Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)
– На балалайке кто играет? – спросил Сергей. Маша хихикнула. Пожалуй, из всей семьи лишь одна она относилась с юмором к этому делу.
– Мой дядя играет, – ответила она. – Только он живет в Ленинграде.
Сергей с удовольствием заставил бы их переодеться во все повседневное, но было неудобно.
– Уберите, пожалуйста, все со стола, – попросил он, прилаживая к аппарату фотовспышку.
– Может, принести электрический чайник? – спросила Маша. – Он на чердаке валяется... Если почистить и поставить на стол, будет как новый. Все равно ведь на фотографии не видно, исправный он или нет. . .
– Если такая умная, чего же сама вырядилась?
– Вечером в клубе танцы, – ответила Маша. – Приглашаю вас, товарищ фотокорреспондент.
– Я подумаю, – сказал Сергей.
Распахнулась дверь, и на пороге появился здоровенный детина с огромным трофейным приемником в руках. Позади него – Лобанов со стопкой книг классиков марксизма-ленинизма.
– Куда ставить? – спросил детина, озираясь.
– На стол, – распорядился Лобанов и с улыбкой взглянул на Сергея. – У агронома одолжил «Телефункен». С фронта привез. И подходящую литературку подобрал.
– Выйдем на минуту, – негромко сказал ему Сергей.
Лобанов положил книги на стол.
– Поставьте на полку, – сказал он хозяевам. – Так, чтобы корешки были видны.
– Тоже у агронома одолжили?
– У него полное собрание сочинений Ленина,
– Попросили бы у председателя лошадь и всю библиотеку сюда привезли... – ядовито заметил Сергей, первым выходя из дома.
На крыльце состоялся неприятный разговор, который потом имел самые неожиданные последствия.
– Я ведь не просил вас вмешиваться в мои дела, – стараясь говорить спокойно, произнес Сергей.
– Это наше общее дело, – удивился Лобанов.– Я пишу материал, а ты делаешь к нему снимки. Одно должно дополнять другое.
– Зачем весь этот маскарад? Надо же додуматься: тащить через всю деревню из дома агронома в избу колхозника трофейный приемник!
– Не слишком ли много ты на себя берешь? – медленно багровея, спросил Лобанов. – Полоса называется «Будни одной рядовой семьи». Мы должны показать людей не только на работе, но и дома. Как они живут, отдыхают. ..
– Но если у них нет этого дурацкого приемника, зачем же мы будем его фотографировать? А книги? В этой семье если кто и читает, так это девчонка... И, убежден, пока еще не «Капитал» Маркса.
– Можно подумать, что ты всегда фотографируешь то, что видишь! Если тракторист весь в копоти и масле, ты не предложишь ему лицо помыть? Если в рваной куртке, не заставишь его надеть другую?
– Мы о разных вещах говорим, – сказал Сергей, поняв, что Лобанова не переубедишь. – Я могу попросить человека одеться прилично, но фотографировать его в собственном доме на фоне чужих вещей – не желаю!
– Люди ждут, – напомнил Лобанов.
– Скажите, чтобы приемник отнесли хозяину.
– Как ты не понимаешь! – с сожалением посмотрел на Сергея Лобанов. – Приемник свидетельствует о возросшем благосостоянии народа. Ладно, сегодня у них нет приемника – завтра купят.
– Вот что, Тимофей Ильич, если все это и есть пропаганда благосостояния народа, то я против такой пропаганды и отказываюсь выполнять ваше задание.
– Не горячись, – примиряюще сказал Лобанов.– Хорошо, можешь не снимать приемник.
– Я вообще ничего снимать для этой полосы не буду. Этот спектакль с переодеванием, книги, чужой приемник, который на смех всей деревне тащат по улице... Представляю, что это будет за липовая полоса! Над нами все будут смеяться! Неужели вы этого не понимаете?
Лобанов прислонился к перилам и посмотрел на Сергея маленькими бесцветными глазами. Что-то изменилось в его длинном лице.
– Ты хочешь сорвать ответственное задание? – уронил он. – И мне не нравится твой тон...
– А мне не нравится вся эта развесистая клюква! – громче, чем хотелось бы, выкрикнул Сергей. – Мне стыдно людям в глаза смотреть... И не делайте из них дураков, они все прекрасно понимают! Даже этот престарелый дед в галифе.
