Текст книги "Ослепительный нож"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

– Шемяка с Можайским? – насторожилась Евфимия.

Бунко мрачно кивнул.

– Внушает, будто освобождённый выкупыш задолжал казанцам двести тысяч рублёв.

– Двести тысяч? – изумилась боярышня.

– Будто раздаёт наши земли прибывшим с ним казанским мурзам, – продолжал Бунко. – Улу-Махмету клятвенно обещал Москву, сам будет властвовать в Твери. Борис Тверской, страшась лишиться княжения, взял сторону Шемяки.

– Надобно разуверить! – воспламенилась Евфимия.

– Поздно! – охладил Бунко. – К заговору пристали бояре умершего Константина Дмитрича. Нашлись изменники и в Москве. Главный – Иван Старков, внук татарского царевича Серкиза, выехавшего из Орды при Донском, сын боярина Фёдора Старко-Серкизова, великокняжеский наместник в Коломне. Шемяка, сосланный туда вязнем, был под его приглядом. Там оба стакнулись. Теперь Старков привлёк кое-каких дворян, купцов, даже иноков. Хотят нечаянно овладеть Москвой, схватить великого князя. Ждут случая.

– Немедля скачи в Ваганково, – распорядилась Евфимия. – Василиус едет к Троице. Предупреди! Сразу, немедля же, извести меня. Буду ждать, не сомкнув очей.

Едва Бунко удалился, боярышня бросилась к Юрию Патрикеичу. Его покои были пусты. Прибежала к Марье Васильевне. Подружия воеводы только что помолилась на ночь, вышла из Крестовой.

– Нешто не ведаешь? Нынешней ночью мой благоверный отправился сопровождать государя к Троице.

– Почему ночью? – удивилась боярышня. – Что за поспех?

– Мыслю, им пожелалось утром попасть к обедне. Ступай, роднуша, угомонись, сосни…

Всеволоже всю ночь было не до сна. Ждала Кариона. Он не явился. Чуть свет послала Раину верхом в Ваганково истиха разузнать о Василиусе. Дева вернулась с известием, что в ночь государь отбыл к Троице с ближними и детьми. Великая княгиня-мать разнедужилась. Великая княгиня Марья в своём покое. Москву ведать оставлен Иван Старков.

– Твои «привидения» – на пороге! – ополошилась боярышня.

Вошёл дворский Кузьма:

– Господин приказывал подготовить тебе коня в богомолье.

– Подготовь, голубчик, коней поболее, – схватила его руку Евфимия, – чтобы менять в пути, чтоб скакать без роздыху! – И, обратясь к Раине, велела: – Сбирайся вборзе!

12

Весь день шёл снег. Всеволожа с Раиной вынужденно ехали не столь скоро, как бы хотелось боярышне. Вокруг – белая непроглядность. Приостанавливались в деревнях, указанных дворским, дабы пересесть на свежих коней, усталых оставить известному Кузьме человеку. Заночевать пришлось всё-таки в селе Тагиле, ибо, чуть смерклось, не стало видно ни зги. С рассветом продолжили путь. Снегопад утих. Прояснилось. Споро добрались до Радонежской горы. Осталось перевалить её, спуститься к селу Клементьевскому, за ним – обитель.

Миновали длинный обоз, то ль с мороженой рыбой, то ль ещё с какой кладью. Иные розвальни покрыты рогожами, иные овчинными полостями. Возчики шли обочь, проваливаясь в снегу.

На опупье остановила всадниц застава:

– Кто такие? Куда?

Немного заставщиков. Похаживали по снежному пятаку, посверкивали бердышами.

– Богомолки, – отвечала боярышня.

– Не видали ратников по пути?

– Видели обоз.

– А, – махнул рукой сивоусый. – Снегу выпало на девять пядей. Не пройдут незамеченными… Езжайте!

Чуть отъехали, обе враз оглянулись, будто кто толкнул в спины.

