Текст книги "Критические статьи, очерки, письма"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 55 страниц)

Андре Ван-Хассельту

Брюссель, 6 января 1852

Сослали не меня, сударь, а свободу, изгнали не меня, а Францию. Франция вне истины, справедливости, величия и есть Франция-изгнанница, Франция – вне Франции. Мы должны жалеть ее и любить сильнее, чем когда бы то ни было.

Сам я не испытываю страданий. Я наблюдаю и жду. Я сражался, я выполнил свой долг; я побежден, но счастлив. Удовлетворенная совесть – это безоблачное небо нашей души.

Скоро со мною будет моя семья, и я спокойно стану ждать, когда бог вернет мне родину. Но я хочу получить ее только свободной.

Благодарю за ваши прекрасные, благородные стихи.

Ex imo corde. [231]231
  От всего сердца (лат.).


[Закрыть]

Виктор Гюго.

Полю Мерису

Брюссель, воскресенье, 11 [232]232
  января 1852


[Закрыть]

Дорогой друг, жена моя уже передала вам, в каком я восхищении от вашего письма и как благодарен вам за подробности, касающиеся 2 декабря. Шлите мне и дальше все, что вам удастся собрать. Я хочу написать суровую и необычную книгу, началом которой послужат факты, а заключением – идеи. Никогда еще не существовало для подобной книги ни лучшего повода, ни более богатого сюжета. Я обойдусь с Бонапартом по его заслугам. Я беру на себя обязанность увековечить этого шута в истории. Я поведу его за ухо навстречу будущим поколениям.

Скажите Огюсту и моим сыновьям, что я собираюсь в самом скором времени ответить на все их письма, передайте нижайший поклон вашей достойной жене, а вам я крепко жму руку.

В.

Госпоже Виктор Гюго

Брюссель, 17 января, суббота

У меня всего минута времени, милая, любимая моя жена. Пишу тебе через няню Шельшера, старую женщину, мужества которой хватило бы на десяток молодых людей, она это доказала. Она расскажет тебе свою историю и передаст для меня написанное ею письмо, перешли его с самой ближайшей оказией.

Все идет здесь по-прежнему неплохо. Либеральная пресса стоит за нас, и очень горячо. Посылаю тебе выдержки из газет, касающиеся моей ссылки. Множество газет по всей Бельгии печатают мою речь сорок седьмого года по поводу возвращения семейства Бонапарт. Она производит здесь большое впечатление. Я с радостью думаю, что приезжает Шарль и что недели через две я его увижу.

Он был на балу в Опере? Об этом пишут здешние газеты иезуитов. Милые дети, будьте осторожны. В Париже – шпионство, за его пределами – клевета и злословие.

Я убежден, что Шарль станет здесь человеком.

Вероятно, я добьюсь того, что будет цитадель писателей и издателей, откуда мы станем палить из пушек по Бонапарту. Если не удастся в Брюсселе, она будет в Джерси. Ко мне приезжал Этцель. У него есть замысел, совпадающий с моим. Кроме того, я думаю, Бельгия обратится к нам, чтобы спасти свою книжную торговлю. Посылаю тебе две страницы из одной брошюры. Прочти сама и дай прочесть в Консьержери. Это важный признак.

Этцель сказал мне вчера, что книга, под заглавием «Второе декабря», сочинение Виктора Гюго», будет продана в количестве 200 000 экземпляров, не меньше.

К тому времени, когда все четверо будут на свободе, я наметил ряд совместных работ. Например, «L'Evenement», – почему бы нет? Политическое издательство в Лондоне, литературное издательство в Брюсселе – вот мой план. Два очага, питаемые оба нашим пламенем.

Чтобы довести дело до желанного конца, я должен жить здесь стоической, скромной жизнью, как бы говоря им всем: «Я не нуждаюсь в деньгах, вы видите, я могу ждать». Кто нуждается в деньгах, попадает в руки темных дельцов и погибает. Вспомни Дюма. А у меня – жалкая кровать, стол, два стула. Я работаю целые дни и живу на 1200 франков в год. Они чувствуют мою силу, и предложения сыплются на меня градом.

