Текст книги "Критические статьи, очерки, письма"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 55 страниц)
Гражданам республики Пуэрто-Рико
Отвиль-Хауз, 24 ноября 1867
Республика Пуэрто-Рико доблестно защищала свою свободу. Революционный комитет сообщает мне об этом, за что я ему очень благодарен. Пусть Испания убирается из Америки! В этом великая цель; это первейший долг американцев. Куба должна быть свободна, как и Сан-Доминго! Горячо сочувствую их великим усилиям.
Свобода мира – это свобода каждого народа в отдельности.
Виктор Гюго.
Альфреду Сирвену
Отвиль-Хауз, 8 декабря 1867
…Из всех тюрем мне лучше всего знакомо изгнание. Вот уж скоро шестнадцать лет, как я мечусь в этой клетке.
Ребенком я часто играл в Ботаническом саду; я взбирался на лабиринт и видел оттуда большую плоскую крышу с будкой часового. По крыше слонялся солдат с ружьем на плече. Моя мать говорила мне: это тюрьма.
Тюрьма может быть очень больших размеров. В наши дни плоская поверхность, по которой ходит солдат, – это Европа.
Позднее я познакомился с внутренним устройством тюрьмы Сен-Пелажи благодаря двум старым друзьям – Беранже и Ламенне. Незадолго до своей смерти Беранже писал мне: «Я начал тюрьмой, вы кончаете изгнанием». Я ответил ему: «Все хорошо. Будем надеяться, дорогой друг, впереди – рассвет».
Дружески жму вам руку.
Виктор Гюго.
Жюлю Лермина
Отвиль-Хауз, 9 января 1868
Мой молодой и высокоодаренный собрат, вы расширяете вашу демократическую деятельность, к пропаганде литературной вы намерены присоединить пропаганду политическую. Вы человек талантливый, смелый, волевой. Вы мужественно прошли через все испытания. Я восхищен вами.
Вы владеете главным секретом успеха – прямотой. Вы добьетесь своего.
Сдержите свои обещания, сдержите их все, и тогда, будьте уверены, вы победите. Пусть ваша газета полностью приемлет Революцию – и революцию 1789 года, сформулировавшую ее принципы, и революцию 1830 года, выразившую ее идеи. Пусть она ведет борьбу с реакцией в литературе, как и с реакцией в политике; пусть обличает мракобесие – и в филистерской критике и в абсолютистской политике; пусть ведет социализм к высоким целям, лежащим скорее в сфере права, чем в сфере материальных потребностей; пусть она неизменно добивается свободы мысли, свободы слова, свободы союзов, свободы брака, свободы печати, свободы передвижения и свободы совести; пусть требует всеобщего обучения, дабы просветить мужчину, олицетворяющего труд, женщину, олицетворяющую семью, и ребенка, олицетворяющего будущее. Восхищайтесь шестнадцатым веком, изучайте семнадцатый, любите восемнадцатый и живите интересами девятнадцатого.
В ваших руках оба рычага – сила индивидуальная и сила коллективная. Вы – человек, следовательно, сами по себе – могущественны; вместе с вашими друзьями вы – уже группа, а значит – непобедимы. Вам помогают талантливые, честные, обаятельные и мужественные люди.
Итак, смело вперед. Широко раскройте крылья, облекитесь в броню принципов, боритесь против грубой силы, именуемой царизмом, с помощью той неосязаемой, но могущественной силы, имя которой – мысль. Против вас стоит абсолютизм, заставьте его столкнуться лицом к лицу со свободой. У него солдаты – у вас идеи, у него ружья – у вас сила души. Противопоставьте милитаризму прогресс, изготовлению оружия – возрастающее стремление к миру, папизму – светоч просвещения, предрассудкам – волю к освобождению, божественным законам – законы человеческие, султанам, царям и прочим – солнце, которое завтра взойдет, эшафотам – священное право на жить, паразитизму – справедливость, ярости – улыбку…
Итак, армия против армии!
