Текст книги "Ослепительный нож"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

3

В восьмой день февраля в Столовой избе с большой трапезной и поварней, что рядом с великокняжескими хоромами, затеялся брачный пир, или каша, как его называли.

Евфимия присутствовала на этом пиру не на месте невесты, а среди званых гостей. Не её прятали на девичнике, накрывая фатами, чтобы жених распознал и выкупил. Не её при выходе из церкви после венчания осыпали хлебом и хмелем. Не её родственник приставлен к невесте, как страж с кнутом, чтобы заявить жениху: «Смотрины даром, а за косу выкуп!» Нет, эти слова говорит Василий Ярославич Боровский, брат Марьи Ярославны. И не Евфимия, а опять же Марья послала митрополиту свадебные дары: убрусец, ширинку и каравай.

Столы источали вытные запахи. Виночерпии разливали напитки из беременных и полубеременных бочек: вина – ренское, романею, горячее, меды – вишнёвый, малиновый, черничный, красный, белый, светлый, лёгкий, пиво – мартовское, приварное…

– Не обращай на себя взоры, ясынька. Хоть пригубь, – уговаривала Софья Заозёрская, придвигая полный фиал.

Евфимия утопала взором в вине и видела на дне фиала Витовтовну. Не ту весёлую, что восседала поблизости от неё по левую руку невесты и, клокоча смехом, беседовала с подсевшим к ней ростовским наместником Петром Константиновичем…

Ох эти проворные Константиновичи, потомки косожского князя Редеди, коего ещё четыреста лет назад в единоборстве одолел Мстислав Тмутараканский! Ивана с Никитой Евфимия знала мало, слышала, что живут на Чудовской улице. О Петре же батюшка сказывал: ловко он ухитрился занять в Ростове место отца, Константина Иваныча Добринского. О чём-то сейчас нашёптывает великой княгине…

На дне фиала мысленно видела Евфимия надменную Софью Витовтовну, что встречала её в пиршественной палате и милостиво изволила посадить поблизости от себя. «Разум возобладал в тебе, ежели остаёшься с нами, – вымолвила она при этом и добавила: – Всякая власть от Бога и Богу ответ даёт. Надобно помогать властодержцу властодержавствовать тихо и безмятежно». Обомлела Евфимия при таких словах. «Откуда тебе известны, государыня-матушка, строки из моего послания к батюшке?» Литвинка прищурилась: «Стало быть, всё-таки с ним ссылаешься?» Евфимия наклонила голову: «Пытаюсь вернуть отца ради мира и общих благ». Витовтовна вскинула подбородок: «Мир при отступничестве тяжёл. Однако жаль, твоя епистолия не дошла. Ваш человек опознан на Владимирской дороге убитым. В лесах шалят! Не сетуй на мою любознательность, послание вскрыли прежде». Евфимия спрятала гнев за подавляемыми слезами. «Поспособствуй, государыня-матушка, прикажи… тело нашего дворского Елентея… доставить в дом… по достою придать земле». Великая княгиня легко кивнула и отошла.

Не постигает в шумном застолье княжна Заозёрская мрачного состояния Всеволожи. А место ли и время кому-либо доверяться? Да и что выскажешь, кроме неосновательных подозрений? Шестеро верных слуг лишились жизней ради того, чтобы басилевс расставил тенёта против их господ. А тенёта пустые! Боярышня, отдавая должное мудрости батюшки, скромно радовалась собственной мудрости при составлении письма, вручённого дворскому.

– Глянь, ясынька, – дёрнула её за рукав Заозёрская, – старший Юрьич на тебя зенки пялит! Хорош твоей племяннице женишок! Спереди – блажен муж, а сзади векую шаташася.

– Ну его, – небрежно отозвалась Евфимия. Давно её донимало назойливое вниманье Косого с мужской половины стола.

– А источень-то золотой на нём! – возбуждалась от выпитого княжна. – Чуть задницу от бархатного полавошника подымет, так и сияет над столом, что утренняя зарница.