Длинный обоз переваливал гору. Равнодушно пропускали его бердышники.

– Государя кто-то ополошил, коль послал заставу, – успела произнести Евфимия.

Раина в ответ лишь вскрикнула.

Рогожи и полости сами собой послетали с розвальней. Из-под них выскочили вооружённые вой. Началась драка не драка, ибо заставщиков захватили врасплох. Бежать нельзя – снег глубок!

Всеволожа не стала ждать, пока перевяжут захваченных. Понужнула коня… На рысях проскочили Клементьевское.

Врата обители отперты. За ними – сумятица. Мечутся иноки. Скучилась горстка бояр у храма Живоначальной Троицы.

Кто отпер ворота?

– Запритесь! – крикнула Всеволожа людям в воротной башне.

Брадатые чернецы с разверстыми ртами лишились слуха злым промыслом: глядят неосмысленно.

– Запирайте же!

Поздно!.. Вон Юрий Патрикеич, взошед на ступени храма, пытается распоряжаться. Не внемлют! Первые вершники ворвались…

Спешенные Всеволожа со спутницей оттиснуты от своих коней, вжаты в ряды богомольцев, сгрудившихся у паперти.

Главарь налётчиков в малиновом кунтуше со шнурами разогнался к самым ступеням. Конь споткнулся, всадник грохнулся оземь. Всеволожа узнала Никиту Константиновича, вернейшего из бояр Шемяки, брата Петра Константиновича, что нашёптывал великой княгине-матери тайну золотого источня.

Упавшего подняли. Зашатался, как пьяный. Побелел, как мертвец. Хрипло вымолвил:

– Где он?

Прибывшие с ним толклись на конях у паперти.

– Где он?.. Где он?..

Худший из нищей братии вскинул десницу с просящей дланью, левой же рукой указал на запертую дверь храма:

– Там!

Толпа отвернулась. Все глядели к воротам. В них въехал князь Иван Андреич Можайский.

– Где государь? – воззвал он. Голос Василиуса донёсся из храма:

– Брат любезный! Помилуй… Не лишай меня святого места. Никогда не выйду отсюда. Здесь постригусь. Здесь умру…

Евфимия закусила губу до крови. Всё, для чего не жалела себя столь долго, всё рушилось. Народом сызнова овладевали временщики. Чуть воссиял венец делу, чуть узрелся успех конечный – всё полетело в тартарары! Боярышня двинуться не могла – мёртвый камень, и только! Обратилась к Раине на ухо:

– Беги! Игумена тормоши, Зиновия: где государевы дети? Старший – Иоанн, младший – Юрий. Узнай, кто их ведает. Спрячь детей. Не тронусь отсюда, пока не увижу конца…

Раина растворилась в толпе.

Двери храма раскрылись. Великий князь выступил с иконою Богоматери.

Старый инок за спиною Евфимии тяжело задышал:

– С гроба святого Сергия взял икону… Великий князь обратился к Ивану Можайскому:

– Брат и друг мой! Животворящим крестом, сею иконою в сём же храме клялись мы в любви и верности. Теперь что делают надо мною, не понимаю.

– Государь! – спешился Можайский. – Если захотим тебе зла, да будет нам зло. Нет, желаем только добра христианству. Делаем так, дабы устрашить слуг Махметовых, прибывших с тобой. Пусть уменьшат окуп.

Великий князь удалился в храм. Всеволожа сквозь раскрытые двери видела, как он положил икону, пал ниц перед ракой святого Сергия. За ним вошли Можайский с Никитой, стали у дверей.

