Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
– В семье так: или ты командуешь мужем, или он тобой. А насколько я знаю Сергея, им командовать никому не под силу. Даже тебе.
– Дело в том, Валюша, что и он мною командовать не хочет...
– Ну и хорошо.
– А вот этого я не знаю: хорошо это или плохо. Помолчали. Выпили немного вина. Валя закурила новую сигарету.
– Скучно без мужа-то? – перевела Лиля разговор на другое.
– Привыкла... – Валя оглянулась, ища глазами пепельницу.
Лиля поднялась, принесла пепельницу и поставила ее на пол. На столе не было места.
– Понимаешь, Лилька, – Валя остро взглянула на нее. – Ты только не трепись, сама знаешь наших баб. Особенно машинисток. Не подходим мы. друг другу, что ли? Только, когда он уезжает, я даже рада. Да и настоящим мужчиной назвать его нельзя... В этом смысле тебе повезло.
– Откуда ты знаешь?
– Не спала с твоим Сережкой, успокойся... – усмехнулась Валя.
– А если бы и спала? Мало ли что было раньше,– равнодушно сказала Лиля.
– А теперь? – насмешливо взглянула на нее Валя.
– Что теперь? – не поняла Лиля.
– Ты уверена, что Сергей тебе не изменяет?
– Я вообще мужчинам не верю, – насторожившись, ответила Лиля и, закашлявшись дымом – она случайно затянулась, – как можно равнодушнее спросила: – Откуда же такие сведения? Из машинописного бюро?
– Я чужие сплетни не распространяю, – уронила Валя.
– Только свои? – не удержалась и уколола подругу Лиля.
– Считай, что я ничего тебе не говорила, – сказала Валя.
Но Лиля была немного огорошена и решила во что бы то ни стало докопаться до истины:
– И все же интересно, с,чего ты взяла, что муж мне изменяет?
– А кто теперь не изменяет? – посмотрела ей в глаза Валя..– Ты не изменяешь? Знаю, ты очень осторожная. И правильно, что со своими не путаешься. Мужики стали как бабы, тут же и похвастаются друг другу… Где у тебя любовник? В Андижане? Или в Москве?
– Не угадала, – улыбнулась Лиля. – С кем же все-таки изменяет мне дорогой муженек?
– Узнаешь. Как говорится, шила в мешке не утаишь, тем более в нашем милом городе.
– Так и не скажешь?
– Не будем об этом, – сказала Валя. – Может, это и сплетни... Ну, ты по бабьи-то сама чувствуешь, что он тебе изменяет, или нет?
– Нет, – подумав, ответила Лиля.
– Если бы мой изменил, я сразу бы почувствовала.
– Он там, а ты здесь... Что это за жизнь?
– Зовет к себе... Может, весной и уеду.
– Не скучно тебе с ним? – спросила Лиля.
– Мы с ним не видимся по полгода! – рассмеялась Валя. – Я иногда даже лица его не помню...
– Я имела в виду другое... Говорят, многие военные туповаты. Скучно с ними. Поговорить не о чем. Культуры у них маловато, что ли?
– А ты чего это вдруг заинтересовалась военными?– спросила Валя, с усмешкой глядя на Лилю, разливавшую в маленькие чашечки черный кофе.
– Моя подруга по университету собирается выйти замуж за морского офицера, – соврала Лиля. – И вот спрашивает моего совета.
– За моряка? Пускай выходит! Уйдет в плавание на год – живи и радуйся. А потом еще кучу всякого добра заграничного привезет.
– Он в Ленинграде живет. Преподает в военно-морском училище.
– Этот будет дома сидеть, – сказала Валя. – Ну что тебе сказать? Конечно, у них служба такая. Поговорить о ней не могут – военная тайна. И потом, в большинстве своем военные живут в захолустье. В военных городках, на базах. Я вот всем говорю: мой муж в ГДР. Думают, что прямо-таки он в Берлине... Посмотрела бы ты на этот Берлин! Крошечный поселок, красные каменные казармы и аккуратненький такой лес кругом. А в Берлин раз в месяц отпустят, и то хорошо. Конечно, от такой жизни человек тупеет... А тут еще, повторяю, работа такая, что о ней даже с женой не поговоришь. Выпивши и то держи язык за зубами. Ни театров тебе, кя музеев... Откуда военному набраться этого самого интеллигентного лоску? Конечно, некоторые живут в Москве, Ленинграде, в больших городах, им легче. Можно и на выставку сходить, и в театр... Вот не видимся мы с Иваном полгода, а встретимся – через три дня и говорить не о чем...