– Или вечерняя, – кратко вставила Всеволожа, тщетно вслушиваясь в басовитое жужжание Петра Константиновича на ухо Софье Витовтовне. Гусельники, пискатели и гудцы заполняли уши буйными звуками. До поры их музикия звучала как бы впустую, мешаясь с говором хмельного застолья. Когда же выпорхнули на середину палаты резвые скоморохи и закружилась пляска, говор приутих, головы приобернулись, и степенное общество улицезрело отчаянного Косого. Врезавшись в скопище скоморохов, он сразу же показал такой пляс, что сами искусные кощунники отступили. Ишь, отчубучивает! Золотой источень, стянувший стан молодого князя, так и горит огненной кометой, пролетающей по палате.

Изумлённый жених перестал обхапливать толстушку невесту, счастливую благозаконным браком. Алалыканье гостей совсем смолкло. Только писк, и пипелование гудцов, и дробный топот Косого…

Таимные речи великой княгини с ростовским наместником стали достигать уха боярышни Всеволожи. Она с трудом, однако же разбирала деревянный голос Витовтовны:

– Супруг мой покойный так в завещании написал: «А благословляю сына своего князя Василия… даю ему… пояс золотой с каменьем, что ми дал отец мой, да другой пояс мой на чепех с каменьем, да третий пояс ему ж на синем ремни»…

Гудцы смолкли. Пляска оборвалась. Василий Юрьич, весь красный, слушал поздравления. Его окружили. Евфимия ясней ясного разбирала беседу Витовтовны с Константиновичем.

– Я же и говорю, – увлёкшись, жужжал ростовский наместник, – пояс тот «на чепех с каменьем» суздальский князь Дмитрий Константинович дал свёкру твоему Дмитрию Ивановичу, будущему герою Донскому, за дочерью своей Евдокиею, будущей твоей свекровью. Последний же тысяцкий Вельяминов подменил пояс на великокняжеской свадьбе источнем меньшей цены, а настоящий дал сыну своему Николаю, за которым была другая дочь суздальского князя, Марья.

– Это ты уже сказывал, – нетерпеливо перебила Витовтовна. – Далее что с поясом, далее…

– Далее Николай Вельяминов отдал его в приданое за дочерью, вышедшей за боярина Всеволожского.

Евфимия, глядя в сторону, ощутила на себе быстрый колючий взгляд великой княгини-матери.

– Вон куда ниточка ведёт, вон куда! – прошипела литвинка.

Она ещё что-то говорила, да княжна Заозёрская помешала расслышать.

– Любопытно мне, ясынька, кто будет обогревать Марьюшке свадебную постель, чтобы жених выкупил?

Евфимия знала: одной из родственниц невесты надлежит выполнить этот древний обряд.

– Бабушка Ярославны, Марья Голтяева, стара слишком, – продолжала княжна. – Бабка же по отцу, Елена Ольгердовна, – ох тоща! Постель старыми костьми не согреешь. Уж не знаю, как им и быть…

Всеволожа не отвечала, слушала дальнейшие пояснения Петра Константиновича:

– Иван же Дмитрич, нынешний инокняженец, отдал пояс за своей дочерью князю Андрею, сыну Владимира Храброго…

– За Анисьей, вдовой теперешней? – уточнила Витовтовна. – Далее!

Константинович заговорил тише. Евфимия навострила слух.

– Дошло до меня окольно, что, отъехав к Юрию Дмитричу, Всеволож обручил свою внуку, дочь покойного князя Андрея Владимировича, за Юрьева сына Ваську Косого. Вот пояс и оказался у него. Васька же явился в золотом источне на свадьбу к тому, кто должен по отчему завещанию носить оный пояс, не подменный, а настоящий.

– Мой сын должен его носить! Мой сын и никто иной! – проскрежетала Витовтовна.

Вот она поднялась, обошла столы, вступила в середину палаты, где молодцевал Василий Косой, при виде её удивлённо вскинувший бровь: неужто сама государыня-матушка изволит хвалить его за отменную пляску?

