Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)
– Недавно мы тебя приняли кандидатом в члены партии, – сказал Александр Федорович. – За тебя поручился сам Дадонов, а ты что делаешь? Пьянствуешь с хулиганами в командировке, а потом на тебя из милиции бумаги приходят...
– Фельетоны пишет, – ввернул Лобанов. – Бичует серьезные недостатки,а сам...
– Что «сам»? – сверкнул в его сторону глазами Сергей. – По-моему, выпить никому не запрещается. Я не скандалил и не буянил. И если уж на то пошло, в этой
хитрой бумаге нет ни одного факта против меня. Стоило ли из-за такого пустяка партбюро собирать? ..
– Это уж нам лучше знать, – спокойно сказал Панкин. – Пришла бумага из милиции на молодого коммуниста, и мы хотим разобраться. Так что горячиться, Волков, не стоит. Никто тебе здесь зла не желает.
– Ну, выпили мы вечером с Морозовым, – сбавил тон Сергей. – Он на вокзале у кассы расшумелся. Подошел милиционер, проверил документы, и все. Даже не предложил нам пройти в милицию. Больше ничего не было. Я уехал. Вот и все.
У Голобобова, видно, снова зуб схватило: он заерзал в кресле, погладил ладонью щеку.
– С чего это ты вдруг выпивать начал? – спросил редактор, глядя на Сергея несчастными глазами.
– Чем так мучиться, лучше бы вырвали зуб, – посоветовал Сергей.
– Что?! – опешил Александр Федорович.
Пачкин громко закашлялся, отворачивая в сторону улыбающееся лицо.
– По-моему, Волков ведет себя вызывающе,– сказал Лобанов. – Этакая исключительная личность появилась у нас в редакции! Не смей его пальцем тронуть – сейчас же на дыбы! А дело, товарищ Волков, совсем не шуточное. Твоего собутыльника с работы сняли, а ты ведь тоже не безгрешен в этом деле... И потом, нам стало известно, что и дома у тебя не все благополучно. Собираешь компании, выпиваешь... Мы только что
беседовали с твоей женой. Она прямо заявила, что ей надоели твои компании, выпивки. Говорит, что ты больше внимания уделяешь своей собаке, чем жене и сыну...
– Моя жена не могла такое сказать, – после продолжительной паузы с трудом выдавил из себя Сергей.
– Вот, сказала, – подтвердил Пачкин.
В голове это никак не укладывалось. Правда, утром они поругались, и довольно крепко, но чтобы она сказала такое в присутствии всех этих людей... в это Сергей не мог поверить! Он уже не слушал, что говорят редактор, Пачкин, Лобанов... А они что-то говорили, отчитывали, учили. Один дядя Костя словно находился на необитаемом острове, сидел, низко нагнув большую лобастую голову к макетам, и знай себе чертил и чертил. Когда к нему обратились с вопросом, что он скажет на этот счет, ответственный секретарь положил макет на колени, снял очки и, подслеповато моргая, пробурчал:
– Я не первый день знаю Волкова. Если бы он не уехал, и с Морозовым ничего бы не случилось. Волков бы не бросил товарища в таком состоянии. А Морозова жаль, хороший журналист... Кстати, у меня набрана его зарисовка о шахтерах. Будем печатать?
– Мы сейчас обсуждаем не Морозова, – сказал Лобанов.
Дядя Костя надел очки и сразу стал строгим, замкнутым. Покосившись на Лобанова, сказал:
– А тебе хочется Волкову выговор влепить? Так не за что. Милиция могла бы эту бумагу и не присылать нам.
– Предлагаю на первый раз ограничиться обсуждением, – подытожил Пачкин.
– И поставить на вид, – ввернул Лобанов.
– Зарисовка живая, я думаю, надо напечатать,– сказал дядя Костя.
– Какая еще зарисовка? – покосился на него Голобобов.
– Давно уже набрана, – сказал дядя Костя.– Надо в номер ставить.
Сергей поднялся, чтобы уйти, но Голобобов задержал:
– Как с очерком?
– Утром сдам на машинку, – сказал Сергей и вышел из кабинета.
