Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)
– Я с удовольствием дома пообедаю, – сказала Лиля.
– Мать, не разбивай нам компанию, – сказал Сергей. – Я уже договорился с приятелями...
Чмокнул жену в щеку, схватил со сковородки горячий блин, запихал в рот и выскочил за дверь. Из коридора в комнату ворвались клубы морозного пара и Дружок. Шерсть его заиндевела, усы топорщились, как у моржа, и стали белыми.
Лиля помогла свекрови убрать со стола. Вытирая посуду, сказала, что скоро четыре месяца как беременна. Сережа настаивает, чтобы она рожала. А как с учебой? Ребенок свяжет ее по рукам и ногам. Ведь ей предстоит заканчивать последний курс.
– Рожай,—сказала Татьяна Андреевна. – У меня их шестеро было. И ничего, вот четверых вытянула. А каково мне было с ними в войну? Одной?
– То война...
– Когда тебе родить-то? Летом? До осени покормишь, а потом оставишь нам. Уж как-нибудь справлюсь я со своим первым внуком... Или внучкой.
– Что-то страшно мне...
– Ох, гляжу я, избалованные вы все нынче! Моя матушка-покойница родила одиннадцать детей. Жала мать рожь, а тут начались схватки. Она без всякой помощи одна в поле и приняла меня. А вечером сама в нижней юбке и домой принесла. Отец~то мой был путевой обходчик, и жили мы на разъезде. До ближайшей станции шестнадцать километров. О «скорой помощи» тогда и слыхом не слыхали.
– Сережа хочет сына, – сказала Лиля.
– Он такой, чего захочет, всегда добьется. Значит, будет сын. Сережка-то мой первенец и родился в рубашке. Я говорю ему, а он смеется, не верит. Думает, что это просто так говорят. А родился, действительно, в рубашке. Я сама видела.
– Мам, а я в рубашке родился? – спросил Валерка. – В той самой, которая вся в дырках?
Женщины рассмеялись. Татьяна Андреевна помогла сыну одеться, крепко завязала под воротником красный шерстяной шарф и выпроводила на улицу.
– Я никогда таких глаз у мальчиков не видела, – сказала Лиля. – Большущие, синие и с длинными ресницами.
– Сережин любимец, – улыбнулась Татьяна Андреевна.– И на мотоцикле катает, и подарками всякими балует. Сколько он этих фотографий Валеркиных наделал! А одну даже в газете поместил. Кораблик с соседским мальчишкой в луже запускает.
– Это хорошо, что Сережа детей любит.
– Он всех любит: и детей, и животных. Кто только у нас не жил в доме! И птицы, и ежи, и белые мыши. А теперь вон собаку откуда-то притащил. И так повернуться негде. Правда, на пса пожаловаться грех. Чистоплотный и не болтается под ногами, знает свое место. И ребятишки его любят. Сколько уж живет, а никого не укусил. Вот только ночью меня пугает, когда Сергей поздно приходит. Гавкнет, я так и подскочу, а потом никак не заснуть.
– Поздно приходит?
Татьяна Андреевна пытливо взглянула на нее, улыбнулась.
– Никак ревнуешь?
– Что вы!—отмахнулась Лиля.– До ревности ли мне сейчас... Экзамены, теперь эта беременность...
– Я и то гляжу, будто ты с лица похудела... Думала, неприятности какие.
– Зачем только Сергей эти кресла купил, – прервала Лиля, – теперь никто таких не покупает...
– Я уж ему и то говорила, да разве послушается? Ждет не дождется, когда ты закончишь учебу и начнете жить по-человечески.
– В этом городе?
– А чем же для тебя плох наш город? – удивилась Татьяна Андреевна.
– Сережа способный журналист, смог бы устроиться и в Москве или в Ленинграде...
– Вроде бы ему тут квартиру обещали, – сказала Татьяна Андреевна. – К твоему приезду.
– Я думаю, мы тут долго не задержимся... Напечатает несколько интересных материалов в центральных газетах, тогда можно будет попытаться и получше устроиться. ..
.– Вам виднее, – помолчав, сказала Татьяна Андреевна и отвернулась к плите.
– Пойду в библиотеку заниматься, – сказала Лиля. – Купить что-нибудь в магазине?
