Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)
Лиля поспешно отодвинулась от двери, давая ей пройти. Когда она взглянула на мужа, во взгляде были злость и растерянность.
– Эта дурочка много себе позволяет... – пробормотала она. Взгляд стал жестким. – Почему ты не поставил ее на место? Твою жену оскорбляют, а ты стоишь и хлопаешь глазами!
– С ней опасно связываться, – усмехнулся Сергей. Он и сам был ошеломлен выходкой Наташи.
– Боишься, что и тебя чернилами обольет?
– Она такая...
– Я ни в какой театр с тобой не пойду... – дала Лиля выход своему раздражению.
– Тс-с, – приложил Сергей палец к губам. – Ты разве не знаешь, что в библиотеках ругаться строго воспрещается?
– Здесь можно только целоваться, – нашлась Лиля, несколько сбитая с толку.
– Я согласен...
И прежде чем она сообразила, в чем дело, обнял ее и крепко поцеловал.
В этот момент снова открылась дверь и на пороге в позе одного из персонажей финальной сцены «Ревизора» застыла библиотекарь Надя.
– Что это такое? – прошептала она.
– А что, нельзя? – невинно улыбнулся Сергей и, повернувшись к жене, прибавил:
– Видишь, в библиотеке, оказывается, и целоваться запрещается...
И все же в театр Сергею пришлось идти одному. Как теперь часто бывало, в самый последний момент они из-за какой-то чепухи поругались, и Лиля ушла из дому. Если раньше она всегда уходила к матери Сергея, то теперь нашла других утешителей: Валю Молчанову, Рику Семеновну. О каждой их ссоре знала вся редакций. Это бесило Сергея, но поделать он ничего не мог. Не заткнешь же рот сослуживцам! А с Лилей на эту тему толковать бесполезно, она, как говорится,закусила удила... У Сергея иногда возникало чувство, что она нарочно устраивает скандал, чтобы уйти из дома.
В театр он пришел в плохом настроении. Выпил в буфете, бутылку пива и забежал на минутку за кулисы к приятелю. Николай уже загримировался и стоял с другими актерами в длинном коридоре.
– Я уж думал, не придешь, – обрадовался он, увидев Сергея. – А где Лиля?
– Я один.
Суматошный помощник режиссера пригласил актеров, занятых в первой картине, на сцену. Мужчины и женщины с загримированными лицами и в париках, отчетливо заметных вблизи, потянулись к выходу.
– Все потом честно выложишь, – сказал Николай и как-то криво улыбнулся. На лбу у него, там, где был приклеен парик, выступили мелкие капельки пота.
Пьеса была слабой, и, как ни старались актеры убедительно подавать друг другу реплики, они звучали фальшиво. Публика довольно вяло реагировала на дешевые и пошловатые остроты, которые то и дело сыпались со сцены. Николай сыграл свою роль неплохо: уверенно двигался по сцене, ослепительно улыбался, – надо сказать, улыбка у него была обаятельная, – но как только раскрывал рот, Сергей морщился. Не потому, что у Николая была плохая дикция, наоборот, голос у него был хорошо поставлен, просто текст на его долю выпал на редкость примитивный. И Сергей подумал, что, наверное, обидно умному артисту играть в плохих спектаклях. В жизни Бутрехин никогда бы не молол такую чушь, а со сцепы так и сыплет дурацкими репликами.
Когда опустился бархатный темно-вишневый занавес, поговорить с Николаем не удалось, потому что по вековой традиции после премьеры в репетиционной комнате состоялся товарищеский ужни, который оплачивал автор пьесы. Во время спектакля он сидел в директорской ложе и орлом поглядывал в зал. Рядом с ним жена, маленькая дочь, директор и завлит. Раньше, когда у автора – Сергей никак фамилию его не мог запомнить: то ли Мур, то ли Бур – еще не была принята к постановке пьеса, он приходил в редакцию и рассказывал анекдоты. Маленький, толстенький, рыжеволосый, с голубыми глазами, он к каждой фразе прибавлял: «В порядке вещей». И главный герой его пьесы, управляющий трестом, тоже говорил: «В порядке вещей». Правда, не так часто, как автор.
