Текст книги "Ослепительный нож"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

3

Евфимия выздоравливала в ненастье, а когда выздоровела и подошла к окну, утреннее солнце залило лож-ню золотом. Фотинья жмурилась у приоткрытой оконницы и, вскинув указательный перст, вслушивалась невесть во что.

– Тишине внимаешь? – улыбнулась боярышня.

– Тс-с! – шёпотом просвистела лесная дева. – Улавливаю, что предрекает воронограй. Есть у аммы Гневы книга такая гадальная. Грядущее открывается по крику ворон.

– Что же тебе вороны награяли? – продолжала усмехаться боярышня.

Лик же её спасительницы оставался строгим.

– Преграды накануне пути!

Евфимия так и села на одре, уронив руки долу.

– Чёрные светлого не накличут!

Её побег был решён. Хотя подробностей предстоящего Фотинья не знала до времени. Иван Котов, боярин Шемяки, думал-продумывал важные мелочи. Тинка ждала его последнего слова, чтоб всё боярышне сообщить потонку.

– Асфану вот-вот жду с ответом, – сжимала она ладонь в ладони.

– Асфану? – перепугалась Евфимия. – Преданную ясырку Васёныша?

– Ха! – отмахнулась Фотинья. – Ясырка, да не преданная. Ты в толк не возьмёшь, кто она такая. – Присев рядком, многознайка продолжила: – Асфана – главная жена любимца Улу-Махмета, молодого ордынского воеводы, Ханифа. Она ласково зовёт его «Канафи». Отец царского батыра, стало быть, её свёкор, состоял беклярибеком в Орде, ба-а-альшим начальником! Асфану похитили люди Улумахметова брата Кичи-Ахмета. Между братьями свара за царский стол. А похищенницу привезли по Волге на Русь и продали костромским князьям. Так что Асфана душой с нами!

– Не по нраву мне эта татарка, – призналась боярышня.

– И она поначалу сочла тебя за княжескую прилучницу, – вздохнула Фотинья, – а подглядела в щёлку ваше единоборство с князем, тут же преисполнилась жалостью. Слышишь, как теперь к тебе обращается – «кюрюльтю», что значит «желанная»!

Лёгкая на помине, Асфана вбежала и быстро защебетала по-своему, обратясь к Фотинье. Всеволожа улавливала лишь некоторые слова: «Мушкаф», то есть Москва, «нойон», то есть князь, «баурши», неведомо что, лишь после выяснилось: дворский, главный челядинец.

– А как толкуется «карапчи»? – сразу же захотела боярышня узнать особо привлёкшее её слово.

Асфана смолкла, Фотинья с неудовольствием прервала разговор.

– Что тебе, барышня, до отдельных слов? «Карапчи» может и чёрную кошку означать, и разбойника. Дело-то в том, что нынешней ночью замышляем побег. Всё готово!

– Асфану с собою возьмём? – спросила Евфимия. – Сама-то она согласна?

Ясырка взглянула на свою ровню, как бы впитывая её глазами, и вдруг бросилась обнимать боярышню.

– Согласная!.. Я согласная! – выкрикивала она.

– Ты разумеешь по-нашему? – построжала Фотинья. – Отчего же держала втайне?

– Скрывала, – призналась татарка. – Думала: больше слышать, больше знать. Теперь верю!

– Уф! – отступила Фотинья и широко распахнула оконницу. – Ну, подарочек!

– Не гневайся, – успокоила Всеволожа. – Я, попадись в плен к неверным, так же бы поступила.

– Кто неверный? – возмутилась татарка. – Ты неверный! – и выскочила за дверь.

– Не привыкла с ней к осторожности? – засмеялась Фотинья, глядя на боярышнину растерянность. – Подойди, воздуху вдохни. Душно, как в коконе!

Евфимия выглянула в окно и в ужасе отшатнулась.

– Я… не в своей… одрине! – надрывно произнесла она. – Давно примечала, шагами мерила… Думала – болезнь. Куда они меня вознесли? Зачем в подоблачную высь? Проклятое непроницаемое окно! Тинка, почему не сказала?

