Текст книги "Небо и земля"

Автор книги: Виссарион Саянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 54 страниц)

Глава седьмая

Победоносцев занимался двенадцатый день. Ежедневно он приходил на поле, садился в маленькое креслице и осторожно начинал рулить по земле. Он со своим аэропланом представлял забавное зрелище, когда прыгал по бугоркам и рытвинам, в то время как другие парили в поднебесье. Победоносцев решил, что нет на свете большего неудачника, чем он, и постепенно выработал привычку к совершенному уединению. Он старался обедать в одиночестве, не встречался с авиаторами за ужином, гулял в те часы, когда другие спали. Но днем, во время занятий, неизбежно приходилось становиться участником общей жизни аэродрома. Мсье Риго уверял летчиков, что в отличие от Быкова и Тентенникова этот русский – не очень способный ученик.

– Вы прыгаете, как петух, по Шалонскому полю, только не кричите кукареку, – смеясь, говорили одни.

– Может быть, вам можно помочь? – ласково спрашивали другие, и в такие минуты хотелось погибнуть самому, тут же с нервно подпрыгивающим аэропланом.

Тентенников, хитро щуря глаза, подсмеивался над ним и начал неожиданно называть по имени и отчеству.

– Так-то, Глеб Иванович, – ухмылялся он, – летаем, значит, Глеб Иванович. – И нельзя было понять, радуется Тентенников его неудачам или хочет развеселить приятеля неуклюжей искренней шуткой.

И все-таки Тентенников был единственным человеком, с которым Победоносцев разговаривал по вечерам.

Однажды утром Победоносцев получил телеграмму из Парижа. Быков извещал, что благополучно закончил свои дела и в ближайшие дни возвращается в Россию.

– И я с Быковым уезжаю, – промолвил Тентенников, – надо будет и тебе прокатиться в Париж. Загорский просил зайти к нему…

– Обязательно ли и мне? Ведь мне с вами рядом и делить нечего. Какой я авиатор?..

– Глеб Иванович, – ответил укоризненно приятель. – Глеб Иванович… – Глаза его сразу стали сердитыми, маленькими.

После обеда Победоносцев снова сел в свой аэроплан.

– Так, так, – одобрительно сказал мсье Риго, – скоро полетите с моим помощником.

Победоносцев обрадовался и решил в этот день больше не заниматься.

Впервые за много недель он спокойно спал в ту ночь. Проснулся в полдень. Кто-то дергал его за руку.

– Кто тут?

– Это я, что же вы не узнаете старых товарищей? Нехорошо, очень нехорошо! А я приехал прощаться с друзьями. Завтра уезжаю на родину…

Победоносцев вздохнул. Он давно со страхом ждал этой минуты, но теперь, когда стало ясно, что разлука с Быковым неизбежна, вдруг загрустил.

– Жаль, очень жаль расставаться с вами. Знаете ли, страшно думать, что все бывает в жизни только однажды, и никогда больше не повторятся наши встречи на аэродроме, первые мои прыжки по летному полю, вечера в кафе… И потом, если придется снова вернуться сюда, невольно будешь смотреть на свое прошлое как на пережитое в чьей-то чужой и непонятной жизни…

– Напрасно вы так много философствуете. Впрочем, в вашем возрасте подобные рассуждения еще простительны… А я к вам по делу…

– Пожалуйста…

– Сегодня вечером вместе поедем в Париж. Получив первый приз на трех состязаниях, я заработал на машину. Хочу купить здесь какой-нибудь аэроплан подешевле и нанять на полгода механика. Вы мне поможете? У вас, судя по прошлому разу, рука легкая!

– С удовольствием поеду.

В ресторане они увидели мсье Риго. Он сидел за столиком с высокой женщиной, черноволосой, с круглыми совиными глазами.

– Уезжаю, – сказал Быков, – прощайте, мсье Риго.

– Как, – притворно огорчился профессор, – уже уезжаете? Надеюсь, мы останемся друзьями. А мсье Ай-да-да?.. Но вы-то, мсье Победоносцев, не отчаивайтесь… Скоро начнем полеты.

