Текст книги "Услышать тебя..."

– Маленький, а какую бабочку сцапал! – поразился Сергей.

– Какую бабочку? – удивился Николай Борисович. Капитолина Даниловна, Лиля и Витя в тюбетейке – все разом взглянули на Сергея. У Вити округлились глаза и даже рот приоткрылся.

– Сняли, сняли, – улыбнулся Сергей. – И управляющего трестом сняли. Если факты подтверждаются, то всегда после серьезных фельетонов кого-то снимают с работы, кому-то дают нахлобучку.

– Не понимаю, – пожала плечами Лиля. – При чем тут бабочка?

Сергею не захотелось портить аппетит богомолу, привлекая к нему всеобщее внимание, и он промолчал. После некоторой паузы Николай Борисович негромко кашлянул и сказал:

– Я тебе тут подброшу материал, а ты напиши в «Андижанскую правду» фельетончик.

– А что за материал? – поинтересовался Сергей.

– Сергею фельетон написать —раз плюнуть, – сказала Лиля. – Один раз он написал фельетон прямо в номер. В кабинете редактора. За два часа, Сережа?

– Не помню, – поморщился Сергей.

Ему не понравился тон жены: угодливо-предупредительный. С одной стороны, вроде бы с гордостью рекомендует мужа отцу, с другой – за Сергея решает, писать ему фельетон или нет. И потом, почему она не сказала, что посылает в Андижан его фельетоны?

– Я очень рассчитываю на тебя, Сергей. – сказал Николай Борисович.

– Надо познакомиться с материалом. Возможно, и не потянет на фельетон.

– У тебя бойкое перо, постараешься – напишешь.

– О чем все-таки речь?

– Об этом в другой раз, – уклонился от разговора Николай Борисович. Поднял рюмку и чокнулся с Сергеем.—За тебя. Чтобы ты в этом доме был всегда своим человеком!

Несколько дней спустя Лиля радостно сообщила, что лапа разрешил забрать чешский хрусталь.

– На кой он нам? – спросил Сергей. – Поставить и то негде.

– Не вечно же мы будем жить в этой дыре! – возразила Лиля. – Получим когда-нибудь и настоящую квартиру.

Лиля почти каждый день показывала ему разные женские безделушки, импортные кофточки, украшения, которые дарили ей родители. И в глазах ее было столько счастья, что Сергей однажды не выдержал и сказал:

– Ты помешалась на этом барахле. Ну куда тебе столько? Хватаешь и хватаешь... Не солить же твои кофточки-платья!

– Ну и чудак же ты, Сережа! – рассмеялась Лиля. Она только что получила от матери золотое колечко с бирюзой, и даже резкие слова мужа не могли испортить ей настроение. – Радовался бы! Тебе не придется покупать. .. И потом, это подарки. А кто от подарков отказывается? ..

– Противно мне все это, – сказал Сергей и ушел в пропахшую лекарствами прохладную комнату поработать.

Разговор с Николаем Борисовичем о фельетоне состоялся через неделю. Был такой же теплый вечер. Накрытый стол в винограднике, шашлык, коньяк..

Земельский на этот раз выпил больше обычного. На круглых щеках выступил румянец. Он то и дело брал с колен полотенце и вытирал пот. На бутылке «Цинандали», извлеченной из холодильника, тоже выступили мелкие капли.

Пристально глядя на Сергея, Николай Борисович ровным голосом, неторопливо изложил суть дела. Все семейство смотрело ему в рот и, когда он обращал на кого-либо взгляд, согласно кивало. Даже молокосос Витя с важным видом поддакивал, хотя был занят

 совсем другим: потихоньку от всех совал под стол жирные куски остывшего шашлыка собакам.

Сергей внимательно слушал и не верил своим ушам: неужели тесть говорит все это серьезно? Он взглянул на Лилю: подперев щеку рукой, она спокойно смотрела отцу

в глаза. Капитолина Даниловна грузной копной сидела на стуле и моргала, будто боялась заснуть. Витя, делая вид, что внимательно слушает, подносил к носу Джека очередной кусочек мяса, а когда пес, разинув пасть, собирался хапнуть, отдергивал руку. Джек укоризненно смотрел на него добрыми глазами, шевелил полусогнутым ухом, и все начиналось сначала.