Из окна ей открылось совсем не то, что видела прежде, стоя рядом с Шемякой. Кони – не тараканы, люди – не блошки, всё настолько букашечное – не вдруг разглядишь. И никаких яблоневых огородов, торговой площади – серые крошечные крыши посада горбились глубоко внизу, серебряная под солнцем дорога большой реки, извиваясь, исчезала вдали, а за нею – зелёный рытый ковёр лесов, и конца ему нет.

– Успокойся, голубонька, – обняла Фотинья несчастную пленницу. – Ей-Богу, мне невдомёк. Ужли не ведаешь, где находишься? Зачем грозила братьям-князьям, будто сбежишь из-под ста замков? Асфана клянётся: понятия не имела, чем тебя напоила. Кухарь велел снести взвар, а в нём было зелье сонное. Вот тебя, спящую, и переместили туда, где надёжнее. Ты – в Стрельной башне! Слышала приговорку? Баба едет, хочет башню сбить, воевода глядит, куда башня полетит. Ну, перестань млеть личиком… А ведь вороны верно награяли. Не преграда ли нашему пути во-он та пыль на окоёме?

– Что видишь? – страдальчески спросила Евфимия у помрачневшей Фотиньи.

Дева, изогнувшись, сунула руку под подол, будто ногавицу поправить.

– А вот мы сейчас распознаем, какая беда грозит, – отозвалась она, извлекая непонятный предмет.

Евфимию поразило нечто знакомое: две металлические трубки вваяны в деревянный кожух. Фотинья приставила их к глазам боярышни.

– Ну-ка…

Всеволожа увидела войско, движущееся по широкой дороге. Впереди на белом и вороном конях – два брата Юрьича. И очи боярышни замутились слезами. Экое наказанье Божье! В преддверье побега – возвращение окаянных пленителей. Неурочное, перечёркивающее все надежды! Она вернула Фотинье зрительный снаряд.

– Андрей Дмитрия Мамон дивил меня таким чудом. Давал не две трубки, одну, зато длинную. В ней-то я и узрела тебя впервые на другой стороне реки. А сейчас такая назола сдавила сердце и очи – совсем ничего не вижу.

– И меня мудрый супруг аммы Гневы снабдил в дорогу чудной двуглазкой, – приняла Фотинья прибор, – чтобы нашу ясную звёздочку разглядеть да заполучить удачнее. Дай-ка вызнаю, что нам сейчас грозит. – Она некоторое время молча глядела сквозь зрительное двутрубие, потом стала говорить: – Ох, рать великая возвращается! Щиты, шлемы, рогатины, сулицы, копья, сабли, ослопы, топоры… А впереди братцы-полководцы – сёдла из жжёного золота, на конях – кожаные личины, сабли украшены золотыми хитростями, сами в латах, платье из пурпурного греческого оловира, обшито кружевами золотивши, сапоги – зелёный сафьян в золоте… Ишь, стяги заменили знамёнами!.. А вот и сайгат: на отнятых у врага конях– отнятое оружие… Гляди! Ах, тебе не видно…

Окованного в цепях ведут. Безбородый. Зато усы мощные – белым коромыслом, хоть ведра на них цепляй.

– Дай, – вырвала Всеволожа зрительные трубки у лесной девы и содрогнулась. – Это Юрий Патрикеевич Наримантов, литовский выходец, воевода Василиуса. Господи! В кобеняке из простого сукна, с чужого плеча… Сила мятежная сызнова одолела!

– Нам-то что! – отошла от окна Фотинья. – И та, и другая сила тебя не жалует.

– Я не о себе – обо всех, – отступила к одру боярышня. – Василиус какой-никакой, а Господень постав ленник. Беда помазанника – беда народа. Быть на Руси большой сваре, конец её никому неведом.

– Им свариться, нам в лесу ягоды сбирать, – рассудила Фотинья. – В сей чёрный час об единственном думать надобно: как самим спастись.