– Не давай ему много пить, – сказала Татьяна Андреевна.– На радостях-то надерется, а потом два дня будет маяться.
– На радостях?
– Как ты приехала, так и ожил. Ходит и светится, будто месяц ясный.
– Я и не заметила, – сказала Лиля, надевая шубу.
Городская библиотека находилась на улице Карла Либкнехта. День был солнечный, морозный, и Лиля пошла пешком. Торопецкая улица, где жили Волковы, была застроена после войны одинаковыми оштукатуренными стандартными домами. Из труб тянулся в небо белесый дым. Сворачивая у театра на Октябрьскую улицу, Лиля увидела на дороге грязно-желтую на фоне ослепительного света большую собаку, которая внимательно посмотрела на нее черными точечками глаз, зарывшихся в кудрявую шерсть. Вид у собаки был угрюмый. Лиля остановилась. Собака не спеша подошла к ней, с интересом обнюхала длинную колонковую шубу, фыркнула и отправилась дальше, таща на весу пушистый со свалявшейся шерстью хвост.
Лиля разделась внизу и поднялась на второй этаж в читальный зал. Из высоких заиндевелых окон на черные столы падали широкие полосы света. В зале было тихо. Слышно лишь, как шелестели переворачиваемые страницы, иногда кто-нибудь осторожно покашливал. Лиля села за свободный стол, достала тетради и учебники из сумки. Не успела сосредоточиться, как почувствовала чей-то внимательный взгляд. Подняла голову и увидела пожилую женщину. Блистая золотыми зубами, она приветливо улыбалась и кивала. Лиля тоже улыбнулась. Это была Рика Семеновна, литсотрудница отдела культуры и быта. Помнится, она была очень удивлена, что Лиля так скоропалительно вышла замуж. Как можно, почти не зная человека, на всю жизнь связывать с ним свою судьбу? Лиле тогда показалось, что она не очень-то хорошо относится к Сергею.
Рика Семеновна сидела за соседним столом. Перед ней подшивка газет, блокнот и стопка писчей бумаги. На горбоносом лице очки в черной оправе. Наверное, в детстве Рика Семеновна болела оспой, потому что на щеках остались мелкие рябинки.
Через полчаса они вместе вышли в коридор. Улыбающаяся Рика Семеновна сказала, что Лиля замечательно выглядит и она очень рада ее видеть. Лиля поинтересовалась, что она здесь делает.
– Моя милая, разве можно в нашей редакции что-либо написать? – пожаловалась Рика Семеновна. – Да еще в отделе культуры и быта! У нас с утра до вечера толпится народ. Я удивляюсь Султанову: умный, интеллигентный человек и терпит такое! Уши вянут, слушая их... Что же ты не спросишь про своего гения?
– По-моему, у него все хорошо.
– Твой муж гремит на всю губернию, – с ироническим оттенком в голосе сказала Рика Семеновна.– Неожиданно для всех у него прорезался талант: пишет очерки, корреспонденции на любую тему, а сейчас положил редактору на стол какой-то скандальный фельетон. .. Замахнулся на крупного хозяйственника.
Об этом фельетоне Сергей писал что-то и говорил, но Лиля не запомнила.
Рика Семеновна закурила папиросу и, пристально посмотрев Лиле в глаза, задушевно сказала:
– Скажи мне, Лилечка, правду: ведь это ты пишешь за место него? Я знаю, он часто бывает в Москве, звонит тебе чуть ли не каждый день. С него как-то всю зарплату удержали за телефонные разговоры из редакции.
Лиля знала, что Рику Семеновну считают в редакции умной женщиной, но, услышав такую чушь, не выдержала и рассмеялась ей прямо в лицо:
– Я скажу вам правду: почти все, что было в прошлом году напечатано в вашей газете за моей подписью, написал Сергей.
– Вот как, – помолчав, сказала Рика Семеновна,– а я думала, наоборот. В таком случае твой муж действительно способный человек. У него бойкое перо. Пишет быстро и много. На мой взгляд, несколько поверхностно.
– Мне кажется, вы Сергея не принимаете всерьез.