Даже не взглянув на умиравшую от любопытства Машеньку, он спустился по лестнице вниз, завел мотоцикл, вскочил в седло, с ревом развернулся под окнами редакторского кабинета и, напугав до смерти белую курицу, с перепугу залетевшую в раскрытое окно бухгалтерии, умчался прочь.
Лобанов, видевший из окна всю эту картину, заметил:
– Укатил куда-то и даже заведующего не поставил в известность...
– Послушай, Константин Михайлович,—обратился редактор к ответственному секретарю. – Волков уже давно лишь числится в отделе информации. А что, если мы его прикрепим к тебе в секретариат? Спецкором, а? Дядя Костя почесал пальцем белую бровь, хмыкнул, пожевал губами и, не поднимая глаз от макета, проворчал:
– Давно надо было это сделать. А Сергееву передадим двух практикантов из промотдела.
В комнате запахло выхлопными газами, оставленными мотоциклом. Погладив припухшую щеку, Голобобов сказал:
– Зря ты, Тимофей Ильич, затеял это выяснение с женой... На парне лица не было, когда уходил.
– Мы его в феврале в партию будем принимать,– внушительно сказал Лобанов. – И наш долг сейчас вправлять ему мозги.
– Милиции будем отвечать? – спросил Пачкин. Голобобов взял со стола бумагу, повертел в руках и, разорвав на четыре части, бросил в корзину.
– Может, действительно вырвать? – мучительно сморщившись, сказал он, глядя прямо перед собой.
– Наш долг вырывать недостатки с корнем, – заметил Лобанов.
Пачкин, больше не сдерживаясь, громко прыснул. Даже дядя Костя закашлялся в кулак.
– Вы свободны, товарищи, – сказал Голобобов. Ему было не до смеха.
5
Хорошенькая белокурая стюардесса, туго, будто кокон, обтянутая светло-серым форменным костюмом, приятным голосом сообщила, что московский экипаж приветствует пассажиров на борту самолета ТУ-104. Лайнер летит на высоте девять тысяч метров с крейсерской скоростью восемьсот километров в час. Температура за бортом самолета минус пятьдесят четыре градуса. Глядя из иллюминатора на сверкающие облака, трудно было поверить, что снаружи такой зверский холод. На девятикилометровой высоте солнце не отбрасывало лучей. Большой белый шар.
Плотная толстая прослойка облаков начисто отрезала самолет от земли. Можно было подумать, что ТУ летит над Северным Ледовитым океаном. И внизу не облака, а снежная равнина с замороженными торосами и айсбергами. Кое-где снежный покров избороздили голубые трещины.
Сергей сидел возле иллюминатора, Лиля – рядом. Двухлетний Юрка то и дело сползал с его коленей и все норовил выбраться в проход и погулять по самолету. Сергей не возражал, но Лиля не отпускала сына далеко. Юрка что-то недовольно бубнил, из-за ровного мощного гула двигателей его было не слышно. Лицо у Лили напряженное, одной рукой она вцепилась в плечо мужа. Лиля боялась летать и отчаянно трусила. Она даже разговаривать не могла и на все вопросы отвечала односложно. И к окну она не села потому, что от кого-то слышала, мол, если иллюминатор треснет, то сидящего у окошка в мгновение ока выбросит наружу.
Летели они в Андижан. В отпуск. В Андижане Сергею предстояло впервые встретиться с Лилиным отцом – Николаем Борисовичем Земельским. Три месяца назад он вернулся из заключения. Не зря, выходит, писал длинные петиции во все инстанции: освободили досрочно, три года вместо семи отсидел Николай Борисович. Лиля рассказывала, что отец и в колонии неплохо устроился: работал в лазарете врачом, давал заключенным освобождения от тяжелой работы, за что его там уважали.
Без особого желания летел Сергей в Андижан. Он бы с удовольствием провел свой отпуск на озере Заснежном. Как-то привез туда Лилю, но она на второй же день затосковала и, перегревшись на солнце, настояла, чтобы Сергей немедленно отвез ее в город. Природа Лилю не трогала. В лес она ходить боялась – там змеи. Сидеть в лодке и ловить рыбу ей быстро надоедало, и потом, она не умела надевать на крючок червяка. На берегу кусались комары, а от их укусов на коже вздувались волдыри... Не понимала она мужа: как можно проторчать в такой глуши весь отпуск? Ну, день-два еще куда ни шло, но не целый же месяц!