Асфана внесла взварные калачи.

– О, гужи с чесноком!– обрадовалась Фотинья. Один калач подала Бвфимии, другой сама надкусила и… тут же выплюнула. – Да они с рубленым осердием! Угодница-негодница! – гневно глянула она на татарку.

Та тем временем с удовольствием поглощала пирог-калач.

– Сегодня пяток, постный день, – объяснила ей Всеволожа.

– Их татарскому мясоеду нету конца, – проворчала Фотинья.

Асфана вышвырнула в открытое окно недоеденный кусок и выскочила из ложни.

– Лучше б не признавалась, что по-русски кумекает, – вздохнула лесная дева.

Однако обиженная тут же и воротилась. Лик каменный, а голос дрожит.

– Найоны! Сюда! – кратко сообщила ясырка.

За дверью послышался лязг оружия, многоногий топот, стихший где-то внизу. Выше затопали лишь две пары ног. И вот распахнулась дверь, вошли Косой и Шемяка.

– Оспешался тебя прежде всех лицезреть, Офима, – хриплым голосом заявил Косой.

– Хорошо же моя лекарочка Фишку поставила на ноги! – растянул в улыбке спёкшиеся губы Дмитрий Шемяка.

Боярышня и лесная дева молчали. Лишь Асфана тихо вымолвила:

– Берихелля!

– Что пролопотала ясырка? – спросил Васёныш.

– Лекарку назвала молодцом, – пояснил Шемяка.

– Добро! – Старший брат привалился спиной к стене, поглаживая маленькую бородку. – Лекарку награжу по достою. Теперь же пускай оставят нас, – метнул он взором в Асфану и Фотинью. Те вышли. – Ну что, Офима? – впился он глазами в Евфимию. – Кто на похвальбе ходит, всегда посрамлён бывает? Ха-ха-ха-ха!

– Твои остережения не сбылись, – вожевато обратился к Всеволоже Шемяка. – Одоление наше полное.

– Где рать тезоименкика моего, коломенца? – пылко вопросил Косой. – Побывай на поле у реки Куси: одни ту лова лежат! Как составили заставу из лучших воев, чтоб задержать врага, как послали вперёд сторожу, чтоб языка добыть, как развернули конную лаву дугой, чтоб охватить московлян, так и сдался литвин Патрикеич на полную нашу волю. Ныне, Офима, отвергший тебя Василиус очень недоволен им, как новгородцы недовольны были дедом его Наримантом, сыном Гедеминовым.

– Нам бы ещё пускачей! Слышал про знаменитую Витовтову пушку-Галку? – поднял Шемяка мечтательный взор горе. – Мы бы их заядрили!

– И без того тюфяки, присланные отцом, изрядно оказали себя, – отвечал Косой. – Пусть ядра мелкие, зато орудие, как дитя, на руках таскаешь с места на место. Уф! – присел он на стольце, уложив натруженные руки на подлокотниках. – Раздели, Офима, в братском застолье нашу победу. Ясырка принесёт тебе сряду, опрянешься попригожу.

Евфимия затрясла головой.

– Не неволь. Мочи ещё нет.

– Пойду пока, – толкнул дверь Шемяка. – Столкуетесь без меня.

Васёныш долго молча любовался сидящей на одре боярышней.

– Окажи честь, Евфимия Ивановна, пройдись со мною чуть-чуть. Хочу поверить, что ты во здравии.

– Из башни, куда засадил, спущусь, а подняться не хватит сил, – развела руками Евфимия.

– Полно! – уговаривал князь. – Сам снесу хоть на небо.

– Однажды ночью ты меня уже чуть было на небо не снёс, – нахмурилась Всеволожа. Однако встала из любопытства, поскольку ещё не переступала порога своего нового узилища.

За дверью остановилась как вкопанная. Широкий бревенчатый колодец пугал гулкой глубиной. На дне его переговаривались бердышники, на ступенях – охраныши. У низкого оперенья дощатой площадки чернел перед носом заточницы сказочный горюч-камень, привешенный к толстому кольцу в потолке.