– Кстати, – сказал он через несколько минут, подходя к столу, за которым сидели Быков и Победоносцев, – я хотел познакомить вас с моей женой. Познакомьтесь, – моя жена, русские летчики…

Мадам Риго надменно улыбнулась и, свистя, – у неё не было передних зубов, – промямлила что-то. Мсье Риго вдруг прослезился.

– Как мне жаль расставаться с вами… Если только смогу, я обязательно приеду, мсье Быков, провожать вас.

* * *

Вечером Быков и Победоносцев на омнибусе уехали из Мурмелона. Селение уже спало. На небе не было ни облачка. Дул сильный ветер. Крупные яркие звезды мерцали в высоте. Победоносцев смотрел вверх, и все его радовало – и сквозное небо, и крупные звезды, и неуловимое розоватое сияние луны. Ему хотелось ни о чем не думать, ничего не вспоминать и только видеть высокое, манящее небо.

– Когда, наконец, люди смогут летать и ночью? – спросил он Быкова.

Поздно ночью они приехали в Париж.

На следующее утро, в девятом часу, не выспавшись и не отдохнув с дороги, отправились на авиационный завод. Быков был задумчив и сосредоточен. Победоносцев тоже старался молчать.

На заводе Быков повеселел и начал подшучивать над Победоносцевым, растиравшим грудь кулаком левой руки.

– Простуда? Чахотка? Может быть, грустите?

– Да нет, что вы… Просто волнуюсь…

Они долго ходили по заводу. В громадном зале с высокими настежь распахнутыми окнами на рамах для крыльев висела прорезиненная материя. Рабочие, скорчившиеся над рамами, были похожи издали на портных. Высокий господин в щегольском костюме подошел к Быкову, поздоровался с ним как со старым знакомым и предупредительно сказал:

– Пожалуйста, мсье Быков, ваш аэроплан в соседнем зале…

– Откуда вы знаете меня? Ведь мы, кажется, не знакомы…

– Я должен знать вас. Фамилии русских летчиков уже стали знамениты во Франции.

Они вошли в большой зал со сводчатым потолком и выщербленным каменным полом. Вдоль стены ровным рядом были расставлены новые монопланы и бипланы.

– Вот, – подходя к крайнему аэроплану, сказал высокий господин. – Эту машину мы приготовили для вас.

Быков снял пиджак и начал ощупывать, чуть не на зуб пробовать, каждую часть аэроплана. Он осматривал молча, сосредоточенно и покрытый материей деревянный остов крыла, и винт, и руль глубины, и шасси.

Минут через двадцать он снова надел пиджак и пошел к выходу.

– Куда вы? – спросил высокий господин.

– Скоро вернусь, мне надо заехать за механиком – на «митинг», который рядом с вашим заводом.

– Я вас буду ждать…

На «митинге» – так назывались места пробных полетов – было скучно и малолюдно. Почти все аэропланы стояли в ангарах, и только какой-то неопытный авиатор тщетно старался подняться в воздух на стареньком «бреге», должно быть, уже порядком пострадавшем в воздушных передрягах.

Возле ангара стояли механики. Победоносцев чуть не заплакал, глядя на раскачивающийся в разные стороны аэроплан: как это напоминало его собственные неприятности… Быков подошел к веселой группе. Механики обратили внимание на молчаливого авиатора, и тот, который стоял к нему ближе других, маленький худощавый горбоносый южанин и синем берете, громко спросил Быкова:

– Чего ждете вы? Кто вам нужен? Мы не привыкли к молчаливым людям на митинге. Вы – авиатор?

– Да, авиатор, и хочу выбрать из вас одного, который согласился бы поехать в Россию на полгода.

– В Россию? – Механики обступили Быкова. – Но если уезжать далеко, то уж лучше на юг – там жарко, а у вас такие морозы.

– А сколько вы будете платить нам?

Худощавый подошел к Быкову и, приподнявшись на цыпочках, обнял его за плечи.

– Вы очень богаты?

– Нет. Я – бывший железнодорожный телеграфист, а теперь стал авиатором. И условия мои такие: все, что заработаем, – честно делим пополам.