– Волков, ты нарываешься на большие неприятности. Эту полосу рекомендовал дать в газете областной комитет партии...
– Тем более, я не желаю подводить наш обком,– сказал Сергей.
– Не советую со мной ссориться, Волков. ..
И хотя Лобанов произнес эти слова, не повышая голоса, в тоне его прозвучала угроза. Сергей вспомнил, как кто-то из сотрудников редакции рассказывал историю про одного человека, очень серьезно пострадавшего по вине Лобанова... Раньше Сергей как-то не придавал значения этим разговорам, мало ли что люди болтают, а вот сейчас, на крыльце деревенской избы, он подумал, что все это может быть и правдой... И если до этого момента он еще сомневался, делать ему снимки или нет, то теперь его колебаниям пришел конец.
– Я возвращаюсь в город, – твердо сказал он.
– Ты хочешь, чтобы тебя уволили?
Сергей в упор посмотрел на Лобанова и сказал:
– Вы опасный человек…
Наверное, Лобанов намек понял, потому что висячий нос его как-то странно дернулся, подбородок выдвинулся вперед и он тонким голосом выкрикнул:
– Щенок! Сопляк!
– В вашем возрасте нельзя так волноваться, – заметил Сергей и отворил дверь в избу.
Хозяева в напряженных позах сидели на прежних местах. Маша, уже в куртке, посторонилась, пропуская Сергея. Слабый луч солнца упал на балалайку и будто зажег внутри нее электрическую лампочку. Только сейчас Сергей заметил, что балалайка без струн.
– Вы меня извините, но сегодня я фотографировать не буду, – сказал Сергей. – Понимаете, освещение...
– Выходит, зазря я пер эту бандуру? – разочарованно произнес детина. Он сидел с папиросой в зубах у окна,
– Отнесите, пожалуйста, приемник назад, – попросил Сергей. – К законному хозяину.
Все сразу зашевелились на своих местах. Маша, застегивая на куртке пуговицы, с интересом смотрела на Сергея. Глаза веселые, губы вздрагивают от еле сдерживаемого смеха.
– Мы так старались, – сказала она. – Мама и папа со свадьбы не надевали выходных нарядов – чуете, нафталином пахнет? А дедушка вон аж согнулся от тяжести своих боевых наград...
– Нам недолго и переодеться, – с явным облегчением произнесла хозяйка.
– Оно, конечно, агрономов приемник в нашей избе ни к чему, – сказал хозяин, потирая чисто выбритый подбородок.– Брательник обещал из города привезти батарейный. С лектричестом у нас вот беда. В неделю три дня без света сидим. Лектростанция в другом районе, чуть что – нас первыми отключают.
– Вы уж извините, – сказал Сергей, собирая свои вещи.
– Как насчет танцев, товарищ фотокорреспондент?– взглянула на него Маша.
Глядя в ее смеющиеся глаза, Сергей тоже улыбнулся.
– Я плохо танцую, – сказал он. – Пригласите лучше моего коллегу... Он у нас известный юморист-затейник.
2
Поглядывая на дверь, Сергей взвешивал на ручных весах химикалии для проявителя. Две пузатые коричневые бутыли с притертыми пробками стояли на подоконнике. Близоруко щурясь, Феликс царапал скальпелем глянцевую фотографию. Противный скрип раздражал Сергея, но он молчал. Такая уж у Феликса работа: царапать и подкрашивать тушью фотоснимки, чтобы они стали контрастными. Только тогда их примет цинкография для травления клише. А ретушировал Феликс фотографию спутника, на днях запущенного в космос. На втором снимке – его сделал Сергей – стоят возле уличного динамика горожане и слушают сообщение о запуске. У людей праздничные лица. Еще бы, наша страна первой в мире осуществила запуск искусственного спутника Земли! И уже не одного, а нескольких. Летают круглые стальные шары вокруг планеты и сообщают на Землю данные приборов. Кто не слышал позывные советских спутников: «Бип-бип-бип!»
На дверь Сергей поглядывал неспроста: ждал Машеньку. В окно он видел, как подкатил на бежевой «Победе» редактор.