– Эй! – крикнул вниз Косой. И крик его прозвучал богатырским громом.

Бердышники закропотались, сгрудясь. И камень на мощном волосяном ужище пошёл вниз, а взамен ему стала вздыматься вместительная бадья. Князь смело ступил в неё и, подхватив Всеволожу, поставил рядом с собой. Похищенница невольно прижалась к ненавистному похитителю.

– Небось! – ободрил Васёныш.

Пред ней промелькнули бородатые хари охранышей – Софри, Румянца, Ельчи. Затем проплыл вверх горюч-камень. И вот бадья осторожно ударилась о твёрдое земляное тло. Охраныши закрепили её.

– Знатно у вас придумано! – похвалила Евфимия.

– Тяжкие грузы таким способом доставляем ввысь, – пояснил Косой. – А ты для меня драгоценный груз, яко тонкий сосуд стеклянный.

Он взял поданный бердышником факел. Крупные ступени узенького прохода повели вниз. Запахло сырой землёй.

– Ввергаешь из подоблачного в подземный поруб? – поёжилась Всеволожа.

– Поселил бы тебя в лучшей своей палате, – пылко возразил князь. – Одно лишь слово! Теперь же веду не в подбашенную темницу – пусть там Патрикеич сидит, – а в сокровищницу свою…

Он резко толкнул с трудом отпертую железную дверь, злобно заскрежетавшую в ржавых петлях, и они очутились в большой коморе со стенами из дикого камня. Вдоль стен стояли железные коробья. Князь передал факел спутнице и стал отмыкать их поочерёдно. В неверном свете за откинутыми крышками замерцали сокровища.

– Глянь! – жарким шёпотом произнёс Косой. – Новгородки золочёны, серебряные западные рубли, вдвое дороже московских, золотые карабленники аглицкие с выдавленными морскими судами, каждый стоит двухсот наших денег. А перстни и колтки с самоцветами, цепи из чистого золота, регалии с ликами властодержцев латынских и ляховицких, серебряные блюда и чаши…

– На что мне видеть эту казну? – отвернулась Евфимия.

– Тебе! – пытался вложить Васёныш в бесчувственную ладонь золотой кругляк. – Всё – тебе! Только будь со мною…

– Ни с тобой, ни с твоей казной, – строго объявила упрямица. – Душно здесь.

– Кострома не люба, Москву возьму, – не сдавался Васёныш. – У Пречистой тебя поставлю на месте злипы Витовтовны и глупыхи Марьи. Позабудь ночную погрубину, стань моей княгиней, Офима!

– Выведи меня. Мочи нет, – взмолилась боярышня. – Не держи, как Патрикеича, в земле. Дай дохнуть!

– Что ты, что ты! – заторопился князь, запирая лари, растворяя дверь. – Я ли тебя лишаю воздуху? Нынче же в дворцовую светлицу помещу, только не грозись побегом.

– В башне лучше, – возразила Всеволожа. – Там, вверху, воздух чище.

– На заточника не желаешь взглянуть? – внезапно предложил Косой.

Евфимия не колебалась.

– Изволь, пожалуй…

В тесном срубе князь убрал пластьё на середине пола, раскрыл яму.

– Жив, побитыш? – склонился он.

В ответ сначала загремели цепи, затем слабый голос сухо отвечал:

– Побит, да не тобой. Вятчанами, что присланы от батюшки-клятвопреступника отверженным сынам. Вас-то он спас, себя оставил без защиты. Великий князь следом за мной пошёл на Галич, вызнав про измену дяди. Вестило перед самой битвой мне донёс: Галич разрушен. Князь Юрий побежал на Белоозеро. Придёт и ваш черёд.

Евфимия с горящим факелом в руке глянула в яму. Лица наипервейшего боярина почти не разглядела, лишь космы и глубокие глазницы, из коих будто свет в неё ударил.

– Евфимия Ивановна?.. Ты… с ним? – ожёг её очами воевода.