Что-то перестало ладиться в семье Волковых. Всегда спокойная и улыбающаяся Лиля вдруг стала раздражительной и нетерпимой. Уговаривала Сергея пойти к редактору и поставить вопрос ребром: или пусть отдельную квартиру дает, или увольняет. Сколько можно жить в этой вонючей конуре? Не ценят здесь Сергея, не уважают, иначе давно бы дали квартиру.
Они стали часто ссориться. Иногда казалось, что после всего того, что они наговорили друг другу, больше нельзя жить вместе, но приходила ночь, и, лежа рядом на широкой тахте, они наконец переставали ругаться. Лежали, не касаясь друг друга. Оба изо всех сил старались заснуть, но не могли. Она ждала, когда он повернется к ней и обнимет, а он – когда она положит руку ему на грудь и пощекочет за ухом. Распаляясь от желания все больше и больше, оба снова начинали злиться друг на друга. Сергей яростно ворочался в постели, прятал голову под подушку, Лиля тяжело вздыхала, поглядывая на мужа грустными глазами.
Ночное примирение было для них как благодатный дождь в пустыне. Слова утрачивали весь свой смысл, на смену им приходили чувства. И потом, усталые и умиротворенные, они негромко говорили о том, какими были глупыми, упрямыми... И вообще, теперь они не будут скандалить, потому что причина была пустяковой... Причина? Оба начинали вспоминать причину и не могли вспомнить. Сергей протягивал руку, и Лиля, как кошка, потершись о нее горячей щекой, сладко засыпала. Это было ее любимое положение – спать на руке Сергея. И даже когда рука затекала, он не высвобождал ее. Наверное, эти покойные ночные часы были самыми приятными в последнее время.
Утром они, улыбаясь, напоминали друг другу, что больше не будут ссориться. Лиля где-то прочитала, что нервные клетки не восстанавливаются, а ругань только
укорачивает жизнь. Вдвоем приезжали в редакцию на мотоцикле, потом обедали в ресторане, вечером отправлялись в кино или театр. И так продолжалось самое
большее с неделю, потом у кого-то срывалось первое бранное слово, второй не оставался в долгу. А когда наконец вспоминали, что решили больше не портить друг другу кровь, уже было поздно. Лиля кричала, что она сегодня же даст телеграмму родителям и уедет вместе ,с Юркой в Андижан. Не может больше она жить с таким ужасным человеком. Сергей говорил: скатертью дорога, а Юрку он не отдаст на воспитание уголовнику... «Не смей так называть моего отца!» – со слезами кричала Лиля.
Скандалы изматывали обоих. Сергей совершенно забросил свою повесть, Лиля все чаще стала ходить ночевать к родителям Сергея, где большую часть своего времени проводил Юрка. Злой, оскорбленный Сергей угрюмо шагал из угла в угол. Пробовал, сесть за письменный стол, но ничего в голову не приходило. Одевшись, он выходил на улицу и шел к Бутрехину. Не застав его дома, иногда заворачивал в ресторан и, презирая себя,– он никогда раньше один не пил, – заказывал стакан водки и в одиночестве выпивал. Лиля не приходила и на следующую ночь, и еще, а Сергей, тоскуя и не находя себе места, не мог сломить свою гордость и отправиться к родителям за ней.
Правда, больше трех дней и у Лили не хватало терпения жить у родителей. Она возвращалась и сразу затевала уборку, стирку, чем в обычное время не любила себя утруждать. Сергей бегал в магазин. Ночью они снова клялись, что вот уж теперь все. Конец. Они ведь взрослые умные люди и больше ни за что не будут портить жизнь друг другу. Каждый вечер брали у родителей сына, а утром Сергей отвозил его снова к матери.