Когда мы остановимся на каком-либо решении, вы приедете и мы вернем благосостояние нашей семье. Я хочу, чтобы все были счастливы и довольны – ты, жена, и ты тоже, дорогая малютка. Словом, вы все!

Я полагаю, что Мерис, Огюст, Шарль и Виктор могли бы вчетвером написать «Историю», начав февралем сорок восьмого года и кончив 2 декабря.

Распределите между собой работу. Каждый напишет свою часть уже здесь. Мы будем работать за одним и тем же столом, пользуясь одной и той же чернильницей, руководимые одной и той же мыслью.

…Шлю вам всем – на Тур д'Овернь и в Консьержери – свою нежную любовь умиротворенного изгнанника.

Отвечу всем следующей почтой. А пока пишите мне все длинные письма. Милый друг, постарайся хорошенько заполнить свои страницы. Кстати, я видел эту мерзость, которую он именует своей конституцией!

Госпоже Виктор Гюго

Брюссель, понедельник, 19 января 1852

Это коротенькое письмецо ты получишь по почте. Приложенная к нему страничка объяснит тебе, почему я, не ожидая, пока подвернется удобный случай, пишу тебе через г-жу Белле. На эту страничку ответь немедленно такой же страничкой, в которой ты напишешь, что тобою сделано, и которую я сожгу, как ты сожжешь мою.

Скажи Огюсту, что со следующей оказией он получит письмо. Я напишу также дорогим нашим детям, всем троим, но каждому в отдельности. Их очаровательные письма заслуживают этого.

Беднягу Шарля опечалит разлука с вами. Жить на свободе здесь ему будет хуже, чем там в тюрьме, но я так счастлив, что увижусь с ним. Пусть это утешит его. А Виктора я целую в обе щеки, – тебя тоже, моя дорогая, любимая дочурка, не ревнуй к нему. Он такой смелый и мужественный. Его письма ко мне проникнуты необыкновенным спокойствием, твердостью и ясностью духа, а ведь впереди у него еще целых семь месяцев тюрьмы! Это хорошо, дорогое мое дитя. Видишь, я предугадал твою мысль, подписавшись под последним письмом «умиротворенный изгнанник».

Здесь все стараются, как могут, доказать мне свое уважение. В Бельгии народа пока еще нет, одна только буржуазия. Не зная нас, демократов, она уже нас ненавидела. Газеты иезуитов, – а их здесь великое множество, представляли нас какими-то пугалами. А теперь эти добрые буржуа исполнены к нам уважения. Они негодуют против моей ссылки, над которой сам я посмеиваюсь. На днях в кабачке один из здешних старшин читал мне вслух газету. Вдруг он возопил: «Изгнание!» и так ударил кулаком по столу, что его пивная кружка разлетелась вдребезги.

Вот только сейчас, – сижу я за чашкой шоколада в кафе «Тысяча колонн», где я обычно завтракаю, – подходит ко мне молодой человек. «Я художник, – говорит он. – Прошу вас оказать мне милость». – «Какую?» – «Позволить написать из окна вашей комнаты большую брюссельскую площадь и предложить вам эту картину». И он добавил: «В мире осталось только два великих имени: Кошут и Виктор Гюго».

Подобные случаи бывают всякий день. Мне придется искать из-за этого другое кафе, где я мог бы завтракать. Я собираю вокруг себя толпу, это меня стесняет.