Сегодня Бур или Мур сидел в директорской ложе нарядный и важный. Он, конечно, узнал Сергея, но сделал вид, что не заметил. Когда в зале раздавался смех, автор победоносно оглядывался на директора и главного режиссера, который тоже пришел в ложу к концу спектакля.
Во время антракта Сергей и автор столкнулись у буфетной стойки носом к носу. В данной ситуации больше не узнавать друг друга было просто невозможно. Они поздоровались, и Бур-Мур вежливо спросил, правится ли его пьеса. Задать такой вопрос Сергею было с его стороны непростительной ошибкой: тот прямо-таки кипел от возмущения. Каким образом подобная халтура могла появиться на сцене театра? Только потому, что на злободневную тему? Ставили же здесь и хорошие пьесы...
– Вы это называете пьесой? – воскликнул Сергей.– Побойтесь бога! Я не могу понять, как наш театр мог поставить это! Сюжет вашего... простите, у меня язык не поворачивается назвать это пьесой... произведения банален. Зритель с самого первого акта знает, что рутинер-самодур управляющий трестом будет снят, а вместо него назначен инженер, главный герой этой... пародии на пьесу. Он весь так и светится. У него ни одного недостатка и тысяча достоинств! Как же его не назначить руководителем? А остальные действующие лица – это безликие пешки, которых вы переставляете с клетки на клетку, чтобы они подыгрывали вашим главным персонажам... Ни одного выпуклого, живого образа! Ни одной умной мысли! Юмор на уровне «сам дурак»! Диалог беспомощный, будто не живые люди говорят, а заведенные куклы... – Сергей взглянул на растерявшегося автора. – Дальше продолжать или хватит?
– Вы... вы слишком строги, – промямлил драматург.
– Наоборот, – улыбнулся Сергей. – Я был слишком мягок и многословен: ваше произведение можно охарактеризовать всего одним сочным словом... Вы меня поняли?
Всего, что угодно, ожидал местный драматург от Сергея, но только не этого. Вся его важность мигом слетела. Он заморгал редкими ресницами и раскрыл, рот, не сказать ничего не смог, только как-то глубоко, с писком вздохнул. .
– Крошка, – наконец сказал он, беспомощно оглянувшись на жену. – Я сейчас... заплачу за лимонад.
Но Сергей еще не все сказал.
–Вы извините, если я испортил вам праздничное настроение, – продолжал он. – Я понимаю, театр привлекло то, что ваше творение написано на злобу дня. Театр можно понять: пьеса местного автора, на местном материале – это достижение для театра. Вернее, для отчета перед вышестоящими инстанциями, а вы ловко воспользовались создавшейся ситуацией и подсунули театру типичную халтуру. Вы обманули театр и доверчивых зрителей, которые заплатили за билеты...
– Почему же вы не ушли? – наконец обрел дар речи автор. Маленькие ручки его теребили пухлый бумажник.
– Мой лучший друг сегодня занят, – доверчиво сказал Сергей. – Вы не представляете себе, как тяжело видеть хорошего, умного артиста, который несет со сцены глупый, пошлый текст... Вы знаете, о чем я подумал? Не написать ли мне рецензию о вашей пьесе в газету?
– Султанов уже написал... – промямлил автор.
– Я могу в «Советскую культуру».
– Сергей... извините, забыл ваше отчество (как будто он его когда-то помнил!), – сказал автор. – Приходите на банкет... Я вас приглашаю!
– Для меня это был бы не банкет, а поминки, – улыбнулся Сергей, повернулся к нему спиной и подошел к буфетной стойке. Он слышал, как жена автора спросила:
– Что-нибудь случилось?
– Знакомого встретил, – негромко ответил он и увел свое семейство в ложу.
Выйдя из театра, Сергей уселся на скамейку перед фонтаном. Ночь была лунная, далекие звезды искрились над головой. Мимо, направляясь к автобусной остановке, проходили люди. В театре погас свет в фойе, потом в вестибюле. В последний раз хлопнула высокая дверь, и стало тихо. Лунный свет мягко высеребрил черные стволы тополей и лип, облил нежным голубоватым светом крыши домов, сиял в проводах. Иногда на луну набегали небольшие просвечивающие облака, и тогда лунный свет немного мерк, а кругом начинали шевелиться, то вытягиваясь, то укорачиваясь, легкие призрачные тени.