Проходило несколько спокойных счастливых дней. Сергей до поздней ночи засиживался над повестью. Он всегда просил, чтобы Лиля без него не засыпала, находил ей интересную книгу, включал торшер, но Лиля читать не любила и, поворочавшись в постели, спрашивала, собирается ли он ложиться. Сергей говорил, что остался последний абзац, и снова забывал про все на свете. Лиля отворачивалась к стенке, накрывала голову подушкой– свет настольной лампы раздражал ее —и засыпала, сердясь на мужа.
А потом все начиналось сызнова. Так и жили, как по барометру, ясно, переменная погода, буря. Такая жизнь надоела сбоим, но они уже ничего не могли поделать, да, наверное, это уже и не зависело от них...
Лиля всегда поражалась проницательности мужа: на кого бы она ни бросила взгляд, он всегда его перехватывал и начинал хмуриться. И тогда, вернувшись из командировки, где он купил Лиле чудесную белую кофту, Сергей вдруг спросил, не встречалась ли она с Олениным. В первое мгновение она решила, что он знает про их загородную поездку. И если бы Сергей в тот миг посмотрел ей в глаза, он бы прочел правду, но муж проявлял фотопленку и смотрел на часы, а не на жену.
Лиля рассмеялась и сказала, что Оленин совсем ей не понравился. Во-первых, глуп, а во-вторых, у него дурно пахнет изо рта. И чтобы настырный муж не спросил, откуда она это знает и уж не целовалась ли с ним, прибавила, что это она почувствовала на кухне, когда они посуду мыли.
– Если я когда-нибудь узнаю, что ты мне изменила,– сказал Сергей, – я, наверное, убью тебя или уж по крайней мере сразу разведусь. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы делить с другими.
Вспомнив слова Рики Семеновны о доярке и телятнице, Лиля перешла от обороны к наступлению. Спросила, как он себя ведет в командировках. Сказала, что все мужчины в командировках с удовольствием изменяют своим женам, она это точно знает.
– Наверное, я исключение, – улыбнулся Сергей.
А когда вскоре после этого разговора Лиля получила небольшую бандероль из Львова и принесла домой коробку с духами, Сергей сразу обратил на них внимание, хотя обычно Лилии а косметика его не интересовала. Пришлось объяснять ему, что эти духи она сама себе купила в магазине. И, по вырабатывающейся у нее новой привычке сразу переходить в наступление, упрекнула мужа, что он редко дарит ей духи. Со следующей же зарплаты Сергей преподнес ей набор «Красная Москва».
Лиля удивлялась сама себе: с некоторых пор она стала с необыкновенной легкостью лгать мужу. Почти во всем, даже в мелочах. Если он спрашивал, почему она поздно вернулась из кино – иногда Лиля ходила одна, потому что Сергей работал над повестью, – она тут же придумывала какую-нибудь отговорку, мол, на улице встретила Валю Молчанову и они с ней проболтали целый час, хотя на самом деле приятельницу и в глаза не видела, просто-напросто на пути домой зашла в библиотеку и полистала там подшивку журнала мод. Убедившись, что муж верит каждому ее слову, Лиля испытывала какое-то странное удовлетворение. Почему она так делает, она, наверное, и сама не смогла бы объяснить. Лиля отлично понимала, что ее муж умный человек, хотя порой бывает и доверчив как ребенок, чересчур откровенен даже с явными своими недоброжелателями; рассеян, особенно когда работает; совершенно не заботится о том, чтобы выглядеть в обществе солид-ным, представительным; говорит, что думает, иногда может в глаза человеку сказать такое, что Лиля готова сквозь землю провалиться.
Сергей очень много читал, – наверное, треть его зарплаты уходила на книги и всевозможные журналы,– интересовался историей, животным миром, палеонтологией, путешествиями, любил технику, до сих пор участвовал в областных соревнованиях по мотоспорту... Разве перечислишь все, что интересует и занимает этого взбалмошного человека? В отличие от многих разносторонних людей, которых Лиля встречала на своем пути. Сергей все свои увлечения доводил до совершенства. Если уж фотографирует, то в городе нет ему равных. О том, что он виртуозно ездит на мотоцикле, все говорят. Лиля
однажды присутствовала на мотоциклетных соревнованиях и пришла в ужас, глядя на ревущие, бешено мчащиеся машины. Она даже не ощутила никакой гордости, когда на шею ее грязного, потного, но счастливого мужа надевали полосатую ленту с медалью.