Громко и внятно звучала молитва из уст Василиуса:

– Господи, Боже мой, на Тебя уповаю! Спаси меня, избавь от гонителя! Да не исторгнет он, аки лев, душу мою, терзая! Нет избавляющего, нет спасающего, Ты, Господи, Боже мой, единственная моя заступа! Если что сделал худо, если неправда в руках моих, если платил злом за доброе, если воевал с тем, кто со мною в мире, пусть настигнет душу мою кара Твоя, пусть втопчётся в землю жизнь моя и слава моя повергнется в прах. Разве я не спасал того, кто без причин враждовал со мною? Восстань, Господи, во гневе Твоём, подвигнись против неистовства, пробудись для меня на суд. Сонм людей стонет вокруг, воззри на них с высоты. Судья народов, услышь мольбу мою, и да прекратится зло. Ты испытуешь сердца и утробы. Воззри: нечестивый начал неправду, был чреват злобой, родил в себе ложь. Рыл ров и выкопал. Замыслил яму и приготовил. Да обратится гнев его на его главу, злодейство его – на его же темя! Славлю Господа по правде Его, пою имя Бога Всевышнего!..

Всеволожа слышала слёзы возле себя. Видела, как Можайский кивнул перед образами и поспешил уйти. Слуха достигли слова, сказанные Никите:

– Возьми его!

Государь встал с колен, огляделся:

– Где брат мой Иоанн?

Никита Константинович подошёл, схватил за плеча:

– Взят ты великим князем Дмитрием Юрьичем! Василиус сник:

– Будь воля Божия!

Его свели вниз, к голым саням.

Тем часом бояр повязанных вывели из обители. Воевода Юрий Патрикеич сызнова пленён, на сей раз не Косым – Шемякой. По толпе – говор: вящие покованы в цепи, меньшие же ограблены, нагими пущены по снегу…

Конями правил в голых санях монах. С ним посадили вязня-богопомазанника.

Евфимия, дыша пламенем, подбежала к Можайскому, повисла на нём:

– Опомнись, Иван!

Он глянул. Удивился? Озлобился! Толкнул боярышню, что есть сил:

– Сгинь, проклятая!

Худые крепкие руки поставили её на ноги, отёрли с лица грязный снег от конских копыт.

Визжали полозья саней, увозивших Василиуса из Дома Преподобного Сергия…

– Сюда, голубонька, в эту вот низкую дверь… Принагнись, пожалуй. Не ушибись… В этот тёмный ход… Не бойся, я тут шла. Ногу вскинь – ступеньки! – Раина безопасным путём вела её в каменные игуменские покои. – Рыщут в обители вой, аки волки в овчарне.

Седобородый под чёрным клобуком, игумен Зиновий вид имел строгий, а голос медвяный. Ему бы не с врагами речи вести, с попечительными князьями.

– Что тебя привело ко мне, девица Евфимия? – ласково молвил он. – Что грозит тебе? Князь Иван Андреич заверил: его люди богомольцев не тронут. Мольбы же мои, не налагать рук на Божья помазанника, оставил втуне. Присядь, дочь моя. Макарий, подвижник наш, возвратясь от татар, навестил обитель, поведал о твоих хлопотах, Бог тебе воздаст…

– Авва! – отдышалась Евфимия. – Где государевы дети, Иван и Юрий? Их спрятать надобно.

– У меня не тронут, – успокоил игумен. – Сюда не взойдут. Маленькие княжата с мамкой в соседнем покое. Твоя услуженница привела их вовремя.

– Авва! – встала Евфимия. – Бога для прошу: укрой потаимнее. Эти люди взойдут, куда им и ходу нет. Мне их повадки ведомы. Не хватит сил сберечь государя, наследников его сохранить – наш долг! Нынешней ночью, едва страсть уляжется, увезу их в надёжное место, за крепкую обережь.

– Куда, дщерь моя? – возразил игумен. – Есть ли места надёжнее?

Всеволожа насупилась, потирая лоб.

– Знаю. Есть. Город Юрьев. Вотчина князей Ряполовских.

Зиновий постоял молча.

– У Ряполовских силы достаточно. Твоя правда. Пойдём.

Прошли в соседний покой.

Чуть переступили порог, боярышне обрадовалась Меланьица:

– Евфимия Ивановна! Прибыла, пожаловала! Государь мне про тебя сказывал. Горе-то какое!

