Текст книги "Услышать тебя..."
Автор книги: Вильям Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)
несдобровать тебе. А ведь ты только начинаешь свою журналистскую деятельность. И если Голобобов не напечатает фельетон, то не потому, что боится Логвина – Александр Федорович не из пугливых, уж я-то его знаю не первый год, – за тебя беспокоится. Или есть еще одна причина...
– Что же это за причина?
– Над Голобобовым тоже есть начальство... Ты ведь знаешь, иногда даже с готовой полосы снимаются материалы. И потом, Логвина могут наказать по партийной линии, не прибегая к газетному фельетону. В последней передовой «Правды» много внимания было уделено укреплению авторитета руководителя...
– Логвин плохой руководитель! – горячо перебил Сергей. – Трест не выполняет план...
– Ну, это не нам с тобой решать.
– Значит, не напечатают?
– Я ведь не редактор, – улыбнулся Дадонов.
– А вы напечатали бы мой фельетон, если бы были редактором?
– Я ведь его не читал, – сказал Павел Петрович.
– Завтра же разорву гранки и... – Сергей запнулся.– И буду писать фельетоны про бани и парикмахерские. ..
Дадонов внимательно посмотрел на него и спросил:
– Если редактор тебе скажет, что все правильно, но фельетон печатать не следует, как ты поступишь?
– Я перестану его уважать.
– А если я тебя попрошу об этом? Допустим, в твоих же собственных интересах?
– И вас тоже.
– Ты всегда и всем говоришь то, что думаешь? Сергей выдержал долгий пристальный взгляд Дадонова и, уже чувствуя, что сейчас задергается левое веко – от большого напряжения оно иногда начинало пульсировать, выжимая непрошеную слезу, – ответил:
– Почти всегда.
– Почему почти?
– Бывает, нельзя даже близкому человеку сказать всю правду – это причинит ему боль. То есть ему станет хуже, чем было, от этой правды. Я думаю, что в таком случае не следует правду говорить.
– Промолчать?
– Но я бы хотел, чтобы мне всегда правду говорили, – сказал Сергей. – Даже самую жестокую.
– Ну так послушай, я скажу правду: тебе очень трудно придется в жизни. Так трудно, парень, что захочется волком завыть! Будь готов к этому. Выдержишь, не сломаешься – настоящим человеком станешь. Как говорят, человеком с большой буквы... – Дадонов неожиданно рассмеялся. – И чего это я заговорил, как цыганка-гадалка! Пива, наверное, перебрал?.. А насчет фельетона не паникуй, может быть, и напечатают...
Фельетон в областной газете не напечатали. В понедельник утром в отдел информации пришел ответственный секретарь дядя Костя. Мрачно глядя на Сергея сквозь толстые стекла очков, пробурчал:
– В семейный альбом... – и положил на стол гранки.
Сергей отлично знал, что такое «семейный альбом». Точно такие же слова произносил дядя Костя, возвращая ему назад забракованные секретариатом фотоснимки.
– Вы же говорили, фельетон получился,– напомнил Сергей.
– Пиши очерки, – сказал дядя Костя и уже на пороге прибавил: – Поснимал бы чего-нибудь в городе! Нечего в номер ставить.
– Я ведь не фотокорреспондент.
Дядя Костя посмотрел на него, пожевал тонкими губами, усмехнулся':
– Плохо тебе было фотокорреспондентом?
– Хорошо.
– Может, рассердишься, плюнешь на фельетоны-очерки и снова за фотоаппарат?
– Да нет, – ответил Сергей. – Переживу.
– Ты бы покритиковал кого-нибудь помельче рангом, например управляющего банно-прачечным комбинатом. .. А то вон на кого замахнулся!
– Мне об этом уже говорили, – сказал Сергей.
– Будь моя воля, я напечатал бы твой фельетон,– сказал дядя Костя. – Он уже в номере на третьей полосе стоял...
– Редактор? – взглянул на него Сергей.
– Так не забудь насчет снимков, – сказал дядя Костя и вышел.
Сергей швырнул ручку на стол – он правил авторский материал – и уставился в окно. Двое пожарников в светлых робах драили и без того сверкающую большую красную машину. Напротив редакции находился гараж пожарной команды. Из черного шланга лениво брызгала дымящаяся струя. Пожарник направлял ее на выпуклый бок машины. Второй водил по блестящей поверхности шваброй на длинной ручке.