Сергей перешел на четвертый курс университета и, что удивительно для заочника, не имел ни одной тройки, хотя Лиля не сказала бы, что он усердно занимается. Сергею вполне хватало сессии, он успевал подготовиться и прекрасно сдать экзамены.
К сожалению, случилось так, что все достоинства Сергея Волкова в глазах его жены обратились в недостатки. Лиле гораздо приятнее было бы видеть мужа не в потертой кожанке, на мотоцикле, даже завоевывавшего призы на соревнованиях, а в хорошо сшитом костюме, белой рубашке с галстуком. Третий год Лиля уговаривает его купить зеленую велюровую шляпу, но Сергей ; неумолим. Ни галстука, ни шляпы он не признает. И Лиля понимала, что рядом с ней, нарядной и модной, Сергей выглядит бедно.
Если бы Лиля как следует поразмыслила над тем, почему она лжет мужу, то, наверное, пришла бы к мысли, что ей хочется хоть чем-нибудь досадить ему. Его обаяние почему-то не распространялось на нее, его веселый нрав раздражал. Она мучительно волновалась, когда они бывали в гостях, опасаясь, что он скажет что-нибудь не так. Лиля не понимала своего мужа, и это непонимание постепенно переродилось в подозрительность, а потом в недоверие. Все говорят, что он умный, а ей, Лиле, ничего не стоит обмануть его... И, сделав это, Лиля чувствует превосходство над ним. Ее беспричинная ложь – маленькая месть мужу.
В дни больших ссор Лиля испытывала моральное удовлетворение от того, что у нее есть Оленин, который в письмах клянется в любви к ней. Это давало ей ни с чем не сравнимое чувство превосходства над мужем. Сокрушалась лишь об одном, что не может сказать ему об этом. В такие моменты она остро жалела, что Оленин не был настойчивым... А как иногда подмывало бросить в лицо Сергею, что есть человек, который любит ее... Посмотреть, как он взовьется, что с ним будет...
Оленин писал страстные письма, умолял каким-нибудь образом вырваться в Ленинград. Стиль его писем был тяжел и сентиментален. Он хотел заехать в город на обратном пути из Закарпатья, но Лиля всячески воспротивилась этому. Во-первых, она не чувствовала особого влечения к Оленину, во-вторых, боялась огласки. Пообещала ему при первой же возможности приехать в Ленинград.
Один раз, когда она с Сергеем особенно крепко поругалась, Лиля чуть не уехала в Ленинград. Уже договорилась с Рикой Семеновной, что пропустит два дня, но тут Сергей, будто предчувствуя что-то, пришел к родителям, где она ночевала, и при всех признал себя виноватым, чего раньше с ним никогда не случалось... И Лиля осталась.
. . .Рядом в удобных креслах ТУ-104 сидели два человека. Третий, их сын, порозовевший и разметавшийся, сладко спал у отца на коленях. Два человека думали об одном и том же, но совсем по-разному...
Видя обострившийся профиль жены, чувствуя ее горячую руку, Сергей испытывал к ней нежность. Какая она красивая! Непонятно лишь одно: почему она стала такой нервной, недовольной? Любой пустяк может вызвать у нее вспышку гнева. Даже сын ее подчас раздражает. И это когда они вдвоем. На людях Лиля приветливая и ровная. Всем она нравится, и все говорят, что ему повезло с женой. Даже женоненавистник Козодоев,
как-то побывав у них в гостях и послушав Лилину игру на пианино, сказал, что Сергей счастливчик.
А он, Сергей, почему-то не чувствует себя счастливым. Одна за другой лопаются невидимые нити, связывающие их. Помнится, раньше его всегда тянуло домой, а теперь он все чаще задерживается где-нибудь с приятелями. С удовольствием уезжает в командировки. И кстати, там, в гостинице, вечером лучше работается, чем дома...