– Все кошки хороши в темноте, вдруг отозвался худощавый. – Я потому спрашиваю вас, – снова обратился он к Быкову, – что мне опротивело служить богатым импресарио… и кроме того, только час назад меня уволил мой хозяин…

– Что же, тогда поедемте со мной в Россию…

– Может быть, и поеду, – сказал худощавый. – Мне хочется повидать Россию, её города, долины, реки… Меня зовут Делье. Я буду вам полезен. Я хороший механик, не правда ли? – спросил он у стоявших рядом французов.

– А ведь я вас видел недавно, – сказал Быков. – Мы ходили с приятелем в кинематограф и встретили вас там.

– А я вас не запомнил, – чистосердечно признался механик. – Хотя, говоря по правде, почти каждый день хожу смотреть новые картины… Мне синемá еще не успел наскучить. И он почему-то напоминает мне авиацию – та же быстрота, те же темпы…

– Помните, выступал тогда певец в берете, а вы подпевали ему, – я, правда, не все слова разобрал…

Делье захохотал.

– Теперь вспоминаю, мы вас тоже заметили и почему-то решили сразу, что вы оба – русские…

– А что вы знаете о России?

– К сожалению, очень мало. Знаем только, что у русских нужно учиться делать революцию. Мы помним тысяча девятьсот пятый год… И я сам недавно на большом собрании видел Ленина…

Победоносцева удивили веселые мастеровые люди. Он подошел к ним поближе.

– А вы? – спросил у него худощавый. – Вы кого ищете?

– Это мой приятель, – ответил Быков. – Хорошо, я беру вас с собой в Россию. Но имейте в виду, – он посмотрел на часы и заторопился, – ваша новая служба начинается через тридцать минут…

Делье побежал в ангар. Минут через десять он вернулся с маленьким саквояжем в руке.

– Я готов. Жениться я еще не успел, имущества у меня никакого нет, кроме этого саквояжа, и раздумывать долго я не привык, когда принимаю в жизни серьезные решения. К тому же вы кажетесь мне хорошим человеком… Когда мы едем в Россию? А вас, – обращаясь к остальным механикам, он ударил себя по груди, – я попрошу хорошо встретить меня, когда я вернусь из России.

Быков торопился. Делье, припрыгивая, шел за ним.

– Летая на аэроплане, я разучился ходить пешком, – сказал он. – Куда мы идем?

– На завод, покупать аэроплан.

Высокий господин, как и прежде, медленно прогуливался по залу.

Быков подошел к нему:

– Вот мой механик! Я только что нанял его. Он едет со мной в Россию.

Делье сразу же полез под аэроплан, долго возился там, бормотал что-то сквозь зубы, потом занялся мотором, стал неожиданно серьезным и молча, словно священнодействуя, рассматривал клапаны.

– Вы проверили аэроплан? – спросил Делье.

– Да.

– Нашли в нем недостатки?

– Недостатки? По-моему, недостатков в нем нет. Аэроплан совершенно новый…

– А мотор?

– Но послушайте, Делье, я ведь затем вас и привел, чтобы вы разобрались в моторе…

Высокий господин, медленно и осторожно шевеля пальцами, внимательно следил за Делье.

– Вы чуть не увезли в Россию старый мотор. Он, должно быть, уже много раз работал. Смотрите, клапаны только слегка подчищены. Они обгорели, кажется.

– Не может быть, наша фирма никогда не торгует старыми моторами. Нам странно слышать подобное обвинение от француза.

– Разные бывают французы. Да вы лучше посмотрите на клапаны…

Высокий господин побагровел от злости.

– Великолепный мотор. Впрочем, если вы настаиваете, я прикажу его переменить…

Он вышел из зала, чуть пригибая плечи.

– Нет, каков, – горячился Делье, – каков!.. Подумайте только: поставив старый мотор, выгадывает несколько сот франков и одновременно заставляет нас рисковать жизнью!

– Подлые дельцы! – сказал Победоносцев. – А вы скажите, много ли в авиации настоящих героев?

– Героев?.. Герои, конечно, есть. Есть и мученики, но и среди героев я знаю некоторых, рискующих жизнью только из-за денег.

– Но ведь жизнь дороже…

– Многие становятся азартными игроками. Хозяин в такой игре рискует только деньгами, а ставка летчика – жизнь…

В последние недели многое по-новому понял Победоносцев, и все-таки каждый раз, когда он видел ложь и хитрость в отношениях между людьми, он никак не мог примириться с мыслью о том, что среди летчиков, ежедневно рискующих жизнью и смело бороздящих просторы неба, есть люди, которые могут так равнодушно относиться к главному в своем высоком призвании.