Васёныш оттолкнул спутницу, закрыл яму пластьём. Идя наверх, он пропустил Евфимию вперёд и обратился с прежней просьбой:

– Отпразднуешь со мной и братом наше одоление?

– Не рано ль праздновать? – спросила Всеволожа. Она шла верхними ступеньками, князь – нижними.

Он дёрнул озорно её подол.

– Веришь старому немоге? А я скажу: твой бывший женишок скоро окажется по далее Коломны. Помяни слово!.. Пойдёшь к нашему столу? – спросил он, уже вышедши из подземелья.

Евфимию не ввёл в смущенье голос Косого, ожесточившийся заметно после разговора с заточенным воеводой.

– Сказала – нет!

Её ответ спустил с цепи озлобленность Васёныша.

– А нет, так и одолевай сама все триста тридцать три ступени… Эй, Софря, проводи!

Когда, преодолевши треть подъёма, боярышня остановилась и Софря подтолкнул её под локоть, она глянула вниз, встретилась с глазами бывшего приятеля по детским играм, крикнула:

– Чем дальше в лес, тем ты зверее!

Более не останавливалась, пока не заперли за нею дверь.

4

Фотинья пришла ночью, принесла молока с хлебом.

– Ах, барышня, покинули мы тебя. Как ты тут? Евфимия поднялась с ложа.

– Причастилась сна…

Лесная дева в мужеской сряде достала такую же и спасеннице, помогла переоблачиться.

– Испей. Поешь. Прибавь сил. Клетка растворена. Пришёл час лететь.

Пленница торопливо давилась пищей.

– С неурочным возвращением Юрьичей… по правде сказать… не ждала уже заветного часа…

– Что ж мы, по-твоему, – возмутилась Фотинья, – затянули аллилуйю, да скорей за аминь? Благо, ты удержалась в башне. Отсюда наш путь под землю. Выйдем к Волге, где она бережистее. Из подземелья – в пещеру, а из неё одним махом – в лойву, что ждёт под парусом. И – поминай как звали!

– Где Асфана? – завершила трапезу Всеволожа.

– Ожидает внизу. Охраныши закол одели в тяжком сне. Князья-винопийцы в доброй шкуре сидят, да в дурном уме. Болярин Иван решил: нынешней ночью самое время исполнить умысел.

– Знакомец твой Иван Котов решил? – переспросила Евфимия. – Стало быть, бежим. Ему видней нашего.

Фотинья тяжело вздохнула.

– Одно плохо решил: воеводу из земляной ямы увесть с собой. Привесил тягость на шею!

– Юрия Патрикеича? – усомнилась боярышня.

– И не отговоришь! – перебила лесная дева. – Попыталась – куда там! Ни вмолвить, ни впросить!

Евфимия поднялась.

– Я готова…

Загасили свечу, вступили в задверную тьму и замерли. Светыч в руке Фотиньи едва прояснял половицы над пропастью и крутые ступени вниз. Горюч-камень на толстом ужище казался страшнее, нежели днём.

– Отсюда меня Васёныш в бадье спускал, – сообщила боярышня.

Фотинья потянула её к ступеням.

– Ногами спустимся. От бадьи шуму много. Да и темничный страж один с ней не справится.

Молчание повисло в колодце-башне, как горюч-камень. Лишь старые ступени – скрип, скрип…

– Не разбудим охранышей? – прошептала боярышня.

– Нет, – сказала Фотинья. – Каждый оцепенел спень-спнём.

Взаправду, никто из троих не пошелохнулся. Софря привалился спиной к стене, свесив голову, похилившись к ступеньке на левый бок. Румянец вытянулся плашмя, пришлось беглянкам тянуть ноги, переступая, и крепко держаться за оперение лестницы. Ельча лежал неловко на ступенчатых рёбрах лицом к стене.

– Будто не дышат, – на ходу шепнула Евфимия. – Ты им внушила мертвецкий сон?

Фотинья не ответила.

У подножия лестницы ждала Асфана.