Вот какой материал для фельетона предложил Николай Борисович. Нужно было свалить с занимаемого поста главного педиатра области Петрова. Никаких особенных недостатков у него нет, с работой он справляется неплохо. Уже пять лет сидит на этом месте. Но дело вот в чем: эту должность необходимо передать Капитолине Даниловне. Во-первых, зарплата в три раза больше, чем у нее сейчас, во-вторых, авторитет возрастет. Капитолина Даниловна опытный врач и вполне с этой работой справится. Почва уже подготовлена, ее кандидатуру на этот пост поддержат. Если только удастся спихнуть Петрова, то место обеспечено Капитолине Даниловне. Она лечит на дому детишек высокого начальства, так что с этой стороны все в порядке, да и у него, Николая Борисовича, есть среди врачей свои люди... Теперь все зависит от Сергея.

– Я должен написать фельетон на порядочного, честного человека лишь для того, чтобы моя теща заняла его место? – уточнил Сергей после продолжительной паузы.

 – Материал я тебе подброшу, – сказал Николай Борисович.– Ходят слухи, что он сожительствует со старшей медицинской сестрой... Возможно, и взятки берет... И потом, в прошлом у него есть один прокольчик: в пионерском лагере, где он был врачом, вспыхнула эпидемия дизентерии. Два мальчика погибли. Правда, это было лет шесть назад, но факт есть факт.

– Вы все это серьезно? – тихо спросил Сергей, глядя в глаза тестю. Он только сейчас при свете электрической лампочки разглядел, какого цвета глаза у Николая Борисовича. Искусственный – яркий, молодой, а настоящий– темно-коричневый и весь в прожилках. Круглое лицо тестя было невозмутимым. Это лицо никогда ничего не выражало. Человеческие страсти не оставляли на нем отпечатка. Что бы ни чувствовал Земелъский, на губах его всегда играла чуть приметная улыбка. Эта улыбка раньше казалась Сергею располагающей, добродушной. Сейчас он мог убедиться, что ошибался: улыбка была

жесткая и недобрая. А лицо все такое же: розовощекое, гладкое, с круглым подбородком.

– Сережа, это для мамы очень важно, – сказала Лиля, не решаясь взглянуть на него.

– Пошел прочь, противный пес! – отпихнул Витя собаку и стал дуть на палец: Джек все-таки изловчился и выхватил мясо.

– Принести еще коньяку?—взглянула на мужа Капитолина Даниловна.

– Не надо, – сказал он.

– Вот что я вам скажу, Николай Борисович...– Сергей поморщился: Лиля под стулом наступила ему на ногу. – Более чудовищного предложения мне никто еще за всю мою жизнь не делал. Не будь вы мой родственник. ..

– Это дело поправимое, – ровным голосом, с улыбкой, будто приклеенной на губах, заметил Земельский.– Родственниками мы можем и не быть...

Тогда раздраженный Сергей не обратил внимания на . эти слова, но зато потом часто вспоминал их...

– Неужели я похож на человека, способного на такую подлость?

– Папа, он пьян, – сказала Лиля, все сильнее нажимая ему на ногу.

– Убери ногу! – огрызнулся Сергей и снова повернулся к тестю: – Опорочить человека лишь потому, что его место понадобилось кому-то другому...

– Не кому-нибудь, а твоей теще, – сказала Лиля. Сергей в упор посмотрел на нее:

– И ты тоже?

И хотя он был взбешен, где-то внутри себя горько улыбнулся, подумав, что невольно в его словах прозвучало знаменитое: «И ты, Брут!»

– Мы с тобой не поняли друг друга... Считай, что никакого разговора не было, – Николай Борисович поднялся. – Капа, убери со стола.

– Я хотел бы забыть, – сказал Сергей.

– Не придавай значения, – добродушно усмехнулся Земельский. – Если понадобится, я его и без печати свалю.

– Это ваше дело, – сказал Сергей.

– Не надо было этот дурацкий разговор и заводить,– заметил Николай Борисович и, взяв со стола бутылку коньяка, щелкнул по ней пальцем. – Это она, чертовка, виновата... бутылка со звездочками!

