Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)
– В твоих словах, Прокопыч, есть резон, – задумчиво проговорил Иван Ильич. – Я уже предлагал своему ведомству запретить в нашей области рыбную ловлю всеми доступными средствами на два-три года. Запрещают ведь охоту?
– Ну и как? – поинтересовался Сергей.
– Нужен хозяин над всем этим делом. Хозяин с крепкой рукой. А у нас любят изучать вопрос со всех сторон, обсуждать, ставить на голосование...
– Ильич, – сказал Прокопыч. – А эту несчастную сетёнку я тебе принесу в контору, как только, бог даст, поправлюсь.
– Если бы все так, как ты, Прокопыч, поддавались моей агитации... – невесело улыбнулся Иван Ильич.
– Меня вы тоже убедили, – сказал Игорь. – Я вот все думал, не купить ли мне спиннинг и удочки, а теперь раздумал. Лучше я буду конным спортом заниматься. Люблю лошадей.
– А может быть, когда школу закончишь, поступишь к нам, в Главрыбвод, инспектором, а?
– Подумаю, – пообещал Игорь и с хитрой усмешкой поглядел на Прокопыча. – Я ведь теперь знаю, где орудует один старый опытный браконьер...
– Тьфу! – сплюнул Прокопыч. – И слово-то какое-то не нашенское, не русское.
– Настоящему русскому человеку всегда была свойственна великая любовь к своей родине, – очень серьезно сказал Иван Ильич. – А в это понятие любви к родине входит и любовь к ее природным богатствам: земле, лесу, рекам, озерам... И нет ничего обиднее, когда некоторые люди, распинаясь в своей любви к родине, садятся на машины, едут в лес и уничтожают там все живое, а в озерах – рыбу. Это не любовь к родине, а...
– Предательство, – подсказал хитроумный Игорь.
– Возможно, это и слишком крепко сказано, но доля истины есть, – сказал Иван Ильич.
Сергею все больше нравился этот человек. Его всегда привлекали цельные люди с сильным характером. Таких людей не снедают мелкие заботы о себе, их волнуют большие проблемы. Уже две недели они находятся в одной палате, а лично о себе Иван Ильич еще ничего не рассказал. Два или три раза его навещала маленькая худощавая женщина, очевидно жена. С ней Иван Ильич разговаривал очень тихо. И грубоватый голос его становился мягким, душевным. Женщина целовала его в щеку и уходила.
Гораздо чаще к нему приходили сотрудники и сидели до тех пор, пока сестра не прогоняла их. И это было совсем не вынужденное вежливое посещение заболевшего сослуживца, когда людям не о чем говорить, а так, сидят у постели, обмениваются пустопорожними словами и тоскливо думают, как бы поскорее уйти. Здесь же велись серьезные разговоры о работе учреждения, о происшествиях на водоемах, тут же на месте решались какие-то важные дела, подписывались бумаги. И случалось, посетители забывали, что пришли к больному, и начинали громко спорить, размахивать руками, доказывая что-то. Иван Ильич тоже повышал голос, большая рука рубила воздух...
И потом, когда сотрудники уходили, он еще долго не мог успокоиться, потирал больное колено и, глядя в потолок, говорил:
– Это самая отвратительная черта у человека – уйти от любой ответственности. Ничего самому не решать..« На рыбзаводе в отсеках несколько миллионов мальков пеляди. Привезли ее черт знает откуда. Подкормки подходящей нет, ухода тоже никакого. Нужно немедленно мальков запускать в водоем, а они тянут волынку! Сами не могут решить, в какое озеро запускать, хотя об этот разговор ведется еще с зимы. .. Ну, разве можно так? . .
– Безобразие, – охотно соглашался Игорь.
– Ты чего это? – удивленно косился на него Вологжанин.
– Нельзя, говорю, мальков мучить, —невинным голосом пояснял Игорь.
– Приходи ко мне после школы, – успокаиваясь, говорил Иван Ильич. – Я из тебя сделаю настоящего инспектора. .. Это сейчас самая романтическая профессия. Тут тебе и опасность на каждом шагу, и стрельба из ружей, и погоня за браконьерами на быстроходном катере. . .
– Мне это подходит, – улыбался Игорь.