Не переставая царапать, Феликс проговорил своим ровным тихим, голосом:
– Главное, не лезь в бутылку. Покричит-покричит и успокоится. Помнишь, когда я в праздничный номер запорол снимок? Ну, думаю, пропал! Шумит на меня, аж покраснел весь, а я гляжу на него, как на отца родного, и киваю: все, мол, правильно, Александр Федорович...
– Чего же тебе было рот раскрывать, если ты снимок запорол? – сказал Сергей. – А я не чувствую за собой никакой вины.
– Я – снимок, а ты всю полосу. Выписали командировку, аванс выдали, а ты с чем уехал, с тем и приехал. Да кто такое потерпит? Мне уже клишированную шапку для этой полосы заказали.
– Выходит, я и тебя наказал? – усмехнулся Сергей и, высыпав в бутыль порошок, принялся взбалтывать. Раствор помутнел, вспенился.
– Да уж кружкой пива не отделаешься.,.
«Пс-с, п-с! Вжик!» – противно сипел скальпель. На широкой спине ретушера двигались лопатки. Феликс когда-то занимался гимнастикой. Он и сейчас мог на стуле сделать красивую стойку. Мог на улице с рук крутануть приличное сальто, в два счета расправиться с забуянившим хулиганом. Все это мог в любое время проделать Феликс, а вот в чем бы то ни было возразить начальству – не мог.
Когда в дверь раздался негромкий стук, Сергей вздрогнул: наконец-то! Что-то долго на этот раз Голобобов раскачивается...
Но это была не секретарша. Пришла Наташка —девчонка с улицы Ботвина. Та самая, снимок которой появился в областной газете с оптимистической подписью: «Здравствуй, лето!» Сергей вспомнил, что так и не отдал увеличенную фотографию тете Глаше – матери Наташки. Тетя Глаша работала в редакции курьером: относила в типографию подписанные редактором полосы и приносила свежие.
Жила она без мужа и частенько приводила с собой на работу свою единственную дочь. Наташка с раннего детства была своим человеком в редакции. Она знала всех, и ее знали все.
– Сережа, наш класс хочет сфотографироваться на память, – торопливо начала Наташа. – Учительница просила, чтобы ты пришел завтра к часу...
Сергей с улыбкой посмотрел на рослую худую девчонку в коротеньком, мокром плаще. Длинные ноги в простых чулках забрызганы грязью, а большие светло-серые глаза сияют. На маленьком аккуратном носу красный прыщик. В каком же она классе? Кажется, в шестой перешла. Из-под плаща алеет красный галстук.
– Вот какое дело, Наташенька, – сказал Сергей.– Не халтурю я. Я не фотограф, а фотокорреспондент. Поняла?
– Долго тебе щелкнуть?– удивилась девочка.– С нас уже деньги за фотографии собрали.
– Гм, —поднял голову Фелиск. – Большой у вас класс?
– Тридцать два человека... Двадцать девочек и двенадцать мальчиков.
– Я приду, – сказал Феликс. Девочка расстроилась.
– Я думала, ты нас сфотографируешь,– сказала она, глядя на Сергея.
– Он это сделает лучше меня, – ответил тот. Увидев наклеенные на зеркальное стекло фотографии, Наташа подошла и стала их разглядывать. Некоторые были перевернуты, и ей приходилось нагибать пушистую голову.
– Какая красивая... – заметила она.—Кто это? Артистка?
– Моя жена, – улыбнулся Сергей.
Девочка выпрямилась и отошла от стекла. Взглянув исподлобья на Сергея, сказала:
– У нее глаза злые...
Сергей задумчиво посмотрел на фотографии.
– Ты так думаешь?
– Не нравится она мне, – резко сказала Наташа.
– А говоришь, красивая.
– Пускай красивая, а глаза у нее все равно злые...– Она пытливо взглянула на Сергея: – Ты любишь ее?
– Конечно, – усмехнулся он. – Разве можно такую красивую не любить?
– А она тебя – нет! – торжествующе воскликнула девочка и направилась к выходу.
– Чудачка, что ты понимаешь в любви? – озадаченно посмотрел ей вслед Сергей.
– Не любит! Не любит! – неестественно засмеялась Наташа.