И в разговоре с Лилей он стал, как лоцман, ведущий корабль по опасному проливу, избегать всяких подводных течений и рифов… И все равно иной раз из ничего возникает ссора. Тогда жена уже не кажется красивой и желанной. Хочется убежать из дома и больше не возвращаться. .. Но почему-то уходит из дома она, а он мучается и страдает, дожидаясь, когда она наконец вернется. ..
Приближаясь к незнакомому Андижану, Сергей внушал себе, что нужно быть предельно сдержанным и на глазах Лилиных родителей не ссориться с женой. Нужно взять себя в руки, в самом зародыше подавлять возникающее раздражение, не давать ему перерасти в гнев... Нет ничего отвратительнее, чем ссора мужа и жены на глазах у других... А Лилины родители, естественно, всегда будут на стороне своей дочери. Ведь говорила жена: ему необходимо произвести самое хорошее впечатление на ее родителей, от этого очень многое зависит в их жизни. .. Тогда Сергей не принял эти слова слишком всерьез, но потом сама жизнь подтвердила, что Лиля была права...
На табло вспыхнули надписи, и ТУ-104 стал снижаться, Лиля еще крепче сжала его руку и теснее прижалась к мужу. Сергей погладил жену по руке и, нагнувшись, поцеловал в щеку. Откуда ему было знать, что ей просто было страшно.
– Назад мы поедем поездом, ладно? – сказала Лиля.
6
Стол накрыли в винограднике. Матовые гроздья висели над самой головой. На столе всего было много, и все подавалось в большой посуде. В стеклянной квадратной чашке крупно нарезанные помидоры, лук, огурцы. На плоских тарелках ветчина, красная икра, сардины. Меж закусок выстроились бутылки. От шашлычницы, которая дымилась неподалеку, плыл аппетитный запах: смесь уксуса, лука и жареного мяса. У шашлычницы священнодействовал Николай Борисович Земельский. Он был в широченных сатиновых трусах. Круглый живот торчал, как большой арбуз. Николай Борисович что-то мурлыкал себе под нос.
Все уже сидели за столом и ждали хозяина. А он не спешил: медленно поворачивал над пылающими углями длинные шампуры с шашлыком. Мясо трещало, в угли капал сок, и они шипели.
– Хоп,– сказал Николай Борисович, и тотчас Капитолина Даниловна поднялась с места и подошла к мужу с тарелкой.
Николай Борисович разлил в высокие хрустальные рюмки коньяк, обвел всех темным прищуренным глазом. Второй глаз у него был стеклянный, но сделан так искусно, что не сразу и заметишь.
– Выпьем за всех нас, – коротко произнес он хрипловатым голосом и первым выпил.
Сергею понравилось, что тост был кратким. Если бы тесть стал долго говорить, то шашлык остыл бы.
За столом сидели Николай Борисович, Капитолина Даниловна, Сергей, Лиля и Витя, ее младший брат. Глава семьи подцепил вилкой кусок шашлыка, пожевал и обвел семейство выжидающим взглядом. И тотчас посыпались восторженные возгласы:
– Шашлык удался. Очень хорошо, что ты еще добавил столовую ложку уксуса!
– Потрясающий шашлык! Просто тает во рту!
– Пап, ты нынче превзошел самого себя! – мягким ломающимся тенорком высказался шестнадцатилетний круглощекий Витя, удивительно похожий на мать.
Сергей понял, что и ему надо что-то сказать, тем более Лиля косо взглянула на него.
– Очень вкусно, – с набитым ртом сказал он. Шашлык действительно был великолепный. И потом, его так долго ждали, что уже от одного запаха слюнки текли.
– Наш папа здесь признанный шашлычник, – заметил Витя. – К нему ходят учиться. – И взглянул на Сергея, чтобы узнать, какое впечатление произвели на него эти слова.