Где-то в цементной утробе выключенного фонтана глухо урчала водопроводная труба. На тропинку выкатился пушистый коричневый комок и, сверкнув огненными глазами, остановился напротив Сергея. Когда Сергей заговорил, дворняжка присела на задние лапы, будто приготовившись его слушать. Длинные вялые уши неторопливо передвигались на гладкой голове. Пес действительно слушал.
– Что, бродяга, – заговорил с собакой Сергей,– ночевать негде? Прогнали из дому? Или сам удрал?
Пес что-то глухо проворчал в ответ. Сергей протянул руку и погладил его.
– Мне тоже, брат, домой идти не хочется, – продолжал Сергей. – Может, переночуем в этом фонтане?
Пес поглядел на фонтан и встал. В фонтане ему ночевать не хотелось. Помахав Сергею на прощанье пушистым хвостом, дворняжка, опустив нос к земле, потрусила дальше, а Сергей остался один. Он вспомнил о Дружке и вздохнул. Дружок больше не жил с ними. Как только переехали в новый дом, Лиля предъявила ультиматум: или она, или собака. Пришлось Дружку снова переселиться к матери. Вообще-то, там ему было лучше. Здесь приходилось весь день, пока они на работе, сидеть взаперти в четырех стенах, а там он гулял на свободе. Мать привыкла к нему и полюбила, а уж про братьев и говорить нечего. Дружок иногда сам приходил к Сергею в гости. Сергей опасался за пса и просил мать не выпускать его за калитку – как бы под машину не угодил!
Впрочем, Дружок знал все ходы и выходы со двора, а .улицу переходил, когда не видно было транспорта. А как он радовался, когда Сергей брал его с собой в машину! Прыгал, стараясь лизнуть в лицо, потом усаживался на переднее сиденье и с достоинством смотрел в окно...
Неудержимо захотелось пойти к Лене. Сергей взглянул на часы: скоро полночь. Конечно, она обрадуется, если он придет, но... за эту радость потом придется жестоко расплачиваться. Как бы им ни было вдвоем хорошо, все равно между ними стоят жена, сын. Лена никогда не говорит об этом, но Сергей-то чувствует, что порой и ей от этого украденного счастья тошно... Пора все рассказать жене. Сергей знал, что этот удар она перенесет легко. Он прекрасно запомнил ее разговор с отцом там, в Андижане. Холодом и расчетливостью повеяло тогда на него. Он понял, что, если Лиле захочется уйти, она уйдет, не дрогнув, не посчитавшись с ним.
Ложь большая и малая окружала его со всех сторон с первых дней женитьбы. А разве он не догадывался, зачем Лиля ездит в Ленинград? Неужели она всерьез думает, что он поверил в существование какой-то мифической подруги? Она уезжала с малой ложью, а приезжала с большой.
.. .Говорят, семью нужно сохранять хотя бы ради детей. Всякое бывает, пока муж и жена молоды, а потом все перегорит, образуется. Выходит, в лучшую пору жизни нужно терпеть и страдать, а когда все перегорит и останется пепел, придет долгожданное счастье? Да кому оно нужно, это фальшивое, насквозь прогнившее, дряхлое счастье? Да и придет ли оно? Придет равнодушие. Муж и жена будут жить вместе по инерции. Не жизнь, а одна сплошная привычка...
Сергей поднялся со скамейки и решительно направился к автобусной остановке. Уличные фонари горели вполсилы . Да если бы и погасли, было светло: над городом царствовала луна. На автобус он не успел и пошел пешком. Улица была пустынной. С моста через Дятлинку Сергей увидел в черной бархатной воде желтый, ухмыляющийся лик луны. От берега до берега наискосок протянулась широкая серебристая полоса. Как раз посередине, где течение, лунный свет дробился, сверкал, будто кто-то пересыпал на ладони серебряные монеты.