– У меня для тебя что-то есть, – сказал Сергей. Порывшись в большой папке с фотографиями, достал увеличенный портрет Наташи. Тот самый фотоэтюд, что был весной напечатан в газете.
Девочка взяла фотографию и небрежно свернула в трубку. Посмотрев Сергею в глаза, попросила:
– Дай мне ее фотографию.
– Ты меня удивляешь, Наташка, – сказал Сергей, однако выбрал из отглянцованных Лилиных снимков один и протянул девочке.
– Спасибо, – сказала она и выскочила за дверь.
А Сергей стоял с папкой посреди комнаты, и в ушах его все еще звучал Наташин голос: «Не любит! Не любит!»
Машенька появилась в фотолаборатории перед обедом. Сергей уже успел отпечатать все снимки, что оставались на проявленной пленке. Обычно улыбающееся лицо секретарши было серьезным. Как ни готов был Волков к предстоящей встрече с редактором, настроение сразу упало. Взяв с подоконника бутыль с проявителем, зачем-то встряхнул и снова поставил на место. По стеклу лениво ползла жирная синяя муха. Сергей пальцем подтолкнул ее к раскрытой форточке, Муха задумчиво поче« сала задними ножками отливающее металлическим блеском брюхо и поползла выше. Не захотела улетать из теплой фотолаборатории в пасмурный осенний день.
– Сердитый? – спросил Сергей.
– Полчаса с Лобановым беседовал, – ответила Машенька.
– Обо мне, – усмехнулся Сергей, – Решали, что лучше: повесить или четвертовать...
– Может быть, все обойдется, – не очень-то уверенно сказала секретарша. Уж кто-кто, а она-то знает своего шефа лучше всех. Раз у нее такое похоронное лицо, значит, плохи дела фотокорреспондента Сергея Волкова,
– Приказ об увольнении еще не отпечатала? – нарочито бодрым голосом спросил он.
Феликс заскрипел стулом и хмыкнул.
– Ты что-то сказал?– взглянул на его крепкую спину Сергей.
– Кайся, – пробурчал ретушер.
У двери редакторского кабинета Машенька напомнила:
– Не спорь, не перебивай... Ты ведь знаешь его?
– Бей себя в грудь, признавайся, в чем был и не был виноват, – подхватил Сергей. – Говори, дескать, молод, исправлюсь... Боюсь, не поможет мне все это, Машенька. Ведь редактор-то у нас не дурак...
– Спасибо, Волков, за столь лестную аттестацию...– Дверь неожиданно распахнулась перед самым носом Сергея, и на пороге появился монументальный Александр Федорович. – Не дурак, значит, ваш редактор? Ну, порадовал!.. Заходи, дорогой, заходи, я тебя уже давно жду тут, скучаю. Машенька, ко мне никого!
Усевшись за письменный стол, Голобобов из-под густых лохматых бровей с интересом взглянул на фотокорреспондента.
– В грудь не надо себя колошматить, на молодость тоже не ссылайся, слава богу, женат, небось скоро папашей будешь? .. Расскажи лучше, что же у тебя там произошло с Лобановым? По какому такому праву ты сорвал ответственное редакционное задание?
– Он ведь вам, наверное, говорил...
– Это он, а я хочу тебя, голубчик, послушать. Просто умираю от желания.
Голобобов поудобнее уселся в тягуче заскрипевшем кресле, откинулся на спинку и сцепил маленькие пухлые руки на необъятном животе. На одном из пальцев желто блеснуло глубоко врезавшееся обручальное кольцо. Все это вступление было не совсем обычным и потому тревожным. Как правило, редактор сначала гневно обрушивался на провинившегося сотрудника, потом нехотя выслушивал жалкий лепет оправданий. А тут выходило все наоборот. Переступая с ноги на ногу и собираясь с мыслями, Сергей откашлялся, почесал указательным пальцем переносицу: он не знал, с чего начать.
– Я жду, – посуровел пристально наблюдавший за ним редактор.
И тогда Сергей, вздохнув, все откровенно рассказал. И про переодевание, и про старика с медалями, и про приемник с книгами, притащенными с другого конца деревни от агронома...