Время от времени ко мне является с визитом бургомистр. Недавно он мне сказал: «Я в вашем распоряжении. Чего бы вы пожелали?» – «Только одного». – «Чего же?» – «Чтобы вы не белили фасада вашей городской ратуши». – «Черт возьми, да ведь белый цвет лучше!» – «Нет, лучше темный». – «Ну, так и быть. Ведь ваше слово – закон. Обещаю вам, что фасад ратуши белить не будут. Но чего вы хотели бы для себя лично?» – «Только одного». – «Чего же?» – «Чтобы вы велели покрасить в темный цвет дозорную башню». (Они ее подновили, и неплохо, но она белая.) – «Черт возьми! Ах, черт возьми! Покрасить в темный цвет дозорную башню! Да ведь белый цвет лучше!» – «Нет, лучше темный». – «Ну, так и быть. Поговорю со старшинами, и все будет сделано. Скажу, что это для вас».

Пока посылаю тебе только эту записку в несколько слов. Пиши мне, как и прежде, подробные письма. Увы! Когда же соберется вся наша семья? Ах, если бы какое-нибудь спасительное изгнание заставило бы вас всех покинуть Францию!

Поцелуй мою Адель. Пожми руку Огюсту и Полю Мерису.

Ты забыла переслать адресованное мне письмо (неизвестной женщины). А отослала то, что адресовано было тебе. Исправь свою оплошность.

Понедельник, 19 января

Это надо сжечь.

Милый друг, прочти это не медля, со всем вниманием, после чего вынь эту страницу из моего письма и сожги ее. Ты поймешь, что это необходимо сделать прежде всего для себя самой.

Г-жа Д… хочет приехать ко мне сюда. Она намерена выехать24-го. Пойди к ней тотчас же и убедительно поговори с нею. Необдуманный поступок в такую минуту может повести к серьезным неприятностям. Все взоры в эти дни устремлены на меня. Моя жизнь, полная трудов и суровых лишений, проходит на глазах у всех. Это вызывает всеобщее уважение, свидетельства которого я встречаю даже на улице. В настоящее время нельзя ничем нарушать это положение вещей. Помимо того, я думаю, что очень скоро мы будем в Париже. Скажи ей все это. Отнесись к ней тепло и касайся с осторожностью всего, что наболело в ней. Она легкомысленна, но это благородный и великодушный человек. Не показывай ей этих строк. Сожги их немедля.Скажи, что я напишу ей по адресу, который она мне дала. Удержи ее от опрометчивых решений.

В. Г.

Франсуа-Виктору

Брюссель, среда, 28 января 1852

Как ты поживаешь, мой Виктор? Шарль расстается с тобой сегодня, и мое сердце полно тревоги за тебя, ты останешься один в своей камере. Бедный, милый мой мальчик! Когда-то ты вернешься ко мне? Каким тяжким гнетом ложатся на мои дни в изгнании дни твоей тюрьмы!

Я не знаю, что случится через полгода, но знаю, что мы будем счастливы, когда заживем вместе. Где? Мне это неизвестно. В Брюсселе, в Англии, в Пьемонте – я согласен на все, лишь бы нам быть вместе. Кстати, о Пьемонте, – Брофферио написал мне прекрасное, очаровательное письмо с приглашением приехать к нему. «Если вас изгнали, – говорит он, – Турин просит вас отдать ему предпочтение». Он говорит, что король – giovine bale! [233]233
  Детская шутка (итал.).


[Закрыть]– примет меня с распростертыми объятиями, как и министры Сардинии, и добавляет: «Venite e procurate а me l'onore di annunziare il vostro arrivo…» [234]234
  Приезжайте и сделайте мне честь сообщить о вашем прибытии (итал.).


[Закрыть]В другом месте он говорит: «Venite dunque, noi vi aspetamo; la Francia qui avete onorata vi proscrive; l'ltalia che viama et vi ammira vi offra un altra patria». [235]235
  Приезжайте же, мы ждем вас; Франция, которую вы почитали, изгнала вас; Италия, которая любит вас и восхищается вами, предлагает вам другую родину (итал.).


[Закрыть]Наконец, если я не захочу ехать в Турин, он предлагает мне сам «una modesta villa nel lago Maggiore…» [236]236
  Скромная вилла на озере Маджоре (итал.).