Ее окно было темным и хмурым. Седой бровью насупился над холодно поблескивающим стеклом железный изогнутый карниз. Лена спит на своем широком диване. Ей завтра рано на работу. Засыпала она всегда на боку, прижав колени к животу. Она и в постели была независимой... Долго Сергей смотрел на окно, будто надеясь, что сейчас в нем вспыхнет свет...
Почему он не поднялся на третий этаж? Почему не постучал в ее дверь?..
Это произошло на набережной, совсем рядом с домом, в котором жил Сергей. Ему оставалось до двери каких-нибудь тридцать шагов, когда раздался сдавленный крик и тут же оборвался. Сергей обернулся и увидел, как на берегу Дятлинки. колыхнулись и снова затихли облитые лунным светом кусты. На фойе неподвижной водной глади возник чей-то силуэт и пропал. Послышался треск сломанной ветки, приглушенный стон.
Сергей помчался к речке. Он поскользнулся на росистой траве и едва не упал. Из-под ноги выскочил камешек и весело запрыгал по заасфальтированной набережной. Встревоженно каркнула в парке птица.
Сергей с разбега вломился в кусты и остановился, чуть не наступив на чью-то руку. На траве, неестественно изогнувшись, лежала девушка. В лунном свете молочно белели ее плотно сдвинутые обнаженные ноги. Будто упырь, стоя на коленях, согнулся над ней человек. Суетливо двигая лопатками, он закручивал над ее головой; как мешок с картошкой, подол юбки. Вторая скорчившаяся фигура пристроилась на ногах девушки. Она тоже суетилась, двигая локтями, что-то стаскивала скрученное в жгут. Когда-то в детстве Сергей читал книгу Свифта «Гулливер в стране лилипутов». Там была такая иллюстрация: на берегу моря лежит огромный человек, опутанный веревками, а по нему ползают, будто муравьи, крошечные человечки. То, что он сейчас увидел, почему-то напомнило эту картинку... Лежавшая девушка – по тонкой беспомощной фигурке видно было, что это совсем молоденькая девушка, – судорожно изгибалась и мычала под юбкой. По-видимому, рот ей чем-то заткнули.
Все это было настолько отвратительно и безобразно, что Сергей содрогнулся. Услышав шум, насильники подняли вверх головы и отпрянули от девушки. В тот же момент одного из них, который сидел на ногах, Сергей изо всей силы ударил носком туфли. Парень утробно охнул и, схватившись за живот, откатился в мокрую траву. Второй, с челкой на глазах, успел пружинисто вскочить, но Сергей, не давая ему опомниться, ударил кулаком в белеющее лицо и почувствовал, как что-то хрустнуло, а костяшки пальцев заныли от боли. Парень, всхлипнув, навзничь опрокинулся на затрещавшие кусты.
– Выродки! – выдохнул Сергей и нагнулся над девушкой. Выпростал ее голову и закинутые назад руки из-под юбки и увидел искаженное ужасом юное лицо. Во рту у девчонки был скомканный носовой платок. Сергей выдернул его и брезгливо отшвырнул.
– Боже мой! – прошептала девушка, судорожными движениями натягивая на ноги юбку. – Что же это такое?!
– Вы знаете их? – резко спросил Сергей.
Девушка всхлипнула и отрицательно покачала головой. Тоненькая шея ее беспомощно белела, губы неестественно вспухли и казались черными, глаза блестели от слез. Ей было от силы шестнадцать лет.
– Боже мой! – повторила она. – Я боюсь...– И вдруг глаза ее снова расширились от животного страха и она, глядя мимо плеча Сергея, воскликнула: – Они опять идут!
Сергей едва успел отскочить в сторону: совсем близко от головы просвистел увесистый булыжник и с шумом зарылся в кусты. Сергей видел, как вскочила девушка и с плачем, босиком – поблескивающие лаком лодочки остались в мокрой траве – бросилась бежать. Он услыхал шлепанье босых ног по асфальту и слабый крик: «Мама! Мамочка!» Оба парня остановились в трех шагах. У того, с челкой, из носа и из угла рта текла кровь. Второй согнулся и все еще держался за живот. Судя по всему, он плохой боец.
– Я говорил, он один, – сказал тот, с челкой. – Как пить дать, дружинник.