В середине его несколько сбивчивого и взволнованного повествования пришел Павел Петрович Дадонов. Очевидно, приказ редактора «Ко мне никого!» к заведующему, сектором печати обкома партии не относился. Дадонов кивнул им и тихонько уселся на черный диван. Стараясь не привлекать к себе внимания, закурил. Высокий, худощавый, с моложавым лицом, он внимательно слушал, посматривая на Сергея веселыми серыми глазами. По всему было видно, что у Дадонова хорошее настроение.
– Вот почему я отказался делать липовые снимки к липовой полосе, – довольно спокойно закончил Сергей.– Это самое настоящее очковтирательство. Обман читателей. Если бы такая полоса появилась, над нами вся деревня смеялась бы, да что деревня – район!
– Липа, очковтирательство, обман читателей.. . – повторил Голобобов. – Как ты легко такими словечками-то бросаешься! Послушать тебя, так надо газету закрывать... Черт знает, чем мы тут занимаемся! Сплошным очковтирательством и обманом читателей... Какого ты года рождения?
– Мне двадцать четыре, – ответил сбитый с толку Сергей.
– Когда ты, как говорится, под стол пешком ходил, Лобанов уже был членом партии. Это я так, для справки. Но, тут я с тобой согласен, не прав он, что устроил эту возню с чужим приемником, притащил книги... Так и не надо было всю эту мишуру снимать! Твоя задача людей показать: как они работают и отдыхают. Мог ты это прекрасно сделать и без приемника. За самоваром сфотографировал бы. Сидят и пьют чай. А то, что они переоделись, ничего страшного. Каждому хочется понаряднее выглядеть на снимке. И ордена-медали, заработанные на фронте, лишь украшают человека. И правильно, что
Лобанов посоветовал старику надеть их... Не вижу я, Волков, серьезной причины для твоей амбиции. И потом, ведь ты не знал, что напишет Лобанов...
– Знал, – упрямо сказал Сергей. – Это было бы сплошное вранье! Я же видел, как он с колхозниками обращается... Будто не живые люди, а чурбаки! Вы бы посмотрели на лица этих людей! Сидели, как в воду опущенные, шею повернуть боялись. Манекены какие-то, а не люди. Уж если Лобанов не постеснялся на глазах колхозников через всю деревню тащить чужой приемник в дом, то в своей статье он мог написать все, что ему вздумается... Не мог я иллюстрировать такую полосу. Я бы тогда был... как это? Соучастником этой липы, мистификации.
– Преувеличиваешь ты, Волков!
– Я не могу вам, Александр Федорович, объяснить, но я... Я возненавидел бы свою профессию, если бы мои снимки появились в этой полосе.
В кабинете стало тихо. Голобобов, поглаживая пальцами круглые щеки с мешками под глазами, смотрел в окно. Дадонов приподнялся с дивана, достал со стола пепельницу и, поставив на колени, стряхнул пепел. Худощавое лицо его было непроницаемым.
– Нашла коса на камень! – сказал редактор.– И Лобанов тут метал громы и молнии... Какая между вами кошка пробежала?
– Может, когда я под стол пешком ходил, и были другие порядки, но сейчас так, как Лобанов, никто из газетчиков-не работает. Ведь я почти со всеми был в командировках. .. Не хотелось мне говорить, да уж ладно... Я с хозяйской дочкой – она дояркой работает в колхозе– на танцах был. Кстати, она закончила десятилетку. Так вот, она мне рассказала, что, когда приемник через всю деревню в их дом тащили, и стар и млад со смеху помирали... Дело в том, что приемник этот – одна видимость. Декорация. Агроном его привез из Германии в сорок шестом. Уж года три как все лампы сгорели, и стоит этот трофейный «Телефункен» вместо мебели.
– И дался тебе этот приемник!
– А книги? Малограмотным людям на полку поставил «Капитал» Маркса!
– Я просто диву даюсь, как мог такой опытный газетчик, как Лобанов, додуматься до такой глупости! – вмешался Дадонов.
– Сейчас разговор не о Лобанове, – сказал Голобобов, взглянув на Сергея. – Ты всего-навсего фотограф и обязан был выполнить задание. Мы бы тут разобрались, что к чему.