Жюлю Кларти
Отвиль-Хауз, 14 января 1868
Вы правы, мой красноречивый и прямодушный собрат, ваш протест, явись он вовремя, заставил бы отступить Французскую Комедию и удержал бы на афише «Эрнани». Теперь же театр, потеряв всякий стыд, прикинется глухим. О публике же этого никак не скажешь. Вы громогласно свидетельствуете о содеянной подлости, о всяких темных делишках, о том, как с помощью иезуитской хитрости заткнули рот Hierro. Кто нынче хозяин в доме Мольера? Тартюф. Зовут его Эдуардом Тьери; он исповедуется между кулисами, причащается у Дюпанлу и получает пароль от Руэ.
Благодарю вас за то, что вы это клеймите, и уверен, что, одаренный силой убеждения и талантом, вы на этом не остановитесь. Я писал вам относительно вашей превосходной книги «Последние монтаньяры». Получили ли вы мое письмо? Я вам кое-что посылал. Дошло ли все это до вас? Вы и сейчас кое-что найдете в моем конверте, если только черный кабинет не вмешался в это дело. Я зачумленный, я в карантине, полиция роется в моей корреспонденции, а почта крадет деньги, потраченные на марки. За два месяца я израсходовал на stamps [278]278
марки (англ.)
[Закрыть]двести франков, а до моих друзей дошло писем лишь на десять франков! Такова честность правительства, именуемого императорским. Ну да не в этом дело, я люблю вас всем сердцем.
Виктор Гюго.
Арману Барбесу
Брюссель, 29 августа [279]279
1868
[Закрыть]
Доблестный и дорогой изгнанник!
Ваше письмо показалось мне дружеским рукопожатием. Я подавлен, но не теряю надежды. Я жду вечного блаженства, которое открывается в смерти. А вы – вы ведь тоже верите в него, верите, что оно наступит. Ваша высокая душа не может отрицать существование души.
Моя кроткая покойница была отважной и благородной подругой. Она обладала всеми высокими качествами, включая и доброту. Она меня любила. Я горько оплакиваю ее.
Благодарю вас, мой замечательный друг.
Виктор Гюго.
Огюсту Вакери
Отвиль-Хауз, 31 декабря [280]280
1868
[Закрыть]
Вы одобрили предварительные главы. Это служит добрым предзнаменованием и в отношении остального. Ваше письмо явилось для меня свидетельством несомненного успеха. Мнение такого знатока, как вы, вселяет уверенность. Предмет моей книги – Аристократия. Затем последует Монархия (Людовик XV, восемнадцатый век), потом я напишу «93-й год». Думаю, что мне удастся показать подлинную Революцию, говорю это вам, работающему сейчас над подлинным «Фаустом». Требуйте, чтобы вам облегчили эту работу, вместо того чтобы отягчать ее. Вы слишком добры. Кстати, что такое происходит? Вот уже неделя, как я не получаю корректур. Говорят, что в типографии Лакруа стачка. Правда ли это?
В. Г.
Пьерару
Отвиль-Хауз, 22 января 1869
Милостивый государь!
И на этот раз, к своему великому сожалению, я не смогу исполнить то, о чем вы изволите меня просить. Если вам случайно попадутся на глаза несколько страниц, написанных мною о Ватерлоо, в книге, озаглавленной «Отверженные», вы поймете, почему я должен воздержаться, У меня те же патриотические и демократические устремления, что и у вас, но наше понимание исторических событий глубоко различно. На этих страницах я обвиняю Наполеона – обвиняю очень сурово, но с другой точки зрения, чем вы, и смотрю совершенно иначе на самую битву. Впрочем, полемика по поводу Наполеона I кажется мне менее неотложным делом, чем борьба против Наполеона III. Proxumus ardet Ucalegon. [281]281
Ближайшим горит Укалегон (лат.). Укалегон – троянец, дом которого находился ближе других к горящим стенам Трои.
[Закрыть]
Я осуждаю Наполеона I и борюсь против Наполеона III – вот какова моя позиция.