– Летчики должны стать другими, – сказал он Быкову, – каждый должен стать лучше…

– Вы о самоусовершенствовании по методу толстовцев думаете? Тщетная мечта, ни к чему дельному она не приведет…

– Я шире говорю, о человеческом характере вообще…

– Истина в другом: надо людей принимать такими, какие они есть…

– И прощать им плохое?

– Вот уж прощать ничего не надо. Надо делать людей другими… помогать им расти… Я замечаю, как вы с Тентенниковым сейчас живете, – прежней дружбы у вас нет. Он над вами посмеивается, потому что вы не такой удачливый, как он, и ему на радостях, после первых успехов, кажется, что теперь он на самые первые места в мире выйдет. Душа у него широкая – потому и надежды большие. Но вот пообломает его жизнь, увидит он, что тяжело теперь рабочему человеку приходится, если он может рассчитывать только на свой труд, – и от нынешнего зазнайства в нашем волжском богатыре ничего не останется. И самому ему стыдно станет тогда, что над вами посмеивался и нос задирал…

Победоносцев хотел было возразить Быкову, но летчик вынул из кармана часы и озабоченно покачал головой:

– Заговорились мы, а ведь нам нужно еще успеть к Загорскому. У него собираются сегодня. Я прощаюсь пока с вами, Делье, а вечером буду ждать в гостинице. Кончайте свои домашние дела, помните, завтра мы уезжаем. Надо подготовить аэроплан к перевозке…

– Я вас завтра пойду провожать… – сказал Победоносцев.

– Нет, нет, не надо! У меня уж очень много будет хлопот перед отъездом. А вот на Руси, как приедете, сразу меня отыщите. Рад буду…

Они наняли автомобиль и через двадцать минут уже подымались по лестнице в номер Загорского.

* * *

Тентенников пришел к Загорскому рано и сразу же затеял жестокий спор с хозяином. Медленно, неслышно ступая по ковру, Загорский ходил из угла в угол и тихим, спокойным голосом опровергал спорщика. Хоботов сидел в стороне и курил.

Поздоровавшись с новыми гостями, Загорский продолжал прерванный их приходом спор с Тентенниковым.

– Заводов авиационных у нас пока нет, придется жить на покупном, а как тут приходится покупать, я бы мог вам порассказать. Здешние авиационные промышленники боятся, что мы сумеем в России строить свои самолеты. Они хотят, чтобы мы зависели от западных авиационных заводчиков. Без работ русских ученых самолеты не могли бы подыматься в воздух. Первый самолет в мире создал питерский офицер Можайский. Но как замалчивает русские изобретения мировая пресса, – порой читаешь и кулаками со злости машешь…

– Я так понимаю… – сказал Тентенников. Он сидел на самом краешке стула и искоса поглядывал на Загорского. – Я так понимаю, что как только заведем авиационные заводы, сразу немецкие промышленники станут акции скупать.

– Не понимаю, о чем мы спорим! – воскликнул Загорский. – Ведь и я о том же говорю.

* * *

На круглом столе был накрыт чай. Связка румяных баранок лежала в плетеной хлебнице.

– Что ж, – сказал Загорский, – приятно здесь чай попить с баранками – мне их с оказией из Питера привезли.

Тентенников сел рядом с Победоносцевым, прищурился и положил руку ему на колено.

– Глеб Иванович, так-то, Глеб Иванович… До скорого, значит, свидания…

– Господа, – сказал Загорский, отхлебывая чай из большого стакана с затейливой гравировкой, – сегодня большинство из вас прощается с Парижем. По долгу моей службы я не обязан был помогать вам, но так уж случилось, что каждый из вас, приезжая во Францию, прежде всего приходил ко мне… Я хочу сказать, – он прищелкнул пальцами и посмотрел на Быкова, – как вы порадовали меня своими успехами. Трудно приходится рабочему человеку за границей. Был интересный один человек, чудесный русский изобретатель. Лет двадцать назад он приехал во Францию, привез чертежи летательной машины, построить которую надеялся в Париже. Приехал во Францию, не зная ни слова по-французски, чуть не к самому сердцу прижимая свои чертежи, и все-таки их у него выкрали, а самого, из-за плисовых шаровар и косоворотки, почему-то приняли за шпиона и чуть не повесили… Неприятные были у него приключения. А в наше время… Зато Михаил Ефимов показал, что русские летчики умеют брать первые призы на самых трудных соревнованиях.

