Текст книги "Ослепительный нож"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

14

Группа всадников приближалась к Первопрестольной. Впереди – статный витязь с молодецки закрученными усами. По бокам – два ратника с женовидными ликами, как два ангела из Небесного воинства.

– Прислушайтесь, сколь тиха Москва! Ни скрипа обозов, ни звона… Только – тук, тук, тук, тук! – тысячами сердец!

– Не придёт в себя от пожара.

– Не оправится, захваченная временщиком!

– Не то и не то. Просто пладенный час. А стучат – плотники.

Так которовались, въезжая в столицу, Евфимия, Карион и Раина.

Кони скакали по узкой улице. Погарь виднелась и там и сям. Топоры стучали вовсю. Венцы свежих теремов блинчатыми пирогами ласкали взор, вытным запахом щекотали нюх.

Осталось миновать Торг, попасть на Варьскую, или Варварку, там – дом Тюгрюмова. Бунко обнимет жену, Всеволожа – подругу, Раина порадуется их встрече.

На площади задержала толпа. Кого ждут? Все глаза – к Неглинке, где загрохотал мост под копытами и колёсами.

Евфимия увидела вершника на белом коне. С ним – боярское окружение. Позади – каптан, золотный змеец по округлым бокам. Вокруг – охраныши с бердышами.

Толпа ротозейничала на государево возвращение то ль с богомолья, то ли с прогулки утренней. На белом коне – Шемяка. В каптане, должно быть, Софья Шемякина, ставшая великой княгиней.

– Езжайте домой, – велела боярышня Кариону с Раиной. – Возьмите моего коня. Вскорости подойду, тут недалече.

Бунко повиновался, Раина же спешилась и упёрлась:

– Оставить одну? Ни на шаг! С ней иной раз не справишься. Стали в первых рядах зевак.

По расчищенному бердышниками пространству двигался человек в издирках, в медном колпаке, в железах и грубом вервии на почти нагом теле. Оседлал он палочку, как мальчишка. Держал в руке густо посоленную краюху хлеба.

– Максимушко! Максимушко! – разнеслось в толпе при появлении босого юродивого.

Привлёк он и внимание Всеволожи. Сей блаженный не был похож на пророчествующего Михаила Клопского. Тот пугал грозностью, этот смущал дурашливостью. Почти каждого усмешливо поучал:

– За терпенье Бог даст спасенье!.. За терпенье Бог даст спасенье!

Вот подошёл к молодице, испуганно осенившейся крестным знамением:

– Всяк крестится, да не всяк молится!

Вот подошёл к купчине из рядов красного товара:

– Божница домашняя, а совесть продажная! Кутырь отворотился. Босой страстотерпец припрыгнул на палочке к другому купцу:

– По бороде Авраам, а по делам Хам!

Тот важно протянул благоюродивому голую деньгу да так и остался держать невзятую.

Въехал на площадь Шемяка. Максимушка устремился к нему, протянул заготовленный ломоть:

– Дмитрушко, Дмитрушко, поешь хлеба-соли, а не христианския крови!

Властитель, исказив лик, занёс над лысиной святого человека оружие.

– Дмитрий! – раздался истошный крик из каптана.

Толпа ахнула, ибо юродивый стал невидим. Шемяка выронил меч, вонзил стремена в конские бока и умчался в Кремль.

Над площадью прозвучал другой позов:

– Софьюшка!

Бывшая княжна Заозёрская опознала в толпе зовущую её Всеволожу.

– Взлезай ко мне, ясынька! – протянула былая подруга белые руки.

Боярышня не замедлила принять приглашение. Раина впорхнула в каптан за ней следом.

– Ах, и ты тут, «чесотка да таперичи»? – даже развеселилась Софья, расстроенная только что случившимся.

Каптан вполз во Фроловские врата, вскоре остановился у великокняжеского дворца, ещё не вполне отстроенного, окружённого сходнями и лесами.