Шестилетний глазастый мальчик, схожий с Василиусом, подошёл степенно. Младший прятался за спиной Меланьицы.

– Ты кто? – спросил Иоанн.

– Боярышня Всеволожа – нам в помогу, – стала объяснять мамка, бывшая постельница Витовтовны. – Твой батюшка государь с ней дружен.

– Моё имя Евфимия, княжич Иван Васильич, – подошла Всеволожа. – Нам надобно собираться в путь.

– Где отец? – спросил Иоанн.

– Государь вынужденно отъехал, – склонился к нему игумен. – Тебя с братцем вручил боярышне.

– Для чего вручил? – вперил в Евфимию настороженно-пытливый взор маленький будущий самодержец.

– Чтобы отвезти к добрым людям, – пояснила она. – Там дождётесь батюшки.

– Где матунька? Где татунька? – заревел за спиной Меланьицы Юрий.

Иоанн, не внимая братнему реву, велел Всеволоже:

– Назови этих людей.

– Князья Ряполовские, – сказала Евфимия. Шестилетний малыш кивнул, словно взрослый:

– Добро. Мы едем.

Тем часом Меланьица облачила Юрия, помогла одеться Ивану. Призванный игуменом инок долженствовал свести их в сокровенное место.

– Неспокойно на душе, дочь моя, – вздыхал архимандрит Зиновий. – Везти наследника с братом без обережи… Хотя до Юрьева недалече… Кметей у меня нет.

– Оружие есть, авва Зиновий? Доспехи по нам с девой есть? – допытывалась Евфимия. На согласные кивки попросила: – Вели доставить, дабы окольчужиться. Большая сила не нападёт. От малой, даст Бог, отобьёмся!

– Подвижник Макарий представил тебя, как суздальскую воительницу, – сообщил игумен.

– Может ли преподобный Макарий столь много ведать и о моей воистости, и о моих хлопотах? – удивилась Евфимия.

– Ему ли не ведать? – склонил голову игумен. Принесли узел с доспехами и оружие.

– Обереги вас Господь! – благословил старец детей и женщин.

Евфимия припала к его руке. Как в редкие мгновения жизни, сделалось страшно.

Спустились в глубокое подземелье. Пламя свечи в руках инока едва освещало низкий потолок, тёмные углубления в стенах.

– Чьи там гробы? – прошептала Раина, приметив край домовины.

– Братия, жившая прежде нас, здесь упокоивается, – отвечал монах.

Меланьица несла Юрия на руках. Иоанн вырвал ручонку из тёплой длани боярышни:

– Отпусти, тётка Евфимья. Сам пойду…

Подземелье расширилось. Свеча озарила престол с крестом на небольшом возвышении, иконы над ним.

– Часовенка под землёй? – догадалась Меланьица.

– Молимся здесь, бывает, – возжёг инок в подсвечнике несколько свечек.

Отдохнули до поздноты. Попеременно сидели на железном ковчежце. Затем иеромонах отслужил напутственный молебен, всех благословил.

Выбрались на воздух вне стен обители. Густой кустарник укрывал выход. Во тьме добрались к дороге с монашьей помощью.

Возница с каптаном ждал.

– Обыскались детей государевых нечестивцы, – поведал монах-конюший. – В игуменские покои не посовестились взойти!

– Есть ли в каптане медвежьи полости? – тревожилась мамка.

– Овечьи есть, – успокоил возница.

Возок заскользил в белоснежную пустоту… Да скользил недолго. Вдруг стал.

Евфимия приотворила дверцу. Луна сияла. Красота ранне-зимняя услаждала сердце. А тошно стало: впереди мерцала оружием кучка вершников.

– Приспел черёд мужеству! – обернулась боярышня к спутнице.

– Чесотка да таперичи, – отозвалась лесная дева. – Сначала из лука стрелим? – выглянув со своей стороны, она изготовилась. – Дверь-то – щит!