– Мне тут большие рекорды сулят, а никак не отвертеться от Левкаса, – сказал Быков. – Теперь бы еще два месяца – и мы с Михаилом Ефимовым на всех состязаниях два первые места поделили бы…

– Как в Россию хочется! – вздохнул Тентенников. – И, к слову сказать, теперь одна только дорога и есть – напрямик к славе. Зачем мы этому делу учились, если заработка не будет?

Быков удивленно посмотрел на него.

– Да, да, очень я рад, вернусь в Россию, – говорил Тентенников, – по всем провинциальным городам летать стану… У нас в России городов тысячи, до самой старости хватит…

Загорский встал из-за стола и подошел к Победоносцеву.

– Ну как, летали уже?

– На днях будет первый самостоятельный полет, – тоже подымаясь из-за стола и вытягивая руки по швам, шепотом, так, чтобы слышал только Загорский, ответил Победоносцев. – Я даже заболел от неудачи. Такая головная боль у меня в последнее время, что порою кажется, будто умру. Это и у отца моего бывали такие припадки – ночью кровь хлынет вдруг к голове, на свет смотреть не может, погасит огонь и в темноте катается по дивану.

– А вы не нервничайте. Поначалу у многих летчиков бывают неудачи. К тому же вам впервые приходится иметь дело с механизмами.

– Конечно, кто едет с деньгами, тому хорошо, – поглядывая на Быкова, промолвил Тентенников. – А я, поверите ли, без копейки поеду. Только и надежды, что на контракт хороший.

Как-то получилось, что никто уже не хотел говорить. Сидели, думая о предстоящих испытаниях, о будущих полетах. Даже Тентенников молчал, перебирая призы-брелоки, подвешенные к массивной, фальшивого золота, часовой цепочке.

– Господа, – хотел начать напутствие Загорский, но раздумал, подошел к Быкову и крепко пожал ему руку. – На вас надежды и упованье… А теперь, по русскому обычаю, посидеть надо.

* * *

– Кто куда? – спросил Победоносцев, когда летчики вышли на улицу и закурили.

– Мне направо… и одному… – сказал Тентенников, точно боясь, что кто-нибудь увяжется его провожать. – Прощайте, Глеб Иванович. До свидания, Быков.

– Проводите меня, – сказал Быков Глебу. Они пересекли улицу, свернули в переулок и медленно пошли к гостинице. – Я к вам привык. Хоть человек я и не чувствительный, а с вами расставаться жалко. Бескорыстно вы мне помогали…

– Что вы! Это я вас благодарить должен… Только с вами и чувствую себя хорошо…

– Ладно. Теперь распрощаемся. А в России обязательно встретимся и будем дружить…

* * *

Победоносцев сразу же поехал на вокзал, купил билет и всю дорогу до Мурмелона, не отрываясь, смотрел в окно. С вокзала он пошел домой пешком. Завтра на целый день зарядит дождь, полетов не будет, придется сидеть дома. Победоносцеву стало грустно при одной мысли о том, что завтра он не увидит ни Быкова, ни Тентенникова, и только мсье Риго, поглаживая волосатые уши и попивая дешевое бургонское, будет прищелкивать языком:

– Запомните, мой друг, что мсье Ай-да-да кончит плохо, очень плохо… Он слишком тяжел для полетов. Ему надо быть гиревиком, а не авиатором…

«Господи, сколько дней мне еще придется страдать тут!» – Он рассчитал по пальцам. Оказалось – сорок дней.

«Жизнь, – думал он, расхаживая по комнате, – наконец-то я вступаю в жизнь… Вот вернусь в Россию, стану знаменит, как Ефимов…»

Ему стало немного стыдно, и он сразу же уступил половину своей будущей славы Быкову.

«Быкову обязательно, – подумал он. – И Тентенникову немного. Зачем мне одному?»