– Может, и мне переквалифицироваться в рыбинспектора?– с улыбкой сказал Сергей. – С удовольствием бы пожил в избе на берегу красивого озера.
– Ты что же, думаешь, это курорт?
– Возьмете или нет? – допытывался Сергей. – Браконьеров я тоже не люблю.
– Если ты бандитов не испугался, то, я думаю, и перед браконьерами не спасуешь, – сказал Вологжанин.– У меня есть одно вакантное место. Райский уголок: кругом сосновые леса и два озера – Малый Иван и Большой Иван. И дом инспектора на самом берегу. Чуть выше, на бугре, хутор из пяти дворов. Участок порядочный, что-то около двадцати охраняемых водоемов.
– А где же бывший инспектор? – поинтересовался Игорь.
– Под суд отдали, – сказал Вологжанин. – Был в сговоре с браконьерами и брал от них взятки.
– Романтическая профессия. . . – думая о своем, сказал Сергей. – Наедине с природой... Ты и природа.
– Природы там хватает,– улыбнулся Иван Ильич.– Но и работы по самое горло. Конечно, если инспектор настоящий, а не проходимец какой-нибудь...
– А вы таких в шею, – посоветовал Игорь.
– Я считаю, на природе должен работать человек с чистой душой, – подал голос Прокопыч.
Сергей хорошо знал эти места, не раз рыбачил на Малом и Большом Иванах. Знает и этот дом инспектора, и хутор на бугре. Там, действительно, сосновый бор кругом. Ели и сосны огромные, а в лесу полно белых грибов. Как раз напротив избушки инспектора большой, заросший орешником остров. Летом туда на лодках привозят хуторских телят, и они живут до осени сами по себе. Помнится, как-то Сергей заночевал там с приятелями-рыбаками, а котел с недоеденной ухой оставили у костра. Ночью пришли телята и слопали всю уху. И не только уху – буханку хлеба. Пестрые такие симпатичные телята с белыми звездами на лбу.
После этого разговора Сергей долго не мог заснуть. Здесь, в больнице, как нигде хорошо думается. Четыре зеленоватые стены и ровный белый потолок. Ничто тебя от мыслей не отвлекает. Как-то мало он до сих пор задумывался о смысле жизни. Все устраивалось само по себе. Работал, учился, женился. То есть делал все то, что и другие. И совсем не торопил события, не изменял их, – как жизнь складывалась, так и ладно. А в последнее время, как стал работать над романом, вообще ни на что больше не обращал внимания. Работа была главным, а все остальное – второстепенным.
Может быть, когда он впервые почувствовал, что в семье неладно, нужно было что-то сделать, предпринять? Он ничего не стал делать, даже закрыл глаза на явную измену жены. .. Зачем себя обманывать? То, что Лиля ему изменяет, он почувствовал сразу и не нашел в себе мужества порвать с ней. Он оставил все так, как есть. В какой-то мере это было даже удобно: никаких трагедий, перемен. Жизнь течет себе, как река, не выходя из берегов. Возможно, он еще и продолжал любить Лилю, страшился навсегда потерять ее. . . И Лена совсем не торопила его порывать с семьей, а наоборот, ничего не обещала и ничего от него не требовала. .. И вот здесь, в больнице, он понял, что так дальше продолжаться не может: он должен прибиться к какому-то одному берегу. .. Но к какому?
С Лилей, в общем, все было ясно: она давно отдалилась от него, у нее своя жизнь – эти поездки в Ленинград и Москву, – и разрыв неизбежен. С Леной все обстояло сложнее. Сергей чувствовал, что она тоже не принадлежит ему, хотя, казалось бы, у них все прекрасно… И будет ли когда-нибудь принадлежать, он не знал...
Как бы там ни было, нужно начинать жить по-новому. А если так, то нужно разом рвать все, за что раньше по инерции бессознательно цеплялся. Рвать решительно и бесповоротно. И все-таки он не ожидал, что это произойдет гораздо скорее, чем он думал...
Однажды, сидя в своем «колоколе», Сергей отложил в сторону ручку и задумался. Только что прошел дождь, и на стекле еще не просохли извилистые дорожки, еще мчались над больничным парком легкие облака, а ветер с шумом налетал на зазеленевшие деревья, но уже в грозовом небе то тут, то там раскрывались голубые оконца и оттуда ударяли в глаза ослепительные лучи.
