Слишком много времени прошло. После войны я пытался навести о ней справки, но не нашел ни одной зацепки. Она была тогда очень больна. Что-то с легкими. Я боюсь, что ее уже нет на свете.

– Жаль, – вздохнул Джером.

Некоторое время мы молчали.

– Значит, у тебя есть кто-то другой? – поинтересовался друг.

– Эй, посмотри на меня! Как ты думаешь? – грустно усмехнулся я.

– А что такого? Шрамы только украшают мужчину. А седина говорит о зрелости. Может быть, у тебя этого добра и впрямь слегка многовато. Но для женщин это не помеха. Для них важнее сила и надежность.

Я пожал плечами.

– Так что, у тебя никого нет?

В памяти всплыло лицо Лауры Фламини. Но я усилием воли отогнал от себя это наваждение.

– Мне сейчас не до того, старина. Я не в том состоянии и положении, чтобы устраивать личную жизнь.

– Так ты по проституткам перебиваешься, что ли?

– Нет нужды, – покачал головой я, уже привыкнув не стыдиться этой темы после откровенных разговоров на встречах клуба. – После стольких лет боевой химии потенции остается едва-едва. Вполне можно обойтись.

– Грустные вещи ты говоришь, грека. Так и проживешь всю жизнь со своим псом. Это не дело.

– Скажи лучше что там у тебя еще. Удалось найти работу?

– Есть кое-какие подработки, – уклончиво ответил он. – Твоя знакомая подсобила.