– Я не сказала бы, что он тупой... – думая о своем, произнесла Лиля.
. – Кто? – уставилась на нее круглыми глазами Валя. Когда она так смотрела в упор, казалось, будто у нее совсем нет ресниц.
– Выпьем еще? – предложила Лиля. – Кутить так кутить!
– Конечно, военные разные бывают, – сказала Валя.– У Ивана в части познакомилась я с одним майором. .. Мужчина!.. Можно с ума сойти...
Когда Валя ушла, Лиля долго стояла перед зеркалом, внимательно рассматривая себя. Женщина в самом расцвете. Двадцать пять лет. Шесть лет она замужем. Последний год Лиле казалось, что она уже не любит мужа, а почему же сегодня, когда Валя намекнула, что он изменяет, так мучительно заныло сердце?.. Сможет ли она с ним безболезненно расстаться? Этого Лиля не знала. И потом, сын... Ее родители в нем души не чают, если что – воспитают... Папа об этом часто говорит. Правда, Сергей тоже очень любит Юрку, но и он переживет. ..
Почему же все-таки так сжимается сердце? Лиля попробовала представить Сергея с другой женщиной, как он ее обнимает, ласкает... и до боли закусила губу. Попыталась себя урезонить, в конце концов она сама не святая, но от этой мысли легче не стало. Странно устроен человек! Сам себе все прощает, а другому – ничего. Нет, Лиля никогда не простит Сергею измены...
Где он сейчас? Она даже не поинтересовалась, в какой район он уехал. Сергей нравился женщинам, и Лиля это прекрасно знала, но она-то слишком высокого мнения о себе, чтобы ревновать мужа всерьез. Кто же эта женщина? После Валиных слов Лиля и виду не подала, что ее они больно ударили по самолюбию. А сейчас перед собой не было смысла притворяться. Да, это ее задело. Даже не задело, а стукнуло по голове, будто обухом. Теперь начали всплывать десятки маленьких подробностей, которые могли бы и раньше насторожить ее... Прежде равнодушный к одежде, Сергей стал одеваться тщательно, со вкусом. Стал терпимее с ней, меньше спорил. Если раньше в основном читал прозу, то теперь увлекся древней поэзией Вергилия, Гомера. Полюбил Данте, Гёте, Лорку. Бывало, лежа рядом с ней в постели, рассказывал о своих делах, советовался, а теперь сразу же отворачивался и засыпал. Вернее, делал вид, что засыпает, потому что всю ночь ворочался, вздыхал, а утром вставал невыспавшийся, с красными веками. Да, Сергей стал другим. Но до сегодняшнего дня Лиля не придавала всем этим мелочам никакого значения. Идут годы, и люди меняются...
Она нашла в оставленной Валей пачке сигарету и, неумело помяв ее в пальцах – она видела, что все так делают, – пошла в кухню и прикурила от газовой плиты. Закашлявшись, все же выкурила сигарету до конца. Когда подносила ее ко рту, заметила, что пальцы дрожат. «Ну, Сережа, – глядя на раскачивающийся уличный фонарь за окном, шептала она, – теперь держись, мой дорогой! Я тебе так отомщу...» Как она ему отомстит, Лиля пока не знала, но знала точно, что жестоко отомстит. Она не из тех, кто прощает нанесенные ей когда-либо обиды.
Она бродила по комнате, не находя места. Чашки и рюмки были не убраны со стола. Взгляд ее натолкнулся на телефон. Он светился на тахте, как красный фонарик. Лиля схватила трубку и набрала номер междугородной.
– Девушка, пожалуйста, Москву, – сказала она и по памяти назвала номер телефона.
Москву дали через полчаса. Лиля уже убрала со стола и вымыла посуду. Поглядывая на телефон, листала журнал, но сосредоточиться ни на чем не могла. Когда раздался резкий продолжительный звонок, заставивший ее выронить журнал из рук, вскочила с тахты и сняла трубку. Лицо ее было сосредоточенным и злым. Темно-карие глаза влажно блестели. Они неестественно расширились, сделав ее некрасивой.