Думаю, что вы поймете меня, милостивый государь, и согласитесь со мною. Все только что отмеченное мною отнюдь не мешает мне высоко ценить ваш замечательный талант и вашу обстоятельную книгу.
Примите уверения в глубоком к вам уважении.
Редактору «Daily Telegraph»
Отвиль-Хауз, 26 апреля 1869
Спешу ответить, милостивый государь, на ваше письмо. Вам угодно придавать выходу в свет «Человека, который смеется» такое значение, что вы просите меня написать несколько строк специально для Англии. Я мало что могу добавить к предисловию, предпосланному этому роману. Это не английская книга, это – книга общечеловеческая. Впрочем, ее можно считать и английской, в том смысле, что в ней без всяких прикрас изображена одна почти неизвестная сторона истории Англии. Это покажется в вашей стране, быть может, и несколько резким, но во всяком случае поучительным. Остатки испанских и папистских нравов, воплощенные в герцогине Джозиане, без сомнения, заденут современную английскую скромность, но повинны в этом приверженность к Стюартам и католицизм. Я же только историк и мыслитель. Я не знаю английского языка; тем не менее, основываясь на единодушном мнении, желал бы, чтобы издаваемый перевод был похож на превосходный перевод моей книги «Вильям Шекспир», а не на перевод «Отверженных», который никуда не годится и требует исправления.
Повторяю, «Человек, который смеется» – книга прежде всего общечеловеческая. Старая английская аристократия изображена в ней с полной беспристрастностью, – автор «Человека, который смеется» принял во внимание все, что было поистине великого при владычестве лордов, которыми часто руководил патриотизм. Романтакой, как я его понимаю и как стараюсь его написать, с одной стороны – Драма, а с другой – История. Из книги «Человек, который смеется» Англия узнает, какую глубокую симпатию вызывает во мне ее прогресс и ее свобода. Старое соперничество наций для меня не существует; я принадлежу ко всем нациям.
Я – человек, и мое местожительство – вселенная; в Англии я у себя дома совершенно так же, как англичанин у себя дома во Франции. Зачеркнем слово «гостеприимство», сколь оно ни прелестно, и заменим его словом «право» – суровым, но справедливым. Я люблю Англию, книга моя тому доказательство. Вы хотите, чтобы я сказал ей об этом, – исполняю ваше желание. Опубликуйте мое письмо, если вы сочтете это уместным.
Примите еще раз, милостивый государь, уверение в дружеском к вам расположении.
Виктор Гюго.
Арману Барбесу
Отвиль-Хауз, 14 мая 1869
Мой прославленный друг!
Я был взволнован до слез, когда прочел обращение «Вашему брату».
Сегодня я так же растроган вашим чудесным, прочувствованным письмом моему сыну. Вы читаете теперь «Отверженных», позвольте же преподнести вам мою книгу «Человек, который смеется». Вы получите ее одновременно с письмом.
Если когда-нибудь у вас явится желание поговорить со мной с глазу на глаз или, верней сказать, по душам, помните, что в моей хижине изгнанника для вас всегда готова комната. У вас есть брат в Барселоне, но еще один брат ваш – в Гернсее.
Виктор Гюго.
Шарлю
Отвиль-Хауз, 22 мая [282]282
1869
[Закрыть]
Ты написал мне, дорогой мой Шарль, замечательное письмо. Впрочем, других ты и не пишешь. Твоя вторая статья ( три клятвы) – просто находка. Включение трогательной истории в проклятие мстителей волнует и внезапно сквозь гнев вызывает умиление. Такое же исключительное и захватывающее впечатление ты произвел и своим «Посещением Барбеса». Я знаю, – мне пишут об этом, – что твои статьи возбуждают большой интерес в Париже. Продолжай работать. Но будь осторожен. Одно лишнее слово – и тебе придется выбирать между тюрьмой и изгнанием. Если бы ты остановил свой выбор на Отвиль-Хаузе, я бы, пожалуй, оказался таким эгоистом, что не стал бы огорчаться.