Жара стала спадать, и Сергей немного оживился. Он впервые был в Средней Азии и погибал от жары. Хотя они с Лилей спали в виноградной аллее под марлевым пологом, дышать было нечем. Уже утром он просыпался с тяжелой, чугунной головой. Он бы и еще поспал, но не давало солнце. Любой пробивающийся сквозь листву виноградника маленький лучик жалил, будто его пропустили сквозь увеличительное стекло. В усадьбе Земельских был небольшой бетонный хауз – пруд с мутной теплой водой. Сергей часами просиживал в этой лоханке, но лучше себя не чувствовал. До сих пор – они уже в Андижане пять дней – Сергей еще толком и с городом не познакомился. Выйти днем за каменные ворота дома – это значит попасть в настоящее пекло. И лишь вечером – а вечер здесь наступал сразу, как только солнце пряталось за горами, – он чувствовал себя более или менее сносно.
Земельские занимали половину большого дома на улице Крупской. В трех комнатах жили, а в четвертой, узкой и полутемной, был врачебный кабинет Николая Борисовича. Все свои пользовались калиткой рядом с большими воротами, а больные стучались в парадный подъезд, который сообщался с кабинетом. Днем Николай Борисович принимал больных в поликлинике, а вечером они звонили в парадную. Услышав звонок, Земельский надевал белый халат, который висел в большой комнате на гвозде, и не спеша направлялся в кабинет. В это время никто из домашних не имел права заходить туда. Появлялся Николай Борисович скоро. Доставал из кармана белого халата деньги и небрежно бросал их в большую хрустальную вазу, что стояла на серванте. К тому времени, когда кончался день и на окна спускались белые шелковые шторы, в вазе набиралась приличная сумма из смятых бумажек.
Утром ваза всегда была пустой.
По сути дела, вся жизнь проходила во дворе. Сад у Земельских был большой и спускался к узенькому ручейку, петлявшему меж поблескивающих на солнце белых камней. В саду росли яблоки, груши, персики, айва, инжир. Были и еще какие-то южные деревья, но Сергей даже названия не запомнил. В углу двора стоял курятник с голубятней. Штук тридцать кур бродили по саду. Десятка два голубей ворковали на крыше, сидели на
высоких перекладинах. Если их пугнуть, они охотно взлетали и долго кружили в бледном знойном небе, а когда опускались, долго раскрывали и закрывали маленькие клювы.
С Николаем Борисовичем у Сергея были ровные отношения, но иногда он ловил на себе его внимательный взгляд. Чувствовалось, что глава семьи приглядывается к своему зятю, изучает. Капитолина Даниловна была радушной и внимательной. Всегда подкладывала в тарелку лучшие куски, спрашивала, что приготовить на обед. Работала она в детском саду и домой приходила уже в час дня. На кухне ей помогала пожилая худощавая узбечка, которую звали Мизида.
Какие-то люди приносили в дом помидоры, дыни, мясо. Молча передавали пакеты, корзины и уходили. Сергей много слышал про легендарного друга дома Карла, который все может, но пока его еще не видел. Карл отдыхал в Крыму и должен был со дня на день вернуться в Андижан.
Каждое утро, когда тесть уходил в поликлинику, Сергей забирался в пропахший лекарствами кабинет Николая Борисовича и, разложив на столе большие листы в клетку, пытался работать, но на такой жаре голова соображала туго.
Николай Борисович снова налил в рюмки. Шашлык на тарелках, будто инеем, подернулся пленкой жира, но все равно было вкусно. Прилетевший с гор ветерок прошуршал над головой в винограднике, приятно обдал прохладой лицо.
Две собаки – чистокровная длинноухая спаниелька Муза и помесь дворняги с овчаркой Джек – сидели у ног и преданно смотрели в рот, ожидая, когда им перепадет кусок. Слушая охотничьи рассказы Николая Борисовича, Сергей уже два раза незаметно подбросил собакам мяса. С Музой у него с первого дня завязалась дружба. Джек тоже был добрый приятный пес. Одно ухо у него стояло прямо, как и положено овчарке, а второе, напоминая о плебейском происхождении, как раз посередине подломилось. Впрочем, это делало Джека еще более симпатичным. Его длинная клыкастая морда приобретала от этого добродушное и несколько лукавое выражение.
– Ты ел жареных кекликов? – спросил Витя. Сергей даже не слышал про кекликов. Витя снисходительно улыбнулся и продолжал:
– Это горные куропатки. В прошлом месяце папа был на охоте и убил двенадцать кекликов.