– Ау! Семен Борисович? – нежным голосом пропела Лиля в трубку. – Добрый вечер, вы, конечно, даже не догадываетесь, кто вам звонит... Узнали? Вот не ожидала! Давно не виделись? Сами понимаете, я теперь далеко от Москвы... Конечно, работаю! Да так, как говорится, тяну лямку... Мне бы тоже хотелось, но, увы, это пока невозможно... Что? И по делу и не по делу... Помните, Семен Борисович, мы с вами толковали насчет Москвы? Помните? У вас прекрасная память. Я понимаю, вы адвокат. .. Так вот, я твердо решила переехать в Москву. Ну, разумеется, не так уж сразу... Да, одна. Что я имею? Пока однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Возможно, к осени будет двухкомнатная. Сына я, разумеется, пропишу. Я понимаю, что двухкомнатную легче поменять... Очень вас попрошу, Семен Борисович, узнать, есть ли такая возможность. Я слышала, в наш город охотно едут старики-пенсионеры. Тут воздух и все такое... Одна моя знакомая поменялась. Уже переехала... Что вы будете иметь? Вы все такой же... Я тоже серьезно. .. Телефон? Лучше я вам буду звонить. Мне сюда пока звонить нельзя... Понимаете? Вот и прекрасно! До свидания!
Лиля повесила трубку и впервые, после того как Валя ушла, улыбнулась. Случайно глянув в зеркало, она подумала, что Сергею ее улыбка очень бы не понравилась.
3
Сергей сидел в столовой и без всякого аппетита ковырял вилкой жареную треску с картошкой. Аппетит у него пропал от разговоров за соседним столом. Трое мужчин, судя по всему рабочие молокозавода, громко обсуждали случай самоубийства, происшедший два дня назад. Их общий знакомый выпил пол-литра, пришел домой и повесился на спинке своей кровати... Больше всего сидящих за соседним столом занимало, как он ухитрился лежа повеситься. Один говорил, что тут что-то не так, второй утверждал, что такое вполне возможно, потому что у человека на шее расположена сонная артерия и стоит ее слегка прижать, как человек теряет сознание. В качестве примера рассказал, что где-то, не то в Китае, не то в Индии, до сих пор в деревнях удаляют зубы так: зубодер усаживает на стул клиента, неожиданно хватает его за горло, нажимает на сонную артерию и у потерявшего сознание человека спокойно вырывает зуб, а затем приводит в чувство...
Что по этому поводу сказал третий собеседник, Сергей не услышал, потому что, отодвинув недоеденную треску, задумался...
Это случилось во время войны. Ему тогда было десять лет. Вокруг поселка, где он жил в старом доме с бабушкой, два года гремела война. Летними вечерами над сосновым бором полыхало зарево и доносилась далекая канонада. Иногда Сергей просыпался ночью от негромкого угрожающего рокота моторов. Лежал и думал: пронесет или нет? А это очень неприятно–лежать ночью на кровати и прислушиваться к гулу вражеских самолетов. Никто не знает, куда упадет бомба. Что делать: бежать куда-нибудь или, наоборот, тихо и покорно ждать, когда самолет улетит? .. Но самолеты не всегда улетали. Вдруг становилось светло, как днем. Правда, свет был неестественным. Будто с неба луна спустилась и облила поселок своим неживым, мертвенно-голубоватым светом. Это бомбардировщик сбросил на парашюте осветительную ракету. И если на станции стоял эшелон, дожидаясь встречного, то самолет пикировал и бомбил. Сколько раз в их доме вылетали рамы, раздирая черный светомаскировочный щит...
Много смертей тогда увидел он. А когда кругом много смертей, перестаешь ценить и собственную жизнь. Сколько мальчишек погибло или осталось на всю жизнь калеками только из-за того, что хотелось выглядеть перед своими приятелями храбрецами... Кто гранатой подорвался, не умея с ней обращаться, кто погиб, ковыряя неразорвавшийся снаряд, кто разбился, прыгая на полном ходу с поезда... Война не щадила никого: ни взрослых, ни детей.