Задумался Сергей не просто так. Здесь, в больнице, он вдруг охладел к своему недописанному роману. То ли от тяжелейшего физического потрясения, то ли оттого, что он смутно чувствовал, что в жизни его что-то переменилось, он вдруг понял, что работа над романом – это бегство от самого себя. В его жизни сейчас происходили более значительные по своему драматизму события, чем те, которые он описывал в романе. Да, он работал, но это уже было не творчество, а инерция. .. Снова и снова перечитывал написанное и все более разочаровывался: какая-то неинтересная, придуманная жизнь... Не люди, а схемы! Как он мог написать такое? .. Вспомнились вечера, когда он радовался написанным страницам, а теперь ему было стыдно...
И вот сегодня, когда прозрачный летний дождь промчался над городом, протрезвонив по крышам, как на ксилофоне, и смыл с деревьев пыль, Сергей понял, что не будет продолжать роман. Если то, что он написал, можно было назвать романом. Романом без названия. Он когда-нибудь напишет другой роман. С названием. И не будет вымучивать из себя героев. Если он после удара ножом выкарабкался, выжил, то герои его романа не перенесли этого потрясения и погибли для него. Чем крепче он чувствовал себя, тем больше худели, бледнели его герои. Становились дистрофиками. И самое удивительное: Сергею не хотелось их лечить, делать им переливание крови, пичкать витаминами. Ему хотелось поскорее их похоронить. И на могиле, вернее на романе, поставить крест.. .
Он не похоронил своих героев. Поступил с ними еще более жестоко: предал кремации.. . Здесь же, в бывшем процедурном кабинете, нашел вытяжной шкаф с дымоходом, немного напоминающий коптильню для рыбы. Сергей попросил у куривших на лестничной площадке больных спички, вернувшись, закрыл дверь и в вытяжном шкафу одну за другой сжег все двести шестьдесят страниц своей рукописи...
Он слышал, что в дверь стучат. Однако открыл, когда догорал последний лист. На пороге возникла рассерженная Альбина. Морща нос, она втягивала в себя пахнущий гарью воздух.
– Ты что тут пожар устроил?! – накинулась она на него. – Больные пришли и сказали, что в коридоре пахнет дымом... – Она вертела круглой головой в белой шапочке. – Что ты тут жег?
– Почтим память безвременно погибших минутой молчания, – без улыбки сказал Сергей и выпрямился, руки по швам, как это всегда делают в подобных случаях.
Но Альбина была слишком рассержена, чтобы докапываться до истины и понять его. Поджав губы и блестя на него очками, жестяным голосом потребовала:
– Ключ, – и руку протянула.
Сергей отдал ей ключ. Больные с любопытством по очереди заглядывали в кладовую, но, обнаружив, что никакого пожара нет, уходили. . .
– Больше не получишь, – отрезала Альбина, отступая с дороги, чтобы он смог пройти к двери.
– Все в порядке, Альбина, – сказал он. – Да не хмурься ты, чудачка, тебе это не идет... – И, невесело улыбнувшись, вышел из комнаты.
Они бродили с Наташей по больничному парку, слушая голоса птиц. Днем в парке трезвонили синицы, воробьи, мухоловки. Из ближнего соснового бора наведывались трясогузки. Степенно разгуливали по узким дорожкам и, весело поблескивая черными точечками глаз, наперебой пускали нежные трели.
Солнце с трудом пробивалось сквозь молодую листву. В траве потрескивали кузнечики. А солнечные полянки меж деревьями были такими яркими и свежими, что хотелось броситься на траву, перевернуться на спину и смотреть до одури в знойное фиолетовое небо.
Несмотря на хорошую погоду, на душе у Сергея было тревожно: сжег рукопись, а теперь вот терзался, правильно ли сделал. Ведь в конце концов он все-таки журналист и отлично знает, что заготовки всегда рано или поздно могут пригодиться, – можно было потом снова вернуться к роману, что-то использовать из написанного. .. А с другой стороны, он теперь освободился от него навсегда. К черту роман! У него есть повесть, которую нужно переделывать...