Уж от кого-кого, а от редактора Сергей не ожидал такого оскорбления. Фотограф сидит в фотографии и снимает клиентов, а он, Сергей Волков, журналист, и редактор не хуже его знает разницу между фотографом и фотокорреспондентом. .. Чувствуя, как вспыхнули щеки, он резко сказал:
– Во-первых, я не фотограф, а фотокорреспондент, во-вторых, разные дурацкие задания я выполнять не собираюсь. ..
Голобобов не рассвирепел, не стал стучать по столу массивной крышкой от чернильницы, как ожидал Волков, – он с улыбкой повернулся к Дадонову:
– Что же это ты, Павел Петрович, заставляешь меня давать моим сотрудникам разные дурацкие задания? Если я не ошибаюсь, идея этой полосы принадлежит тебе?
– Идея как раз неплохая, – спокойно ответил Дадонов. – И полоса, надеюсь, появится в газете. Но ведь любую идею, даже хорошую, можно извратить.
– Я прочитал полосу Лобанова, – сказал Голобобов. – В отличие от Волкова, он выполнил редакционное задание и представил весь материал в срок.
– Ну и как?
– Полоса не пойдет. – Голобобов взглянул на встрепенувшегося Сергея. – Однако это обстоятельство не снимает с тебя вины. Если каждый фотограф...
– Я фотокорреспондент, – перебил Волков.
– Ты слышишь, как он разговаривает со мной? – обратился редактор к Дадонову.
– По правде говоря, между фотографом и фотокорреспондентом есть существенная разница, – заметил тот.
– И ты еще его защищаешь?
– Воспитывай, пожалуйста, Александр Федорович, я молчу, – улыбнулся Дадонов.
Волков, нахмурившись, смотрел в окно и вполуха слушал, что говорит редактор. Голобобов дважды назвал его фотографом, то есть нарочно подчеркнул разницу между литературным сотрудником и фотокорреспондентом, дескать, не ему, Сергею, совать нос в литературные дела.
– Эта полоса нам необходима, —говорил Голобобов.—И ее нужно сделать срочно. За три-четыре дня. Придется тебе с Лобановым снова ехать в командировку. За свой счет, разумеется, и в другой колхоз... Что ты на это скажешь, Павел Петрович?
– Справедливое решение, – ответил Дадонов. Если бы редактор назвал любую другую фамилию, Сергей ничего бы не сказал, промолчал, но тут будто бес подтолкнул его. Повернувшись к Голобобову, он твердо выговорил:
– Хорошо, я поеду в колхоз. Только один.
– Один? – удивился Голобобов. – А кто же материал на полосу будет собирать? Или ты всю страницу снимками залепишь?
Пути к отступлению не было. Так на мотоцикле, заканчивая обгон машины и неожиданно увидев встречную, уже нельзя остановиться или свернуть: жмешь на полный газ, чтобы любой ценой проскочить вперед.
– Я уложусь в эти три дня. Сегодня понедельник. В пятницу утром полоса будет лежать у вас на столе.
Голобобов, подняв брови, взглянул на Дадонова, а тот с любопытством смотрел на Волкова. Коротко подстриженные волосы с сединой спустились на загорелый лоб Павла Петровича. Возле губ две глубокие морщины, придающие его лицу суровость.
– Если я тебя правильно понял, ты сам хочешь написать весь текст? – после довольно продолжительной паузы спросил редактор.
– Да.
Голобобов грозно зашевелился в своем кресле. На круглых щеках его заполыхал румянец, короткие пальцы потянулись за крышкой чернильницы. Когда Александр Федорович сердился, он машинально брал с прибора массивную крышку, начинал крутить ее, вертеть, а потом стучать ею по столу.
– Ты что дурака валяешь?!– загремел он. —Пять строк не можешь под снимком нацарапать, а толкуешь про целую полосу? Это почти тысяча строк! Ну вот' что, Волков, мне надоело с тобой, тут либеральничать. По-моему, ты меня все-таки за круглого идиота принимаешь...– Крышка от чернильницы заплясала в ладони редактора. – Тебе было дано задание? – Удар по столу.– Было! Ты его не выполнил? – Второй удар, еще громче.– Не выполнил! Позови Машу, я ей продиктую приказ о вынесении тебе строгого выговора… А в командировку с Лобановым я отправлю Назарова... – Крышка грохнула по столу и осталась там лежать, тускло мерцая темно-серой полированной поверхностью.