Ночью над поселком долго кружил немецкий бомбардировщик. Что-то вынюхивал. Потом сбросил у Ладыженского моста – в километре от станции – несколько тяжелых фугасок и улетел. Утром Сергей с приятелями первым делом побежал к мосту. Мост оказался целым, и даже железнодорожное полотно не повредило. Бомбы упали метрах в пятнадцати от пути. Огромные круглые воронки уже наполнились водой. Из мутной глинистой жижи выскакивали вонючие зеленые пузыри. Одни деревья будто отшатнулись от воронки, другие были срезаны воздушной волной до половины. На перепутанных телефонных проводах покачивалась аккуратно срезанная макушка молодой сосенки.
Кто-то из мальчишек обнаружил невзорвавшуюся бомбу. Черным боровом лежала она в траве, чуть-чуть зарывшись носом в землю. Очевидно, бомба скользнула по высокому травянистому откосу и не взорвалась. Мальчишки сгрудились вокруг бомбы. Женька Громов – сосед Сергея – первым услышал негромкое тиканье.
– Тикает! – заорал он и сиганул в сторону.
Вслед за ним бросились и остальные. Отдышавшись за висячим железнодорожным мостом, стали обвинять друг друга в трусости. Колька сказал, что Сергей чуть было его с ног не сшиб, так резво улепетывал. И еще сказал, что сам видел, как Сергей весь затрясся и побелел. Этого не надо было говорить. Ребята, жившие в прифронтовой зоне и не раз побывавшие под бомбежкой, были крещены огнем, и обвинять кого-либо из них в трусости значило нанести тягчайшее оскорбление. А Сергей ко всему прочему был еще заводилой среди поселковых ребят. Драться он с Колькой не стал – это бы ничего не изменило, – а предложил вот что: сейчас они вдвоем пойдут к бомбе и усядутся на нее, а ребята пусть считают до ста. Кто первый не выдержит и соскочит с бомбы, тот и есть настоящий трус.
Колька сгоряча согласился, и они отправились к бомбе. Ребята залегли на безопасном расстоянии и стали смотреть, что будет.
Сначала они шли рядом, потом Колька стал отставать. Сергей слышал его прерывистое учащенное дыхание. Бомба вырастала на глазах. Она огромная, черная и одним боком лоснится. Помятый при падении ржавый стабилизатор угрожающе задрался вверх. Сочная медвежья дудка косо торчала из-под бомбы. На сломанной трубе выступило белое молоко. Вот уже явственно слышится негромкое тиканье. Так безмятежно тикают ходики на стене, но, когда тикают часы, мы не слышим, а это тиканье проникало внутрь и тикало где-то в середине живота. Бомба может взорваться в любую секунду. Все существо Сергея противится: ноги наливаются свинцом и сами останавливаются, пот застилает глаза, щиплет между лопаток. Все внутри него кричит: «Не подходи! Беги отсюда что есть мочи! Не подходи! !!»
Сергей скосил глаза и увидел, что Колька в нерешительности остановился. Сергею даже показалось, что у него уши стали огромными, как у осла, и зашевелились. Колька тоже услышал тиканье. Сергей не остановился, он знал, что если остановится, то уже больше не сделает вперед ни шагу. А Колька остановился. Лицо у него только что было потное и красное, а сейчас серое, как солдатский валенок, и расплывчатое. Толстая губа отвисла. На губе блестит капля.
Вот уже до бомбы можно дотянуться рукой. Сергею кажется, что она раскалена докрасна и если дотронуться до нее, то обожжешь руку. И он дотронулся: бомба холодная, это рука горит. Сергей перекинул ногу и уселся на черного зловещего борова. Бомба была такая большая, что ноги не касались земли. Лишь трава щекотала голые ступни. Теперь, когда он оседлал бомбу, стало не так страшно. Захотелось оглянуться и посмотреть на Кольку, но он не решился. Он понимал, что, пока часовой механизм не сработает, по бомбе можно бегать, колотить ее палками, переворачивать – и ничего не случится. Понимать понимал, но не мог даже пошевелиться...