А Витовтовна хвать за пояс:

– Верни ворованное!

– Никак ты подшучиваешь надо мною? – опешил Василий Юрьич.

– Шутил бы с тобою шут! – отвечала Витовтовна, расстёгивая на нём источень. Напоказ всем она вскинула пояс над головой: – Это собственность моего семейства, незаконно тобой носимая!

– Матушка! – вскочил, побелев, Василиус.

– Брат! – обратился Косой к Шемяке. – Мы оскорблены!

– Зашутилась шутка бедовая! – подошёл Шемяка к Косому. – Уходим, брат!

– Два братца одним поясом опоясаны, – донёсся через стол до Евфимии голос Андрея Голтяева, внука знаменитого великокняжеского советника Фёдора Кошки, бездетного сына Марьи Голтяихи.

Княжна Заозёрская глядела на происходящее неверящими глазами, потом выпростала ноги из-под стола, смяв полавочник.

– Старая иродица рехнулась, – отозвалась она о поступке великой княгини-матери и устремилась за женихом.

Косой остановился в дверях, нацелил указующий перст на Витовтову дщерь и вовсеуслышание объявил жениху-венценосцу:

– Попомни: она виновница! Витовтовна презрительно рассмеялась:

– Грозцы грозят, а жильцы живут!

По внезапном уходе Юрьевичей в пиршественной палате возник беспорядочный калабалык. Шумели кто во что горазд. Иные истиха норовили уйти. Большинство выказывало приверженность великой княгине и её сыну.

Близко от Всеволожи стоял старый воевода Илья Иванович Лыков. Склонившись к соседу, он смешал свою белую бороду с белой же бородой боярина Ивана Никитича. Их таимная речь тем не менее достигла слуха Евфимии.

– А золотой-то источень, – шумно шептал воевода Лыков, – не с чёрными ли концами?

– С чёрными? – хихикнул Иван Никитич. – Я почёл было государынину выходку глумом, ан обманулся.

– Глумился волк с жеребцом и зубы в горсти унёс, – погрозил воевода пальцем неведомо кому.

Евфимия одиночествовала в толпе. Уйти одной можно, карета ждёт, да влепоту ли покажется её самоличный уход бешеным очам великой княгини-матери?

– Евфимия Ивановна, дозволь проводить. Здесь уже пир не в пир.

Боярышня обернулась. Подле неё князь Боровский, Василий Ярославич, брат Марьи-разлучницы. Он подошёл к ней не в пример тому случаю у Пречистой, когда Витовтовна согнала её с рундука. Заворожёнными очами глядел он на неё с детства, теперь же опустил очи долу. Возмужав, стал именовать по имени-отчеству.

– Благодарствую на предложении, – улыбнулась ему Евфимия. – Почту за честь покинуть с тобою пир.

Князь пошёл перед нею, высвобождая путь.

– Отчего на обручении своей сестры не присутствовал? – затеяла разговор Евфимия, выходя на крыльцо.

Её спутник резко остановился под ярким факелом.

– Мыслил – то твоё обручение, – трудно вымолвил он. – Марья с бабкой до последу скрывали. Что теперь? Дело прошлое. Кинулся в омут головой. Скороверто сочетался браком с дочкой ближнего своего боярина. Сестре было обручение, мне – венчание…

Он ещё ниже опустил очи, даже отвернулся чуть от боярышни.

Она бережно тронула его руку.

– Пойдём, Василий… Ярославич. Каждому – свой путь в жизни.

Сопутствуемая братом невесты, боярышня Всеволожа по достою покинула великолепную свадьбу, злым умыслом и неосторожностью поистине превращённую в кашу.

4

Двадцать пятого марта в праздник Благовещения у Пречистой Евфимия отстояла службу, как все. После присутствия на великокняжеском свадебном пиру княгини с боярынями не сторонились её. В наиглавнейшем храме в числе лучших людей боярышня Всеволожа нашла подобающее ей место.