– Я принимаю всерьез современную литературу, дорогая Лилечка. И я знаю, какой это каторжный труд. Мой муж вот уже третий год пишет роман. Иногда он неделю бьется над одной страницей. А твой муж способен за два-три часа написать очерк, фельетон. Такая .легкость меня очень настораживает...
Лиля вспомнила слова одного профессора. Он сказал, что Горький считал, что любой человек в своей жизни может написать одну книгу. Иногда даже хорошую, но это совсем не значит, что этот человек писатель. Истинный художник не может не работать, остановиться на достигнутом. Он работает всю свою жизнь.
Эти известные истины Лиля, конечно, не стала высказывать Рике Семеновне. О том, что ее муж писатель, она слышала, когда была на практике. Слышала и о том, что он еще не написал ни одной книги, хотя ему уже давно за пятьдесят. Возможно, он и есть тот самый человек, который пишет свою единственную книгу...
– Тебе-то самой не кажется странным, что обыкновенный фоторепортер, не умеющий как следует составить подпись под снимком, вдруг разражается очерками, фельетонами? – пытливо глядя на нее, спросила Рика Семеновна.
– Мне не кажется, – ответила Лиля и рассказала, как наткнулась в доме Сергея на пухлую папку со стихами, рассказами, неоконченной повестью... Оказывается, Сергей писал со школьной скамьи, но никому и никогда не показывал.
– И неплохо у него получалось? – поинтересовалась Рика Семеновна.
– Это очень способный человек, – сказала Лиля.
– В таком случае ему повезло, что он встретил тебя... А то до сих пор щелкал бы фотоаппаратом и бегал по отделам, прося составить подписи...
– За что вы его не любите? – спросила Лиля напрямик.
– Ничего подобного, – усмехнулась Рика Семеновна.– Скажи ему, чтобы принес мне свои рассказы. Если подойдут, я включу их в альманах, который редактирую.
– Он даже не знает, что я читала их, – сказала Лиля.
– Ты меня, конечно, извини, Лилечка, но я никак не могу понять одного, – сказала Рика Семеновна.– Ты интеллигентная девушка, из хорошей семьи, через год закончишь университет, а вышла замуж за простого, грубого парня. Допустим, даже одаренного... У него, наверное, еще и среднего образования нет?
– Он в этом году заканчивает заочно первый курс Ленинградского университета.
– И все равно вы совершенно разные люди, – продолжала Рика Семеновна. – Я еще могу понять Султанова, который хохочет над его сомнительными остротами, но ты? Тебя, наверное, коробит его юмор? По-моему, ему обидеть человека ничего не стоит.
– Сколько лет вы работаете в редакции? – спросила Лиля.
– Мы с мужем приехали в этот город весной прошлого года.
– Рика Семеновна, поверьте, вы совсем не знаете Сергея Волкова, – сказала Лиля.
– Я знаю жизнь, девочка, – усмехнулась Рика Семеновна.– Не забывай, я ведь прожила на свете пятьдесят лет!
Этот разговор оставил неприятный осадок. Почему эта женщина так отзывается о Сергее? В общем-то, ничего плохого не сказала – баба хитрая, – а вместе с тем в каждом ее слове сквозила неприязнь и даже враждебность. Трудно некоторые журналисты переживают успех своего товарища. Об этом тоже слышала Лиля от однокурсников, которые до университета работали в газете. Надо будет предупредить мужа, чтобы он был поосторожнее с Рикой Семеновной. Сергей на редкость прямой и откровенный человек. Любому может нараспашку раскрыть свою душу.
Но Лиля почему-то так и не рассказала Сергею об этом разговоре.
Ночью, лежа в обнимку на узкой кровати, Лиля поведала мужу про свои семейные дела. Сергей отчаянно зевал, с трудом боролся с дремотой. Лиля рассказала про облигации, конфискацию имущества, приезд матери и про Роберта, который явился причиной ареста отца. Адвокат говорит, что можно добиться сокращения срока заключения. Отец пишет одно заявление за другим, она передает их в разные канцелярии...
Его ровное дыхание щекотало ухо, Лиля уже подумала, что он заснул, но тут Сергей пошевелился и спросил:
– Зачем он скупал эти облигации? Ты же говорила, что они с матерью и так достаточно зарабатывают?