– Шибко долго, кюрюльтю Афима, – подосадовала она, называя Евфимию на свой лад.

У двери в подземелье темнел коренастый страж.

– Все, что ли? Ты, Фотинья Ивановна, со светычем наперёд ступай. Я замкну, чтоб идти спокойнее.

Известным Евфимии узким ходом достигли сруба с земляной ямой. У растворенной двери со свечой в руке стоял Юрий Патрикеевич Наримантов, засевший лучших бояр Василиуса и его отца, а теперь обвисший усами, охудевший до потери величия. Лишь глаза вызволенного из поруба вновь взорлились и глядели по-воеводски. В свободной деснице поблескивал обнажённый меч. Темничный страж тоже был опоясан мечом.

– А нам где оружие? – осведомилась Фотинья.

– Вам? Оружие? – удивился страж. – Девицам мужская тягость на что? Мечами крыс отгонять?

– Ещё какие могут быть крысы! – возвысила голос лесная дева. – Двоим мужам не управиться. Нам же с барышней меч – товарищ.

– Нил Нефедьин, охрабри красавиц оружием, – приказал полководец.

– И ясырку вооружить? – растерялся страж.

– Ай, не надо, не надо! – испугалась татарка.

Пока Нил Нефедьин отсутствовал, благородный воевода дворски обхаживал юных спутниц:

– Обе красавицы, обе боярышни, обе Ивановны! Не при этом бы свете, не здесь бы глядеть на вас!

Что обе они Ивановны, Евфимия уже знала после обращенья к Фотинье темничного стража, а вот что боярышни обе… Не ослышалась ли?

– Спасительница моя – лесная дева-ведунья, – поправила Всеволожа Юрия Патрикеича. – У неё дар внушения. Видел бы ты, боярин, как Фотинья усыпила охранышей! И ночному приставу не иначе она внушила извлечь тебя из поруба!

– Ха-ха-ха! – шумнул старый литвин. Мрачное подземелье не ответило эхом на его хохот.

– Полно безлепицу растабарывать, – осадила Фотинья. – Вон, Нил с двумя мечами. Я выбираю потяжелее.

Подземным ходом повёл Нил Нефедьин. Воевода замыкал шествие.

Идущая перед ним Евфимия отвечала на расспросы о своём похищении. Старик сокрушался:

– Ах, Иван Дмитрия – Царство ему Небесное! – умнейший государственный муж! И с кем задружился? С кровопускателями! Цена отцовой ошибки – мука дочерние. Эх, кабы не боярин Котов, ждать бы мне смерти, тебе – бесчестья!

– Ой! – не дослушала Патрикеича Всеволожа. – Я тельник оставила наверху.

– Нательный крест позабыла? – оглянулась Фотинья. – Как ты могла его снять?

– Вешала перед собою на стенку, Васёныш не догадался прислать икону в моё узилище, – оправдывалась боярышня. – Молилась на батюшкино благословение…

– Не тужи, – успокоил старый литвин. – Благословлю тебя на Москве новым тельником.

– Нет, надобно воротиться, – волновалась Евфимия. – Без креста не будет удачи.

– Шшш! – остановил шествие Нефедьин. Все замерли.

– Впереди звякнуло, – дрогнул голосом беглый страж. – Нас стерегут в пещере.

– И позади слышу шум, – отозвался воевода спокойно. – Отступать некуда. Поспешим вперёд.

Никто не проронил ни слова, пока не подошли к выходу.

Из полутёмной тесноты все враз выскочили в освещённое большое пространство.

Дикий камень вверху и по сторонам. Чадят железные светычи, воткнутые меж камней. В устье пещеры у подбережья, озарённого луной, выстроились в ряд трое кметей при латах с обнажённым оружием. У шлемов опущены личники с прорезями для глаз.

– Брось меч, переветчик Нил, – приказал крайний.

– И ты, темничник, не балуй с жизнью, – велел другой, обратись к Юрию Патрикеичу.

– А, челядь дерноватая, берегись! – крикнул правнук Гедемина и один устремился на троих, как сокол на воронов.