Да, твое письмо о «Человеке, который смеется» – целая статья. Какая жалость, что оно не напечатано! Такая благородная, проникновенная критика – большая редкость в наши дни. Ты способен перевоплотиться в героев книги, ты изумительно раскрываешь тьму невежества одних и глубину падения других. Эти страницы превосходны, и я чувствую в них твою глубокую и нежную привязанность ко мне.
Жду от тебя вестей. Не забывай, что нужна по крайней мере неделя, чтобы подготовить для вас комнаты.
Альфонсу Карру
Отвиль-Хауз, 30 мая 1869
Дорогой Альфонс Карр!
Предавать ли это письмо гласности – решайте сами. Что касается меня, то мне этого не нужно. Я никогда не оправдываюсь. Просто, побуждаемый нашими дружескими чувствами, я хочу дать вам некоторые сведения. Только и всего.
Мне сообщили об одной вашей статье, впрочем чрезвычайно удачной, в которой вы говорите, что я в прошлом был «завсегдатаем Елисейского дворца». Разрешите сказать вам, что вы заблуждаетесь. Я был в Елисейском дворце всего-навсего четыре раза. Мог бы даже указать даты. С того дня, когда отреклись от письма Эдгару Нею, моей ноги там больше не было.
В 1848 году я был лишь либералом. Только в 1849 году я стал республиканцем. Истина предстала передо мной побежденной. После 13 июня, когда я увидел Республику поверженной, сознание, что право на ее стороне, поразило и растрогало меня, тем более что минуты ее были уже сочтены. И тогда я встал на ее сторону, на сторону угнетенных.
Возможно, когда-нибудь я об этом расскажу. Те, которые обвиняют меня в том, что я новоиспеченный республиканец, правы. Я примкнул к республиканской партии достаточно поздно, но как раз вовремя, чтобы получить свою долю изгнания. Я ее получил. И это хорошо.
Ваш старый друг
Виктор Гюго.
Суинберну
Отвиль-Хауз, 14 июля [283]283
1869
[Закрыть]
Великая дата
Дорогой моему сердцу поэт, я был глубоко тронут вашим письмом и вашей статьей.
Я согласен с вами – вы, Байрон и Шелли – три аристократа, три республиканца. И я сам тоже поднялся из аристократии к демократии, пришел от пэрства к республике, как рекою приходят к океану. И это прекрасно! Что может быть знаменательней, чем такое торжество правды.
Благодарю ex imo corde за вашу превосходную статью о моей книге. Какая это высокая философия, и какой глубокой интуицией вы обладаете!
В большом критике чувствуется большой поэт.
Пьеру Лефрану
Отвиль-Хауз, 1 августа 1869
Мой дорогой и давнишний коллега!
Мы знаем друг друга, ибо встретились в огне испытаний. Скоро уже восемнадцать лет с тех пор, как мы вместе сражались в той безнадежной битве. Восьмого декабря она была проиграна, но мы все еще держались; я председательствовал на последнем собрании левых, вы были секретарем. Потом пришло изгнание.
Вы вернулись во Францию, но лишь для того, чтобы продолжать борьбу. Пробита брешь изнутри, где борются под знаменем Свободы, пробита она и снаружи, где действуют во имя Освобождения. Вы находитесь на родине, я – вне ее. Так мы ведем борьбу, каждый со своей стороны, всегда в полном согласии. И сегодня, когда вам нанесен удар, вы обращаетесь ко мне.
Ваше письмо от 26 июня дошло до меня только 1 августа. Я немедленно отвечаю на него.
Посылаю для вашего внеочередного номера несколько страниц, которые неизвестны во Франции. Возможно, что они покажутся вам интересными, и тогда, широко прибегнув к многоточиям и сокращениям, вы сумеете, думается мне, их использовать. Правам женщины и правам ребенка я всегда уделял наибольшее внимание. Женщина и ребенок – слабые существа. Что касается мужчины, то он силен, ему остается только выполнять свой долг.