Негромкое спокойное тиканье становилось все громче и громче и скоро заполнило собой весь мир. Куда-то отодвинулся лес, остановилось над головой рыхлое белое облако, загородив солнце, перестал шуршать в листве ветер. Весь мир превратился в гигантские часы, которые не тикали, а пульсировали.
И вот, оседлав самую смерть, он понял, до чего же прекрасна жизнь! И стоило ли так легкомысленно швыряться ею из-за того, что какой-то дурак обозвал тебя трусом?.. Вот сейчас бомба взорвется, взметнув в небо сноп ослепительного огня и черной земли со свистящими осколками, и от него, Сергея Волкова, ничего не останется. Даже пылинки. И что ему тогда будет за дело, что все признают его храбрым? Вот если бы нужно было взорвать вражеский эшелон и самому погибнуть или броситься с горящим самолетом на танковую колонну врага – он слышал об этом по радио, – тогда другое дело, а погибнуть вот так, как говорят, «ни за понюх табаку»– это было бы величайшей глупостью. И еще ему тогда подумалось, что он совсем не храбрый. Он смертельно боялся этой бомбы, но смог победить свой страх. Надо только не дать себе остановиться, заколебаться, как это сделал Колька, в общем-то смелый парень. Здесь, на тикающей бомбе, мысли были точными и отлитыми, как стальные болванки. Это не были мысли ребенка – мысли мужчины. Наверное, надо прикоснуться к смерти, чтобы по-настоящему оценить, чем ты владеешь. Оценить жизнь. И десятилетний Сережа Волков в тот памятный день оценил сполна...
Это безумное тиканье заворожило его, заставило утратить чувство времени, бытия, и он очнулся от истошного крика ребят: «Тикай, Серега, тикай!»
Он сполз с бомбы, чувствуя сквозь тонкую рубашку мертвый холод металла. Он не побежал, а пошел к лежащему на траве без сознания Кольке Звездину, стал трясти его, пока тот не открыл мутные бессмысленные глаза, повел его, вялого и пошатывающегося, к ребятам. ..
Бомба взорвалась вечером, когда солнце коснулось вершин сосен. Над железнодорожным откосом взвилось в небо коричневое с огненной окаемкой облако, а потом громыхнуло так, что в домах пораспахивались двери и окна. У Филимонихи —ее дом был крайним – вылетела рама и упала на капустную грядку.
Когда он все это рассказал Лене, она долго молчала. Потом осторожно дотронулась пальцами до его щеки – так муху сгоняют с лица – и сказала:
– Я теперь понимаю, почему ты такой...
– Какой? – спросил Сергей.
– У тебя не было детства. Помнишь, ты меня обогнал на мотоцикле, там еще крутой поворот и обрыв, когда я с братом ехала? Это было очень рискованно. А ты смеялся от удовольствия и что-то кричал. Так это, Сереженька, и есть твое запоздалое детство. Оно и теперь нет-нет да и выплеснется из тебя.
Сергей озадаченно замолчал: как-то он об этом никогда не задумывался...
Он очнулся от своих мыслей, почувствовав на себе чей-то взгляд. Оглянулся и увидел прямо перед собой верзилу в новом добротном костюме. Брюки с отутюженными стрелками были заправлены в белые валенки с блестящими калошами. Под пиджаком теплый пушистый свитер. Судя по всему, лесоруб. Сергей находился в райцентре Жарки, а тут кругом леспромхозы. Но с какой стати этот парень уставился на него? Одна рука в кармане, на щеках играют желваки.
– Не узнал меня, С. Волков? – широко улыбнувшись, спросил парень. Ногой он пододвинул стул и без приглашения подсел к столу. Лицо вроде бы знакомое, но не запомнившееся. И если встречался Сергей с этим человеком, то очень давно и мельком.
– Не припоминаю, – ответил Сергей.
– А мы как-то встречались... Ночью на узкой тропинке.
Глядя на это крупное с раздвоенным подбородком лицо, темно-русый чуб, Сергей вспомнил морозный зимний день, предательский удар в спину, раскачивающийся на ветру уличный фонарь, темное лохматое небо и одиу-единственную звездочку, нашедшую прореху...
Этот парень ночью напал на него несколько лет назад, когда Сергей шел домой.
– За что же ты меня тогда так? – тоже переходя на «ты», спросил Сергей.