Разговора с Наташей тоже не получалось. Да и не только потому, что у него такое настроение: в последнее время он вообще не мог с ней разговаривать. Какая-то резкая стала, отчужденная. Вот идет рядом, ростом немного ниже его, длинные светлые волосы спускаются на спину. Профиль острый, ресницы длинные, тонкий красивый нос. Интересная девчонка, ничего не скажешь. Принесла коробку с продуктами: компот, печенье, два огромных апельсина – где она в это время их раздобыла? . .
Сергей не очень удивился, увидев ее. К нему многие приходили из редакции. Даже Валя Молчанова. Вот пришла и Наташа.
– Профсоюз командировал? – встретив ее в вестибюле, не очень-то тактично спросил он.
– Комсомол, – без улыбки ответила Наташа. Не надо было задавать ей этот дурацкий вопрос, тогда не ходили бы молча по аллеям.
– Какие новости в редакции? – наконец нарушил затянувшееся молчание Сергей. Спросил просто так, потому что прекрасно был осведомлен о редакционных делах от других сотрудников.
Девушка вскинула голову и сбоку взглянула на него. Темная бровь изогнулась, ясный глаз показался Сергею совсем светлым. По губам проскользнула улыбка.
– Ты мне сегодня какие-то странные вопросы задаешь, – сказала она.
Сергей молча проглотил заслуженную пилюлю и даже немного повеселел. Наташа всегда была прямой, откровенной девчонкой.
– Ну, а что у тебя нового? – спросил он. – Написала что-нибудь?
– Написала большой очерк об официантке. ..
– А редактор зарезал? Пиши, говорит, лучше об агрономе?
– Я его в печке сожгла, —сказала Наташа.
– Что? В печке? – удивился Сергей. – Когда?
– Вчера.
– И я вчера... – вырвалось у него. И, видя повернутое к нему участливое лицо девушки и внимательные прозрачные с зеленым ободком глаза, докончил: – Сжег свою рукопись.
– У меня был плохой очерк! – излишке горячо воскликнула она. – Никудышный!
– А у меня – роман. ..
– Ой, ну и дурак же ты, Сергей! – расстроилась девушка. – У тебя не может быть роман плохим. Ты очень хорошо пишешь.
– Не уверен, – сказал он, уже жалея, что завел этот разговор.
– Дал бы мне почитать.
– Что теперь об этом говорить. . .
– Никому не скажу, а тебе скажу, – доверительно сообщила Наташа. – Я не буду больше подавать документы на факультет журналистики. Подам в наш педагогический. На филфак. Журналистика – это не для меня. Это я вчера поняла. Пять раз переписывала очерк, а он лучше не стал. Я взяла и сожгла его. Или хорошо писать, или – никак!
– Это верно, – думая о своем, сказал Сергей.
– Буду учительницей.
– Значит, из газеты уйдешь? – рассеянно спросил он.
– Я – на вечерний. Мне ведь без работы никак. У мамы совсем маленькая пенсия, а на стипендию разве проживешь? И потом, я уже привыкла к редакции. Я ведь не литсотрудник, а учетчик писем. С меня очерки и газетные статьи не требуют.
– Ты права, Наташка, надо делать очень хорошо или к черту. .. сжечь!
– Теперь жалеешь? – спросила она, на лету схватив его мысль.
– Год работы. . . – Он вдруг взглянул на нее и рассмеялся: – В один и тот же день ты сожгла очерк, а я – рукопись и... . Странное совпадение, не правда ли?
– А что «и»? – не дала она сбить себя с толку.
– Ну вот, ты решила выбрать другую профессию..,
– А что ты?
– Я? – уклонился Сергей. – Я профессию не собираюсь менять... У меня другое.
– Что другое? – светлые глаза пытливо смотрят на него. Он и не заметил, что они остановились на аллее и стоят друг против друга.
– Не лезь ты мне в душу, Наташка! – взмолился он, но.видя, как сразу заволокло синью ее до этого прозрачные глаза, прибавил: – Короче говоря, в моей жизни тоже назревают большие перемены... А какие, я пока и сам толком не знаю. . .
Только что они, скучая, ходили по парку, совсем далекие друг от друга, и вот всего за каких-то несколько минут стали с полуслова понимать один другого, а этого как раз так недоставало Сергею в последнее время. . . Он уже хотел присесть с ней на свободную скамейку и, как говорится, излить душу, и, может быть, разобраться в самом себе, – ведь так бывает: начинаешь рассказывать о наболевшем человеку, который тебя затронул чем-то, и сам вдруг отчетливо видишь все то, что было неясным и туманным, – но этому не суждено было случиться. ..