Он подошел к окну. Ночная птица кричала пронзительно и сердито. На окраине Мурмелона зажигались ранние предутренние огни. Большая бабочка билась о стекло, её разноцветные крылья вздрагивали и трепыхались. Запоздалая муха, жужжа, облетала лампу.

Из людей, с которыми Победоносцев познакомился за последнее время, двое стали особенно интересны: Быков и Тентенников. Он почувствовал, как постепенно складывается его дружба с Быковым, но отношения с волжским богатырем были сложными и трудными. С тех пор как Тентенникову «повезло», он стал хуже и злей.

Еще гимназистом, читая описания полетов на воздушном шаре, Победоносцев был особенно взволнован рассказом о благородстве одного ученого. Когда воздушный шар, не долетев до берега, начал спускаться и выбрасывание балласта не помогло, ученый хотел броситься в озеро, чтобы спасти пилота. Пилот удержал его. Подул ветер и спас воздухоплавателей.

Глядя на Тентенникова, Победоносцев почему-то иногда думал, что этот человек не способен на подобный поступок, и осуждал его. И все-таки он чувствовал, что и с Тентенниковым возможна в будущем дружба, – нравились сила волжанина, его редкая смелость, его могучая, неистребимая воля к жизни.

Глава восьмая

Николай Григорьев пришел к Быкову с немолодым широкоплечим блондином в котелке и черном костюме.

– Познакомься, – сказал Николай, – мой старый приятель и друг Сергей Сергеевич Вахрушев. Много лет работал он на Кавказе, по работе в Баку знает Сталина, выполнял много важных поручений партии. Он прожил за границей два года, а теперь – как и мы с тобой – возвращается в Россию, но, в связи с его нелегальным положением, другими путями, чем мы. Здесь он не один, – надо его семилетнего сына отвезти в Тулу, к матери. Сергею Сергеевичу этого сделать не удастся. Он едет по чужому паспорту, и брать сына ему неудобно. Придется тебе отвезти его. Как меня тянет в Россию, – вздохнул Николай, – рассказать не могу. Хоть и мало дней осталось тут жить, а по родине тоскую, будто боюсь, что не доберусь до границы. А с мальчиком, очень прошу, – сделай. Сам понимаешь, нельзя его во Франции держать, – теперь Сергей Сергеевич жалеет, что из Тулы привез его сюда.

– А где карапуз?

– Завтра перед поездом заезжай ко мне за ним.

Они допоздна сидели втроем и успели переговорить о многом. Собственно говоря, беседовали Николай и Вахрушев, а молчаливый Быков только прислушивался к их словам да изредка вставлял свои замечания. Вахрушев рассказывал о своей молодости, о работе в Баку, о встречах со Сталиным, и образ великого революционера, о котором с такой любовью говорили Николай и Вахрушев, завладел воображением Быкова.

Каждый раз, когда Быков обдумывал свою жизнь, он чувствовал все с большей силой, что единственная правда на свете – та правда, которой служит Николай. И росло в душе Быкова желание послужить этой правде, как служили ей люди, ведущие сейчас неторопливую беседу в тихом номере парижской гостиницы.

Назавтра, часов в семь вечера, Быков заехал к Николаю.

Беленький мальчик в розовом вязаном костюме сидел на чемодане и рассматривал картинки.

– Познакомься, – сказал Николай, приподнимая мальчика за локти, – это Ваня. Ты его доставь… как на аэроплане.

– На аэроплане полечу, а на поезде не поеду, – упрямо сказал Ваня.

– Как сказать, – отозвался Быков, – теперь уж буду я решать, а не ты. Захочу – на поезде повезу, захочу – пешком поведу.

– Вот еще что выдумал! – сердито сказал Ваня. – Я тебя слушаться не буду!

– Я ослушников не люблю.

Ваня обиделся на Быкова, замолчал и снова занялся рассматриванием картинок, но исподлобья поглядывал на Быкова – чем-то заинтересовал его высокий, сильный человек, который так строго заговорил с ним.

– Значит, мальчика довезешь аккуратно, – еще раз повторил свое наставление Николай.

– Хорошо.

– И чемодан передашь в Тулу. В нем Ванины вещи.

– Час-то который?

– Что же, пожалуй, пора… Прощай… нет, лучше до свиданья.