– Ну вот и вспомнил, – ухмыльнулся парень. – Ты мне тоже вдарил, будь здоров!
– Мне все же очень интересно, – сказал Сергей.
– Выпьем за встречу? – радушно предложил парень и достал из кармана бутылку. – А потом я тебе все по порядку расскажу.
Парень разлил в тонкие стаканы портвейн, они чокнулись и выпили. Сергей поморщился и отставил в сторону недопитый стакан. Он уже пообедал, а пить эту бурду совсем не хотелось.
– Может, коньяку заказать? – предложил парень. Сергей отказался.
– А я тебя часто вспоминал, – сказал парень, глядя на него веселыми глазами. – Ты ведь всю мою жизнь переиначил... Помнишь нашего бывшего управляющего Логвина? Про которого ты фельетон написал... «Техника на побегушках». Так я был у Логвина шофером. Василием меня зовут. Возил его на персональной машине. А когда из леспромхоза пригнали агрегат, так это я на нем по дворам ездил и дровишки пилил... Ты меня тоже в фельетоне-то вспомнил... Ну, так вот, как мой начальничек узнал про то, что фельетон будет в газете, так и закрутился, как вьюн!
– Откуда он узнал?– спросил Сергей.
– Начальнику кто-то позвонил из редакции.
– Логвин тебе и посоветовал мне подкинуть?
– Что он, дурак? – засмеялся Василий. – Начальник сказал, что если фельетон напечатают в газете, то всю нашу шарашкину контору разгонят. А зарабатывал я там неплохо. Мужик он был понимающий и всегда давал подхалтурить... Вот я и взъелся на тебя. Чего это, думаю, он под нас копает? Чего ему, щелкоперу, надо? Я и по телефону тебе звонил. Предупреждал, значит...
– Дурак ты, Вася, – сказал Сергей.
– Был дураком, – не обиделся Вася.
– А теперь что же, поумнел?
– Я тебе, Волков, по гроб жизни благодарен, – сказал Василий. – Кем я был при начальнике-то? Пустым местом. Вася на побегушках... Приучился пить, знал, что начальник всегда выручит, если даже за рулем попадусь. Ну и все ему делал, что ни скажет. Не так его, как жену и ребятишек обслуживал. А когда начали нас шерстить после твоего фельетона, начальнику по шапке, а мне предложили сюда, в Жарки, в леспромхоз... Сначала я свету белого невзвидел! Из города-то в этакую глушь. Готов был тебя изничтожить. А приехал – и, веришь, почувствовал себя человеком. Работа нравится. Уважают. Вот назначили бригадиром. Видел у райкома Доску почета? Там пришлепнута и моя физия. Да и в вашей газете про меня не раз писали...
– Постой, – перебил Сергей. – Твоя фамилия не Ноготов? Василий Ноготов?
– Я самый и есть, – улыбнулся Василий.
Когда Сергей разговаривал с управляющим леспромхозом, тот рекомендовал отметить в газете одного из лучших лесорубов Жарковского леспромхоза Василия Ноготова. И в райкоме партии говорили о нем. «Вот уж воистину, – подумал Сергей, – пути господни неисповедимы. ..»
– Работаю лесорубом пятый год. Заколачиваю по три-четыре сотни в месяц. Купил «Москвича». В прошлом году женился на нашей учетчице... А сегодня у меня родился сын... Три кило шестьсот!
– Поздравляю, – сказал Сергей.
– Ты долго тут еще будешь?
– Завтра утром уезжаю.
– Жалко, – опечалился Василий. – Приезжай еще как-нибудь сюда! И ни в какие гостиницы, а сразу к нам. Дом мой рядом с библиотекой. Да любого спроси – покажут. Анастасия моя сибирячка, такие пельмени делает. ..
– Выпьем за твоего сына, – сказал Сергей, поднимая стакан.
Сергей приехал на автобусе в город в полдень. На густо-синем небе празднично сияло солнце. После суровой морозной зимы город медленно оттаивал: капало с крыш, блестели белые колпаки уличных фонарей, красочные витрины магазинов, тротуары. В солнечном свете купались липы, клены, тополя. В голых ветвях чернели разлохмаченные ветрами старые галочьи гнезда.