– Наверное, сейчас ты многое узнаешь... – с несвойственной ее возрасту проницательностью произнесла Наташа. И голос у нее неуловимо изменился: в нем появились жесткие нотки.
Сергей удивленно поднял голову и, проследив за взглядом девушки, увидел приближающуюся к ним по тропинке Лилю.
– Я, пожалуй, пойду, – все тем же голосом с металлическими нотками сказала Наташа. – Выздоравливай, Сергей!
Повернулась и пошла навстречу Лиле. И было видно, что вся она натянулась, как струна: тронь – зазвенит.
Сергей думал, они разминутся, даже не взглянув друг на друга. С того случая в библиотеке, когда Наташа поддела Лилю, та с ней не разговаривала. Лиля умела долго помнить зло. И поэтому он был удивлен, что жена остановилась и с улыбкой перекинулась несколькими словами с девушкой. Слов не было слышно. Наташа пошла к выходу, а Лиля – навстречу ему. Последнее время она редко навещала его. Темно-каштановые волосы красиво уложены на голове и подвязаны черной лентой. На ногах белые босоножки, в руках белая сумочка.
Сергей улыбнулся и помахал рукой. Сначала он подумал, что жена его не заметила, потому что на ее лице ничто не изменилось, все то же холодное, несколько высокомерное выражение. Смотрит на него и будто не видит. Когда она заговорила, Сергею стало стыдно за свою жизнерадостную улыбку. Подойдя к нему вплотную все с тем же каменным выражением на лице, Лиля, даже не поздоровавшись, сухо сказала:
– Нам необходимо с тобой поговорить... И очень серьезно.
Он сразу все понял. Она могла бы и не продолжать.
– Ты был очень слаб, и я все время откладывала этот неприятный разговор...
– Я уже здоров, так что можешь не стесняться, – усмехнулся Сергей.
Они уселись на скамью под толстой корявой березой. Откуда-то вынырнула трясогузка и опустилась на тропинку неподалеку от них. Поминутно кланяясь, сиреневая с белым и черным птичка направо и налево, вверх и вниз без устали крутила длинным хвостом. При этом она ухитрялась еще переливчато верещать. На ее зов прилетели еще две трясогузки, и птицы, будто исполняя какой-то ритуальный танец, заходили по кругу друг за другом. Сергей засмотрелся на них и не расслышал, что произнесла жена. Впрочем, переспрашивать не стал.
А Лиля говорила:
– .. .Так больше жить нельзя. Я для тебя пустое место. Сына ты почти не видишь. . .
«Как будто я в этом виноват! – с горечью подумал Сергей. – Ты и твои родители все сделали, чтобы отобрать у меня сына. . .»
– И потом, у тебя есть женщина. .. Экстравагантная амазонка!
– Амазонка? – удивился Сергей.
– Ну, та самая, что к тебе в больницу на мотоцикле приезжает, – сказала Лиля. – Мы с ней даже один раз встретились. ..
– Это ты придумала: амазонка? – спросил Сергей.
– И давно ты с ней встречаешься?
– Это уже не имеет значения, – устало сказал Сергей. Ему вдруг стало смертельно скучно. – Давай ближе к делу. Что ты хочешь?
– Развода, мой дорогой, – сказала Лиля. – Только развода.
Он сбоку взглянул на нее и поразился, как она сейчас похожа на своего отца: такой же хищный профиль, впадина на виске, грубая линия носа, расширившийся глаз. Николай Борисович зачесывал волосы так, чтобы не видна была солидная розовая плешь. Кроме того, он раз в неделю красил волосы, ликвидируя седину. Упаси бог, если кто-нибудь из домочадцев скажет, что он сегодня плохо выглядит! Сразу помрачнеет и замолчит.
Поэтому все в доме на дню несколько раз говорили ему, какой у него здоровый цвет лица, как ему идет новая крепдешиновая рубашка – Земельский шил себе на заказ только крепдешиновые рубашки.