– Папа, Сережа подумает, – вмешалась Лиля. Лицо у нее было расстроенное, на мужа она не смотрела.

– О чем я должен подумать? – метнул на нее обозленный взгляд Сергей. – О фельетоне? Или о том, что я здесь лишний?

– Ну, не надо так уж круто, – невозмутимо заметил Николай Борисович. – Мы тебя не гоним.

– Один раз тебя папа о чем-то попросил... – снова не выдержала Лиля.

– О чем-то! – взорвался Сергей. – Ты думаешь, что говоришь?!

– А вот на жену кричать нехорошо, – мягко укорил Николай Борисович. – Я бы попросил в моем доме...

 – Коля, не нужна мне эта должность, – робко вмешалась в разговор Капитолина Даниловна. – Такая ответственность! А сейчас я занята в детсаду всего четыре часа.

– Видишь, твоя теща совсем не тщеславна, – улыбнулся Земельский.

 – Теща – да, – заметил Сергей.

– Не называй меня, пожалуйста, так, – бросила на него косой взгляд Капитолина Даниловна.

– У мамы есть имя-отчество, – ввернул Витя и тоже неодобрительно посмотрел на Сергея.

– Тебя-то шурином можно называть? – усмехнулся тот.

Витя беспомощно взглянул на отца, потом на мать и совсем тихо ответил:

– Я не знаю...

– Спокойной ночи, – не обращаясь ни к кому в отдельности, – сказал Земельский и, потрепав Джека за ухом, величественно удалился в свои комнаты.

– И что он выдумал! – свистящим шепотом сказала Капитолина Даниловна. – Мне нравится работать врачом в детском саду. В час дня я уже дома. А денег у нас, слава богу, и так хватает.

– Мама, я тебе помогу, – не глядя на Сергея, поднялась из-за стола Лиля.

Витя, отводя в сторону глаза, тоже встал и, что-то насвистывая, ушел в темноту, где шелестели прокаленной на солнце листвой фруктовые деревья.

Когда Капитолина Даниловна со стопкой грязных таредок ушла в кухню, Лиля,

со злостью швырнув на поднос вилки, прошипела:

– Дурак, что ты наделал!

7

Внешне вроде бы ничего не изменилось в доме Земельских. По-прежнему Капитолина Даниловна была приветливой и внимательной к Сергею. Николай Борисович держался ровно и больше не заводил разговора о фельетоне. Правда, когда Лиля попросила его приготовить шашлык, Земельский, криво усмехнувшись, сказал, что ему что-то не хочется. Если раньше Сергей частенько ловил на себе его испытующий взгляд, то теперь Николай Борисович почти не смотрел на него. Иногда за день они не перекидывались и двумя словами. И юный Витя вдруг изменил свое отношение к Сергею. В первые дни он ходил за ним по пятам и расспрашивал его обо всем на свете. Теперь же бродил по саду с пневматическим ружьем и стрелял в воробьев. Когда Сергей полюбопытствовал, за что он убивает этих безобидных птиц, Витя, надменно выпятив нижнюю толстую губу, сказал, что воробьи вредители и клюют виноград, из которого папа делает сухое вино. И тут же перед самым косом у Сергея вскинул ружье и, тщательно прицелившись, выстрелил. Маленький серый комочек, зашуршав в листьях, упал по ту сторону белой глинобитной стены. Прислонив ружье к айвовому дереву, Витя перелез через стену и скоро вернулся с добычей. Воробьями он кормил большую белую кошку.

Сергей с тоской считал дни, оставшиеся до отъезда. Еще и половины отпуска не гостит он здесь, а уже захотелось уехать. Несколько раз он один уходил из дома. Как-то забрался в старый город. Феодальной азиатской стариной повеяло от узких пыльных улочек с низкими серыми заборами, сложенными из кизяка. Глинобитные домики с плоскими крышами и верандами. Узкие арыки с мутной водой. За заборами буйно росли фруктовые деревья, а на знойных улицах было тихо и пустынно. Редко-редко встретится огромное дерево, в тени которого можно укрыться. Побывал Сергей в чайханах, где красивые благообразные меднолицые старцы в черных с белой вышивкой тюбетейках и цветастых стеганых халатах пили зеленый чай. Пиалы они держали на смуглых растопыренных пальцах, с достоинством поднося их к бородатым ртам. Старцы часами могли сидеть на корточках с пиалами в руках и не произносить ни слова.