[Закрыть]Это просто-напросто один из прекраснейших уголков в мире. Нам было бы хорошо там, но долг наш, возможно, уехать в другое место, в Джерси хотя бы, откуда мы сможем лучше вести борьбу. Я должен схватиться с Бонапартом один на один.

Когда я писал это письмо, пришли де Флотт и Тестелен. Они сообщили мне, что бельгийское министерство в большом огорчении из-за меня. Неделю назад Бонапарт просил Леопольда удалить меня из Бельгии. Хотя Леопольд тут же сказал нет, но очень мягко. Три его министра-либерала – Рожье, Фрер Орбан и Теш – поддержали его, однако остальные колеблются. Споры, пререкания. В это вмешивается католическая партия. Три министра-либерала подают в отставку… Делаю перерыв, я только что получил письмо, в котором меня просят прийти в министерство юстиции; иду туда, продолжу письмо по возвращении.

Четыре часа. Я вернулся из министерства. Министр временно одержал победу, и мне вручили письменное разрешение проживать в Брюсселе, сроком на три месяца. Но будет ли существовать Бельгия через три месяца? Это еще вопрос.

Милый Виктор, а теперь я должен тебя побранить. Твоя мать пишет, что ты грустишь. Умоляю тебя, бедное мое, кроткое дитя, не падай духом. До сих пор ты был отважен и силен. Будь таким и дальше. Относись к своей камере, как я к своему изгнанию. Здесь только одно может лишить меня спокойствия – это мысль о том, что ты страдаешь, что ты поддаешься унынию. Я бессилен перед ударами, которые поражают вас, дорогие дети. Встряхнись же, стань снова весел и горд, вспомни, о чем ты сам писал мне, когда думал, что горе сломило меня. Все это – великая битва. Будем же и мы в ней исполнены величия. Вы должны считать счастьем, мои мальчики, а я – своей гордостью, что вы, такие юные, принимаете в ней участие, что вы уже получили от нее и ваши нашивки и ваши рубцы, что я имею право сказать тем, кто вместе с нами сражается за прогресс: «Я страдал сам и терпел страдания своих сыновей».

А потом подумай: ведь эти шесть месяцев пройдут. Как знать, протянет ли даже шесть месяцев нынешний режим? События разворачиваются так быстро. Появились превосходные признаки: Монталамбер, Руэр и Дюпен подают в отставку. Это означает, что в стенках балагана появились трещины – крысы бегут оттуда.

Напиши же мне хорошее, веселое и мужественное письмо. Это будет радостью для твоей матери и утешением мне в моем одиночестве. Целую тебя, дорогой сын.

В. Г.

Госпоже Виктор Гюго

Брюссель, среда, 28 января [237]237
  1852


[Закрыть]

Начну с того, милый друг, что приношу тебе благодарность за все, за все. Это письмо передаст тебе г-жа Киселева. Вчера я провел у нее прелестный вечер; она пригласила меня на обед вместе с Жирарденом, которого я так еще и не видел. Он приходил ко мне, а я к нему, но мы не заставали дома друг друга. Жирарден сказал мне: «Кончайте поскорее вашу книгу, если хотите увидеть ее в печати прежде, чем все это кончится». Тем не менее я почувствовал в нем какой-то скептический бонапартистский душок. Он сказал еще: «Госпожа де Жирарден – красная, как и вы. Она полна возмущения и называет его, как и вы, «этот бандит». Жирарден полагает, что Бонапарт через три месяца падет; – разве только он затеет войну, на что толкнет его Персиньи. Тогда, сказал он, к концу марта войска вторгнутся в Бельгию. Надо было бы перебраться в более безопасное место.

Повторилась попытка выставить меня отсюда. Бельгийское министерство до сих пор держалось стойко, но после этого стало колебаться. Прочти, что я пишу по этому поводу Виктору. Впрочем, вам нужно читать все письма, которые я посылаю каждому из вас в отдельности. Ведь это в сущности продолжение одного письма. Я думаю, что все вы его читаете, потому и не повторяю того, о чем уже писал. В Консьержери надо соблюдать ту же осторожность, что и за ее стенами. Читайте мои письма и говорите о них только между собой. Остерегайтесь полиции, ее глаза и уши повсюду. Вероятно, за всеми вами следят больше чем когда-либо.