– Видали мы таких, – пробурчал второй. – В живот ударил,сука!
Сергей молча ждал их, но и парни не двигались. Оба они были низкорослыми, лица было трудно разглядеть в темноте. Вообще-то, молокососы лет по семнадцать-восемнадцать. Один из них держал руку в кармане.
У Сергея в кармане ничего не было, кроме расчески и зажигалки. Но и ждать, пока они соберутся с духом и бросятся на него, не было смысла. Нащупав ногой что-то твердое, Сергей стремительно нагнулся и схватил камень, который тут же рассыпался в руке: камень оказался засохшим комком глины.
Однако парни разом отпрянули в сторону и тот, который с челкой, прохрипел:
– Пику!
За спиной Сергея затрещали ветви, он оглянулся, и вдруг что-то острое и горячее мягко, как в масло, вошло в него и остановилось. Сначала он даже не ощутил боли, лишь легкий укол. Какое-то мгновение – и острое вышло из него, оставив внутри, в правом боку, тянущую горячую боль.
Сергей увидел черный, нечетко вырисовывающийся на фоне светлой стены дома силуэт третьего парня из этой шайки. Он, по-видимому, прятался в кустах за спиной Сергея. В лунном свете блестели жирные волосы, в правой опущенной руке голубовато сверкнуло длинное узкое лезвие. А потом вдруг все стало безразличным, нереальным. В боку уже не было горячо, а тупо, мертво, будто после замораживающего укола. Серебрящиеся молодые листья на деревьях стали один за другим гаснуть, как маленькие лампочки на новогодней елке, а звездное небо превратилось в огромную воронку, которая стала заворачиваться внутрь, втягивая в себя целые созвездия и расплывчатую луну. Он хотел сделать шаг, но ноги вдруг стали чужими, и, застонав, Сергей повалился на левый бок.
Будто сквозь разреженный туман он видел, как сблизились три черных силуэта и, пошептавшись, отпрянули друг от друга. Слышал он и разговор их, но отдельные слова куда-то проваливались: – Никак убил... что... будет?! – Заткнись!.. Поздно... об этом. – Может, в воду? .. – Ну... черту!.. Скорее отсюда!.. равно всплывет. .. Девчонка милицию... В крутящейся небесной воронке возникли три безглазых головы с зелеными плоскими лицами. Головы тоже медленно вращались, всасываясь в воронку. Вот они стали вращаться все быстрее и быстрее, приближаясь к узкому горлу. Наконец размазались в сплошное бледно-зеленое пятно и исчезли.
«Амба!» —отчетливо услышал Сергей и закрыл глаза, проваливаясь в эту бешено раскрутившуюся вселенскую воронку. А навстречу ему из обволакивающей бархатной тьмы разноголосо и округло неслось: «Амба! Амба! Амба! Амба!..»
7
Лиля пришла в больницу минут на пятнадцать раньше: в палаты еще не пускали. В просторном вестибюле на желтых стульях сидели посетители. На коленях сумки и сетки со свертками. Сквозь застекленные двери, за которыми бледно маячили лица ходячих больных, в вестибюль ползли специфические больничные запахи.
Лиля с досадой вспомнила, что ничего не купила Сергею. Ей как-то это в голову не пришло. В прошлый раз, когда ее впервые допустили к мужу после операции, она спросила, не нужно ли ему чего-нибудь, Сергей отрицательно покачал головой. Он был еще очень слаб и мало разговаривал. Лежал на спине под байковым одеялом, а к обнаженной ноге его от штатива со стеклянной колбой тянулся резиновый шланг. Жидкость в колбе была прозрачной.
Бледный, похудевший и совсем незнакомый лежал Сергей на кровати. Под глазами сине-зеленые тени, губы запеклись. Врач ей сказал, что жизнь его висела на волоске. Была повреждена печень, и слишком большая потеря крови. Три часа пролежал Сергей в кустах без сознания, прежде чем его обнаружили, а нашел его – кто бы мог подумать! – верный Дружок! Пес этой весной жил в конуре, которую ему сделал Генка, и вот каким-то непостижимым собачьим чутьем почувствовал, что хозяин в беде. Оборвав веревку, удрал из конуры, разыскал его в кустах и стал на всю округу выть и лаять. Это было в третьем часу ночи. Лиля не проснулась, а многие соседи слышали. Кто-то с первого этажа вышел пугнуть собаку, которая уже охрипла от лая, и увидел человека, лежащего без сознания. Пес лизал ему лицо н, задрав острую морду, протяжно выл на луну. Рядом валялись дамские лакированные туфельки.