– Больше всех, – ввернула Капитолина Даниловна.
– Наш папа отличный охотник, – прибавила Лиля.
Николай Борисович вытер губы бумажной салфеткой и откинулся на спинку плетеного кресла. Над его плечом чуть заметно шевелилась виноградная ветка. На маленький глянцевый лист уселся зеленый богомол. Пошевелив блестящими крыльями, сложил на груди передние в зазубринах ноги и застыл в этой смиренной позе, покачиваясь вместе с листом.
– Вы бы видели, какое лицо было у Джалилова, когда мы собрались у машины, – сказал Николай Борисович.– Он ведь считает себя здесь лучшим охотником. .. В сумке у него было всего пять кекликов!
– Папа привез из Германии ружье, которое стоит больше тысячи! – с гордостью сообщил Витя.
– Как эта фирма называется, я забыла? – спросила Лиля.
– «Голанд-Голанд»,– сказал Николай Борисович. – Я это ружье взял во дворце Хорти.
Бросив на Сергея торжествующий взгляд, Витя прибавил:
– А всего у папы четыре ружья. И все дорогие. Папа, ты обещал мне одно подарить,..
– Ты ведь не охотник, – улыбнулся Николай Борисович.
– Я сегодня из «воздушки» в винограднике трех воробьев застрелил, – похвастался Витя.
Сергею стало скучно. Ему уже надоели эти разговоры про «нашего папу, который самый умный, самый добрый, самый-самый...». Никто никогда не возражал Земельскому, а когда он говорил, все смотрели ему в рот. А говорил Николай Борисович медленно, будто взвешивая каждое слово. И у него уже в привычку вошло после каждой фразы окидывать орлиным оком свое семейство. Поначалу Сергею казалось, что все они нарочно
поддакивают ему, как это иногда делают, чтобы ублажить нервного, капризного ребенка. Однако, присмотревшись, он понял, что и Лиля, и Капитолина Даниловна, и Витя совершенно искренне считают главу семейства оракулом, изрекающим только мудрые истины. Особой мудрости в этих истинах Сергей пока не обнаружил. Скорее, это были прописные истины, но у домочадцев они вызывали тихий восторг и благоговение.
Дома Николай Борисович держался ровно, никогда не повышал голоса. Этого, правда, и не требовалось: все его слова ловили на лету. Всякий раз вечером начиналось обсуждение: что Николай Борисович любит, а что не любит. Случалось, Лиля звонила ему на работу и спрашивала, что сегодня приготовить на обед. Дыни в Андижане были удивительно вкусные и душистые, но та дыня, которую приносил Николай Борисович, была какой-то особенной. «Потрясающая дыня», «Чудо-дыня!», «Папа, ты волшебник! Я никогда такую дыню не смогла бы выбрать!» – раздавались восторженные голоса.
Сергей как-то сказал Лиле, что уж слишком они много дифирамбов поют своему любимому папочке. Лиля обиделась.
– Папа для нас делает все, – сказала она. – Разве могла бы я закончить университет без его помощи? Твои пятьсот рублей – это мизерная сумма по сравнению с тем, что давал мне отец. Ты посмотри, у нас в доме все есть. И опять же благодаря папе. Я удивляюсь тебе: что бы папа ни сделал, ты никогда не скажешь доброго слова. Сидишь как бирюк... Поверь, если он почувствует, что ты его уважаешь, он ничего для нас с тобой не пожалеет. .. Кстати, ты видел чешский хрусталь в гостиной? Мама согласна нам его отдать, дело за папой... Сережа, будь к нему повнимательнее! Пожилой человек, ну что тебе стоит лишний раз сказать ему что-нибудь приятное? ..
На это Сергей С раздражением ответил, что четвертой скрипкой в их слаженном оркестре он никогда не будет... Не может он лукавить даже ради чешского хрусталя!
Сергей уже отчаянно зевал и подумывал о том, как бы выбраться из-за стола, но тут его насторожили последние слова хозяина дома.
– Лиля мне прислала несколько твоих фельетонов,– говорил он. – Хлестко написаны, ничего не скажешь! Ну и что, этих людей сняли с работы? Начальника ремстройконторы?