По узким улочкам с сосредоточенной задумчивостью семенили ишаки. Одни тащили за собой огромные арбы с арбузами, дынями, корзинами с помидорами, виноградом, на других восседали узбеки в полосатых, раскрытых на волосатой груди халатах. Босые ступни почти касались белой пыли на дороге. Жаркими днями вся жизнь в городе проходила в замедленном темпе. Ни люди, ни животные, ни птицы – никто не делал лишних движений, никто никуда не торопился.

Как-то утром Сергей по привычке хотел пойти в кабинет Земельского и поработать, но Лиля сказала, чтобы он больше не сидел в кабинете: папе это не нравится. И потом, разве в доме мало комнат? ..

Сергей перестал ходить в кабинет. Он понимал, что между ним и тестем пробежала черная кошка, но даже не предполагал, насколько это серьезно. Пока хозяина не было дома, он чувствовал себя свободно, но как только тот приходил, Сергею сразу становилось неуютно. Куда бы он ни пошел: в сад, искупаться в хауз или в голубятню– везде он наталкивался на колючий взгляд Земельского. По натуре Сергей был человеком незлопамятным и готов был помириться с тестем, хотя, в общем-то, никакой открытой ссоры и не было, но путей к этому примирению не видел. Когда он миролюбиво заговаривал с тестем на ту или иную тему, тот холодно и вежливо отвечал.

В первые дни, разворачивая за обедом газеты, Николай Борисович все и всех критиковал. Какие бы грандиозные события ни происходили в стране, он ядовито посмеивался. Каждый новый запуск космического корабля с экипажем в космос встречал ехидными насмешками, говоря, что народные денежки выбрасывают в трубу... Зачем нам космос? Там ничего в ближайшие сто лет не построишь, не посеешь и не пожнешь... А денежная реформа? Раньше был рубль! Ощутимая единица! А теперь гривенник. Бывало, дашь шоферу такси или швейцару в ресторане рубль-два, так это деньги! Шуршат в руке. А что ему гривенник или двугривенный? Тьфу! Мелочишка...

Когда Сергей в ответ на эти речи пробовал возражать, Николай Борисович усмехался и, бросив на клумбу газету, снисходительно говорил, что он, Сергей, еще молод и многого не знает. Сергей понимал, что человек, отсидевший в тюрьме за денежные махинации, мог, конечно, озлобиться, но не до такой же степени! «Вот там, – глубокомысленно изрекал Земельский, – люди живут...» Хотя «там» он был лишь во время войны и хапал обеими руками в домах богачей все подряд. Что еще этому человеку надо? Из колонии освободили досрочно. Работой обеспечен. Дом – полная чаша. Денег, как говорится, куры не клюют. Вот разве что с облигациями получилась осечка: прикрыли это дело. И остался на долгие годы лежать закопанный в курятнике ящик с законсервированным миллионом двухпроцентного государственного займа. ..

И когда Сергей еще в самые первые дни их приезда в Андижан сказал тестю, что жаловаться на жизнь ему грех, тот, снисходительно усмехнувшись, сказал:

– Мир велик, и людей в нем много. Вот ты читал про громкие процессы над валютчиками, которые накопили столько всякой валюты и золота, что стали подпольными миллионерами. Их жестоко осудили, а некоторых даже расстреляли. Задал ты себе хотя бы раз такой вопрос: за что? За что расстреляли или посадили этих людей? За то, что они умели деньги делать? Так ведь для этого нужна хорошая голова, особенно в наших условиях. Лично я уважаю этих людей и восхищаюсь ими. Представь себе, что они родились бы в капиталистической стране. Это были бы уважаемые люди, и никому в голову не пришло бы считать их преступниками, как никто не считает преступниками Рокфеллера, Моргана, Ротшильда и многих других миллионеров. Они занимают в государственном аппарате ответственные посты, определяют мировую политику... Раз у нас существует принцип материальной заинтересованности, то почему же талантливым людям нельзя обогащаться? Если я умею делать деньги, то не мешайте мне. Я ведь не ворую, не убиваю. Ну что тут было преступного с этими облигациями? Я скупал их у своих клиентов. Да они даром мне отдавали их. Ну что может выиграть человек на облигации стоимостью в две-три тысячи на старые деньги? А когда их у меня собралось на сотни тысяч, процент вероятности выигрыша, естественно, увеличился. Государство от этого пострадало? Нет! Что я один выиграл на эти облигации, что тысяча человек. Люди, которые продали мне свои облигации, пострадали? Тоже нет! Они получили наличными тогда, когда им нужны были деньги. Как говорится, лучше синицу в руки, чем журавля в небе. За что же я тогда пострадал?