Впервые такое разительное сходство дочери с отцом позабавило Сергея, и он снова стал прислушиваться к ее словам.
– . . .Папа уже договорился насчет обмена жилплощади. Не будем ведь мы с тобой делить эту несчастную квартиру? Все-таки нас двое: я и сын.
– Ради бога, – успокоил ее Сергей.
– Первое время поживешь у матери, а потом тебе дадут комнату, – деловито продолжала Лиля. – А может быть, у твоей амазонки есть жилплощадь? Переедешь к ней...
– Я тронут такой заботой.
– Когда ты выходишь из больницы?
– На той неделе.
– Я твои вещи сложила в чемодан. Ну, в тот коричневый, с испорченным замком. Мебель, я думаю, ты тоже не будешь делить?
– Бери все, – сказал Сергей.
– Даже машину? – сбоку взглянула на него Лиля.
– И машину, – сказал Сергей.
– Как с тобой все легко, – заметила Лиля. – Езди сам. .. У папы есть «Москвич».
– Ты что, выходишь замуж за папу?
– Вот все говорят, ты умный, умный... А что ты сделал в своей жизни умного? Чего ты добился? Не смог даже в Москву перебраться...
– Да, тут я маху дал, – улыбнулся Сергей.
– Пишешь, пишешь, а кому это надо? Повесть валяется в письменном столе, а роман...
– Романа нет, – сказал Сергей. – Роман тю-тю... Но Лиля пропустила это мимо ушей. Ее не волновали дела мужа. Уже давно не волновали. Ей нужно было высказать ему все то, что пришло в голову по дороге сюда. Лиля старалась не смотреть на него, чтобы не расслабиться, не утратить уверенности в своей правоте. И хотя у нее на языке вертелся вопрос: «Зачем сюда приходила эта девчонка из отдела писем?» – она его не задала. Действительно, какое все это имеет значение. .. Мало ли кто теперь к нему ходит? Главное то, что она пришла сюда последний раз…
Лиле хотелось быть жесткой, непреклонной, но где-то в глубине души поселилось сомнение: правильно ли она поступает, вот так разом сжигая все мосты за собой? Любит ли она еще этого человека? Тысячу раз, пока он лежал в палате, она говорила себе: «Нет!» Тогда почему же боится посмотреть ему в глаза? ..
– А вот у мужа Рики Семеновны в этом году в Москве выходит книга. . .
– Я рад за него.
– Неудачник ты, Сереженька,– сказала Лиля.– Прав был мой отец.. .
– Не надо о нем, – попросил Сергей. – Что ты еще хочешь сказать мне?
– За месяц, что ты лежал в больнице, не прошел ни один твой очерк, – продолжала Лиля. – И надо тебе было ссориться с Лобановым? Умный человек так бы не поступил.
– Значит, я дурак, – сказал Сергей.
Лиля все же подняла глаза и посмотрела на него. Подбритые брови ее полезли вверх.
– Ты сильно изменился.
– Это верно, – сказал он.
Что-то в лице ее дрогнуло. Глаза вроде бы стали помягче, а до этого были злые, беспощадные.
– Ты любишь ее? – тихо спросила она, чертя пробковым каблуком красноватый песок.
– Люблю!
– А я и не догадывалась!
– Ты никогда бы и не догадалась, – сказал Сергей. – Очень уж высокого мнения о себе. И ревности в тебе нет —лишь уязвленное самолюбие. Ты слишком любишь себя, чтобы ревновать к другим. .. извини, что я раньше не рассказал тебе об этом. Честное слово, хотел, а потом вот это несчастье. . . Я должен был тебе рассказать. ..
– Я догадывалась, – одними губами улыбнулась Лиля. Она поняла, что в сердце ее нет жалости к этому человеку. Да таких, как он, и не жалеют. Такие сами жалеют.
– А чего эта дурочка к тебе шляется? – спросила она.
– Наташка-то? – ответил он. – Она совсем не дурочка.
– Амазонка, Наташка... Сколько у тебя их?
– При чем тут Наташка? – в нем поднималось раздражение. – Кстати, что ты ей сказала?
– Я сказала, что с удовольствием тебя уступаю ей...
– Зря ты это, – устало проговорил он. – Девчонку-то уж могла бы и не трогать. . .
– Да, ты же влюблен по уши в другую.. . В амазонку.