– Идем, – сказал Быков мальчику и взял его за руку.

Ваня сердито поглядел на Быкова и высвободил свою ручонку из его могучей руки.

«Вот напасти-то! – подумал Быков. – И зачем я, как дачный муж, набрал себе поручений? Мальчишка, должно быть, балованный».

Впрочем, теперь уже было поздно раздумывать. Автомобиль ждал у подъезда. Смеркалось.

Быстрота сразу покорила ребенка. Он посмотрел на шофера, еще отстраняя руку Быкова, но взгляд его теперь был уже не так сердит.

* * *

– Мсье Быков! – крикнул кто-то весело. Быков обернулся и увидел Делье.

– Поручение ваше выполнено. Аэроплан погружен. Через тридцать минут поезд отходит.

– Поедем? – строго спросил Ваня. – А почему папа не пришел на вокзал, как обещал?

– Он занят сейчас, – нерешительно ответил Быков.

– Как? У вас сын? Такой чудный ребенок! И вы мне ничего не сказали! А где же его мать? – спросил Делье, увидев Ваню.

– Мать? – окончательно растерявшись, переспросил Быков. – У него теперь нет матери…

– А, понимаю, понимаю… Но нам уже пора садиться.

Мальчик не хотел садиться в поезд, и снова Быков пожалел, что взял на себя такое трудное поручение.

* * *

Поезд подъезжал к русской границе. Быков успел возненавидеть капризного мальчишку. Мальчик же, наоборот, начал привыкать к нему и даже показал несколько фокусов, которым его выучил в позапрошлом году старый оборванец-фокусник в Туле.

Делье волновался, приближаясь к России, и целыми часами, не отрываясь, смотрел в окно.

Когда поезд, подходя к границе, замедлил ход, Быков тоже бросился к окну и увидел вдали русские поля, русское светлое небо.

И хотя радостно было снова увидеть родное небо, хотя родными были овраги и низкорослые кустарники, медленно крадущиеся на север по той стороне границы, ощущение беспокойства не покидало его – он думал о предстоящем объяснении с Левкасом.

За границей с особенной остротой почувствовал Быков силу своей любви к России. И к этой любви, после бесед с Николаем и Загорским, невольно примешивалось теперь мучительное, горькое чувство. Николай и Загорский мыслили по-разному, и все-таки, напутствуя Быкова перед его отъездом в Россию, оба одинаково предсказывали, что ждут летчика большие испытания.

– Значит, не мечтать ни о чем? – угрюмо спросил Быков Николая Григорьева. – Не верить в завтрашний день русской авиации?

– Верить, обязательно верить, – убежденно ответил Николай. – Но ни на минуту нельзя забывать, что расцвет авиации в России начнется только после грядущей революции…

Да, были таланты в России, щедро взрастила их черноземная русская земля. И в области авиации светлые русские головы смело торили широкую дорогу. Все летчики с особенным уважением говорили о профессоре Жуковском.

Жуковский посвятил свою жизнь теории авиации. Исследуя основные вопросы летного дела, он проложил пути теоретического исследования на долгие десятилетия. Без работ Жуковского не были бы возможны успехи молодых конструкторов, создавших аэропланы десятых годов, смело вступившие в борьбу с воздушной стихией. Конструкторы и летчики-экспериментаторы шли по путям, намеченным Жуковским и его выдающимся соратником и учеником Чаплыгиным. Могучую печать своего гения наложил Жуковский на развитие мировой авиации. Его современник Циолковский, не признанный царским правительством и лишенный самых необходимых средств для научной работы, на протяжении долгих лет вел исследования в области реактивных двигателей и звездоплавания. Немецкие и американские исследователи присваивали изобретения и теоретические исследования Циолковского. На работах Циолковского не было заграничного клейма, и они замалчивались… Что же, если так труден путь великих ученых, то и рядовым летчикам – ему самому, Тентенникову, Победоносцеву – нелегко проложить в жизни дорогу…

Мальчик плачет, вытирая кулаком слезы, и жандарм гуляет по платформе пограничной станции, волоча саблю, как хвост, и девушки, взявшись за руки, медленно поют печальную песню, и липы в цвету, и ворон летит через границу, – Россия встречает летчика после недолгой разлуки…