Примчалась «скорая помощь» и увезла Сергея, а черные лодочки забрал дежурный из милиции – его тоже вызвали на место происшествия. Обо всем этом Лиля узнала на следующее утро. Когда она спустилась вниз, во дворе только и было разговору о ночном происшествии. Говорили, что ревнивый муж выследил в кустах свою неверную жену. Любовника зарезал, а жену в Дятлинке утопил. На берегу остались лишь лакированные туфельки на шпильках...
То, что Сергей дома не ночевал, Лилю не удивило. В этой последней ссоре виновата была она, и разобиженный Сергей мог переночевать у родителей или у Бутрехина. И вообще, этой истории, рассказанной словоохотливыми женщинами, не придала никакого значения. А когда днем узнала, что муж ночью доставлен в больницу в тяжелом состоянии, тоже не связала это известие с ночным происшествием. Лишь позже до нее дошло, что найденный ночью в кустах человек – это Сергей. .
Первое, что испытала Лиля, было чувство злорадного удовлетворения: так, дескать, тебе и надо! Не будешь за чужими женами ухлестывать! Теперь она сразу поверила ьисторию с ревнивым мужем, утопленной женой и жестоко наказанным любовником. Тем более что главной уликой и доказательством служили лакированные лодочки тридцать шестого размера. Какая-то досужая жиличка ухитрилась даже выяснить размер туфель.
Поздно вечером Лиля все-таки позвонила в регистратуру и узнала, что операция прошла благополучно и больной Сергей Волков уже очнулся после наркоза.
В тот же вечер Лиля позвонила в Москву. Очень долго разговаривала с Семеном Борисовичем. Когда повесила трубку, на лице была довольная улыбка: адвокат сообщил, что заинтересовал Лилиным предложением об обмене квартиры одного своего клиента. У него астма, врачи настоятельно рекомендуют уехать из Москвы. У старика четырнадцатиметровая комната в сносной коммунальной квартире, и он согласен обменять ее на однокомнатную квартиру в другом городе, но сможет обменяться лишь осенью. Кстати, заняться обменом просил Семена Борисовича, которому полностью доверяет...
Лиля тут же уселась за письмо отцу. Она уже писала ему, что в Москве есть свой человек, который поможет с обменом. Кстати, идея переехать в Москву принадлежит отцу. Николай Борисович писал, что главное прописаться там, зацепиться. И пусть дочь меняет свою однокомнатную квартиру на любую конуру, потом он построит кооперативную квартиру. Он тоже решил с матерью перебраться в Москву. Для начала купят дом в Подмосковье, а потом приобретут кооперативную квартиру, но для этого Лиле нужно обязательно прописаться там. Тогда легче будет и родителям перебраться. А дачу под Москвой можно купить лишь в том случае, если есть московская прописка. И вот все складывается как нельзя лучше: Лиля обменяет свою квартиру на московскую, дачу отец оформит на ее имя, и они все снова будут жить вместе...
А тут еще Сергей дал такой прекрасный повод! Любой суд теперь разведет их без лишних слов. На квартиру Сергей претендовать не будет, уж это-то Лиля знала точно. Не такой он человек, чтобы затевать из-за этого тяжбу. Итак, прощай, нелюбимый город, и здравствуй, Москва!..
А потом была первая встреча с мужем. Бледный, отрешенный, с этими длинными резиновыми шлангами-пиявками, присосавшимися к его ноге. Впервые за шесть лет семейной жизни Лиля видела его таким слабым и беззащитным. Он мог схватить ее на руки и подбросить к потолку, будто маленькую девочку, на мотокроссах выхватывал из грязи тяжеленный мотоцикл и снова мчался на нем к финишу... А сейчас осталась лишь тень прежнего Сергея Волкова.