– А как ты? – спросил Сергей. Ему не нравилось, что она Лену называет амазонкой.
– Он любит меня. И уже давно.
– С тех самых пор, как побывал у нас в гостях с Галиными?
– Он действительно любит меня, – повторила она. – И я – его.
– А вот это ты, девочка, врешь! – рассмеялся Сергей.– Ты не любишь. Ты никого не любишь, кроме себя. Такой уж ты уродилась.
– Думай, что хочешь... Теперь мне понятно, из-за кого ты валяешься здесь второй месяц. Все из-за нее, амазонки. .. – Лиля отвела глаза в сторону. – Я была в милиции и с ней там встретилась... Она пришла за своими лакированными туфельками. ..
– Не стыдно? – перебил Сергей. – Зачем ты мне несешь всю эту чепуху?
– Подумаешь, нашелся благородный рыцарь. .. Кинулся какую-то сучку спасать! А она и спасибо не сказала. . . Ну разве ты умный человек? Ради чего ты жизнью рисковал? Ну ладно бы твоя знакомая, а ты ведь утверждаешь, что и в глаза-то ее не видел. Зачем же тогда полез в эту свалку?
– Тебе этого не понять, – ответил он. – Извини, я устал...
– Да что с тобой говорить.... Все равно теперь все кончено!
– Вот именно, – сказал Сергей.
Лиля резко поднялась, раскрыла сумочку и достала бумаги.
– Подпиши справку для жилконторы. Пока ты прописан, я не имею права обменять жилплощадь.
Сергей, не читая, подписал.
– Это заявление о разводе, – протянула она два скрепленных листка.
Сергей прочитал и, улыбнувшись, возвратил.
– Это лучшее, что ты за все время написала, – сказал он.
– Ты напишешь заявление, когда выйдешь отсюда?
– Зачем тянуть? У тебя есть ручка и бумага?
Лиля достала из сумки несколько чистых листов и ручку.
– Я знал, что ты обо всем подумала, – сказал он, пристраиваясь на скамейке.
Писать было неудобно, и Лиля предложила свою плоскую сумку. Через несколько минут все было готово. Она внимательно перечитала заявление, хотела что-то сказать, но промолчала и убрала бумаги в сумку.
– Чему ты улыбаешься? – спросила она. – Рад?
– Честно говоря, еще не знаю, рад я или нет, – сказал он. – Я думаю о другом: до чего удивительна жизнь! Как мы с тобой вступили в брак на скамейке,
так и разошлись на ней...
Лиля поднялась, поправила платье, достав из сумочки зеркало, посмотрела в него, провела помадой по губам. Лицо у нее при этом было невозмутимое.
– А если и он ему не понравится? – спросил Сергей.
– Кто? – непонимающе взглянула на него Лиля, убирая зеркальце и помаду.
– Я говорю, что будет, если твой новый возлюбленный не понравится дорогому папочке?
– Понравится, – сказала Лиля.
– Я совсем забыл, у него ведь слабость к военным. ..
– Прощай, Сережа, – сказала она.
– Подожди. Я все ждал, когда ты заговоришь о сыне. ..
– А что о нем говорить? Он живет у родителей. И будет пока жить у них. При разводе тебе определят алименты. Вот и все.
– Надеюсь, я смогу с сыном видеться? А когда все образуется, может быть, ты мне его отдашь?
– Я и не подозревала, что ты такой любвеобильный отец. .. – ядовито заметила она.
– Какой уж есть, но сын мне очень дорог.
– Раньше надо было думать... – сварливо начала было Лиля, но он перебил:
– Ты не ответила на мой вопрос.
– О чем ты говоришь? – взглянула на него Лиля. – Какая мать отдаст своего ребенка? У нас и закона такого нет, чтобы ребенок оставался у отца.. .
– Честное слово, ему будет лучше со мной!
– Я не уверена, – отрезала Лиля. – И прекратим этот бесполезный разговор. Сын будет со мной. Ты ведь сам не станешь его воспитывать? Наверняка свалишь на шею своей матери, а у нее и так двое. . . И потом, я не хочу, чтобы мой сын жил в нищете.
– А я не хочу, чтобы он вырос таким же паразитом, как твой. ..