То, что ты пишешь по поводу впечатления, произведенного этим грабительским декретом, удивительно верно и справедливо. Все преступления, воплощенные в одном, имя которому Второе декабря, затронули буржуа, лавочника или банкира куда меньше, чем эта конфискация. Посягнуть на право – безделица, посягнуть на чей-то дом – злодейство. Сердце у этой жалкой буржуазии в ее кошельке.

Впрочем, говорят, она понемножку приходит в себя, и вновь оживает либеральная оппозиция. Это добрый знак. Но вот что прекрасно: мужество женщин. Повсюду они первые поднимают голову, отнюдь не мужчины. От всей души я кричу им: «Браво!»

А теперь поговорим о Шарле. Он скоро приедет сюда. Здесь нужно работать, иначе пропадешь от тоски и пустоты жизни. Но как работать? Тут нет газет, где платят, а помимо того, бельгийское правительство не позволило бы французскому писателю воспользоваться свободой печати. Чем же заняться тогда? Каким полезнымтрудом? Мне пришли на ум вот какие мысли. Прежде всего та, которой я уже поделился с Шарлем: пусть все четверо, воспользовавшись материалами, напечатанными в «Evenement», напишут историю последних четырех лет, распределив между собой работу еще до отъезда Шарля. Шарль выполнит здесь свою часть, и книгу охотно раскупят, но этим все и кончится. Так обстоит дело с бельгийской книготорговлей.

Затем, почему бы Шарлю не повидаться перед отъездом с Уссе и Готье? Он мог бы посылать им отсюда для «Revue de Paris» письма о Бельгии, не касающиеся политики. Он напишет их превосходно. Я думаю, это приносило бы ему до сотни франков в месяц. Я давал бы ему необходимое, а это дало бы ему свободные средства.

Подумайте все вместе, обсудите этот вопрос на большом совете Консьержери. Пусть Шарль выслушает мнение наших милых бургграфов Огюста и Поля Мериса.

Передай мою признательность Беранже. Родственные объятия твоего брата меня нимало не привлекают. Ты сама отлично определила причину этого. Виллемену же я благодарен за все. Благодарю его за предложенную тебе услугу, а тебя – за отказ принять ее. Милый друг, я радуюсь, узнавая в твоем сердце все мои собственные чувства.

Мне кажется, нужно подумать, не отдать ли внаймы нашу квартиру. Я полагаю, что сдавать ее надо вместе с мебелью (исключая некоторые ценные или хрупкие вещи, которые я укажу). Как ты думаешь? Летом нам бы платили за нее самое меньшее 500 франков в месяц. Это было бы для нас большим подспорьем. Если ты того же мнения и даешь свое согласие на это, я думаю, что легко найти возможность предоставить в твое распоряжение другую квартиру с полной меблировкой, где несмотря на большую тесноту ты чувствовала бы себя хорошо. Разумеется, для этого прежде всего надо, чтобы она подошла тебе во всех отношениях. Так как это письмо ты получишь открытым, я напишу тебе другое с г-жой Б., в нем я отвечу на некоторые вопросы из твоего милого письма, полученного мною сегодня через Эдокси.

Постарайся, милый друг, послать мне с Шарлем все, о чем я просил тебя во вчерашнем письме. Шлю вам всем мою любовь, мои мысли, мою жизнь. А тебе, тебе я шлю самую глубокую нежность, какая только есть в моей душе.

В. Г.