Сыпался мелкий сухой снег. Не снег, а колючая крупа. Когда ветер швырял снег в окно, слышался сухой шорох. Сергей вспомнил разговор с Лилей перед ее отъездом в Москву. Он рассказал ей про волокиту с фельетоном, про бесконечные проверки сто раз проверенных уже фактов, про кислую физиономию редактора, которая появлялась у него всякий раз, когда Сергей заходил поинтересоваться, скоро ли фельетон поставят в номер...
– И стоит тебе нервы трепать из-за какого-то дурацкого фельетона? – сказала Лиля. – Раз начальству не нравится – не лезь на рожон. Напиши другой, который понравится. Ты ведь их щелкаешь, как орехи...
– По-твоему, я должен все время держать нос по ветру и писать лишь то, что нравится начальству? – возразил он.
– Зачем ты осложняешь себе жизнь? – сказала Лиля.– Неделю я только и слышу про этот фельетон...
– Если его не напечатают, я снова уйду в фотокорреспонденты,– ответил ей Сергей, а сейчас, вспомнив предложение дяди Кости, подумал о том, насколько спокойнее ему жилось, когда он работал с фотоаппаратом.
Мелькнула мысль пойти к редактору, но Сергей тут же ее отогнал: по-видимому, Дадонов прав. Редактору запретили печатать фельетон. До приезда Логвина в редакцию у Голобобова не было никаких сомнений насчет публикации фельетона... Уже в который раз размышлял Сергей над тем, как узнал Логвин о том, что написан фельетон. Человек, который написал письмо в редакцию, естественно, не заинтересован был сообщать Логвину про компрометирующий материал, да этот человек и не знал, что в редакции готовится фельетон. Факты Сергей собирал, стараясь никого не спугнуть, не насторожить. .. И тем не менее Логвин приехал в редакцию точно в тот день, когда из типографии принесли гранки...
Сергей снова внимательно прочитал фельетон, скомкал гранки и в сердцах швырнул в корзину... Попытался работать, но не смог. Пожарники закончили мыть машину и теперь задом подавали ее в гараж. Пожары в эту пору в городе редко случаются, так что машина в гараже снова запылится...
Кабинет заместителя редактора находился в конце коридора. Козодоев разговаривал по телефону, когда вошел Сергей. Очевидно, разговор был малоприятный, потому что Александр Арсентьевич, глазами показав на кресло, отвернулся и что-то сердито забубнил в трубку.
Впрочем, Сергей и не прислушивался. Ветер швырял в стекла сухой снег, завывал. Вдалеке маячило красное кирпичное здание. Крыша белая, а вокруг печных труб снег припорошен сажей. К круглому чердачному окошку протянулась узкая дорожка кошачьих следов.
– Ну, что нос повесил, брат Сергей? – положив трубку, спросил Козодоев. – Фельетон завернули? Такое нередко случается в газете.
– Я бы хотел узнать, по какой причине, – сказал Сергей. – Если фельетон слабый, то понятно, а если...
– Фельетон хороший, – перебил Александр Арсентьевич. – И редактору нравится...
– Кому же он не нравится? – посмотрел ему в глаза Сергей.
Козодоев взял из пачки сигарету, закурил и, спохватившись, предложил Сергею. Тот отрицательно покачал головой.
– Да, ведь ты не куришь... – сказал Козодоев.– Спрашиваешь, кому фельетон не понравился? Есть мнение вышестоящей организации, что твой фельетон в данный момент больше вреда принесет, чем пользы. В тресте леспромхозов сейчас неважнецкие дела, но в этом Логвин не виноват. Там сейчас происходит организационная перестройка. И фельетон внесет еще большую сумятицу. .. Понимаешь теперь, почему редактор снял твой фельетон?
– Не понимаю, – сказал Сергей. – Занимаясь делами треста, я пришел к выводу, что такой человек, как Логвин, не может быть руководителем ни сейчас, ни после, как вы говорите, перестройки.
– На этот счет у начальства другое мнение, – суховато заметил Козодоев.
Сергей отвернулся и посмотрел в окно: по белой крыше будто кто-то черные мячики разбросал. Это галки прилетели сюда. Наверное, с кладбища.
– Я могу с этим фельетоном поступить, как мне хочется? – спросил Сергей.
– Не советую, брат Сергей,– устало сказал Александр Арсентьевич. – Один против всех?
– И вы... против?
– И ты, Брут!– усмехнулся Козодоев. – Остро ты ставишь вопрос!
– Как вы меня учили.
– Хорошо, я не против, но что это изменит? Газету подписывает редактор, а не я.
– Я это и хотел узнать, – улыбнулся Сергей и поднялся.
– Есть хорошая русская пословица: семь раз отмерь, один раз отрежь...
– Я знаю и другую: на пословицу, на дурака да на правду – и суда нет, – сказал Сергей.
– Не жалеешь, что расстался с фотоаппаратом? – испытующе взглянул на него Козодоев.
– Да что вы все про этот фотоаппарат... – вырвалось у Сергея.
– И не жалей, брат Сергей. Если бы все в жизни было ровно да гладко, то, пожалуй, и жить-то было бы неинтересно, а?
– У меня еще никогда не было все ровно и гладко, – сказал Сергей. – Да и вряд ли будет.
– Вспомнил я еще одну поговорку, да стоит ли тебе говорить: все равно сделаешь по-своему...
– Я знаю ее... – рассмеялся Сергей. – Выше себя не прыгнешь? ..
– Ты научился мысли читать, – покачал головой Козодоев.
– А я все-таки попробую,– сказал Сергей и вышел из кабинета.
Вернувшись к себе, достал из корзины гранки, разгладил. Быстро набросал на одной странице письмо. Больше не раздумывая, вложил гранки и листок в фирменный редакционный конверт, заклеил и, схватив пальто и шапку, вышел из кабинета.
На лестничной площадке повстречался с Лобановым. Заведующий отделом пропаганды поднимался из бухгалтерии с гонорарной разметкой в руке. Сергей хотел пройти мимо, но Лобанов остановил его.
– Я слышал, тебе фельтон завернули, – сказал он. – Обидно, конечно...
– Ничего, переживу.
– Вот всегда так у нас: напишет кто-нибудь злободневный, острый фельетон, и пожалуйста – нет ему места в газете... А почему?
– Действительно, почему? – насмешливо уставился на него Сергей.
– Кому охота наживать неприятности? – продолжал Лобанов, делая вид, что не замечает иронии. – Возьмем даже Голобобова... Он ведь тоже не пойдет против обкома. Не имеет права. Мы орган горкома и обкома партии.
«Сказал бы я, чей ты орган...» – усмехнулся про себя Сергей. А вслух сказал:
– Я не думаю, чтобы обком был против моего фельетона. Кто-то один в обкоме – это еще не обком партии.
– Небось жалеешь, что ушел из фотолаборатории? – спросил Лобанов.
– Вы что сегодня, сговорились? – усмехнулся Сергей.– Жалею я или нет – это мое личное дело, но вот то, что не вернусь в фотолабораторию никогда, это уж точно! Даже если бы вы мне снова предложили поехать в командировку...
– На нашей газете свет клином не сошелся, – перевел разговор на другое Лобанов, будто не уловив в голосе Сергея насмешки. – Хороший фельетон и центральная газета с удовольствием напечатает.
– Вы ведь ругали мой фельетон? – Сергей слышал от Володи Сергеева, что на заседании редколлегии Лобанов резко критиковал фельетон.
– Ты же его потом переделал, – без тени смущения ответил Лобанов, хотя отлично знал, что Сергей не переделывал фельетон.
– Хорошо, я воспользуюсь вашим советом, – сказал Сергей.
– Я тебе никаких советов не давал, – сразу дал задний ход Лобанов.
– Вы, наверное, без галош и зонта из дому не выходите, – сказал Сергей.
– При чем тут галоши? —обиделся Лобанов, и длинное лицо его стало еще длиннее.
Сергей рассмеялся и, прыгая через ступеньку, спустился вниз.
Больше часа проторчал Сергей на междугородной, а когда наконец дали Москву, хозяйка квартиры сообщила, что Лили нет дома. Как всегда, она спросила, что ей передать, но Сергей повесил трубку. Что она может передать его жене? Что Сергей любит, скучает, ждет не дождется, когда они снова увидятся... Разве такое может передать чужой человек? На углу улицы Ленина встретился с Димой Лукониным. В оттопыренных карманах пальто бутылки с вином, в руках тоже бутылки и пакеты с закуской. Женщина, никогда не отправится в магазин без продуктовой сумки, а мужчина обычно все тащит в руках да в карманах. Дима уже был навеселе и разговорчив. С ходу сообщил, что у него собралась веселая компания, девочки принесли отличные пластинки, и если он, Сергей, желает, то может принять участие в вечеринке...
Давно Сергей не был у Димы. С тех пор, как женился. А раньше заходил. Нельзя сказать, чтобы часто, – особой дружбы у него с часовым мастером не было, – но домой к нему, случалось, заглядывал. У Луконина своя отдельная комната в небольшой коммунальной квартире. Парень он общительный, и у него частенько собиралась повеселиться молодежь.
Сергей хотел попозже еще раз позвонить Лиле. Чем тащиться домой, а потом обратно на переговорную, лучше посидеть у Димы: его дом неподалеку от междугородной.
Сергей взял в магазине пару бутылок портвейна, и они вместе поднялись на второй этаж. В прихожей одно на другом висели пальто, шапки, платки. В комнате гремела радиола. Прибывших встретили радостными восклицаниями. Видно, заждались выпивки. Кто-то догадался выключить радиолу, и все с шумом стали усаживаться за большой квадратный стол, накрытый газетами. Под потолком витал папиросный дым. Большую продолговатую комнату неярко освещала зеленоватым светом настольная лампа, поставленная на шифоньер.
Сергей задержался на пороге, разглядывая присутствующих. Три девушки и три парня. Полный комплект. Все уже были подогреты вином и танцами, что-то говорили, смеялись...
И вдруг он услышал:
– Здравствуй, Сережа!
На него, улыбаясь, смотрела Саша Бигуди, пышная курносая блондинка с бегающими глазами. Настоящая ее фамилия была совсем другая, так прозвал ее Сергей. Саша имела привычку, придя домой, первым делом накрутить на голову бигуди. Работала она секретарем у заместителя председателя облпотребсоюза, а на работе, как она говорила, всегда должна быть в форме.
Сергей поздоровался со всеми. Девушек он видел впервые, а парней и раньше встречал в Диминой компании. Однако они потянулись через весь стол снова знакомиться. Один назвался Лешей, второй – Ваней. Девушек звали Рита и Люда.
Дима притащил от соседей еще один стул. Саша подвинулась, и.Сергей оказался рядом с ней.
– Как жизнь молодая, Сереженька? – спросила Саша. – Говорят, женился, а все один и один...
Сергей неприязненно покосился на нее. Саша никогда не отличалась ни умом, ни тактом. Сергея коробила ее привычка употреблять ласкательные слова. Например, свое учреждение она называла «союзик», начальника – «мой пузанчик», заместителя – «петушок», а пиво – не иначе, как «пивко»! Почему-то это в общем-то безобидное словечко больше всего раздражало Сергея. Когда Саша рассказывала, как она попивала с подружками в обеденный перерыв «пивко» и какое оно было «вкусненькое, свеженькое, с пеночкой, как сметана», Сергею хотелось повернуться и уйти.
Познакомился он с ней три года назад, вернувшись из армии. Кстати, и познакомил-то его не кто иной, как Дима Луконин. Хотя они с Сергеем и были одногодки, Диму в армию не взяли. Говорили, что у него туберкулез легких, но сам Дима это отрицал, а между тем работал в ателье инвалидов.
Жила Саша в небольшой узкой комнате па улице Энгельса. Ему и запомнилась-то там лишь одна огромная пышная кровать. Все остальное было слишком незначительным рядом с ней. Да и сам себе он тогда показался совсем незначительным. И в тот первый их вечер Саша на ночь закрутила бигуди. Правда, они тогда еще не смущали Сергея. Была Саша пухленькой, толстоногой, с круглым, вечно улыбающимся лицом. Признаться, после суровых лет службы она даже показалась Сергею хорошенькой.
До женитьбы Сергей, подвыпив, нет-нет да и заглядывал на улицу Энгельса. Трезвому ему никогда не хотелось приходить туда. И, просыпаясь ранним утром в маленькой тесной комнате, он всякий раз натыкался взглядом на никелированные шары, увенчивавшие стойки величественной кровати. На гигантской подушке покоилось розовое спокойное лицо спящей рядом Саши, и алюминиевые бигуди, торчащие из-под прозрачной капроновой косынки, напоминали маленькие бронетранспортеры, карабкающиеся во время полевых учений на стратегическую высоту. Он осторожно перебирался через нее – Саша всегда спала с краю, – тихонько одевался, с трудом разыскивая на полу разбросанные носки и ботинки, и уходил, стараясь не скрипнуть дверью. Оба они старательно разыгрывали всегда одну и ту же комедию: Саша делала вид, что спит, а Сергей – что верит этому и не хочет ее будить. И лишь оказавшись на тихой пустынной улице, застроенной одинаковыми двухэтажными деревянными домами, он испытывал настоящее облегчение и, шагая мимо колхозного рынка к своему дому, всякий раз клялся, что это был последний раз, больше он никогда не переступит порога ее маленькой душной комнаты...
И вот Саша сидит рядом, пьет портвейн, болтает что-то, смеется... Да и весь разговор за столом пустой и никчемный. Хуже нет трезвому попадать в подвыпившую компанию. Коренастый, немного косоглазый Леша, положив руку Рите на бедро, что-то шептал ей на ухо. Рита со смехом отталкивала его. Ваня сидел на диване и перебирал пластинки. Длинный, худой, с красными пятнами на скулах —наверное, у него действительно туберкулез,– Дима налил Сергею полный стакан.
– Штрафной! – сказал он.
Чернявенькая Люда, прижавшись щекой к его плечу, без стеснения разглядывала Сергея.
– Я вас знаю, – сказала она. —Вы ухаживали за моей сестрой.
Сергея почти все в городе знали. Фотокорреспондент областной газеты – личность заметная. Возможно, и за сестрой этой чернявенькой Люды он когда-нибудь на танцах волочился.
– Вы ее на мотоцикле катали, – продолжала Люда.—Она потом мне рассказывала, что чуть было со страху не умерла. Вы такой лихач!
Сергей пожал плечами. Может, и катал. Мало ли кого он катал на мотоцикле!
– Мою сестру звать Тоня.
Сергей улыбнулся: Тоню он хорошо знал. Телефонистка с междугородной. Она частенько соединяет его с Москвой. Действительно, как-то раз он прокатил ее с ветерком по Невельскому шоссе. Тоня колотила его кулаками по спине и кричала, что на ходу спрыгнет, если он не остановится...
– Выпьем! Выпьем! – Саша подняла свой стакан и чокнулась с Сергеем.
Он залпом выпил. Ваня включил радиолу и пригласил Сашу.
– Неохота, – отказалась она. Случайно или нарочно прижалась теплым бедром к ноге Сергея. Тот осторожно отодвинулся.' Саша схватила со стола бутылку и снова налила.
– Нехорошо, когда в компании один трезвый, – сказала она. – Выпей еще стаканчик! Это «три семерочки».
Дима с Людой и Леша с Ритой, тесно прижавшись друг к другу, медленно передвигались под музыку. Ваня со стаканом вина сидел у радиолы. Дима в этой компании самый модный: длинный полосатый пиджак в обтяжку, узкие дудочками брюки. Послевоенная мода на широченные брюки и подбитые ватой на груди и плечах пиджаки прошла. Только что появилось крылатое словечко «стиляга». Так называли всех, кто носил узкие брюки. Старшее поколение пока еще неохотно расставалось с зелеными и синими френчами, с армейскими кителями и галифе, а молодежь уже щеголяла в длинных пиджаках, узких брюках, пестрых галстуках. Изменились и прически: на смену стандартному полубоксу пришла канадская полька. Девушки щеголяли в разноцветных кофтах, юбки постепенно укорачивались... Новая мода натыкалась на неодобрительный ропот, насмешки, карикатуры, но тем не менее уверенно прокладывала себе дорогу.
– Что же не заходишь на улицу Энгельса, Сереженька? – спросила Саша.
– По другой я дороге хожу.
– Я тебя частенько вспоминаю...
– А я нет, – сказал Сергей.
От нее несло вином, и он отодвинулся.
– Все такой же резкий... Ты знаешь, никак не могу тебя представить женатым...
– Я тоже, – усмехнулся Сергей.
– Говорят, она хорошенькая, в университете учится.
– Кто же тебе все это говорит? – не очень-то ласково посмотрел на нее Сергей.
– Люди, Сереженька, люди...
Скоро он вошел в общий ритм: танцевал, рассказывал анекдоты и сам первый заразительно хохотал. Чернявая Люда стала просить, чтобы Сергей ее когда-нибудь покатал на мотоцикле.
– Не приставай к человеку, – сказал Дима. У него уже язык заплетался. – Я тебя прокачу... с ветерком!
– Хочу, чтобы Сергей! – капризно требовала Люда.– Он быстрее всех ездит... Моя сестра рассказывала. ..
Саша увлекла Сергея танцевать. Горячо дыша в лицо и улыбаясь сочными красными губами, предложила:
– Погуляем немножко? Тут такая духота...
Никто и не заметил, как они ушли. Дима спал на широкой, застланной плешивым ковром тахте, Леша и Рита, спрятавшись за шторой, сидели на подоконнике и целовались. Ваня и Люда стояли на одном месте, обхватив друг друга и раскачивались в каком-то замедленном ритме. Чуть слышно играла радиола.
Было морозно, и снег поскрипывал под ногами. Саша взяла его под руку, но, наткнувшись на тротуаре на ледяную накатанную дорожку, отпустила и с разгона прокатилась по льду. Сергей последовал ее примеру. Саша потеряла равновесие и с визгом шлепнулась на лед. Сергей помог ей подняться, отряхнул пальто и, глядя в глаза, спросил:
– Почему жены изменяют мужьям?
– А что, Сереженька, она тебе уже изменила?
– Вот ты почему стала мужу изменять?
– Я? – Саша сняла рукавицу и подышала на пальцы. – Я его не любила, Сережа.
– Зачем тогда замуж выходила?
– Глупая была, Сереженька... Откуда я знала, что все так получится?
– А он любил тебя?
– А мне все равно было, Сереженька... Вот если бы ты был мой муж, я бы тебе никогда не изменила.
– Перестань трепаться, – оборвал Сергей. – Я вот о чем думаю...
– О чем, Сереженька?
– Может быть, и нет никакой измены, а? Ты не любила мужа, встречалась с другим...
– Мне было противно, когда он дотрагивался до меня...
– Не перебивай, пожалуйста! – сердито взглянул на нее Сергей. – Ты встречалась с другим. Для тебя это было естественно, а для него – подлая измена...
– Он так ревновал меня, так ревновал... А после того, как избил...
– Помолчи! – крикнул Сергей, и Саша обиженно отвернулась, сообразив, что все это он говорит не для нее.
– Я не буду жену ревновать, если даже она мне изменит,– сказал он. – Какой толк ревновать? Мужчина или женщина в, конце концов всегда поступят так, как им захочется. Наверное, в отношениях мужчины и женщины существуют какие-то свои особенные законы, которые нам пока недоступны. Ведь мы живем по старинке, по-домостроевски... А домострой, так же как и рабство, давным-давно пройденный человечеством этап...
– Так изменяет она тебе или не изменяет? – спросила Саша.
– Откуда я знаю? – отмахнулся Сергей. – Да и знать не хочу!
– Сереженька, зайдем ко мне? – снова прижалась к нему Саша. – Я тебя чаем угощу...
– Мне наплевать, изменяет она или нет! – выкрикнул он. – И вообще, что такое «измена»?
– Не думай ты о ней, Сереженька... – сказала Саша.
9
При выходе из кинотеатра кто-то сильно толкнул Сергея плечом. Он обернулся и увидел высокого широкоплечего парня в ватнике, подпоясанном кожаным армейским ремнем. Парень нахально посмотрел на него и не подумал извиниться. В толчее всякое случается, и Сергей, подавив досаду, отвернулся.
Он только что посмотрел фильм «Летят журавли». И, как всегда при встрече с настоящим искусством, он почувствовал прилив творческих сил. Захотелось засесть за письменный стол и поработать...
Проходя по улице Ленина мимо книжного магазина, Сергей наткнулся взглядом на выставленный в освещенной витрине плакат. На нем был изображен гигантский кукурузный печаток в ситцевом платочке. Початок бесцеремонно расталкивал тоненькими руками-листьями рожь, пшеницу, овес. Надпись гласила: «Кукуруза – царица полей!»
Бывая в командировках, Сергей часто слышал от председателей колхозов, что «царица полей» съедает лучшую пашню, а взамен почти ничего не дает. Видно, не по климату она тут пришлась.
Был поздний час, и на улицах пустынно. Над головой в чистом морозном небе поблескивали звезды. Будто их отражение, уменьшенное в тысячу крат, синевато искрился снег под ногами. Сергей миновал театр и поднимался вверх к колхозному рынку. Перед глазами маячили, кружились белые березы, а артист Баталов, исполнявший главную роль, смотрел остановившимися глазами в небо с кружащимися вершинами берез и нестерпимо долго падал и падал, сраженный вражеской пулей...
Наверное, Сергей глубоко задумался, иначе обязательно услышал бы осторожные шаги за спиной. В ночной морозной тишине любой звук далеко разносился. Но Сергей ничего не слышал: в ушах звучала заключительная мелодия фильма... Сокрушительный удар в спину вернул, вернее, поверг Сергея на землю. Кто-то медведем навалился на него и, сопя, принялся колошматить куда попало. Сергей далее не испугался, подумав, что это кто-то из знакомых подкрался сзади. Однако, получив несколько ощутимых ударов, понял, что это не шутки. Лица навалившегося на него человека он не мог рассмотреть, так как упал в снег грудью. Лупили по голове, плечам, спине. Пальто треснуло под мышкой. Впереди, где улица делала поворот, раскачивался на столбе уличный фонарь. Вокруг желтого матового шара крутились редкие сухие снежинки.
Изловчившись, он повернулся на спину и, подтянув ноги к животу, изо всей силы лягнул напавшего на него человека. Тот, охнув, отвалился в сторону. Сергей вскочил на ноги секундой раньше. Сжав кулаки, приготовился к схватке. Надо сбросить пальто, которое стесняло движения, но времени не было. Стало жарко, в висках толчками пульсировала кровь. Приходило то знакомое состояние перед дракой, когда тело становится легким, невесомым, а каждая мышца удлиняется, наливаясь силой.
Теперь Сергей мог разглядеть человека. Это был тот самый высокий парень в ватнике, который толкнул его в кинотеатре. Хотя и не было холодно, парень зачем-то завязал тесемки зимней шапки. Крепкий раздвоенный подбородок далеко торчал вперед. В сузившихся злых глазах – отблеск фонаря.
Хотя парень на вид был выше и крепче Сергея, больше он драться не стал. Пробормотав под нос ругательство, повернулся и, немного пошатываясь, зашагал в противоположную сторону. Подметки его подшитых валенок чиркали по посыпанному песком тротуару.
– Ты чего это? – крикнул вслед Сергей. – Соли я тебе на хвост .насыпал, что ли?
Он крикнул первое, что пришло на ум. На такие вопросы обычно не отвечают. Однако парень обернулся и бросил через плечо:
– Моли бога, что легко отделался...
Только сейчас Сергей почувствовал, как сухие снежинки покалывают щеки, лоб, заставляют моргать. Широкая спина еще маячила впереди. «Может, догнать? ..» – подумал он. На углу парень свернул на Октябрьскую улицу и скрылся за трехэтажным, выкрашенным в бурый цвет зданием.
Сергей подобрал шапку, далеко отлетевшую в сторону, отряхнул с нее грязноватые комки снега и медленно пошел к своему дому. Где он раньше встречался с этим парнем? А в том, что встречался, у Сергея не было никаких сомнений. Но когда и где?.. И лишь у самого дома вспомнил: он видел его в пивной, когда пили там пиво с Дадоновым и закусывали лещом. Парень стоял за соседним столиком и прислушивался к их разговору. И взгляд у него был недобрый...
Открыв ключом дверь и выпустив радостно заскулившего Дружка, Сергей прислонился плечом к двери и задумался. Случайно ли парень оказался в кинотеатре или специально его выслеживал? Уж не приятель ли он Саши Бигуди? Может быть, увидел их в тот раз вместе, когда Сергей провожал ее на улицу Энгельса...
Небо затягивала хмарь. Одна за другой пропадали звезды. Сухая крупа все сильнее покалывала лицо. Из тени забора на освещенную уличным фонарем тропинку вышла серая кошка. Дружок молчком метнулся к ней, но кошка молниеносно вскарабкалась на забор и, выгнув взъерошенную спину, уставилась на собаку зелеными светящимися глазами.
10
Лиля стояла у трюмо и, недовольно созерцая себя, припудривала нос и щеки. Откуда-то появилось несколько светло-коричневых веснушек. Раньше их никогда не было. Безобразно торчит грудь. Правда, живот пока не очень большой. Когда на ней пушистая вязаная кофта, то трудно догадаться, что она в положении. С мыслью, что придется рожать, Лиля примирилась, хотя порой и мучили сомнения. Ни к чему был ей сейчас
ребенок.
Веснушки она припудрила, а коричневую родинку на щеке, наоборот, подкрасила черным карандашом. Мушка шла ей. Подкрасила и губы бледно-розовой помадой. Открыла флакончик с духами и быстрым движением несколько раз приложила к вискам. Потом накапала на палец и потерла за ушами. Здесь нежный запах держится дольше всего.
Прихорашиваясь у зеркала, она то и дело натыкалась взглядом на телефон. Меньше всего ей хотелось, чтобы он зазвонил. Правда, Сергей звонил обычно поздно, а сейчас только четверть восьмого.
Однако телефон зазвонил. Лиля поставила его под туалетный столик и сверху накрыла подушкой с тахты. Весь день она была в смятении: идти на свидание или нет? И лишь в семь вечера решила идти.
Он позвонил утром. Мягким баритоном настойчиво стал уговаривать встретиться. Еще там, в конторе, Лиля сразу поняла, что ему понравилась. Он пригласил ее в тесную комнатушку, где всего и можно было поместиться двоим. Маленький стол и два стула. Звали его Семен Борисович. И был он адвокатом. Роста высокого, седовлас, с приятным моложавым лицом. Прочитав бумаги (Лиля пришла к нему с очередным отцовским заявлением), сказал, что по форме все правильно, но до адресата они дойдут не скоро. Таких бумаг приходит очень много, а рассматривают их медленно, впрочем, есть у него свой человек в канцелярии заместителя председателя Верховного суда, но...
Сколько раз мать ей говорила, что вот именно в такой момент и нужно как-то дать понять, что за деньгами дело не станет. Нельзя, разумеется, сразу предлагать взятку – это может отпугнуть. Эти крючкотворы народ осторожный. Но дать понять нужно... Сказать, например, что если будут какие-то расходы, то пожалуйста. Отец был большой мастер давать взятки нужным людям. Причем получалось это у него просто и естественно. Иногда деньги лежали в конверте – это для тех, кто попроще; иногда – в коробке со скромным подарком; а иной раз, когда человек был влиятельный и неподкупный, взятка давалась в виде большого проигрыша в преферанс. И когда выигравший с довольной улыбкой прятал деньги в карман, будучи убежденным, что ему чертовски повезло, отец вроде бы между прочим излагал свое дело, которое подчас тут же улаживалось.
Это умел отец, но он был сейчас далеко отсюда. Там, где отец, морозы в два раза крепче, чем в Москве. То, что мог отец, не могла его дочь, даже во имя облегчения участи отца.
Во время этой красноречивой паузы Семен Борисович пристально смотрел ей в глаза. Тогда Лиле и в голову не пришло, что его интересуют совсем не деньги...
Семен Борисович взялся деятельно помогать Лиде. Он запросил бумаги с места бывшей работы отца, из армейского госпиталя, где тот служил венерологом во время войны, письма благодарных больных. Когда понадобились деньги, он сам назвал сумму. И не слишком большую.
По делу отца они встречались четыре раза. А когда все документы были переданы по назначению в аккуратно сброшюрованной папке, Семен Борисович позвонил (Лиля дала ему телефон еще в первую встречу) и предложил встретиться в неофициальной обстановке. Неофициальной обстановкой был ресторан «Арагви», где уже были заказаны места на двоих.