Евфимия укрылась за своим «щитом».

– Тётка, дай меч! – потребовал Иоанн.

– Сиди уж! – укротила Меланьица. Монах с козел объявил:

– Что-то машут…

В белой тиши боярышня распознала зов:

– Евфимия Ивановна!

Не помня себя от счастья, отозвалась:

– Карио-о-он!

13

–  Ты сызнова – воин, Евфимия Ивановна?

– Всю жизнь – воин. Такая судьба. Ехали рядом. Ей дали поводного коня.

Бунко поведал свои злоключения. Не застал государя в Ваганкове, ринулся к Троице. Уведомить Всеволожу не было времени. Подоспел в обитель к концу обедни. Просочился к великокняжьему месту, никто не смог удержать. Выложил одним духом, что Шемяка с Можайским идут сюда ратию. Допрежь в пути точно попал в ряды ратников Ивана Андреича. Слышал, как князь говорил своему воеводе Яропке о розвальнях с полостями, рогожами, где можно упрятать воев, дабы напасть врасплох. Бунко в разговорах не опасались, знали за Шемякина воина. Ещё по жизни в Нивнах можайцы к нему привыкли. Удалось оторваться вперёд… И вот он – перед великим князем. А тот недоверчив, считает за переветчика. «Эти люди только смущают нас! – говорит он ближнему боярину Патрикеичу. – Может ли быть, чтобы братья пошли на меня? Я с ними в целовании крестном!» Несчастный неверок велел выбить Бунко из монастыря. Пусть-де едет назад и радуется, что жив.

– Не вовсе неверок, – поправила Всеволожа. – Послал же заставу к Радонежской горе.

– Толку-то! – вздохнул Карион. – Не выслушал до конца. Застава проворонила обоз с «рыбой». Я ж иными воротами вернулся в обитель. Искал тебя. Всуе! Догадался: будешь пытаться спасти княжат. А куда побежишь? Вестимо, к Юрьеву, к Ряполовским, верным слугам Василия. Вот, собрал малую обережь, вышел на юрьевскую дорогу.

–  Светлый у тебя ум! – похвалила Евфимия.

– Такая на Руси жизнь, только и ворочай мозгами! – проворчал Карион.

Позади зазвенел властный детский голос:

– Тётка Евфимья!

В приоткрытой дверце каптана– высунувшийся Иоанн.

– Кремень-малёк! – отметил Бунко. – Не чета рыхлому отцу.

Евфимия поравнялась с каптаном.

– Зачем с обережью едешь? – выговорил наследник великокняжеского стола. – Сядь рядом!

Пришлось повиноваться будущему великому государю.

В последнем ночном часу проехали сонный Юрьев. В первом дневном – попали в село Боярово, вотчину князей Ряполовских, природных Рюриковичей, потомков Ивана Всеволодича Стародубского, сына Всеволода Большое Гнездо.

У дубовых врат долго достукивались именем Иоан на и Юрия. Воротина заскрипела, а приотворилась чуть-чуть. Заспанный воротник потребовал:

– Покажите государевых сыновей!

Евфимия вывела старшего, Меланьица вынесла младшего. Юрий спал, Иван же, протерев глаза кулачками, глянул на бородача-воротника гневно:

– Зачем мешкаешь, холоп?

На высоком крыльце стоял Иван Иванович Ряполовский. В серый снежный час он всё-таки узнал княжича, бросился к нему, обнял, потом узнал и Меланьицу, должно быть, встречал во дворце при княгине-матери, погладил Юрия по беличьему башлыку. Когда ж увидел Евфимию, отступил на шаг:

– Боярышня… Какими судьбами?

– Какими-никакими – не тутошний разговор, князь Иван, – заметила Всеволожа.

– Вестимо, вестимо, – спохватился боярин. – Взойдёмте в терем.