Полагья объявила с утра, что в Благовещение весна зиму поборола, медведь из берлоги встал. Каким выдался этот праздник, такова будет и Святая.

Однако не только эти, с детства ведомые, известия принесла в ясный мартовский день Полагья. Накануне она отай виделась с Меланьицей, постельницей Софьи Витовтовны. Узнала: прошлой ночью из Галича примчался известный великокняж человек Василий Кутузов, потомок слуги Александра Невского. Весть принёс, коей давно боялись, с самой свадебной каши, да понадеялись, не грянет гроза. И вот рухнули надежды! Кутузов донёс: Косой с Шемякой спроворили, чего не смог Всеволожский. Князь Юрий Дмитрич сызнова поднят против племянника. Правда, Борис Тверской и Константин Дмитрич, брат Юрия, не примкнули к делу. А и без них вятчане, костромичи составили с галичанами превеликую силу. Эта сила уже в Переславле во главе с самим князем Юрием, его сыновьями и мятежным боярином Всеволожским, многоопытным их советчиком.

После этих-то новостей Евфимия решилась идти к Пречистой. Нет, не без долгих раздумий, холодно, как отец в спокойном глубокомыслии, рассудив, что у неё не отнимут праздника. И ничуть не ошиблась. Те, кто по положению с нею верстался, на поклоны отвечали поклонами. Те же, кто выше, – доброжелательными кивками. Глянула выспрь: сама великая княгиня-мать благозрит на неё со своего рундука.

После службы остановил её светлоликий юноша, сущий ангел, от коего исходили чистота и смирение.

– Боярышня Всеволожа, великая княгиня-мать просительно и неотложно приглашает пожаловать в её терем, в палату крестовую.

– Кто ты? – глянула она в отрешённые, словно иноческие очи.

– Корнилий, слуга великой княгини Марьи Ярославны.

– Не знала возле неё таких слуг, – наморщила лоб боярышня.

– Я здесь новик, – был ответ. – Мой батюшка ростовчанин Феодор с недавнего живёт на Москве. Мой дядюшка Лукиан…

– Ах, ты племянник Марьина дьяка, дитя боярское, – перебила Евфимия и, как бы не желая быстро расстаться, спросила с лёгкой улыбкой: – Больше ничего мне не скажешь?

Корнилий не по-земному то ли произнёс, то ли мысленно в неё вложил:

– Поезжай, не бойся.

– Не под дворянской бы шапкою тебе жить, а под клобуком, – невольно вырвалось у Евфимии.

– И тебе, сиротинка круглая, – услышала она странный ответ.

Вскинула голову, нет Корнилия.

«Отчего круглая?» – задумывалась она, едучи в дом Витовтовны. Не мог слуга Марьи не знать о её отце. Очевидно, оговорился.

В крестовой Софьиной, куда её провели, боярышня склонилась пред ликом Спасителя: «Господи, к тебе пребегох…»

– Не попомни моего зла, – услышала она знакомый старушечий голос за спиной. – Лелею надежду по-христиански упросить: за обиду отплати угождением. Съезди к батюшке в Переславль, упроси боярина Иоанна вернуться, исходатайствуй прощение для меня и для сына. Сама-то простила ли? – заглянула старуха в глаза боярышни.

Не находя слов, Евфимия низко склонилась перед ней.

– Помолимся о благополучии твоего пути, о даровании общего мира, – предложила литвинка и первая пала ниц.

Боярышня опустилась рядом в земном поклоне: «Господи, сумею ли я, достанет ли сил?»…

– Получишь крепкую обережь, – деловито зазвучал голос княгини уже над нею. – В лесах шалят!

Последние, прежде слышанные от Витовтовны слова напомнили о судьбе дворского Елентея.

– Матушка-государыня, – поднялась боярышня с колен. – Тело нашего человека, коего нашли убитым в лесу с моим посланием батюшке… Ты обещала… доставят… предать земле.

Витовтовна долго не отвечала.