Голобобов вытащил платок и вытер вспотевший лоб. В кабинете наступило тягостное молчание. Слышно было, как за окном, на широком железном карнизе, негромко бубнили голуби.
– Иди же! – успокоившись, сказал редактор.
И когда Сергей уже готов был повернуться и уйти, скрипнул пружинами диван и Дадонов сказал:
– А почему бы тебе действительно не послать Волкова в колхоз?
– Не смеши... Пока мне известен лишь единственный литературный перл, сочиненный этим борзописцем. .. – Иронический кивок в сторону Сергея. – Он стоит того, чтобы его процитировать...
– Опять эта доярка! – пробормотал Сергей, но редактор, даже не взглянув в его сторону, с удовольствием продолжал:
– Пару месяцев назад на первой полосе было клише знатной доярки колхоза «Россия». Снимок как снимок. Доярка с коровой. Фотографировать он здорово умеет, тут ничего не скажешь, а подпись была такая: «Доярка Сазонова, встав на предпраздничную вахту, дала обязательство от каждой закрепленной за нею коровы получить к концу года по двенадцать поросят...»
Дадонов поперхнулся папиросным дымом, закашлялся. На глазах выступили слезы.
– И... и так прошло?
– Ответственный секретарь проморгал, заместитель мой – тоже, и лишь в самый последний момент заметил дежурный по номеру.
– И все-таки я прошу тебя, Александр Федорович, разреши Волкову попытаться выполнить это задание,– сказал Дадонов.
– Вы, наверное, в обкоме считаете, что у меня не редакция, а общество бездельников. Почти всех заведующих отправили в районы уполномоченными на хлебозаготовки, теперь на неделю хочешь оставить меня без фоторепортера. ..
– Я прошу всего три дня, – сказал Сергей.
– Даю тебе целую неделю, – неожиданно согласился редактор. – И даже обещаю сам все прочитать, что ты... нагородишь! Только уходи с глаз моих долой!
– Машу позвать? – спросил Сергей, кусая губы, чтобы не засмеяться...
– Подождем до понедельника, – сказал Голобобов,
Под колесами мотоцикла ксилофоном протарахтели рассохшиеся доски старого моста через Дятлинку. Песчаная со следами луж дорога Старорусской улицы была вся усыпана листьями. Они шуршали под шинами, взлетали в воздух, щелкали в спицах. На толстых липах, тополях и кленах сквозь поредевшую листву ребрами проступали ветви. Вода в реке была темно-свинцовой, неприветливой. Золотыми и серебряными медалями впая-лись листья в тихую прибрежную гладь.
Бутрехина дома не было. Вспугнув глупых суматошных кур, Сергей промчался по тихой улице, на мосту разогнал мотоцикл и, взлетев на высокий бугор, свернул на асфальтированную дорогу. Остановился возле здания междугородной станции. Поставив мотоцикл на подножку, вошел в просторное помещение с широким, во всю стену, окном.
– Привет, Тоня! – улыбнулся черноволосой телефонистке. – Как бы там побыстрее Москву?
– Линия перегружена,—ответила девушка. – Придется поскучать.
Сергей состроил кислую мину и уселся на стул. Чтобы убить время, обычно он прихватывал с собой книгу или прямо на телеграфных бланках писал письма родственникам и армейским друзьям. Просто так сидеть и ждать, когда тебя соединят, было невмоготу. А бывало и так: прождешь с час, а вместо Лили ответит квартирная хозяйка: «Лилии Николаевны (хозяйка почему-то называла свою жиличку по имени-отчеству) дома нет. Когда вернется, не знаю...» В ее барском голосе слышалось затаенное злорадство. И хотя Сергей задыхался от злости– шутка ли, человек час прождал! – он говорил
вежливо в трубку: «Передайте, что звонил Волков».