Поднялись на хозяйский верх, пересекли сени. В теплом покое разоблачили детей. Ряполовский прошёл в боковушу с Евфимией и услышал от неё всё, что произошло у Троицы.

– Добро, ты там оказалась. Урядлива в батюшку! – хвалил он боярышню.

В хозяйском покое собралась вся семья: брат Дмитрий, брат Семён с подружиями. Не было лишь Андрея, коего достаточно хорошо узнала Евфимия под Белёвом, где он сложил воеводскую голову.

Рядом с маленьким Иоанном стоял его сверстник, сын Ивана Ивановича, названный в честь дяди Семёном. Видать, только встал с постели. Белая сорочка до пят. Держит именитого гостя за руку.

– Сведи-ка на опочив, – повелел Иоанн. Меланьица с Юрием, подружил старшего Ряполовского Марья удалились вслед за детьми. Евфимию окружили жены Семена с Дмитрием. С расспросами, ахами, охами повели обиходить по достою с дороги, приготовить к трапезе, отдыху…

Раина, провожая глазами маленьких Ряполовского с Иоанном, побратни держащихся за руки, прошептала в ухо боярышне:

– Шествуют ангелочками, а превратятся в мужей – один другому голову срубит.

– Ты што? – шикнула Евфимия. – Не мели-ка вздор. Кто кому срубит?

Лесная дева смолчала, чтоб не привлечь вниманья хозяек. Всеволожа и без её ответа догадывалась, кого имела в виду Раина, как будущего головосека[13]13
  Спустя полвека Семёну Ряполовскому по указу Ивана Третьего отсекли голову на Москве-реке за «высокоумие» по государеву выражению.


[Закрыть].

В столовой палате за утренней трапезой продолжились те же расспросы, о том же да сызнова. На сей раз более говорили жены, мужи обдумывали последствия.

– Тут нам не отсидеться, – молвил Иван Иванович.

– Боярово разве крепость? – согласился Дмитрий Иванович.

Семён Иванович предложил:

– Вооружимся, соберём людей, сколько сможем, и – в Муром. Тамошний кремник не по зубам Шемяке.

Старший из Ряполовских согласно приговорил, словно припечатал:

– Затворимся в Муроме!

По выходе из столовой палаты начались сборы.

Особый разговор был у старшего Ряполовского с Карионом Бунко. Уединились в истобке. Вышли – Карион напряжённый, Ряполовский довольный.

– Этот бывший кремлёвский страж – с нами! – объявил братьям князь Иван.

– Обережь небольшая, а всё лишняя сила, – обрадовался Семён.

Перед тем как спускаться к возкам, Иван Иванович сказал Всеволоже:

– Уж ты облачись в девью сряду. Воев у нас достаточно.

Ехали весь день. Путь выбирали окольный. Ночевали в глухом сельце. Быть бы в Муроме к следующему вечеру, да снег пошёл густо. Дороги стали пуховыми. Кони под понукальцами, фыркая, тут же переходили на шаг. Пришлось дважды заночевать. На третий день повечер увидели стены Мурома. Евфимия здесь не была ни разу. Посад невелик, кремник мал. А взглянешь на него и подумаешь: крепкий орешек!

Наместник муромский, князь Василий Иванович Оболенский, потомок святого Михаила Черниговского, верный воевода Василиуса, встретил по-дружески, разместил по-княжески. Дети, истомлённые долгой тряской, заснули, едва поев. Вскоре за ними последовали и взрослые. Лишь князь Иван долго соборовал с братьями и Оболенским. Должно быть, обговаривали возможность осады.

Поутру, едва сели за трапезу, князь Оболенский начал расспрашивать Всеволожу о гибели своего брата Глеба, наместника в Великом Устюге, убитого Косым. Кое-что уже знал от спасённого тогда Евфимией Андрея Голтяева, теперь хотел узнать больше. Рассказав о страшных днях, боярышня поспешила перевести речь на недавний успех самого Василия Ивановича под Рязанью, где он разгромил Мустафу с отрядом татар-алчебников. Челядинец прервал беседу:

– Человек из Москвы со срочным понадобьём к князю Ивану Иванычу Ряполовскому!