Лиля сразу не нашлась, что и ответить. Она никогда не задавала себе подобного вопроса. Зачем отец скупал облигации? Затем, чтобы больше иметь денег, лучше жить. Затем, чтобы она, Лиля, могла учиться в Москве, хорошо одеваться, снимать отдельную комнату... Зачем людям деньги? Что за дурацкий вопрос!
– Жадность его погубила, – жестко сказал Сергей. – Я презираю таких людей. Сразу после войны мой отец работал в горкоме партии. Как сейчас помню, к нам пришел вечером какой-то незнакомый человек и принес в большом пакете несколько буханок хлеба, колбасу, консервы. И мать взяла. Жили тогда по карточкам, еле сводили концы с концами, ведь нас было семь ртов. Это было настоящее богатство. И ты знаешь, что сделал мой отец, вернувшись с работы? Все смахнул со стола в вещевой мешок и ушел вместе с ним... После этого никто больше к нам не приходил и ничего не приносил.
Лиля вспомнила, как в войну жили они в Андижане. В доме всегда все было: белый хлеб, масло, сахар. Мать работала диетврачом в детском санатории. Тогда в город наехало много беженцев, и они приносили к ним в дом за хлеб и масло золотые вещи, хрусталь, отрезы тканей. А из Германии к концу войны от отца приходили посылки с разными прекрасными вещами... Запомнила Лиля и еще одно: к ней часто приходила худенькая
девочка, с которой они вместе учились. Мать иногда приглашала ее обедать. И однажды Лиля заметила, как девочка запихивает под платье хлеб и колбасу. Лиля ничего не сказала матери, но с девочкой перестала дружить.
– Не все же одинаково живут, – мягко заметила она.
– Я догадывался, что у вас не все чисто.
– Я очень люблю своего папу, – сказала Лиля,– И если бы ты его увидел, он бы тебе тоже понравился.
– Вряд ли.
Лиля сбоку взглянула на застывший профиль мужа. Сон слетел с Сергея. Черты лица стали жесткими. В лунном свете ярко блестел продолговатый холодный глаз, возле носа образовалась морщина.
– Я повидал на своем веку людей, которые все хапают себе за счет других. Они готовы удавиться за копейку. И самое удивительное, чем больше хапают, тем становятся жаднее и беспощаднее. Кажется, уже и брюхо набил, и денег девать не куда, а остановиться не может. Жадность, она как болото, все глубже затягивает...
– Ты совсем не знаешь моего отца!
Отец для своих никогда ничего не жалел. Сколько Лиля себя помнит, ей покупали все, что она пожелает. Деньги лежали прямо в ящике письменного стола.
– Сережа, – как можно мягче начала Лиля. – Но ведь и так, как вы живете, тоже нельзя. Ты посмотри, что у вас за квартира? Ни одной стоящей вещи! Какой-то старый хлам! Твоя мать жарит картошку на маргарине! Ведь сейчас не война и масло всегда есть в магазине. Я понимаю, ты привык и ничего не замечаешь. Ты всегда жил так и даже не подозреваешь, что есть люди, которые живут совсем иначе. И таких людей не так уж мало. Конечно, для этого тоже нужно иметь способности, я бы даже сказала, талант. Вы живете в нищете, и этим совсем не надо гордиться. Я жила совершенно в других условиях. И клянусь тебе, мы никогда не будем жить так, как твои родители.
– Облигации скупать по дешевке у населения я не буду, – проворчал Сергей. – Да и ты, надеюсь, на примере своего отца поняла, к чему все это приводит.
– Оставь моего отца в покое, он за это пострадал,.,
– Сам виноват!
– Нам нужно думать, как свою жизнь получше устроить.
– Я уже думаю, – усмехнулся Сергей. – Вон два кресла купил!
– Можешь их подарить своим родителям, – сказала Лиля.
– Ты не забывай одну вещь: мои родители буквально все потеряли в войну. А до войны мы жили не хуже других. У нас все было. Город немцы захватили в первый же месяц. Что было на себе надето, в том и спасались. А после войны, сама знаешь, как трудно все налаживалось. Мы ведь вернулись в освобожденный город одними из первых. Кругом развалины. И вот обжились... Да и семья у нас дай бог! Через год-два родители получат хорошую квартиру, купят и мебель.