– Запамятовала, – наконец вымолвила она. И посуровела: – Мысли сейчас не те. Размётные грамоты Юрием уже присланы. Вот возвратишься поздорову…

Евфимия сухо отозвалась:

– В обережи мне нет понадобья.

– Карета без обережи – дверь без замка! – удивилась Софья.

– Верхом поеду, – сообщила Евфимия.

– Одна? – прищурилась старуха.

– Вдвоём, – смутилась Евфимия.

– Дозволь Ефрема Картача, нашего храбреца, нарядить с тобой, – попросила Витовтовна. – Шишишка краковская, что Иоанну Даркову из тебя творила, – неважный страж. Картач же воин отменный!

«И доводчик отменный», – подумала Всеволожа, однако спорить не стала.

5

Вбежав к Бонеде, Евфимия наткнулась на грозный крик:

– Прошэ пукаць!

– Недосуг пукать! – рассердилась боярышня. – Смотри-ка, вошла без стука! Слушай, что скажу…

Выслушав, полячка спросила:

– Кеды пани хцэ выехаць?

– Нынешней ночью, – отвечала Евфимия.

– Бардзо добже, – кивнула Бонедя.

На лице же шляхтянки было написано: «бардзо зле». Это не насторожило Евфимию, занятую своими мыслями.

В карете Полагья зашепталась с полячкой.

– О чём вы там? – прислушалась Всеволожа.

– Половины не разумею, – проворчала сенная девушка. – Однако же ехать ей с тобою никак нельзя.

– Нельзя? – не понимала Евфимия.

– Нельзя, – поникла Полагья. – Она в поре.

– В какой поре? – переспросила боярышня. И испугалась: – Уж не брюхата ли?

– Ой, грех с вами один! – хихикнула Полагья. – Рубашечное у неё. Плотное.

– Фух! – выдохнула боярышня. – Напугала без разума…

Тонкую женскую беседу прервал грубый гул толпы. Нарастая, он разразился за рядами торговой площади у Фроловских врат.

На высоком деревянном помосте, где с недавних пор за особо большие вины прилюдно били кнутом, возвышались двое. То один, то другой, витийствуя, размахивали руками. Толпа отвечала враждебным криком.

Сидевший на облучке Ядрейко, нанятый Всеволожей вместо погибшего конюшего Увара, вынужден был остановить карету, затёртую людьми.

– Кто эти щепетно изнаряженные витии? – полюбопытствовала Евфимия.

– Замоскворецкие дворяне Колу даров и Режский, – присмотрелась Полагья.

– Ты как их знаешь? – удивилась боярышня.

– К батюшке твоему заходили перед его отбытием из Москвы.

Сенная девушка, проворно приоткрыв дверцу, выскочила в толпу. Евфимия не успела ухватить подол её платья. А через минуту-другую совсем поблизости раздались угрозы:

– Кареть изменника Всеволожа!.. Круши её!..

Чей-то посох ударил в дверцу. И хотя крепкое дерево устояло, половина боярского герба, прибитого к дверце, напрочь отскочила, отколотая. Герб состоял из двух птиц, орла и орлицы, различаемых тем, что орёл побольше, а орлица поменьше. Второй удар мог бы и саму дверцу разнести. И худо пришлось бы боярышне и её подруге, судя по озверелым лицам вокруг кареты.

– Нема чем биться! – сокрушалась Бонедя. Тут-то и прозвучал громовой голос Ядрейки:

– Ат-вали!.. Ат-вали!..

Удары его бича посыпались на возбуждённые головы близстоящих. Четверня дёрнула. Раздались вопли попавших под колеса. А карета уже неслась в распахнутые ворота под защиту кремлёвских стен.

Сойдя на землю в своём дворе, Евфимия обнаружила, что от семейного герба отбит орёл, осталась одна орлица.

– Спасибо тебе, Ядрейко! – поблагодарила боярышня нового конюшего.

Тот отозвался:

– Не на чем.