На это Сергей ответил:

 – У меня такое впечатление, что для вас не было ни революции, ни советской власти. Просто в голове не укладывается, что вы, советский человек, хотите жить по волчьим законам капитализма.

– Я хочу жить хорошо, и советская власть не запрещает это людям. По-моему, наоборот, она заинтересована в том, чтобы все жили хорошо.

– Но не за счет других.

– Я ни к кому в карман не забираюсь.

 – Но ведь это нечестно, пользуясь невежеством некоторых людей, выкачивать из них деньги!

– Мир всегда делился на умных и дураков... И дураки всегда тащили свои деньги умным, которые умели ими распорядиться на благо прогресса и цивилизации...

Вот тогда Сергей и сказал Николаю Борисовичу, что они совершенно разные люди и никогда не поймут друг друга. Спорить с ним и что-то доказывать было бесполезным делом. Честно говоря, Сергей впервые в жизни столкнулся с таким откровенным и убежденным хищником. И даже растерялся. Для Земельского нет ничего святого, кроме денег. Никаких светлых идеалов. Деньги и деньги, как для пьяницы водка. Много разных хапуг, жуликов, любителей запустить руку в государственный карман повидал в своей журналистской практике Сергей, но вот с таким типом повстречался впервые. Все те хапуги и жулики, пойманные за руку, сознавали свое ничтожество и вину перед людьми и законом. У них не было никаких теорий и убеждений. Раз сошло с рук – попробую второй, и так до разоблачения. А потом покаянные слезы, битье себя кулаками в грудь и клятвы начать новую, честную жизнь. Эти люди сознавали, что они занимаются нечестными делами, и готовы были к расплате за это. Земельский не считал накопительство нечестным и недостойным занятием. Наоборот, он возмущался

государственным строем, при котором это дело считалось преступлением.

Позже Сергей понял, что они с тестем не только разные люди – это было бы слишком мягко сказано, – между ними непреодолимая пропасть. Их разделяет все:

идеалы, взгляды на жизнь, сама жизнь. Из разных миров они, и просто удивительно, почему оказались под одной крышей. Но все это он понял гораздо позже, а тогда, в Андижане, лишь изумлялся тестю.

И Лиля в этом доме стала какая-то другая, неузнаваемая. Очень часто надолго исчезала из дома, бросив Сергею на ходу: «Я к подруге!» С матерью на кухне о чем-то шушукались. Стоило появиться Сергею, как обе сразу умолкали. И еще новое: Лиля стала отводить свой взгляд, когда Сергей смотрел на нее. Когда приходил с работы отец, она вообще старалась не разговаривать с мужем.

Сергей часами возился с сыном. Учил его плавать в хаузе, гонять голубей, сажал его верхом на Джека и возил по саду. Сын засыпал его вопросами, на которые Сергей охотно отвечал, поражаясь детской любознательности. Юрку интересовало все на свете: почему гусеница зеленая, откуда берутся листья на дереве, почему кошка ест воробьев, сколько виноградин можно зараз съесть... И так без конца. Случалось, что Сергей с позором убегал от него: на такой жаре голова отказывалась работать.

Ночью под марлевым пологом, когда Сергей и Лиля наконец оставались наедине, он пытался поговорить с ней начистоту, но стоило лишь завести разговор про ее отца, как она замыкалась и не отвечала. А когда разозлившийся Сергей повышал голос и начинал возмущаться, поворачивалась к нему спиной и шептала: «Не можешь потише? Папа услышит!»