– Зови к трапезе, – велел князь.

Принявший достойный вид московлянин вошёл, поздравствовался и назвался:

– Парфён Бренко.

Иван Ряполовский, сморщив лоб, вспомнил:

– Боярин Василия Ярославича?

– Так, княже. Это я, – подтвердил подданец Боровского, государева шурина.

Его не поторопили с рассказом, дали насытиться. Чуть пожевав и пригубив, он выпрямился на лавке, сам поспешил с сообщением:

– Москва Шемякой взята. У него с Можайским был полк наготове в Рузе. Ночью заняли Кремль. Иван Старков отворил ворота. Все спали. Бодрствовали изменники. Великих княгинь захватили в Ваганкове. Ограбили пощажённые пожаром домы бояр. Можайский допрежь отправился к Троице, где пленил государя.

– Это мы знаем, – сказал Иван Ряполовский.

– Пленного доставили прямиком на Шемякин двор, – продолжил Парфён. – Мой князь, прибывший из Боровска, как раз по соседству был, на своём дворе, что оставила ему бабка Елена Ольгердовна, вдова Владимира Храброго, по смерти всех своих сыновей…

– Сии тонкости нам известны, – перебил Оболенский. – Ты – к делу!

– До Василия Ярославича донеслось, – продолжал Бренко, – как Шемяка кричал на повязанного великого князя: «Для чего любишь татар и даёшь им русские города в кормление? Для чего серебром и золотом христианским осыпаешь неверных? Для чего изнуряешь податями народ? Для чего ослепил брата нашего, Василия?..»

– Далее, далее! – торопил муромский воевода. Парфён тяжело вздохнул.

– Далее ночью мой князь Ярославич слышал с Шемякина двора страшный вопль… Утром узнал: государя нашего ослепили!

– Эк, побелела ты, Евфимия Ивановна! – всполохнулся Семён Ряполовский.

– Подайте воды боярышне! – закричал князь Иван.

– Тише, – остановила Евфимия. – Мне… я в обычном здравии. Продолжай, боярин, – обратилась она к Бренко. – Что с великими княгинями?

– Софью Витовтовну отправили в Чухлому. Ослеплённый с женою заточен в Угличе. Дворяне московские, скрепя сердце, присягнули Юрьичу. Все, кроме Фёдора Басенка, государева воеводы, литовского выходца. Он торжественно объявил: «Не хочу служить варвару, хищнику!» За то окован, ввержен в темницу.

– Где же твой князь? – спросил Оболенский. Парфён понурился.

– Князь мой сбежал в Литву с ближними людьми. Мне ж велел скакать в Муром, ибо слух по Москве прошёл, якобы дети государевы спасены. Вот и рассудил Ярославич: кроме крепкого Мурома, им скрываться негде. Шемяка зол, корит Ивана Можайского. Мне велено упредить об опасности.

За столом воцарилось молчание. Тишина нарушалась всхлипами со стороны княгинь Ряполовских. Воевода Мурома глухо молвил:

– Готовиться к обороне! Всеволожа рассудила раздумчиво:

– Иоанн с Юрием безопасны в муромских стенах. С ними Меланьица. Во мне сейчас иное понадобье. Еду на Москву. Попытаюсь чрез Софью Шемякину действовать на самозваного государя.

– С чем? – спросил князь Иван.

– С тем, чтоб слепого вынуть из тесноты. А с ним – Марью Ярославну. Она опять в тягости. Надо определить их судьбу, воссоединить с детьми.

– Мыслишь, смиримся в нынешних обстоятельствах? – сумрачно спросил князь Иван.

– Нет, не дадим веселиться злобе! – поддержал его брат Семён.

– Будущее – воля Господня, – ответила Всеволожа. – Нынешнее же нам промышлять, сколько хватит сил.