– Твои родители никогда не будут жить по-другому… Твой отец почти не бывает дома: месяцами пропадает на дальних стройках. Он и не замечает всей этой убогости, потому что гость в собственном доме. А мать готовит обеды, стирает белье, ухаживает за ребятишками... Понимаешь, Сережа, у твоих родителей совсем другая психология! Им ничего не нужно. Они всегда всем довольны. Я ни разу не слышала, чтобы твой отец хотя бы сказал, что ему суп не понравился.
– Мать прекрасная хозяйка,
– Ты тоже всем доволен?
– Родителями – да!
– Но вы же бедно живете! И даже не замечаете этого.
– Почему бедно? Отец хорошо зарабатывает, я помогаю матери. У нас большая семья... Дай срок...
– Господи! – перебила Лиля. – Да пусть они живут, как хотят, меня волнует, как мы будем жить.
– Надеюсь, хорошо.
– В этой квартире повернуться негде! Спим друг на дружке.
– Я говорил, отцу обещали квартиру.
– А ты когда получишь?
– На улице жить не будем.
– Ты, надеюсь, не собираешься вечно оставаться в этом городе?
– А что, мы должны куда-то уехать?
– Ты способный журналист и по-настоящему сможешь развернуться только в большом городе. Там много газет, издательства... А здесь? Одна газета. Никаких перспектив на будущее! Все говорят, что у тебя способности, и только от тебя зависит, разовьешь ты их или станешь ремесленником, как и все, кто работает в этой редакции...
– Ты знаешь, мне иногда хочется побежать в город и скупить все газеты с моим очерком! Мне стыдно, что люди будут читать его... Эта вечная спешка – «в номер», «в номер»! Напечатаешь, а потом...
– Успокойся, ты пишешь лучше всех в этой газете,– сказала Лиля. – Я сама видела, как читают у витрин твои материалы, а твои друзья-газетчики, поверь мне, тебе завидуют...
– Если пригласят в центральную газету, я, конечно, не откажусь, – сказал Сергей.
– И самому для этого нужно уже что-то делать...
– Что же?
– Ну, не мне тебя учить... Наверное, необходимо завести полезные знакомства, напечатать в центральной газете очерк или фельетон. У тебя ведь это здорово получается.
– Я не уверен, – сказал Сергей.
– Хочешь, я поговорю с нашими ребятами? Некоторые уже устроились в «Комсомолке», «Известиях», а один даже в «Правде». Помогут протолкнуть твой материал.
– Не надо ни с кем говорить и ничего проталкивать,– помрачнел Сергей. – Я уж как-нибудь сам.
– Мой отец на этот счет придерживается другого мнения... От хороших знакомств очень многое в нашей жизни зависит...
Сергей повернул к Лиле злое лицо: – Давай сразу договоримся: никогда больше своего отца не ставь мне в пример, ладно?
– Сережка, какой ты еще ребенок!
– Я, пожалуй, тебе смогу семьсот рублей в месяц посылать, – помолчав, сказал он. – И думаю, будет лучше, если ты уйдешь в общежитие от этой обдиралы.
– Об этом ты не беспокойся: мама будет по-прежнему квартиру оплачивать. И потом не забывай: я жду ребенка.
Это Сергея сразу размягчило, он повернулся к жене и обнял. Расстроенная этим разговором, Лиля отодвинулась бы, да некуда. На таких узких жестких койках спят солдаты в казармах. «Еще три дня здесь, – с тоской подумала она. – Скорее бы уже...» Лунный свет пробивался сквозь разукрашенное елочными лапами окно. В самом верху стекло немного оттаяло, и в маленькую комнату заглядывала яркая голубая звезда.
Сергей теснее прижался к жене и положил руку на живот. Лиля повернулась на другой бок, спиной к нему.
– Я спать хочу, – сказала она.
На самом деле спать ей совсем не хотелось.