Сейчас как раз тот месяц, в который имели место события 10 августа.
Как бы то ни было, но мы были объявлены вне закона. Среди нас была женщина, – она умерла. Меня попросили произнести надгробное слово; посылаю вам то, что я говорил на ее могиле.
Мой дорогой старый коллега, я люблю ваш неувядаемый талант и неустрашимую душу. Жму вашу руку.
Виктор Гюго.
Полю Мерису
Брюссель, 17 августа 1869
Дорогой Мерис, несколько слов о Герцене. Он прочел нам главу из своих мемуаров: Мадзини, Гарибальди, Пизакане, Орсини. Если эту главу немного смягчить и произвести некоторые сокращения, она заняла бы достойное место на страницах «Le Rappel». Решайте этот вопрос сами, вы и Огюст. Герцен – это знаменитый русский республиканец.
В. Г.
Господину Л. Югонне
Брюссель, 24 августа 1869
Я очень задержал свой ответ, милостивый государь, но не по своей вине. Моя жизнь – водоворот, как ни странно это покажется при моем одиночестве. Никакого досуга. Ни минуты для себя. И тем не менее я считал необходимым прочесть ваш труд и нахожу его превосходным. Правда, у меня имеются некоторые возражения, но об этом нужно было бы поговорить лично. Да, вы правы, Франция для Африки то же, что Англия для Азии, – дурной опекун. Приобщать дикие народы к цивилизации – таков долг и право старших наций. Это право и этот долг французское правительство понимает ничуть не лучше английского. Отсюда все ваши сетования, к которым я присоединяюсь.
Когда вернется республика, вернется и справедливость. Истинный светоч французского просвещения засияет тогда над Африкой. Будем надеяться. Будем ждать. Будем бороться.
Вы молоды, у вас благородный ум. Ваше поколение несколько отстало, но в конце концов оно еще совершит великие дела, и вы примете в них участие. Заранее радуюсь за вас. Меня тогда уже не будет. Я завещаю вам всем свою душу.
Примите уверения, милостивый государь, в моей глубокой симпатии к вам.
Виктор Гюго.
Княгине Софье Голицыной
19 сентября [284]284
1869
[Закрыть]
Помните ли вы эту строку:
И вы, сударыня, столь же благородная, сколь добрая, вы будете первой, кто скажет мне: «Нет, не возвращайтесь!» Какие это тяжелые оковы – долг, если он сильнее приказа, исходящего от вас! Вы очаровательны. Все, что вы говорите, преисполнено душевной красоты. В тот день, когда я смогу вернуться во Францию, – если вы там еще будете, – я с величайшей радостью подчинюсь вашему гордому и тонкому уму!
И тогда, оставаясь в полном согласии со своей совестью, я повергну к вашим ногам, сударыня, все пережитое мною в изгнании.
Целую вашу руку.
Виктор Гюго.
Арману Барбесу
Брюссель, 4 октября 1869
Дорогой и достойнейший брат по изгнанию!
Из газет вы, конечно, узнали, что я направился в Гаагу и находился уже в пути, когда срочная депеша заставила меня повернуть 11 сентября в Лозанну.
Там взывали к моему чувству ответственности, ссылались на то, что мое присутствие внесет мир и успокоение. И я уступил, я отказался от Гааги ради Лозанны; так долг вытесняет счастье.
Теперь время года гонит меня на Гернсей. Хотя я и гораздо старше вас, я все же рассчитываю, что в будущем, 1870 году первый мой выезд с острова будет к вам. Большей радости, чем пожать вашу доблестную руку, я не могу себе и представить.
Горячо любящий вас
Виктор Гюго.
Луи Журдану
Брюссель, 12 октября 1869
Мой дорогой давнишний друг!
Мне только что принесли «Le Siecle». Я прочел вашу статью и был польщен, тронут и удивлен.
Благодарю вас за то, что вы дали мне возможность прекратить двусмысленное положение.