Все слова Сергея отскакивали от жены, как горох от стенки. По поводу фельетона Лиля сказала, что Сергей мог бы и не писать его, раз совесть не позволяет, но с отцом так разговаривать не имел права. Он все-таки у него в гостях. Мог бы как-нибудь по-другому... А вообще– и в этом она уверена – Сергей должен был выполнить просьбу отца. Пусть не фельетон, критическую статью хотя бы. А если бы он это сделал, то отец...

– Подарил бы нам бухарский ковер?.. – зло сказал Сергей.

Лиля как-то странно посмотрела на мужа и вздохнула.

– Ты совсем не знаешь моего отца.

– И знать не хочу!

– Я очень жалею, что все так получилось... – Лиля обняла его и, поцеловав, прошептала: – А может быть, ты все-таки напишешь этот дурацкий фельетон, Сережа?

Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. С моим отцом не стоит ссориться...

Сергей отвернулся от нее и, чувствуя, как гулко застучало сердце, сказал:

– Вот сейчас я понял, что не только твоего отца – тебя совсем не знаю.

Отодвинувшись на край постели, Лиля с досадой сказала:

– Ты упрямый, как ишак, или...

 – Ты хочешь сказать, дурак? Лиля промолчала.

Если днем в присутствии других Сергею приходилось сдерживаться, то ночью он высказывал жене все, что думает об этом доме. Когда вспыльчивый Сергей повышал голос – в винограднике под пологом, – неподалеку раздавалось характерное покашливание Земельского. У Сергея создалось такое впечатление, что тесть подслушивает.

Шли дни, а отношения оставались натянутыми. Все в этом доме было фальшивым насквозь: медоточивые разговоры отца и детей, неприкрытая лесть и восхищение его особой, холодное вежливое внимание к Сергею. Надоела ему эта неестественная жизнь.

Кто чувствовал себя здесь прекрасно, так это сын Юра: бегал в панамке и трусиках по саду, пускал в хаузе бумажные кораблики, с утра до вечера ел всевозможные фрукты, возился с собаками, курами, голубями и всем задавал бесчисленные вопросы. Спал он тоже в винограднике, с Капитолиной Даниловной. Земельский спал отдельно, под айвой. Редкий день он не приносил внуку подарка: плитку шоколада, заводную игрушку, сочную грушу. Иногда брал Юру на колени и, тыкая пальцем в тугой живот, говорил:

– Чем сегодня набил свой курсак? Виноградом, арбузом или дыней?

Юра на такие вопросы не отвечал. Запустив руку деду в карман и ничего там не обнаружив, начинал вертеться и скучать. Мальчишка он был удивительно подвижный и непоседливый. Подержав на коленях минут пять, дед легонько шлепал его и отпускал. Наверное, больше и не вспоминал про внука до следующей встречи.

Когда хозяин возвращался с работы, встречали его все, кроме Сергея. Этот каждодневный ритуал сначала смешил Сергея, потом начал раздражать. Не из дальних странствий ведь возвращался Николай Борисович, а из поликлиники, которая всего-то в семистах метрах от дома.

Все кончилось самым неожиданным образом.

Последнее время Сергей стал забираться на голубятню и шугать голубей. Лежа на горячей шиферной крыше, с удовольствием наблюдал за красивыми разноцветными птицами, высоко кружащими в бледном небе. Иногда какой-нибудь голубь складывал крылья и камнем падал вниз. Над самыми деревьями выходил из затянувшегося штопора и, перевернувшись через голову, точно планировал на длинный гибкий шест. Как ни в чем не бывало переступал розовыми лапками с белыми пучками перьев, чистил клювом крылья, ворковал, боком придвигаясь к сидящей неподалеку голубке.

В этот день голуби летали долго. Небо было бездонно-голубым с маленькими розовыми облаками. Голуби один за другим слетали с насеста на крышу, с крыши ныряли в проем на чердак, где у них были гнезда. На длинной поперечине остались лишь два голубя: белый с коричневым– он был мастер делать кульбиты над голубятней– и черная голубка с пестрым хохолком на точеной головке. Голуби не ухаживали друг за другом: смирно сидели рядком и смотрели в ту сторону, где скрылось солнце.

Сергей уже собирался слезать с крыши, когда услышал совсем близко знакомые голоса: Лилин и Николая Борисовича. Очевидно, они сели на скамейку, что рядом с голубятней. Первым его движением было встать и спуститься вниз, но, услышав слова тестя, Сергей раздумал.