8
Утром в воскресенье Сергей, даже не позавтракав, быстро оделся и вместе с Дружком сбегал в газетный киоск. Развернул газету: фельетона не было. Свернув газету, небрежно запихнул в карман пальто. Настроение сразу упало: чего, спрашивается, тянут? Подняв умную морду, Дружок с участием посмотрел ему в глаза. Почему не печатают фельетон, Дружок не знал, но он чувствовал, что хозяин расстроен, и потому, взъерошив на холке серебристую шерсть, грозно осмотрелся и на всякий случай внушительно гавкнул.
Сергей потрепал пса за шею, невесело улыбнулся и зашагал по обледенелому тротуару в центр. Дул упругий западный ветер. Он щелкал полами пальто, забирался в рукава и за воротник, посвистывал в карнизах зданий, взъерошивал шерсть на спине Дружка.
Уже полмесяца, как фельетон набрали в типографии. Когда Сергей уезжал в командировку, дядя Костя пообещал поставить в номер на среду. Вот уже воскресенье, а фельетона нет. Управляющий трестом леспромхозов Логвин, каким-то образом узнав, что на него готовится фельетон, приезжал к редактору объясняться. О чем они говорили, никто не знает, но известно, что Логвин вылетел из редакторского кабинета, забыв свою шапку.
Два раза Сергей беседовал с редактором. Голобобов потребовал неопровержимых доказательств, и Сергей представил их. Суть фельетона вот в чем: управляющий трестом Логвин пригнал из леспромхоза оснащенный всем необходимым для рубки и распиловки леса мощный грузовик и использовал его для заготовки дров себе – он жил в деревянном коттедже. Глядя на начальника, и подчиненные стали использовать грузовик с обслужи-
вающим персоналом. Ездит по городу леспромхозовская машина и пилит дрова всем направо и налево. За час халтурщики могут распилить на дрова хоть сто кубометров. Естественно, за это получают от населения наличными. А Осиновский леспромхоз, откуда забрали машину, второй месяц не выполняет государственный план...
Султанов и Сергеев похвалили фельетон. Говорили, что написан остроумно, едко, да и сам Сергей чувствовал, что фельетон удался.
Материал для фельетона дала Сергею Валя Молчанова. Как-то утром пришла в отдел информации. Светлые кудряшки на голове топорщатся во все стороны, нос, как всегда, кверху.
– Классному журналисту привет!– сказала она.
Сергей поморщился: последнее время Валя взяла манеру разговаривать с ним ироническим тоном. Как и многие в редакции, она не смогла сразу примириться с мыслью, что бывший фоторепортер почти без правки публикует в газете очерки и корреспонденции. Когда появился первый очерк, она после летучки заявила Сергею, что в материале чувствуется опытная рука Григория Бондарева, лучшего очеркиста редакции. Когда появился второй очерк, третий, Валя замолчала насчет чьей-то опытной руки, а на одной из летучек бездоказательно раскритиковала один из лучших очерков Сергея о молодой женщине – председателе поселкового Совета. Подводя итоги летучки, редактор сказал, что этот очерк достоин быть помещенным на доску лучших материалов. Молчанова, проглотив такую пилюлю, залилась краской и первой выскочила из кабинета. И несколько дней, встречаясь с Сергеем в длинном полутемном коридоре, демонстративно отворачивалась, будто он, Сергей, обругал ее на летучке, а не она его.
– Принесла какое-нибудь кляузное письмо на мой материал? – поинтересовался Сергей. Случалось, Валя приносила такие письма.
– Вот ты все пишешь положительные очерки, а почему бы тебе не написать критическую статью? Или фельетон?
– Я человек добрый.
– У меня есть великолепный факт... – Валя помахала письмом. – Ну, а если тебе не по зубам, я отдам Султанову.
Сергей положил ручку на стопку бумаги – он строчил в номер информацию на первую полосу – и взглянул на Молчанову.
– А почему сама не напишешь?
– Не говори глупостей!—усмехнулась Валя. – Помнишь, как-то в театре, ну когда ты познакомился со своей ненаглядной Лилей... ты мне честно сказал, что я никакая не журналистка Так вот, ты абсолютно прав. Не дано мне, Сергей Волков, писать фельетоны и очерки. Мне дано сидеть в отделе писем и отвечать нашим дорогим читателям. Кому-то ведь нужно делать и эту работу, верно?