Софья тем часом теребила Раину:

– Скажи, дурочка, о своих «привидениях» насчёт меня и государя, моего супруга.

Лесная дева нахохлилась:

– Не скажу!

Переходами женской половины дворца Софья повела Всеволожу и её деву, дабы употчевать гостью и себе отвесть душу, истомлённую одиночеством. Пришла блажь хозяйке отослать сенную девушку вниз, да Евфимия не дозволила. После бани они с Раиной, как равные, сменив воинскую сряду на сличную, сидели пред млеющей государыней, уплетая сладкое печиво, запивая медами и взварами.

– Подскажи-ка мне, ясынька, – вопрошала Софья, – куда вдруг подевался юродивый? Обыскалась его глазами! Так быстро юркнул в толпу?

– Он не прятался в толпу, – возразила боярышня.

– Куда же он спрятался? – не понимала княгиня.

– Просто стал незрим.

Софья выронила надкушенный пряник.

– Ты не свою «чесотка да таперичи», а уж меня за дурочку держишь?

– Софьюшка, – примирительно подала ей упавшее лакомство Всеволожа, – оставим пустые споры, есть к тебе вельми важное дело.

– Печалуешься о ком? – напряглась новая государыня.

Всеволожа кивнула:

– О малютках Василиуса.

– Сие новость! – подняла брови Софья. – Поведай-ка всё, что знаешь.

Выслушав рассказ Всеволожи, она задумалась. Потом с сердцем произнесла:

– Горе с тобою, ясынька! Мятущаяся бездомная сирота! Эк, тебя угораздивает, угораждывает, угораживает – не найду, как и выразиться! – всегда ввергаться не в своё дело! То лезешь под крепостные стены, то ратоборствуешь средь мужей девой-витязем, то встреваешь в чужие смуты. Не передать, сколь зол Дмитрий Юрьич, не поймав сыновей врага. Грядущие супротивники! Не токмо ему, а наследнику, сыну Ванечке. Доищется, что виновница их спасения…

Евфимия перебила:

– Ты – женщина! И не жалко деток? Чьи б ни были.

– Не жги душу! – взмолилась Софья. – Что могу для них?.. А ты ступай вниз, – набросилась на Раину. – Не твоим ушам слышать…

Лесная дева выскользнула из покоя. И вовремя. Спустя миг «ведьме», как её звал Шемяка, не поздоровилось бы. Ибо взошёл он сам. Вид имел мрачный.

– Фишка?.. Ты… тут?

– У меня гостит, – заявила Софья.

– Митя, – улыбнулась ему боярышня, – отчего в солнечный день ненастен?

– Неистребимая! – процедил он сквозь зубы. – Никакой я не Митя. Я государь, властодержец земли Московской!

– Каково державствуешь, государь? – вопросила Евфимия с некоторым озорством.

– Глумотворшица! – ещё пуще озлился Дмитрий Юрьич. – Ведь не ляскалы точишь здесь. Через Софью затеяла вернуть вотчину… Шиш! В твоём тереме живёт Иван Котов, лучший мой боярин. По тебе ж давно келья плачет.

Евфимия поднялась.

– Неуютно тут у вас.

– Митенька! – возроптала Софья. – Окстись, что с тобою нынче?

– Ежедень неприятности! – проворчал Шемяка. – Только что юрод Максимка ошеломил: сгинул, как наваждение. А во дворце узнаю: Федька Басенок ночью из темницы исчез, сринул железа, как истый волхв, прошёл сквозь двери чугунные, стены каменные.

– Басенок, наслышана, воевода отменный, ценный литовский выходец, – вставила Всеволожа.

– Молчи уж! – рыкнул Шемяка. – Доводчики донесли: ты – спасительница детей Василиуса. Веры этому нет. Не по твоим силам дело. А заботушка у меня теперь вот где! – хлопнул он себя по загривку.

Софья задрожала осинкой при последних словах супруга.