Лиля хотела быть с ним сухой и официальной, пусть почувствует, что она здесь по обязанности, пока считается его женой. Но когда он поднял на нее свои продолговатые почти прозрачные глаза, в которых застыло совершенно новое, не свойственное ему выражение боли и тоски, она растерялась. Застряли уже готовые было сорваться резкие слова, отступила мстительная злость. Ей захотелось прижаться к этому обострившемуся, заросшему щетиной лицу и заплакать...
Сергей взглянул на нее и нахмурился – он почувствовал ее состояние, – потом хотел улыбнуться и что-то сказать, но губы его мучительно искривились, видно было, что ему очень больно, но он пытается скрыть. Он прошептал:
– Скажи родителям, чтобы пока... не приходили. Видишь, я какой... – Он все-таки улыбнулся уголками губ, но в глазах было все то же выражение, которое так поразило Лилю.
Потом подошла сестра и сказала, что на сегодня достаточно, больной еще очень слаб. У двери Лиля оглянулась: Сергей, широко раскрыв глаза, смотрел в потолок, а резиновые черви-шнуры, извиваясь, заползали к нему под одеяло.
Это было в тот первый ее приход в больницу, а потом вся эта глупая история с ревнивым мужем и утопленной женой (как она могла поверить!) оказалась сплошной выдумкой досужих кумушек. К Сергею приходил следователь, и он ему все рассказал. Оказалось, что это уже не первый случай нападения на девушек в позднее время. И скорее всего, дело рук одних и тех же хулиганов, но пока ни шайку, ни девушку, бросившую в страхе свои туфли, не нашли. И прикованный к постели Сергей ничем помочь не мог, да он никого и не узнал бы в лицо...
Рядом с Лилей сидела молодая женщина и любовно перекладывала в сумке свертки с угощением. Она даже ухитрилась где-то раздобыть несколько крупных оранжевых апельсинов. Лиля вспомнила, что до ближайшего гастронома всего две автобусные остановки. Взглянув на золотые часики, встала и вышла в залитый солнцем больничный парк. Надо купить чего-нибудь, хотя он и не просил. Как-то неудобно так вот, с пустыми руками. Можно колбасы и сыру. Апельсины она бы и рада, да где их достанешь?
Когда Лиля вышла на заасфальтированный больничный двор, где у фасада главного корпуса стояли несколько молочно-белых «Волг» с красными крестами, с дороги свернул к стоянке черный мотоцикл. Стройная девушка в светлых брюках и черном свитере соскочила с седла, поставила мотоцикл на подножку и, тряхнув пылающими на солнце золотистыми волосами, собранными в «конский хвост», зашагала к вестибюлю. В руке у нее красивая черная сумка. Походка у девушки легкая, пружинистая. Казалось, она сейчас обязательно что-нибудь выкинет: подпрыгнет вверх или пройдется в танце. Внезапно остановившись, девушка сняла кожаные мотоциклетные краги, небрежно засунула в карман брюк и бросила через плечо взгляд на Лилю, стоявшую на остановке. Всего на один миг встретились их глаза—девушка тут же отвернулась и зашагала дальше, но Лилю будто током ударило. Она могла поклясться, что никогда эту девушку не видела. Да и вообще, девушка на мотоцикле – это редкое явление в городе. Если бы Лиля ее хоть раз увидела, то обязательно запомнила бы. Почему же тогда она так заинтересовала ее? .. Тут подошел автобус, и Лиля поднялась в него. В заднее стекло она снова взглянула на
девушку в светлых брюках. Из кармана смешгю торчали огромные перчатки с широкими раструбами, а бронзовый хвост ярко сиял на горделиво вздернутой – так Лиле
показалось– голове. У самой двери девушка остановилась и тоже оглянулась, но Лилю она, конечно, уже не могла увидеть. Даже издали выделялись на ее загорелом лице огромные глубокие глаза. «Красивая и весьма оригинальная девица», – отметила про себя Лиля, ощущая какое-то непонятное беспокойство.