И хотя на губах девушки по-прежнему была насмешливая улыбка, в голосе прозвучали горькие нотки.
Утешать Сергей не умел. Заерзав на скрипучем стуле, он спросил:
– Что за письмо?
Но Валя Молчанова еще не все сказала. Чуть склонив маленькую голову набок и глядя на Сергея подведенными голубыми глазами, отчетливо произнесла:
– Было глупо с моей стороны ругать твой очерк, так же как было глупо завидовать тебе. Одна глупость, как видишь, тянет за собой другую... Мне все равно, что ты обо мне думаешь, но я должна была тебе это сказать. Ну вот и все... – Она с облегчением вздохнула.– Материал я принесла тебе не потому, что чувствую себя виноватой... Ты напишешь хороший фельетон. Лучше, чем кто-либо другой.
Положила на стол исписанный лист бумаги с пришпиленным к нему голубым конвертом, повернулась и ушла, дробно простучав каблуками. Сергей посмотрел на захлопнувшуюся дверь, пожал плечами и взял бумаги...
И вот фельетон написан. Говорят, хороший фельетон, а в газете его все нет и нет. Очерк бы давно прошел. Положительные материалы долго не маринуют...
«К черту фельетон! – выругался про себя Сергей.– Сколько можно думать об одном и том же?»
Дружок перебежал дорогу и остановился у ворот, за которыми виднелись длинные крытые прилавки колхозного рынка. Пес задирал морду, ловя соблазнительные запахи. Делать все равно было нечего, и Сергей завернул на рынок. В стороне от ларьков продавали с возов картошку. Обложенные соломой раскрытые мешки стояли на санях, лошадки мирно хрустели сеном. Мужики в полушубках и тулупах озябшими руками накладывали в ведра крупные коричневые клубни и вываливали покупателям в сетки и сумки.
У застекленного павильона, где продавали молочно-мясные продукты, стоял коренастый красноносый бородач в серой мятой ушанке и, будто музыкант в литавры, звучно хлопал двумя плоскими вялеными лещами.
– Знатная закуска под пиво! – приговаривал бородач. – Сам пымал, сам завялил, сам и продаю!
Соображая, сколько с собой денег, Сергей подошел к мужику. Вяленый лещ в конце зимы – это редкость.
– Почем? – спросил Сергей.
Бородач, держа белесых лещей за широкие хвосты, шлепнул их друг о дружку. На обледенелую землю просыпалась крупная чешуя.
– Выкладывай на бутылку и забирай оба лаптя,– сказал бородач. – Лещи что надо. Сам пымал, сам завялил. ..
– Сам и продаешь, – улыбнулся Сергей, шаря в карманах. На бутылку он набрал, осталось еще и себе на пиво.
Свистнув Дружка, Сергей с лещами под мышкой отправился в ближайший пивной павильон. Прохожие с завистью оглядывались. Сергей нагнулся и погладил собаку. Если бы не Дружок, не видать бы ему этих лещей. И в голову не пришло бы заглянуть на базар.
В павильоне было тепло, остро пахло копченой селедкой и табаком. Рослая молодая буфетчица в белом фартуке, туго перепоясанном трехцветным шарфом, возвышалась за прилавком. Звали ее Маруся. Говорили, что у Маруси твердый характер и крепкая рука. В своем заведении она обходилась без милиции. Если кто из подвыпивших забузит, Маруся ненадолго оставляла свой пост у огромной пивной бочки с ручным насосом и выплывала в павильон. Без лишних слов брала могучей рукой скандалиста за воротник и выставляла за дверь. Подперев крутые бока крепкими кулаками, молча ждала: не захочет ли оконфузившийся возвратиться. Если он начинал ломиться в дверь, то Маруся повторяла всю процедуру сначала. Только на этот раз выходила из павильона вместе с ним. Зимой натирала смутьянам уши снегом, а летом окунала буйной головой в деревянную бочку с водой, которая специально для этой процедуры стояла у павильона.
Впрочем, к этим мерам Маруся прибегала редко: в городе ее хорошо знали и даже отъявленные скандалисты вели себя здесь смирно.