Прежде всего – я обыкновенный читатель «Le Rappel». Мне казалось, что я сказал об этом достаточно ясно, чтобы не быть вынужденным повторять снова.
Во-вторых, я не советовал и не советую организовывать народную манифестацию 26 октября.
Я был полностью согласен с «Le Rappel», призывавшим левых депутатов к выступлению, к которому мог бы примкнуть весь Париж. Речь шла о демонстрации безусловно миролюбивой и безоружной, подобно демонстрациям лондонского населения в таких же случаях. Именно к такой демонстрации призывал «Le Rappel».
Но если левые воздерживаются от выступления, то от него должен воздержаться и народ.
Народу не на кого опереться. Следовательно, никакой манифестации не надо.
Право на стороне народа, насилие на стороне правительства. Не дадим же повода правительству прибегнуть к насилию против права.
Двадцать шестого октября никто не должен выходить на улицу.
К чему бесспорно приведет создавшееся положение – это к отказу от присяги.
Торжественное заявление представителей левой, отказывающихся от своей присяги перед лицом всей нации, – таков правильный выход из кризиса. Исход нравственный и революционный.
Пусть народ не выступает, тогда ружья будут молчать; пусть заговорят депутаты, и они освободятся от присяги.
Таковы два совета, которые я даю, и если вам было угодно узнать мое мнение, то здесь оно полностью изложено.
Благодарю вас за ваше красноречивое обращение ко мне. Беру слово, раз вы мне его предоставили, и пожимаю вам руку.
Виктор Гюго.
Гюставу Флоберу
Отвиль-Хауз, 20 декабря 1869
Я отшельник и люблю ваши книги. Благодарю вас за то, что вы мне их посылаете. Они полны силы и глубины. Те из них, которые рисуют современную нам жизнь, оставляют после себя сладкий и вместе с тем какой-то горький привкус. Ваша последняя книга [286]286
«Воспитание чувств»
[Закрыть]пленяет и печалит меня. Я буду перечитывать ее, как я обычно перечитываю книгу, раскрывая наудачу то тут, то там. Только писатель-мыслитель может выдержать подобную проверку. Вы принадлежите к этому могучему племени. У вас, как у Бальзака, дар проникновения, к тому же вы еще владеете стилем.
Когда я увижу вас?
Жму ваши руки.
Виктор Гюго.
Ипполиту Люка
Отвиль-Хауз, 1869
Дорогой собрат, говоря о «Человеке, который смеется», вы заканчиваете, так же как начали, красноречиво и сердечно. Не сумею сказать вам, как я ценю вашу благородную и дружескую поддержку, такую продуманную, такую прочувствованную и так прекрасно выраженную. Мне оказывают огромную честь, рассуждая обо мне как о Шекспире, о котором Форбс сказал: totus in antithesi. [287]287
Весь в противоречии (лат.).
[Закрыть]До тех пор пока милосердный бог не откажется от своей старой антитезы: день и ночь, поэзия не откажется от своей. Критика может существовать лишь при том условии, что она в то же время является и философией. Вы, конечно, это понимаете. Почему? Потому что вы поэт, потому что вы художник, потому что вы писатель. Позвольте от всей души пожать вам руку.
Виктор Гюго.
* * *
Отвиль-Хауз, 24 апреля 1870
Граждане!
Спешу ответить на ваше весьма почетное для меня обращение. Вы правы, числя меня в своих рядах.
Франция в долгу перед Флуренсом, борцом за Грецию, перед Тибальди, сражавшимся за Италию, потому что Греция, Италия и Франция – это свет.
Оба они боролись за свет против тьмы.
Я поздравляю их, я их благодарю.
Последним подвигом Флуренса в Париже было возведение баррикады. Он – человек идеи и в то же время – воин. Почему? Потому что сегодняшний бой – это завтрашний мир. Свободе неизменно предшествует освобождение. Революция – это правда. За баррикадой, отстаивающей право, поднимается заря.
Провозглашаю тост за Революцию.
Виктор Гюго.