У нового здания автостанции выстроились в ряд залепленные до самой крыши мокрым грязным снегом большие разноцветные автобусы. В стороне шофер такси заменял на «Волге» спустившее колесо. Звякал о металл ключ, из машины доносилась негромкая музыка. Сергей поставил на скамейку свой объемистый дорожный портфель, сел рядом и, закурив, прислушался: оркестр исполнял симфонию Калинникова. В редакцию идти не хотелось. Домой тоже. Сергей возвратился из командировки на три дня раньше. Очерк о лесорубах он написал в гостинице, и теперь потянуло поработать над романом. Жена окончательно в Сергее разуверилась, особенно после того, как повесть возвратили из журнала. Повесть пусть полежит, до нее еще дойдет очередь... Вечерами, усаживаясь дома за письменный стол, Сергей чувствовал себя в чем-то виноватым. Жена метала на него недовольные взгляды, гремела в кухне посудой, пока он не предлагал ей сходить к
знакомым или в кино. Хлопнув дверью, она уходила. Но случалось, что, даже оставшись один, Сергей уже не мог работать. Подолгу сидел за письменным столом, расстроенный, и размышлял: «А может быть, она и права? Зря теряю время? Бывают же на свете графоманы... Пишут и пишут... в «семейный альбом!» Нет, он чувствовал, что роман получается. Иногда чувствовал, а чаще всего оставался недоволен написанным, рвал страницы... и снова садился за стол. Куда и кому предложить свою рукопись, он не задумывался, да это его и не волновало. Его увлекала сама работа. То, что ему вечером нравилось, на другой день вызывало отвращение, и он безжалостно уничтожал написанное и снова все переписывал... Он не торопился, ни на что не надеялся. Просто знал, что, если не будет писать, вся его жизнь потеряет смысл... И это невозможно было объяснить Лиле, она не понимала его и, главное, не хотела понять...
Сергей бросил в лужу окурок, поднялся, взял портфель и пошел к автобусу. Домой он сейчас не пойдет. У него в кармане ключ от квартиры Лены Звездочкиной. Он как-то пожаловался, что не может дома работать, и Лена, отцепив от металлического колечка запасной ключ, тут же вручила ему.
– Приходи в любое время, – сказала она. – И работай.
До сегодняшнего дня Сергей еще ни разу не воспользовался этим ключом, хотя и бывал у Лены часто. Он звонил ей, сообщал, в какое время придет. Сейчас часы показывали половину первого. Лена вернется с работы в шесть. У него почти пять часов в запасе!..
Сергей поднялся на третий этаж, вставил ключ в замочную скважину и повернул. Скрипнув, дверь отворилась. Знакомый обжитой запах ее дома... Это была малогабаритная однокомнатная квартира. В комнате лишь широкая тахта, низкий полированный стол, два кресла и шесть книжных секций. На полу огромный, почти во всю комнату, пушистый ковер. Лена говорила, что это свадебный подарок родителей. На стене две картины, литографии Модильяни, Ренуара, Ван-Гога. Лена увлекалась французской графикой и живописью. В одной из секций у нее были собраны книги по искусству. Она сама немного рисовала, но серьезно к этому не относилась. Все ее рисунки углем и фломастером лежали в большой запыленной папке под тахтой.
Из высокой хрустальной вазы торчали несколько камышовых метелок.
Он снял куртку, пододвинул к столу легкое кресло и вытащил из портфеля бумаги. С некоторых пор он возил рукопись с собой и, когда представлялась возможность, работал. Он научился отключаться от окружающего мира и ничего не замечать вокруг: ни людских голосов, ни шума машин, ни грохочущего динамика над головой. Эта способность отключаться имела и свои отрицательные стороны – Сергей забывался настолько, что опаздывал на поезд, проезжал мимо своей станции. Иногда нужно было несколько раз окликнуть его, чтобы он наконец услышал.
За окном шумели машины, негромко дребезжал холодильник на кухне, потом все посторонние звуки куда-то отступили, стерлись... Он даже не услышал, когда щелкнул замок в двери и пришла Лена. Поставив на стол сумку с продуктами, она сняла пальто, сапожки и вошла в комнату. Секунду с улыбкой смотрела на него. Сергей, откинувшись в кресле, уставился в одну точку на стене. Вокруг него на темном ковре валялись исписанные вдоль и поперек, исчирканные листы. В пепельнице гора окурков. Запах табака она почувствовала еще в прихожей.