– Не смей так говорить о моем отце! – крикнула Лиля. Щеки ее стали красными, глаза расширились.
– К этому мы еще вернемся, – отступил Сергей.
Не хватало еще скандалить, с женой здесь, под окнами больничного корпуса! Уже и так на них поглядывают из открытых окон.
– Я не запрещаю тебе встречаться с сыном, – несколько остыв, сказала Лиля. Она получила все бумаги, неприятный разговор позади, и ей хотелось поскорее уйти. Она уже отошла на несколько шагов, когда Сергей– он остался сидеть на скамейке – окликнул ее:
– Зайди, пожалуйста, к нашим, скажи Генке, пусть заберет мой чемодан и рукописи... Мне не хотелось бы возвращаться в твою квартиру...
Все так же тихо шумели деревья в парке, попискивали трясогузки на красной тропинке, величаво плыли над головой тяжелые облака. Мимо, шаркая растоптанными шлепанцами, проходили больные в серых халатах. Две санитарки стороной провезли на узкой тележке с блестящими колесами человеческую фигуру, закрытую белой с ржавыми пятнами простыней. Чугунная неподвижность этой вытянувшейся на узком ложе фигуры совсем не вязалась с оживленными лицами санитарок, солнечным днем, шумящими деревьями, птичьим гомоном. Да и белый приветливый домик на отшибе, окруженный тополями, колючим шиповником, с разбитой перед входом клумбой, куда направлялась тележка, совсем не вязался с мрачным названием «морг». Тележка выкатилась на ярко освещенную потрескавшуюся цементную дорожку, и от никелированных спиц во все стороны брызнули ослепительные солнечные зайчики.
«Вот и все, – подумал Сергей. – Конец. Оказывается, все так просто, будто и не жили столько лет. .. Если так легко близким людям расстаться, то к чему все эти былые сомнения? .. К чему бессонные ночи, копание в себе, воспоминания? Пришла и единым ударом перерубила весь этот сложно заплетенный узел! Продумала все до мелочей. Даже бумагу и ручку захватила... Пока я, слюнтяй этакий, раздумывал, как лучше поступить, как не задеть чувствительные струны ее души, она уже все сделала. Даже насчет обмена квартиры договорилась и юриста нашла для того, чтобы побыстрее развели. . .
Чувствуется рука ее папаши... У этого человека железная хватка! ..»
. Услышав скрип гравия, Сергей поднял голову и увидел Вологжанина. Иван Ильич сел рядом, достал из кармана папиросы, спички и закурил. Сизая струйка поднялась вверх и затерялась в листве березы.
– Красивая у тебя жена, – сказал он.– Королева. С утра пораньше прибежала... Видать, любит?
– Что? – спросил Сергей.
– Видная у тебя жена, говорю. . . – Иван Ильич внимательно посмотрел на Сергея. – Ты что, не рад, что и пришла?
– Рад, – помолчав, ответил Сергей.
– Хорошая жена – это великое дело,– сказал Вологжанин. – Сам посуди, если жена дрянь, то сколько времени, энергии тратишь попусту на скандалы, выяснения, уговоры.. . А если умница, друг, то такая женщина сама тебе будет помощником в любом деле.
– А у вас жена друг? – спросил Сергей.
– Дай бог каждому такую жену, – негромко, с какой-то сдержанной нежностью сказал Иван Ильич. – Если бы не Люба... Эх, да что говорить! Один бог знает, что бы со мной было. . .
– Вам повезло, – сказал Сергей.
– А что, твоя жена...
– У меня нет больше жены, – сказал Сергей.
9
Опустив голову, Наташа вышла из больничных ворот на улицу. Встреча с Лилей поселила в ее душе смятение, тревогу. Сергей такой беспомощный в больничном халате, и эта красивая, цветущая женщина шла на него, как танк. И лицо ее не предвещало ничего
хорошего для Сергея. Наташа не любила Лилю. Она ей не понравилась еще тогда, когда впервые увидела молодую жену Сергея на фотографии. Сейчас смешно вспомнить, а тогда, девчонкой, Наташа плевала на эту фотографию, а потом булавкой выколола глаза. ..
– Наташка! Ты куда? – услышала она голос подруги. И остановилась: так расстроилась, даже про Варьку забыла, которая дожидалась ее у ограды.