Полагья явилась повечер в изодранном платье.

– Ой, вырвалась, как душа из ада! – плюхнулась она на лавку в боярышниной одрине, где лежала Бонедя, положив на живот пузырь с горячей водой. Евфимия сидела подле неё.

– Пошто из карети выскочила? – спросила боярышня свою девушку.

– Любопытство прежде нас родилось, – отвечала Полагья. – Услышала, как Колударов с Режским вещали: скоро-де Юрий Дмитрич, сын героя Донского, овладеет по праву великокняжеской шапкой. А московляне в ответ: «Не хотим галицких князей!»

– Какие московляне? Отборные?– спросила Евфимия.

– Нет, – затрясла головой Полагья. – Случайные. Ну, ремесленный люд: кузнецы, серебряники, медники, лучники, седельники, тульники… И ещё пошлые купцы.

– Пошлые купцы? – не понимала Евфимия.

– Ну, самые богатые, – объяснила Полагья, – что большую пошлину платят. Меня, слава Богу, никто в толпе не узнал. А то кричали: «Долой изменника Всеволожа!»

Евфимия опустила голову.

– Чем им князь Юрий не по душе? – спросила Полагья.

Дочь Всеволожского попыталась ей обстоятельно разъяснить, что народ московский предпочитает наследование власти по-новому, от отца к сыну, когда князь остаётся здешним и окружение его прежним. Ежели же переймёт власть не сын, а следующий по старшинству брат, князь удельный, он и сам москвичам не близок, и к чужому чиновничеству с боярством, что с ним нагрянут, надобно приноравливаться долго и трудно. Полагья поняла ли, не поняла, махнув рукой, пошла собирать госпожу в дорогу.

– Что мне делать с Бонедей? – вышла следом за ней Евфимия. – Боли её хватают в крестце и внизу живота, в бедра отдают…

– Бывает такое, Офимочка, с нами, бабами, – по-сестрински обняла госпожу Полагья. – С тобой, со мной – нет, а с иными бывает, знаю. И полощет, и в жар кидает, и по нужде гоняет. Вот и твоей полячке худо. Давеча в карети причитала, обезумев: «Яду! Яду!»

– Не яду она просила, – тихо засмеялась боярышня, – а волю свою выражала: еду!

– То-то что «еду!», – проворчала Полагья. – Отлежалась бы до трёх дён.

Вечером заявился Ефрем Картач на караковом жеребце и во всеоружии.

– Надёжный конь! – издали заметил Ядрейко, однако, разглядев прибывшего, тут же ушёл в конюшню.

Узнав, что отъезд откладывается на три дня по болезни одной из путниц, улыбчивый Картач помрачнел, да быстро преобразился и, потирая руки, промолвил:

– К добру, к добру! Скорейшего выздоровленьица её милости.

По его отбытии конюший пришёл на боярский верх и без обиняков заявил:

– Не езди, госпожа, вкупе с этим фертом. Скверный человек.

Евфимию огорошил такой совет.

– Тебе-то он как знаком?

– Не езди. Скверный, – не отвечая на вопрос, повторил Ядрейко.

– Знаю, что скверный, – согласилась Евфимия. – А делать нечего. Человек великой княгини. Каким случаем ведом он тебе?

– Долгая песня не вдруг поётся. А совет помни, – пробормотал конюший, уходя.

Боярышня не вняла предостережению: не нашла выхода из воли Витовтовны.

На третий день воспрянувшая духом Бонедя потребовала:

– Чы мощно трохэ млека, сэра, сьметаны?

Ко времени повторного прибытия Картача она была на коне. Ядрейко исчез куда-то. Пришлось Бонеде седлать буланого для Евфимии.

Выезжали потемну.

Ефрем достал из-за голенища фляжку и хлебнул на дорожку. Учтиво предложил Бонеде. Та отвернулась.

– Не чшэба.

–  Не надо, так не надо, – фыркнул Картач. Полагья обняла госпожу с её спутницей.

– Сохрани, Господь!