– Здравствуй, Сережа, – сказала она.
Он вскочил, чуть не опрокинув кресло, и она видела, как плеснулась радость в его вмиг преобразившихся, посветлевших глазах. Наступая на листы своей рукописи, подошел к ней, крепко обнял и поцеловал.
– Я вечность ждал тебя, – сказал он.
– А по-моему, не пришла бы я, ты бы и не заметил,– улыбнулась Лена и, опустившись на колени, стала собирать с пола листы, Трое суток прожил Сергей у Лены. В половине восьмого звонил будильник, и они вставали. Сергей всегда удивлялся, глядя на Лену: она просыпалась сразу, и глаза ее были чистыми, а лицо – свежим, чуть порозовевшим со сна. Легко спрыгивала с тахты на пушистый ковер и, набросив халат, скрывалась в ванной. Сергей слышал, как льется из крана вода, хрюкает раковина, звякает на стенной полке стакан. Потом частым летним дождем шумел душ: Лена каждое утро обливалась холодной водой.
Пока Сергей разглядывал потолок —он не любил сразу вставать, – Лена уже хлопотала на кухне: что-то шипело на сковородке, свистел чайник. Вкусные запахи приползали в комнату. Косясь на дверь, Сергей начинал приседать, ложился на ковер и десять раз поднимался и опускался на руках. Он почему-то стеснялся при Лене делать зарядку.
Потом они завтракали, и она уходила. Сергей мыл посуду, подметал пол. Иногда включал пылесос и долго водил щеткой по ковру, по углам комнаты. Все, что можно было починить и отремонтировать, он давно починил и отремонтировал. И когда уже нечем было заняться, со вздохом садился на тахту и придвигал к себе стол с бумагами.
Заставить себя работать с утра было трудно. Сергей знал, что это пройдет, как только он сосредоточится. Заметив на кресле оставленные Леной капроновые чулки, он вставал и прятал их в настенный шкаф. По пути заглядывал в ванну и ощупывал стеклянную полочку над раковиной. Немножко шатается. Шел на кухню, доставал из ящика отвертку и прикреплял полку. В маленькой прихожей вдруг обнаруживал неисправный
выключатель: вообще-то он работал, но не так, как нужно, иногда давал осечку. Снова доставал из ящика отвертку и чинил выключатель. Теперь другое дело: работает, как часы! Чуткое ухо улавливало методическое шлепанье капель из крана. Устремлялся на кухню и покрепче закручивал кран. Возвращался в комнату и, бросив быстрый взгляд на стол с раскрытой рукописью, начинал внимательно разглядывать картины. На одной был изображен сельский пейзаж с белой часовней. Очень хорошо прописаны облака и небо. А вот часовенка почему-то, как Пизанская башня, наклонилась в одну сторону. Почти до купола достают вершинами березы. Неплохая картина, с настроением. На второй картине написано лесное озеро, камыши и лодка с рыбаком. Чувствуется, что это раннее утро, еще солнце не встало. Рыбаку холодно, и он ежится в своем брезентовом плаще с капюшоном. На озере немного рябит и круглые листы кувшинок встали ребром. Лица рыбака не видно: он отвернулся и смотрит на поплавок.
Наконец Сергей усаживался за стол и начинал работать. Его тянуло встать и подойти к окну: там какой-то шум, голоса, но он сдерживал себя... Перо бегало по бумаге, зачеркивало слова, целые строки. Когда сверху не оставалось места для правки, он делал вставки. Иногда с досадой комкал лист и швырял на пол, затем поднимал, разглаживал ладонями и начисто переписывал..,
А потом приходила Лена.
И вот все кончилось: нужно возвращаться домой. Это их последний вечер. Лена с ногами забралась в кресло – ее любимая поза – и смотрит на него своими удивительными глазами. Круглые колени почти у самого подбородка, распущенные волосы струятся за спиной по черному шерстяному свитеру. Мягкий рассеянный свет торшера освещает ее тонкое лицо с яркими припухлыми губами и нежным круглым подбородком.