– Дело прошлое, – говорил Земельский, – но зря ты со мной не посоветовалась, когда замуж выходила. Не нравится мне твой муж...

– Поверь, папа, он хороший парень, но…

– Кстати, где он?

– Гонял голубей, а потом, наверное, пошел прогуляться.

– Он опять был в моем кабинете, я ведь просил тебя...

– Сергей там не работал. Может быть, бумагу взял.

– Что он там чиркает все время?

– Заканчивает повесть о своем детстве.

– И ты веришь, что из этого будет какой-нибудь толк?

– Папа, он очень способный человек. Об этом говорят все.

– Я не верю в это. – И после длительной паузы: – Ты любишь его?

– Последний год мы часто ругаемся... Иногда мне кажется, что я ненавижу его. Он бывает вспыльчивым, грубым,..

– А как к сыну относится?

– Я не скажу, что Сергей очень нежный папаша, но любит его. В их семье не принято открыто проявлять свои чувства.

– Послушай, что я тебе скажу. Вы с ним совершенно разные люди и не подходите друг к другу...

– Об этом мне уже многие говорили...

– Ну вот, видишь! Я не верю в вашу совместную жизнь. Чем скорее вы расстанетесь, тем будет лучше. По крайней мере, для тебя.

– А как же сын?

– Об этом не беспокойся. Если понадобится, мы возьмем мальчишку к себе и воспитаем. Ты молода, красива и найдешь себе прекрасного мужа. Но расставаться нужно немедленно. Потом будет поздно. Семейная жизнь– это болото, которое может засосать, и тогда уже никакими силами не вырваться. Я понимаю, ты привыкла к нему, вас сын связывает, но надо все рвать. Сейчас это сделать легче и проще, чем потом. Юра еще маленький и ничего не понимает. Сейчас для него потеря отца – мимолетная неприятность, а потом сыну даже с плохим отцом будет трудно расстаться.

– Может быть, все у нас наладится, – помолчав, сказала Лиля, но в голосе ее особой уверенности не было.

– Я мог бы для вас многое сделать. Ты знаешь, для своих я ничего не жалею, но запомни: пока ты с этим человеком, я палец о палец не ударю, чтобы тебе помочь.

– Неужели из-за этого фельетона...

– Я долго присматривался к нему. И этот фельетон раскрыл все карты... Это не наш человек. Больше я ему никогда и ни в чем не доверюсь. Он из того рода-племени, которое я ненавижу. Дело совсем не в фельетоне. Ну, не хочет писать и не надо, хотя я и не понимаю этой наивной принципиальности. Ради родных, близких людей можно поступиться и своими принципами... Надеюсь, жизнь его еще научит и он со временем поймет, что такая твердокаменная принципиальность граничит с глупостью. Стоит ему оступиться, – а это не исключено, – и на работе, и в городе от него все быстро отвернутся, вот тогда он вспомнит про родственников... Человек, который не может ладить с близкими, и на работе невыносим. Как к нему относятся в редакции?

– По-разному. Он ведь и там говорит в глаза все, что думает, а это не всем нравится.

– Не пойму я его... Вроде бы не дурак, а ведет себя как последний глупец.

– Папа, мне с ним бывает трудно, просто, невыносимо жить, но он честный человек —тут не может быть никаких сомнений. За эти три года я его хорошо узнала. Пусть у него будут неприятности на работе, скандал дома, но он всегда поступит так, как подсказывает ему совесть... Не нужно было тебе просить его об этом фельетоне. В конце концов, я сама бы написала, а потом, дома, попросила бы Сергея поправить.

– Да разве в этом дело? Я хотел бы иметь зятя-единомышленника, а не врага. А он мой враг. Следовательно, и твой. И если сейчас ты это уже чувствуешь, то что будет дальше? Лучше вам расстаться тихо-мирно... Ну, погрустишь немного, а потом и это пройдет. Встретишь другого мужчину, только сначала покажи его мне... И уезжай ты из этого городишки! Поедем с тобой на теплоходе по Волге, рассеешься, отдохнешь... Я ведь вижу, что тебе тяжело с ним и ты совсем не отдохнула. .. -