Когда она вернулась из магазина, в вестибюле было пусто. Все посетители разошлись по палатам. Больные в одинаковых мышиного цвета халатах и разноцветных полосатых пижамах сидели в парке на скамейках, прогуливались с родственниками по засыпанным красным гравием дорожкам. Костистые бледно-желтые лица больных разительно отличались от прихваченных весенним загаром лиц здоровых людей. Наверное, поэтому родственники и знакомые, беседуя с больными, казались несколько смущенными, как бы стыдясь своего цветущего вида.
Медсестра равнодушным голосом сообщила, что к больному Волкову сейчас нельзя: у него посетитель, придется подождать.
– Женщина или мужчина? – поинтересовалась Лиля. Медсестра подняла глаза от толстой книжки, которую читала, и, зевнув, ответила:
– Столько народу нахлынуло... Разве всех упомнишь?
Лиля села в углу на стул и задумалась. Прямо перед ней на стене плакат: «Грипп – опасное инфекционное заболевание». Рядом еще один: «Берегитесь дизентерии!» На последнем плакате была нарисована огромная, с ястреба, муха, а по этой отвратительной мухе бойко сновали обыкновенные симпатичные черные мухи, как бы убеждая окружающих, что они совсем не такие опасные и страшные твари, какими их изобразил художник.
За распахнутым окном негромко шумела толстая серая липа. Одна ветка прилепилась к верхнему оконному стеклу маленькими клейкими листочками. Липовый запах смешался с запахом лекарств. В молодой листве распевали птицы. Слышно было шарканье подметок по песку, негромкий говор и отдаленный шум автобуса. И еще – далекий раскатистый грохот. Так грохочут бревна, сбрасываемые с машины на землю.
К Сергею пришла, конечно, не Татьяна Андреевна, Она собиралась прийти на той неделе. Из редакции кто-нибудь? Прошли к нему, пока Лиля ездила в магазин?.. Впрочем, зачем гадать: посетитель скоро выйдет, и она увидит, кто это. Сергей все еще считается тяжелым боль-вым, и долго у него задерживаться не разрешают.
Распахнулась застекленная высокая дверь, и в вестибюль быстро вышла большеглазая девушка в белом халате. И снова их глаза встретились. Взгляд у девушки твердый, прямой. Такая первой никогда не отведет глаза.
Сбросив халат, она протянула его гардеробщице, взяла сумку, из которой торчали совсем не женские перчатки, и вышла на улицу. Немного погодя зафыркал, затрещал мотоцикл.
– Ваша очередь, – сказала медсестра, удивленно глядя на Лилкг. – Надевайте халат и проходите. Пятнадцатая палата на втором этаже.
– Что? – растерянно спросила Лиля.
– Уж второй раз говорю вам: можно пройти к Волкову, а вы молчите. И халатик освободился... А кто вам Волков-то? Муж?
– Нет, – почему-то сказала Лиля, поднимаясь со стула. – Скажите, пожалуйста, как фамилия этой девушки? Ну, в брюках, которая сейчас вышла?
– Мы ведь не милиция, фамилии посетителей не записываем. .. Я ее запохмнила, такую глазастую. Я ведь дежурила в ту ночь, когда этого... корреспондента Волкова привезли чуть живого, так она утром примчалась, когда его только что из операционной привезли. Вон на том стуле у двери и просидела до вечера. Упрямая такая. Добилась своего: пустили все-таки в палату... Ходят к нему почти каждый день. Из редакции товарищи, и даже начальник какой-то приезжал. На черной машине...
Не слушая ее, Лиля направилась к выходу, а обиженная таким невниманием сестра снова уткнулась в книгу. «Апельсины ему... – со злостью подумала Лиля.– Пусть она тебе носит апельсины...»
У самого лица ее порхала красивая бабочка, наверное запах губной помады привлек ее внимание. Лиля с досадой отмахнулась от бабочки и зашагала к автобусной остановке.
– Лиля, будь добра, закрой окно, – попросила Рика Семеновна, не поднимая головы от рукописи. Нахохлившаяся, в своей неизменной вязаной коричневой кофте и выпуклых очках в черной оправе, она походила на сову. Это сходство дополнял бугристый крючковатый нос, нависший над верхней усатой губой.