Виктору Пави

Милый друг, милый поэт, благодарю. Я получил ваше письмо, оно тронуло меня до глубины души. Меня изгнали, сослали, выпроводили, вытолкнули, вышвырнули вон – не знаю, что можно к этому добавить. Все это хорошо: прежде всего для меня, который яснее ощутил в себе великую радость удовлетворенной совести, и затем – для моей родины, которая это видит и выносит свой приговор. Все идет как ему положено идти. Вера моя глубока, вы это знаете. Я страдаю от того, что живу вдали от жены, такой доброй и великодушной, вдали от своей дочери, от сына Виктора (Шарль возвращен мне), вдали от дома, от моего города, от родины; зато я чувствую себя ближе к истине и справедливости. Я благословляю небо; все, что творит господь, есть благо.

Жму вашу руку, дорогой старый друг.

Виктор Г.

29 января 1852

Брофферио

Брюссель, 2 февраля 1852

Мой дорогой красноречивый коллега!

От всего сердца благодарю вас. Вы ответили мне с высоты вашей трибуны как оратор, вы протягиваете мне руку как изгнанник.

Я был счастлив получить от вас, государственного деятеля и гражданина, свидетельство вашей приязни ко мне; я горжусь вашим предложением гостеприимства, выраженным с таким достоинством, и принимаю его с великой радостью.

Мне еще неизвестно, как распорядится мною провидение, но я больше чем когда бы то ни было ощущаю свой неотложный долг перед обществом. Возможно, мне нельзя будет удаляться от ближайшей границы Парижа. Брюссель или Лондон – боевые посты. Пришла пора писателю заступить место оратора; я стану пером продолжать ту войну против деспотов, которую вел доныне при помощи слова. Теперь я должен схватиться врукопашную с Бонапартом, только с Бонапартом; для этого, быть может, мне и надо, если не остаться здесь, то поехать в Лондон. Однако верьте мне, что в тот день, когда я смогу покинуть Бельгию или Англию, я покину ее для Турина. С глубокой радостью я пожму вашу руку. Как много всего воплощаете в себе вы один! Италию – стало быть, славу, Пьемонт – стало быть, свободу; Брофферио – стало быть, красноречие.

Да, я приеду, скоро приеду, чтобы повидаться с вами и повидать вашу виллу на озере Маджоре; я найду подле вас все, что люблю: синее небо, солнце, вольную мысль, братское гостеприимство, природу, поэзию, дружбу. Когда мой младший сын выйдет из тюрьмы, я смогу осуществить эту мечту и усадить мою семью у вашего очага.

Мы поговорим о Франции, ныне она – увы! – подобна Италии, поверженной во прах, но великой; мы поговорим о грядущем, о несомненной победе, о последней неизбежной войне, об этом великом союзном европейском парламенте, где, быть может, однажды я испытаю глубочайшую радость, заняв свое место рядом с вами.

Госпоже Виктор Гюго

26 февраля 1852

Весь день я провел с Марком Дюфресом, он рассказывал, я писал. Я и сам не заметил, как накропал двадцать страниц мелким почерком, и сейчас, к вечеру, совсем отупел. Милый друг, я хотел написать и всей моей Консьержери и дорогой моей Адели, а времени у меня осталось разве только на десяток строк тебе. Большая пачка моих писем пойдет в следующий раз.

Это письмо принесет тебе г-жа Коппен. Она уезжает завтра утром. Сейчас восемь вечера, не знаю, успею ли прийти к ней вовремя, чтобы застать ее сегодня дома.

Вчера я просил Жирардена отобедать у меня, и мы беседовали с ним как нельзя более задушевно. Он рассказал мне о фельетоне Готье, глубоко меня тронувшем. Поблагодари Готье за меня. Ожье, видимо, решил, что меня расстреляли, а заодно и все мои произведения. Жирарден говорит, что фельетон Готье очарователен, и обещает прислать мне его, как и фельетон Жанена. Следовательно, тебе надо поблагодарить и Жанена. Я уверен, что услышать благодарность от тебя ему будет еще приятней, чем от меня.

Я только что прочел забавную фразу в «Emancipation», здешней бонапартистской газете иезуитов. Выписываю ее тебе. Речь идет о Законодательном собрании.