Нил кинулся ему в пособ. Фотинья сделала движение вслед за ними, да была вынуждена обернуться, ибо из подземелья в пещеру хлынула истинная дерноватая челядь с палочьем и ножами.

Евфимия видела перед собой воистые образины. А за спиной – лязг, выдохи, вскрики, стоны…

Она очень сосредоточенно отражала удары. В памяти – гнев Бонеди: «Повернуть себя!.. Как клетка персева?.. Бжух туда!.. Локець!.. Пёнта здесь!..»

– Ба-а-арышня! Пробиваюсь к тебе! – донёсся голос Фотиньи. – Второй! – звонко возвещала лесная дева, поражая ослопников. – Третий!..

– Ведьма!.. Я т-тебя щас достану! О-о-о…

Это уже перед Всеволожей пал незадачливый убиенец. Обычно Бонедя в поединке искала потолще дуб, чтобы обезопасить спину. Памятуя об этом, Евфимия отступала спиной к стене. Однако их было слишком много. Вот и удары стали держаться хуже: неметь начала рука. Без чуру тянулись изнурительные мгновения неравного боя.

– Увёртливая змея! У-у… – далее последовали слова, коих Всеволожа не поняла, и коноплястый малый рухнул перед ней.

В тот миг, пока другой не заступил его места, Евфимия увидала, что не удался её побег: Нил Нефедьин перешагивал трупы убитых кметей с бесчувственной Асфаной на плече, за собой тянул упиравшуюся Фотинью, та впустую размахивала мечом.

– Отпусти, холоп! Я тут ради неё… Отдай руку, презренный трус!

– Её уж не вызволить! – одолевал неудачливую спасительницу бывший темничный страж. – Скорей – в лойву!

Воевода, отступая за ними, отбивался как небожитель от земных тварей, то бишь от наседающих челядинцев.

– Оставьте их! – прогремел в пещере знакомый голос– Её нам надо. Враг с ними!.. – И вот тот же голос обратился к Евфимии: – Дерёшься, как богатырка! – И осёк нападавших: – Не теснись, петушье!

– Олфёр Савёлов! – громко выкрикнула боярышня. – Вдругожды предаёшь меня?

Тайный Васёнышев поддатень осклабился на её упрёк:

– Дело собачье: служим!

Евфимия продолжала бессмысленную борьбу. Рука ещё работала, меч сверкал… Мысль была одна: «Ни за что!» И вдруг снизу, словно из-под земли, сила адская дёрнула, повалила. Боль тут же пронзила локоть, меч выпал из руки…

Парень, что между ног нападавших подползал пластуном, теперь встал, оттолкнул своих:

– Прекратите колоть. Она – наша!

С десяток мужей, одолевавших одну женщину, отошли.

Лёжа лицом к выходу из пещеры, поверженная увидела, как пристала к берегу лойва с поднятым парусом, как вошли на неё по сходням Нил с татаркой на плече и Фотинья, силой влекомая Юрием Патрикеичем. Горсть преследователей высыпала на песчаный подберёт. Стрела с лойвы, поразив одного, остальных загнала в пещеру.

– Наша, да не ваша, – произнёс Олфёр, беря на руки побеждённую…

Он понёс Евфимию подземельем в обратный путь. Коптили факелы, едва мерцали светычи при недостатке воздуха.

– Не зря сердце подсказало ночью навестить башню, – рассуждал бывший конюший Всеволожей. – Гляжу: обереж мертва, верхняя комора пуста, вход в подвал заперт изнутри. Сгаркнул челядь, взломали дверь. Кметей снарядил. Конные по земле быстрей попали в пещеру, чем пешие под землёй. Жаль, не справились. Больше бы послать! Мой погрех!

– Не погрех – обременительный грех! – укорила боярышня. – Не боишься Божьей кары, Олфёр?

За укор он отплатил похвалой:

– Поражён, Офима Ивановна! Сражаешься, как орлица, мужам на зависть!