Мест за высокими мраморными столиками не было, и Сергей уже собирался повернуться и уйти: можно ведь и в магазине купить несколько бутылок пива и выпить под леща перед обедом, – но тут его окликнули. У столика в углу стоял Дадонов и приветливо кивал, приглашая присоединиться. Лицо у Павла Петровича красное, распаренное, видно, только что из бани.
– С легким паром, – сказал Сергей.
– Ты где это отоварился такими лещами? – спросил Дадонов.
– Сейчас мы одному из них голову оторвем, – улыбнулся Сергей. Он был рад встрече.
Пока Сергей разделывал леща, Павел Петрович сходил к стойке и принес четыре кружки свежего бочкового пива. Белая пена, лопаясь и оседая, высоко вздымалась над краями.
– Взял подогретого, – сказал Дадонов.
Бородач не обманул: лещ был на славу! Они и не заметили, как выпили по две кружки. Дадонов взял еще пару. На выпуклом лбу его выступили крупные капли пота. Достав из портфеля махровое полотенце, Павел Петрович обтерся.
– Хорошая была баня, а вот пар нынче суховатый, с горьким привкусом. С такого пара весь потом изойдешь, – Павел Петрович, хитро прищурившись, взглянул на Волкова. – Я слышал, ты уже фельетоны пишешь? Вот и написал бы про нашу баню. Все жалуются, что пар плохой.
– Позвоните в горкомхоз.
– Звонил. Громов все обещает заняться этим вопросом. Не парной, а именно вопросом! Через печать-то оно, сам знаешь, более действенно. Поддай ему как следует пару – вмиг поставит этот вопрос на попа.
Дадонов заметно окал, и оттого речь его была сочной, округлой. Полотенце он не стал убирать в портфель, а сунул в карман. И вообще, сегодня Павел Петрович был весь какой-то уютный, домашний. Может быть, поэтому, а может быть, от трех выпитых кружек пива, ударивших в голову, только Сергей взял и все рассказал ему про фельетон. Как материал собирал, как писал, как тщательно проверял все факты, и про визит Логвина к редактору не забыл сообщить.
– Чувствую, на все педали нажимает управляющий трестом, – закончил Сергей. —Человек он известный, и вдруг фельетон про него... Странно вот что: каким образом Логвин узнал, что написан фельетон?
Дадонов посерьезнел, снова обтерся полотенцем и убрал его в портфель.
– Голобобов мужик принципиальный и, если факты в фельетоне изложены правильно, – напечатает, – сказал Дадонов. – Ну, спасибо тебе за леща...
– А мне сдается, что не напечатают мой фельетон. Сергей видел, что Павлу Петровичу не хочется здесь продолжать этот разговор. И действительно, место тут не совсем подходящее для серьезных разговоров. Сергей уже несколько раз ловил на себе настороженный взгляд высоченного парня в ватнике и высоких серых валенках. Парень пил пиво и, кажется, внимательно прислушивался к их разговору. Стоял он к ним боком, и Сергей видел лишь его профиль: крупный нос, мохнатую бровь, тяжелый подбородок и темно-русый чуб, придавленный ушанкой с кожаным верхом. Где-то он видел это лицо... Но сейчас Сергею было не до воспоминаний. Получилось, будто он пожаловался Дадонову на редактора, но ведь это совсем не так... Нужно было как-то все это объяснить, но Павел Петрович уже надевал шапку.
На улице Сергея ждал верный Дружок. Одна лапа у него замерзла, и он держал ее на весу. Увидев Сергея, пес радостно запрыгал и залаял.
– Твой? – спросил Дадонов.
– Я совсем забыл про него, – покачал головой Сергей.
Завернув оставшегося леща в газету, сунул собаке в зубы и несколько раз негромко произнес: «Домой!» – и Дружок, опустив хвост, важно затрусил с лещом по тротуару в другую сторону.
– С такой собакой можно в цирке выступать! – подивился Павел Петрович. – Наверное, и в магазин за водкой посылаешь?
– Не любит в очередях стоять, – улыбнулся Сергей. – И сдачу не приносит...
Он проводил Дадонова до самого дома. На прощанье тот сказал:
– Логвин действительно человек влиятельный... К самому в кабинет входит запросто. Прямо скажу тебе, Сергей, если хотя бы один факт не подтвердится —