«Выборы будут совершенно свободными. Но выход газеты, которая предложит вниманию избирателей имя Виктора Гюго или Шарраса, будет, разумеется, временно приостановлен».

Это восхитительно. А вот что на эту же тему пишет «Messager des Chambres»:

«Все громогласные обещания министра иностранных дел относительно свободы выборов министр полиции обязан взять обратно. Г-н де Мопа хвалится, что именно таким образом он замолчал кандидатуру г-на М.-Л. Фоше и что в Сент-Антуанском предместье многим рабочим, отцам семейств, пригрозили судом за пользование подпольной типографией, потому что они напечатали на маленьком литографском станке, имеющемся у каждого негоцианта, бюллетени с именем г-на Виктора Гюго. Избрание г-на Гюго послужило бы в Елисейском дворце поводом для глубочайшего недовольства. Из всех эмигрантов именно к прославленному поэту г-н Бонапарт питает наибольшую ненависть: это личная вражда, обостренная непрерывно растущей популярностью изгнанника. Презираемый в салонах знати и буржуазии до переворота, г-н Гюго вновь завоевал там признание. В настоящее время его считают одним из самых горячих защитников права и подлинной свободы, равно и наибольшим врагом деспотизма и привилегий. Слух, будто правительство не позволит избрать представителем народа ни одного из приговоренных к пожизненной ссылке, относился главным образом к г-ну Гюго. Лишь временно сосланные не подлежат этому остракизму».

Сегодня утром, в среду, ты должна получить через г-жу Белле доверенность и мою записочку. Г-н Тайе, вероятно, объяснил тебе, почему запоздало твое письмо. Посылаю тебе конверт, чтобы ты получила полное представление о скромной работе полиции Пьетри, которая, по-моему, не уступает полиции Карлье.

Я думаю все же, что доверенность пришла к тебе вовремя и ты успела передать ее Пиньяру для получения денег, – ведь последний день масленицы – праздник, значит, он не идет в счет.

Этот последний день масленицы здесь полон веселых проказ и грубоватого шутовства. Из моего окна, которое выходит на Главную площадь, я видел самую гущу ряженых. Я словно сидел в партере театра. Весь год фламандцы будто спят на ходу, зато в канун поста их разбирает бешеное веселье. И тогда они просто уморительны. Впятером они втискиваются в одну блузу и, напялив на себя огромную шляпу, пускаются в пляс. Они размалевывают себе физиономии, обсыпают их мукой, мажут черной, красной, желтой красками, – глядя на них, можно лопнуть со смеху. Моя Главная площадь кишела вчера натурой Тенирса и Калло. И вдобавок ко всему всю ночь – оглушительная музыка рожков. Из моего окна я прочел такую афишу: Клуб крокодилов. Большой заключительный бал.

Моя книга подвигается. Я ею доволен. Я прочел друзьям несколько страниц, они произвели большое впечатление. Думаю, что это будет чувствительным воздаянием разума грубой силе. Чернильница против пушек. Чернильница сокрушит пушки.

Я чувствую себя здесь всеобщим любимцем. Бургомистр и городские старшины оказывают мне всевозможные любезности. Я готов поверить, что в какой-то мере я управляю городом. Правда, бельгийцы очаровательны. Они говорят, что терпеть не могут французов, но на самом деле они их глубоко уважают. А сам я очень люблю этих славных бельгийцев.

Дорогая моя дочурка, играй время от времени мою любимую арию «Brama», пусть она напоминает тебе обо мне. Скажи твоей милой матери, чтобы она написала мне длинное письмо, и подай ей пример. Пусть Виктор сделает то же самое, а ты, моя горячо любимая, шли мне побольше длинных писем от всех и прежде всего от себя. Я изголодался по вашим письмам и мечтаю расцеловать вас.

Нежный привет Огюсту и Мерису. Отдала ли ты Мерису большой рисунок, который висит над китайской шкатулкой с круглой крышкой и изображает два замка?