Лиля писала, что хозяйка одинокая женщина, нигде не работает и, наверное, поэтому сует нос в чужие дела. И хотя Сергей понимал, что Лиля могла задержаться у подруги или пойти в кино, все равно на душе оставался неприятный осадок. Веселая у него началась семейная жизнь! Через два месяца после свадьбы Лиля уехала в Москву. Ей еще два года учиться. А ему бегать на междугородную и звонить. Звонил он жене каждый вечер откуда только можно: из редакции, с междугородной, из любого населенного пункта, куда его забрасывала газетная служба. Вся его жизнь теперь – это тягостное ожидание разговора с Москвой. Поэтому всегда так обидно, когда трубку снимает не Лиля, а хозяйка. Волнуясь и прижимая теплую трубку к уху, он ждет, когда Лиля своим грудным голосом скажет: «А-у, это ты, Сережа?»
Он немного отвлекся от своих дум, услышав из кабины голос какой-то девчонки – она стояла спиной к двери и громко кричала в трубку: «Люба, как твои дела-то? Ничего? Я спрашиваю: дела твои ничего? Ну, это хорошо, что ничего... Как мои дела? Тоже ничего... Ничего, говорю, мои дела... А вообще-то плохо!»
– .. .заказывал разговор с Москвой, пройдите в первую кабину...
Громкий голос в динамике подбросил Сергея со стула. Он подскочил к кабине, но его уже опередили: глазастая девушка в толстом белом свитере взялась за ручку застекленной двери.
– Это меня вызывают, – нетерпеливо сказал Сергей, соображая, с чего начать разговор с Лилей. И почему он всегда так волнуется? ..
– Сомневаюсь, – ответила девушка, удивленно взглянув на него. – Объявили мой номер.
Она вошла в мягко освещенную душную кабину и плотно закрыла за собой тяжелую дубовую дверь. Сергей вернулся на свое место. Только сейчас он обратил внимание, что кроме него на переговорном пункте ждут и другие: две девчушки в одинаковых синих плащах, пожилая женщина с тяжелой квадратной сумкой на коленях и мужчина в очках.
От нечего делать Сергей стал смотреть на девушку, закрывшуюся в кабине. Он видел лишь ее чистый профиль со вздернутым носиком, высокий белый лоб и гладко зачесанные назад, слегка вьющиеся русые волосы. На затылке они были схвачены резинкой и свисали на спину длинным хвостом. Такая прическа только что входила в моду. В свете лампочки волосы отливали бронзой. И еще обращали на себя внимание густые темные ресницы и непомерно большие на овальном лице янтарные глаза с ярким блеском.
Были бы с собой фотоаппарат и вспышка, можно было бы сделать фотоэтюд «На переговорной». Высокий одноколонник на четвертую полосу. Девушка и не заметила бы. Вон как увлеченно разговаривает с кем-то...
Девушка повесила трубку и, не успев погасить улыбку, вышла из кабины. Она среднего роста, хорошо сложена. Взяла со стула светлое пальто, надела и, бросив рассеянный взгляд на Сергея – он с интересом наблюдал за ней, – вышла из помещения. И снова ее огромные глаза поразили его. Он таких еще ни у кого не видел.
Наконец динамик громко назвал его номер. Забыв про девушку, Сергей бросился в кабину. Шорохи, трески, далекие чужие голоса, щелчок и... «Я слушаю, алло!!»
– Лиля! Куда ты пропала? ..
Опять плохая слышимость! Что-то монотонно гудит на одной высокой ноте. Тихий голос прерывается, исчезает. Сергей распахнул дверь и крикнул:
– Ничего не слышу! Могила!
Но вот что-то защелкало, захрипело, стало тихо, и он услышал Лилин голос... Сергей торопливо стал рассказывать, что сегодня произошло в кабинете у редактора. На том конце провода глубокое молчание. Ему даже показалось, что опять связь пропала.
– Ты меня слышишь? – спросил он.
– Слышу. – Голос у Лили ровный, спокойный. Даже слишком спокойный, будто ей наплевать на все его дела и треволнения. Может быть, она не поняла?.. И Сергей снова стал рассказывать, как он схватился с редактором и дал слово, что сам напишет весь материал для полосы. ..
– Ты уже говорил, – нетерпеливо прервала Лиля.
– Я еду сегодня в командировку. С ночным, – растерянно произнес Сергей. – Ты понимаешь, я сам буду делать весь материал. Целую полосу! Подвальный очерк и три выступления..,
– Не кричи, я слышу,
Сергей ничего не понимал: никогда еще она с ним так холодно не разговаривала,
– Ты не одна? – глухо спросил он. В ответ:
