Текст книги "Критические статьи, очерки, письма"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

Леону Кладелю

24 ноября 1878

Дорогой собрат!

Благословляю вашу Рашель во имя ее бога, как и во имя моего (говоря между нами, он один и тот же).

Лично я готов дать вашему почтенному издателю просимое им разрешение касательно очерка моего сына о Камилле Беррю, но ему нужно получить еще разрешение от г-жи Лакруа. Что касается меня, то я сохранил об этом милом Беррю самые трогательные воспоминания: это был идеал славного малого и доблестного человека. Никогда более гордая и энергичная натура не скрывалась под более кроткой и душевной оболочкой. Беррю – один из моих республиканцев. Я мечтаю, чтобы они все были таковы, с чистым сердцем и душой, обращенной ввысь.

Если вы сочтете это уместным, можете передать эти несколько строк вашему издателю, пусть он поступит с ними как найдет нужным.

Дорогой собрат, вы создали превосходные произведения и прелестных детей. И я вас дважды приветствую.

Виктор Гюго.

Членам Конгресса по вопросам свободного
и светского воспитания

Париж, 16 октября 1879

Мои дорогие соотечественники!

Вы просите меня быть вашим почетным председателем, я согласен. Боюсь, что не сумею участвовать в ваших заседаниях; посылаю вам самые горячие пожелания торжества ваших идей, которые полностью разделяю.

Молодежь – это будущее. Вы обучаете молодежь, вы готовите будущее.

Эта подготовка полезна, это обучение необходимо. Воспитать сегодня юношу – значит создать человека завтрашнего дня. Человек завтрашнего дня – это всеобщая Республика. Республика – это союз, единство, гармония, свет, труд, являющийся источником благосостояния, упразднение столкновений человека с человеком и нации с нацией, это конец бесчеловечной эксплуатации, это отмена смертной казни и установление права на жизнь.

Граждане, эта мысль живет в ваших умах, я лишь выразил ее. Время кровавых революционных мер миновало; то, что еще остается сделать, сделает неодолимый закон прогресса. К тому же нам нечего тревожиться, все будут с нами в тех великих битвах, которые нам еще предстоят и очевидная необходимость которых не омрачает безмятежный покой мыслителей, в битвах, в которых революционный натиск не уступит ярости монархистов, в битвах, в которых сила, подкрепленная правом, сразит насилие, основанное на захвате власти, – в тех великолепных, озаренных славой, полных воодушевления, решающих битвах, исход которых предопределен заранее и которые станут Толбиаками, Хастингсами и Аустерлицами демократии.

Граждане, настало время распада старого мира. Древние тираны осуждены волей провидения. Время, этот согбенный во мраке могильщик, хоронит их. С каждым днем они все глубже погружаются в небытие.

Республика – это будущее.

Жму ваши дружеские руки.

Виктор Гюго.

* * *

5 апреля 1884

Душой я буду с вами, никто не должен отсутствовать на праздновании освобождения греков. Существуют священные имена. Когда-то в дни сражений я написал стихи, которые пришли мне сейчас на память:

Победы день…

О мать Италия, о Греция-праматерь!

Господину Шарлю Грэнду, рабочему

Париж, 20 марта 1885

Дорогой г-н Шарль!

Простите меня за это фамильярное обращение – оно отзывается в моем измученном, старом, разбитом сердце, как память о прошлом, как отклик – увы, очень горестный! – моих отцовских воспоминаний.

Ваша маленькая книжка превосходна, проста, трогательна.

Написанная рабочим, она делает честь благородной семье тружеников.

Я прочел и перечитал ее с начала до конца с неослабевающим интересом.

И для чего скрывать! Она вызвала у меня слезы. Смелей! Продолжайте, сударь. В вас есть данные, глубокое знание жизни, много чувства – все это неоспоримые основания, чтобы завоевать успех.

Тысячу раз благодарю вас за ваше чуткое ко мне внимание. Позвольте по-отцовски пожать ваши руки.

Виктор Гюго.

КОММЕНТАРИИ

СТАТЬИ, ОЧЕРКИ И ПИСЬМА ВИКТОРА ГЮГО

В настоящий том Собрания сочинений Виктора Гюго включены литературно-критические статьи писателя, написанные им в различные годы его творчества

В 1834 году Гюго опубликовал сборник «Литературно-философские очерки» в 2-х томах, куда вошли его критические и публицистические статьи 20-х годов: «О Вальтере Скотте», «О Вольтере», «О лорде Байроне», «О господине Довале».

Выпуская в свет этот сборник, Гюго, уже пришедший в это время к утверждению принципов демократического романтизма, стремился показать путь своего идейного развития – от раннего этапа, когда он был приверженцем монархической власти, до июльской революции 1830 года, внесшей значительные перемены в его общественно-политические воззрения.

Этот путь, пройденный писателем, особенно отчетливо представал в двух дневниках, также опубликованных в сборнике «Литературно-философские очерки», – «Дневнике юного якобита 1819 года» и «Дневнике революционера 1830 года».

«Дневник юного якобита», откуда навлечены печатаемые в этом томе статьи «История», «Театр», «Об Андре Шенье», «Фантазия», «О поэте, появившемся в 1820 году», представляет собой цикл первых критических работ Гюго, напечатанных в журнале «Литературный консерватор», который он издавал в 1819 году вместе со своими братьями. Называя себя юным якобитом – словом, являвшимся синонимом приверженца монархии, Гюго особо подчеркивает свою тогдашнюю политическую ориентацию. Он отмечает в предисловии, что «Дневник юного якобита» следует рассматривать не как литературное произведение, а как исторический документ, отразивший лицо определенной эпохи, «наполовину стершийся набросок наших представлений 1819 года». Значение этого документа Гюго видит в том, что в «лепете ребенка» уже можно обнаружить «зачатки мыслей взрослого человека», другими словами – тех взглядов и воззрений, которые нашли свое выражение в «Дневнике революционера 1830 года».

Сопоставляя в своем предисловии оба «Дневника», Гюго пишет: «Не факты надо искать в них… а идеи. В первом – идеи в зародыше, во втором – идеи расцветшие».

Отдельные статьи «Дневника юного якобита» представляют несомненный интерес. Они красноречиво опровергают утверждения буржуазных литературоведов, что молодой Гюго был последовательным роялистом. Уже здесь ощущается стремление писателя разобраться в сложной обстановке современной ему действительности, проявляется его критическое отношение ко всему тому, что касается насущных для него вопросов литературы и истории.

Семнадцатилетний Гюго с горечью пишет о положении французской литературы 1820 года. «Литературный год начинается прескверно. Ни одной значительной книги, ни одного пламенного слова, ничего поучительного, ничего волнующего сердце».

«Какое жалкое наше время! – продолжает он. – Много стихов – никакой поэзии; много водевилей – и никакого театра. Один Тальма, вот и все. Я предпочел бы Мольера».

Ряд статей, вошедших в «Дневник юного якобита», явился откликом на события литературной жизни Парижа.

Представляя критический отдел журнала «Литературный консерватор», Гюго внимательно следил за развитием французской поэзии, с нетерпением ожидая появления «подлинного поэта».

Когда в 1819 году впервые был опубликован сборник идиллий, элегий и од Андре Шенье, встретивший разноречивую оценку критики, Гюго выступил в защиту Андре Шенье, объявив его предтечей новой поэзии.

Критик горячо приветствовал появление первого сборника стихотворений Альфонса Ламартина «Поэтические раздумья» (1820).

Сопоставляя стихотворения Ламартина и Шенье, Гюго указывает на свойственные им художественные особенности. «Обоих вдохновляет чувство любви. Но у Шенье это чувство всегда земное, у автора, с которым я сравниваю, земная страсть почти всегда очищена небесной любовью».

Несомненный интерес представляет статья «История», в которой автор высказывает критические замечания в адрес историков Франции, усматривая в их трудах лишь бесстрастный «протокол ряда столетий».

Примечательным является тот факт, что Гюго выступает в этой статье как противник монархического деспотизма. Так, анализируя «Историю России» Левека, Гюго резко критикует автора за восхваление личности Екатерины II. Он замечает, что историк должен был бы с большей правдивостью описать царствование Екатерины II и заклеймить «эту коронованную куртизанку». При этом Гюго считает, что и просветители XVIII века незаслуженно преклонялись перед Екатериной II.

Осуждая монархический деспотизм, Гюго высоко оценивает русскую национальную культуру и пророчески предсказывает России великое будущее.

«В Европе сейчас три исполина – Франция, Англия и Россия… за одно столетие, с удивительной быстротой, выросло это молодое государство посреди старого материка, – пишет он о России. – Его будущее чрезвычайно весомо для наших судеб. Не исключена возможность, что «варварство» России еще обновит нашу цивилизацию, и, быть может, сейчас русская земля растит свои дикие племена для наших просвещенных краев. Это будущее России, столь важное сегодня для Европы, придает особую значительность ее прошлому. Чтобы верно предугадать, чем станет этот народ, следует тщательно изучить, чем он был».

Мы уже указывали, что, помещая рядом с «Дневником юного якобита» «Дневник революционера 1830 года», Гюго стремился подчеркнуть проделанную им за десятилетие идейную эволюцию. С этой точки зрения сопоставление обоих дневников вполне убедительно и закономерно. Однако по существу между ними нет ничего общего. В то время как статьи, составляющие «Дневник юного якобита» касаются проблем истории, театра, литературы, записи «Дневника революционера 1830 года» посвящены исключительно вопросам политики – это короткие афористические мысли поэта, вызванные революционными событиями 1830 года. «Это не факты, а отзвуки фактов», – характеризует он свои записи.

Как известно, активным сторонником республики Гюго стал лишь после революции 1848 года. Однако в «Дневнике революционера 1830 года» он уже прямо выражает свое сочувствие республиканской форме государственного устройства: «Народ созрел для республики, пусть будет у него республика».

Решительно осуждая режим Реставрации и политический произвол, который существовал при Карле X, писатель вместе с тем достаточно критически относится к буржуазному королевству Луи-Филиппа; он твердо верит в торжество прогресса: «Отцы наши видели революцию во Франции, мы увидим революцию в Европе».

В своих записях Гюго неоднократно обращается к оценке событий и деятелей буржуазной революции 1789–1794 годов, причем безоговорочно принимает и приветствует крушение старого монархического строя, сметенного революцией; однако ее кульминационного момента – событий девяносто третьего года – он пока еще не приемлет. Этим и объясняется то, что Гюго возвеличивает ограниченного буржуазного деятеля Мирабо и явно недооценивает роли революционного якобинства и личности Робеспьера.

По сравнению с двадцатыми годами резко изменяется отношение Гюго к историческому прогрессу, к завоеваниям французской революции. Примечательна запись сентябрьского раздела дневника: «Напрасно полагают, что европейское равновесие не будет нарушено нашей революцией. Оно будет нарушено. Наша сила в том, что мы можем на каждого короля, который двинет против нас свои армии, напустить его народ. Революция будет биться за нас всюду, где мы этого захотим».

Гюго отмечает в своем «Дневнике», что его былые монархические убеждения за истекшие десять лет резко изменились. От прежних воззрений остались лишь «руины», которые уже не могут оказать существенного влияния на его творчество.

Критические статьи, вошедшие в сборник «Литературно-философские очерки» впервые были напечатаны в альманахе «Французская муза» (1823–1824). В статье о Вольтере (1823), несомненно, сказывается юношеский реализм Гюго. В соответствии с духом времени, враждебным философии просветителей, писатель принижает значение творчества Вольтера, объявляя его виновным в «немалой доле чудовищных вещей, творившихся во время революции»

Статьи «О Вальтере Скотте» (1823) и «О лорде Байроне» (1824) являются одними из первых критических произведений, в которых уже прямо сформулированы некоторые эстетические принципы романтизма.

Гюго осуждает в них литературных староверов – консервативную критику, относившуюся враждебно к писателям, не признававшим догматической поэтики Буало и возводившим в идеал свободный полет фантазии и воображения. Вместе с известным предисловием 1824 года к «Новым одам» эти статьи являются интереснейшим документом литературной борьбы романтиков с классицистами.

В некрологе великому английскому поэту Байрону, скончавшемуся в 1824 году в Греции, Гюго рассматривает романтизм как литературную систему современности, принципиально отличную от классицизма. Он считает, что романтическая литература является выражением жизни французского общества XIX века, а классицизм есть явление отжившее, связанное с минувшей эпохой и ее нравами. Осуждая своих литературных противников, Гюго пишет: «Они все время продолжают говорить о литературе, называемой ими классической, так, словно она еще живет, а о литературе, которую они именуют романтической, так, словно дни ее сочтены».

Борьба передовых писателей 20-х годов за новые литературные формы сочеталась прежде всего с борьбой за обновление тематики. В противоположность поэтам-классицистам, черпавшим свои сюжеты из древней истории и мифологии, романтики обращались к минувшим временам жизни своего народа. При этом большое влияние на писателей оказывают, с одной стороны, английский писатель Вальтер Скотт, а с другой – французские буржуазные историки периода Реставрации, которые пытались раскрыть сущность событий в их последовательном развитии и выдвинули проблему исторической закономерности.

Идея закономерности исторического развития, выдвинутая французскими историками, вполне соответствовала интересам буржуазного класса в тот момент, когда его позиции не были еще окончательно завоеваны и упрочены. Эта предпосылка и создавала благоприятную почву для объективного воплощения в исторических романах писателей прогрессивного направления идеи общественного развития. Известно, что в эти годы возникает интерес к исторической теме и у Виктора Гюго, – он пишет первый вариант повести «Бюг-Жаргаль»; в своих одах и в романе «Ган Исландец» он воссоздает исторические лица и события.

В статье «О Вальтере Скотте» (1823), посвященной критическому разбору романа «Квентин Дорвард», Гюго высоко оценивает творчество английского романиста. Он считает, что В. Скотт создал роман нового типа, в котором объединил роман психологический и авантюрный, исторический и бытописательный, философию истории, картины нравов, драматическое действие и лирический пейзаж – то есть все виды художественного творчества. Давая восторженную оценку «Квентину Дорварду», Гюго подчеркивает, что возможности исторического романа отнюдь не исчерпаны произведениями Скотта. Он рассматривает исторический роман Вальтера Скотта как переходную форму от современной литературы к тем грандиозным романам, к тем великим стихотворным и прозаическим эпопеям, которые обещает и без сомнения даст нам новая эра в жизни искусства».

Гюго затрагивает здесь вопросы, чрезвычайно важные для формирования его эстетических принципов и собственной творческой практики. Так, он ставит вопрос о месте писателя в обществе. «Не многие писатели выполнили так хорошо, как Вальтер Скотт, долг романиста и по отношению к своему времени. Ибо считать себя выше общественных интересов, национальных нужд, отказаться от всякого духовного воздействия на современников, эгоистически замкнуться в личных переживаниях, отстранившись от жизни всего общества, – все это для писателя заблуждение почти преступное». Связывая, таким образом, деятельность писателя с социальной жизнью, Гюго полагал, что исторический роман должен содержать в себе моральные, общественные наставления для современности. В полном соответствии с теми задачами, которые он ставил в своей ранней статье «История», Гюго ценит Вальтера Скотта прежде всего за то, что он был не «хронистом», а романистом, что точное описание нравов и деталей быта сочетается у него с важными социальными и нравственными идеями.

Предисловия к «Одам и балладам» были написаны Виктором Гюго в разные годы его поэтической деятельности. Первое из них относится к 1822 году, последнее помечено 1853 годом. Эти предисловия – яркие документы, свидетельствующие о творческом росте поэта, они отражают его путь от монархических од к прогрессивному романтизму, выражавшему республиканские, демократические принципы. Этот путь «от ложного к истинному», этот идейный рост поэта представлял собой единую и по существу вполне последовательную линию развития, несмотря на все колебания и сомнения, которые возникали у Гюго.

В предисловии к «Новым одам» (1824) Гюго пытается сформулировать на основе им же самим накопленного опыта стихотворца и литературного критика свои поэтические принципы. Он стремится объяснить, что же представляют собой ростки романтической литературы и каково происхождение романтизма.

Не соглашаясь со схематическим определением романтизма, данным г-жой де Сталь в ее книге «О Германии», Гюго противопоставляет ему свое собственное понимание романтизма. По мнению г-жи де Сталь классическая и романтическая литературы относятся к двум эпохам: первая к языческой, предшествовавшей основанию христианства, вторая к христианской, наступившей после крушения Римской империи. Если следовать этому догматическому определению, заявляет Гюго, то пришлось бы отнести поэму Вольтера «Генриада» к произведениям романтическим. Возражая г-же де Сталь, Гюго впервые излагает свое определение романтизма, опирающееся на контрастные категории прекрасного и безобразного, истинного и ложного, доброго и злого.

Утверждая, что литература во все времена являлась отражением нравов и истории народов, Гюго приходит к выводу, что различные общественные эпохи порождали и различную литературу. В силу этого фактора Гомер, Вергилий, Тассо, Мильтон и Корнель не могут быть объединены в одну группу писателей, ибо они творили в разные эпохи и представляли своим творчеством различные национальности. «Каждый из них, – писал Гюго, – выразил и оплодотворил общественную мысль в своей стране и в свое время. Каждый создал для своей действительности целый мир идей и чувств, применительно к этой действительности, к ее движению и в ее границах». Будущий вождь передовой романтической школы отрицал необходимость разделения литературы на классическую и романтическую. В этой литературной распре он выступил против консервативной критики, относившейся враждебно к писателям, не признававшим догматической поэтики Буало.

Предисловие к «Новым одам» Гюго написал после того, как глава клуба монархических писателей академик Лакретель произнес на заседании «Общества благонамеренной литературы» речь, в которой, выражая мнение придворных кругов, осудил писателей романтического направления с позиций так называемой национальной традиции. С тех пор во Франции началось гонение на поэтов и писателей романтического лагеря, объединявшихся вокруг альманаха «Французская муза», постоянным сотрудником которого был В. Гюго.

Следует учитывать, что литературная борьба 20-х годов во Франции носила резко политический характер. «В литературе, как и в политике, – писал Гюго, – существуют сейчас две партии; идет поэтическая война, кажется не менее яростная и ожесточенная, чем война социальная. Оба лагеря нетерпеливо рвутся к сражению, а не к переговорам. Они упорно не желают изъясняться на одном языке; у них нет иных слов, кроме приказов для своих соратников и воинственных кликов, обращенных к инакомыслящим». Консервативная критика рьяно защищала тех поэтов-эпигонов, которые утверждали в своем творчестве идею незыблемости монархического строя; произведения Вольтера, Руссо, Дидро, Гельвеция и других выдающихся деятелей эпохи Просвещения, сыгравших значительную роль в подготовке французской буржуазной революции восемнадцатого столетия, подвергались безжалостному осуждению. В этой обстановке Гюго пишет свое предисловие к «Новым одам» (1824), где выступает в защиту группы писателей, которых в начале 20-х годов во Франции называли романтиками. Он пытается обосновать закономерность появления нового направления; эту закономерность он усматривает в том, что французская революция конца XVIII века вызвала переворот в общественном сознании, оказавший в свою очередь решительное воздействие на характер новой литературы. Однако это утверждение еще не означало, что литература, возникшая во Франции в первые десятилетия XIX века, рассматривалась Гюго как литература, сочувствующая идеям происшедшей революции. «Современная литература может частично являться следствием революции, не будучи при этом ее выражением, – заявляет Гюго. – Общество времен революции, ею созданное, имело свою литературу, такую же, как оно само, отвратительную и нелепую. И литература эта и общество умерли вместе и не воскреснут вновь. Всюду в государственных учреждениях возрождается порядок; возрождается он и в литературе». Он достаточно отчетливо представляет себе политическую платформу литературных консерваторов, озабоченных упрочением режима Реставрации, и стремится умиротворить лагерь писателей, стараясь доказать, что романтики не столь уж страшны и необузданны, как это представлялось классицистам.

Крайне важным документом, характеризующим эволюцию общественно-литературных взглядов Гюго, является его предисловие к «Одам и балладам» (1826), в котором писатель, резко выступая против принципов классицизма, уже прямо объявляет себя сторонником романтической литературы. Гюго отвергает метод рабского следования каноническим образцам. «Будем восхищаться великими писателями прошлого, но не подражать им». Он требует свободы в области творчества, утверждая, что поэтика классицизма поработила искусство, определив каждому поэтическому роду особые «правила приличия». Критикуя классическую школу за то, что она создала в поэзии «своего рода королевский версальский парк, где все выровнено, подрезано, сглажено, подчищено и посыпано песком», Гюго ратует за новое, романтическое искусство, объявляя «варварство Шекспира» выше «бледной немочи Кампистрона».

Центральное место среди литературно-критических статей тома занимает «Предисловие к «Кромвелю», ставшее боевой программой французского романтизма.

Литературная деятельность французских романтиков в конце 20-х годов не ограничивалась одной только теоретической борьбой против эпигонов классицизма. Решительно отвергая поэтику классицизма, романтики не только противопоставляли ей свою новую эстетику, но и создавали произведения, в которых живо откликались на общественные события своего времени.

«Предисловие к «Кромвелю» носит боевой, воинствующий характер. Оно начинается с полемического выпада по адресу правительственной цензуры, подавляющей свободу мысли. Оно призывает ударить молотом по всяким «теориям, поэтикам и системам». «Собьем эту старую штукатурку, скрывающую фасад искусства! – восклицает Гюго. – Нет ни правил, ни образцов; или, вернее, нет иных правил, кроме общих законов природы, господствующих над всем искусством, и частных законов для каждого произведения, вытекающих из требований, присущих каждому сюжету».

Эстетический принцип единства содержания и формы Гюго обосновывал неоднократно в последующих своих литературно-критических статьях, решительно отвергая застывшую, подчиненную «правилам» форму и условное содержание произведений эпигонов классицизма, постоянно заимствовавших свои сюжеты и образы из древней истории или мифологии.

Гюго начинает свое предисловие с «общих рассуждений об искусстве» – своеобразного исторического очерка, в котором он, используя схему истории культуры, изложенную в трактате г-жи де Сталь «О литературе», пытается в свою очередь наметить эволюцию искусства, связанного с различными этапами развития человечества.

История развития человеческого общества, по его мнению, делится на три эпохи, которым соответствуют три различные стадии в развитии литературы и искусства: 1) первобытная эпоха, поэзия которой носит лирический характер; существенный признак этой поэзии – наивность; 2) античный мир, или классическая эпоха, – время появления эпической поэзии с ее отличительной особенностью – простотой; 3) новое время, или романтическая эпоха, когда развивается драматическая поэзия, отличительным признаком которой становится истина. «Первобытный период лиричен, древний период элегичен, новое время драматично. Ода воспевает вечность, эпопея прославляет историю, драма изображает жизнь».

Эти три эпохи и три выражающие их литературных стиля соответствуют, утверждает Гюго, трем периодам жизни человечества – молодости, зрелости, старости.

Искусственность этой схемы очевидна: романтическую литературу, едва пустившую молодые побеги, Гюго относил, таким образом, к старческому возрасту человечества, что вовсе не вязалось с его собственными представлениями о романтизме как новаторском и юном искусстве XIX века.

Драме, являющейся, по его мнению, выражением нового времени, Гюго приписывает универсальный характер; вся поэзия нового времени драматична, независимо от ее жанровых особенностей. Таким образом, драма не совпадает с драматическим жанром; с точки зрения Гюго, античная трагедия носит эпический, а не драматический характер; вместе с тем он причисляет к драмам такие произведения, как «Божественная комедия» Данте, поэма Мильтона, романы Вальтера Скотта. Для Гюго, как и для других современных ему писателей, драма – это понятие, относящееся к творческому методу, это прием изображения действительности в литературе и искусстве, позволяющий сочетать эпическую и лирическую поэзию.

В «Предисловии к «Кромвелю» Гюго ищет и находит главную тему всей современной литературы – изображение социальных конфликтов общества, изображение напряженной борьбы различных общественных сил, вставших друг против друга. Но Гюго не смог подойти к социальным противоречиям своего времени подлинно объективно и строго исторично. Всем существом своим стремясь говорить о современности и служить лучшим, наиболее гуманным принципам ее, Гюго к объяснению «физиологии» общества привлек психологию, моральный фактор истории. Поэтому-то злободневная тема драмы как ведущего в его эстетике жанра получила неоправданное историческое «обоснование» в виде христианства, которое, как утверждал Гюго, являлось возвышенной попыткой направить общество на стезю справедливости и добра.

Подлинно живым источником драмы, по мнению Гюго, явилось христианство с его учением о теле и душе, о плотском и бесплотном, о низменном и возвышенном, о бренном и бессмертном. В извечной борьбе враждующих сил раскрывается самая суть драматической поэзии, отражающей жизнь природы и человека.

Гюго отводит непомерно большую роль христианству, утверждая, что именно оно привело поэзию к правде и породило романтическую литературу.

Самым главным для романтической поэтики Гюго принципом является принцип изображения жизни в ее контрастах, который он пытался обосновать еще в 1823 году в статье о романе В. Скотта «Квентин Дорвард»: «А разве жизнь не представляет собой странную драму, где смешаны добро и зло, красота и уродство, высокое и низменное, и разве смешение это не есть всеобщий закон, власть которого кончается лишь за пределами физического мира?»

Принцип контрастных противопоставлений в поэтике Гюго был основан на метафизическом его представлении о том, будто бы в жизни современного общества определяющим фактором развития является борьба противоположных моральных начал – добра и зла, существующих извечно.

Значительное место в «Предисловии к «Кромвелю» отводится определению эстетического понятия гротеска; Гюго считает его отличительным элементом христианской средневековой поэзии и поэзии современной, романтической. Он определяет гротеск как «красоту, оттененную уродством». Гротеск, как противоположность возвышенному, как средство контраста, является, по его мнению, богатейшим источником, который природа открывает искусству. В рассуждениях Гюго о гротеске наличествует явное противоречие. С одной стороны, он утверждает, что появление гротеска положило непроходимую грань между классическим и романтическим искусством, с другой – он видит гротеск и в образе Терсита в «Илиаде», и в сцене Менелая и привратницы дворца в трагедии Еврипида «Елена», и в таких персонажах древних мифов, как Полифем («это ужасающий гротеск») и Силен («это гротеск смешной»). Отсюда очевидно, что Гюго находил эстетическое понятие гротеска не только в литературе «христианской» – романтической, но и в литературе античной. Гюго утверждает, что без введения в литературу явлений возвышенных и низменных, уродливых и прекрасных невозможно отразить полноту и истину жизни.

Несмотря на метафизическое понимание категории «гротеск», обоснование гротеска у Гюго, несомненно, являлось шагом вперед на пути приближения искусства к жизненной правде.

Вершиной поэзии нового времени Гюго считал творчество Шекспира, ибо именно в его творчестве осуществилось гармоническое сочетание элементов трагедии и комедии, ужаса и смеха, возвышенного и гротескного; сплав этих элементов и составляет, по мнению Гюго, ту драму, которая «является созданием, типичным для третьей эпохи поэзии, для современной литературы».

Отстаивая поэтику контрастов, Гюго обосновывает ее, обращаясь к исполненной внутренних противоречий жизни человеческого общества, раскрывающейся в классовой борьбе, законы которой остались непонятыми автором «Предисловия». На основе поэтики контрастов и будут, как известно, построены впоследствии драматические произведения самого писателя, причем моральные категории получат у него извечную, не изменяющуюся ценность.

Гюго провозглашает свободную, ничем не ограниченную фантазию в поэтическом творчестве. Он предлагает опираться на легенду, иногда пренебрегая исторической правдой, ибо, по его словам, «не следует искать чистой истории в драме, даже если она я историческая». «Драма, – полагает он, – излагает легенды, а не факты. Это хроника, а не хронология». Этими взглядами на историческую правду объясняются, несомненно, те анахронизмы, которые он сознательно допускал в своих исторических драмах, обращенных к современности в гораздо большей степени, чем к прошлому.

В «Предисловии к «Кромвелю» обнаружилось стремление Гюго к правдивому и многостороннему отображению жизни, которое ему далеко не всегда удавалось осуществить в художественном творчестве; однако самый принцип правдивого отражения жизни настойчиво подчеркивается в его теоретической декларации. Он объявляет правдивость основным принципом романтической поэзии. Драма, утверждает он, должна быть зеркалом, но не обычным, дающим плоскостное изображение, а концентрирующим, которое «не ослабляет цветных лучей, но, напротив, собирает и конденсирует их, превращая мерцание в свет, а свет – в пламя». За этим метафорическим определением скрывается желание писателя не просто копировать жизнь, а активно отбирать наиболее характерные и яркие ее явления. Бесспорно, что принцип романтической типизации, сводящийся к стремлению отбирать наиболее броские, яркие, неповторимые в их своеобразии черты, образы, явления, все исключительное, открывал романтикам возможность отражать характерные особенности эпохи, и это выгодно отличало эстетику Гюго от догматической поэтики классицизма.