– Я вывезла княжичей из обители, – объявила Евфимия. – Могла ли отдать малюток в лапы твоих кметей?

– Ты? – задохнулся новый великий князь. – Ты?

– О-о! – простонала Софья.

– Задуши меня сеном, – предложила Евфимия. – Константина Дмитрича нет на свете. Младшего брата твоего нет. Василиус ослеплён и в яме. Сёстры – под куколями. Заступиться некому. Ну!

Дмитрий Юрьич молчал.

– Отвезла детей к Ряполовским, – продолжала она. – Скрыли их за стенами Мурома. Сама явилась к тебе, решить судьбу малюток по-доброму.

– Явилась… ко мне… – постепенно соображал Шемяка. – Кто подослал?

– Говорю, сама. – Боярышня села на своё стольце как ни в чём не бывало. – Условилась с Ряполовскими и другими. Вернёшь деток родителям, дашь сверженному удел, его бояре будут служить тебе по любви, вправду, без хитрости. Ежели не уладимся, быть великой рати.

– Какой там рати! – сел Шемяка на кованый сундук. – Ярославич Боровский бежал в Литву. К нему ж побежит Басенок, куда ещё? Иван Стрига-Оболенский поцеловал мне крест, пусть и без охоты. Муром же обложу. Ряполовские в нём сгниют с Васькиным отродьем.

– Митя, – тронула Всеволожа его персты на коленке. Он отдёрнул руку, как от пламени. – Меня не бойся, Митя. Я всего девица. В башне можно мучить, сеном удушить. Сказать тебе хочу лишь вот что: Литва рядом – рукой подать! Вечно будешь под дамокловым мечом…

– Каким таким «дамокловым»? – не понял Дмитрий Юрьич. – Довмонтовым? – вспомнил он князя, легендарного защитника, чтимого во Пскове.

– Узнаешь меч Довмонта, – пригрозила Всеволожа, – коль хоть единый волосок падёт с голов невинных княжичей.

Шемяка напряжённо думал:

– Ваську выпустить… связать душу крестом…

– Марья опять в тягости, – примолвила Евфимия.

– Плодятся, аки крысы, – проскрежетал Шемяка. Ему подружия преподнесла лишь одного наследника. – Как мыслишь, – обратился он к боярышне, – моим посулам Ряполовские поверят, отдадут княжичей?

– Тебе? Поверят? – покачала головой Евфимия. – Я бы не поверила.

– Ты бы! – перебил Шемяка. – Тьфу!.. Кому поверят?

Боярышня возвела очи к потолку и твёрдо объявила:

– Митрополиту.

– Митрополита нет, – напомнил Дмитрий Юрьич. – С тех пор как убежал Исидор… А-а! – воскликнул он. – Иона! Досточтимый муж! Муром – епископия его рязанская. Пусть возьмёт деток на епитрахиль. Я ему митрополичий сан доставлю своей волей. Только бы привёз княжат. Пообещаю выпустить Василия, дать ему удел богатый. Да господствует он в оном и живёт в достатке. Думаешь, не согласятся Ряполовские?

– Могу сопровождать владыку, вставить своё слово, – предложила Всеволожа.

Шемяка чуть подумал. Решил:

– Обойдёмся без юбок. Святой отец сам управится. И удалился спешно, без простин, довольно потирая руки…

15

Всенощная в Успенском соборе подходила к концу. Евфимия в смирной одежде стояла пред образом Богоматери Овинской, списком с иконы, полученной от неизвестного лица галицким боярином Иваном Овиным, изъятой из Успенского монастыря при взятии Галича Василиусом, а затем невидимой силою явившейся на своём прежнем месте. Исполнил Дмитрий Красный обещание великому князю, привёз игумен Паисий список иконы в Москву, встречен был колокольным звоном и крестным ходом. И вот Богоматерь Овинская подаёт милость не только галичанам, но и московским людям. Не себе просит помощи у Неё боярышня. Обращается с мольбой о свергнутом венценосце и его семье. Да будут благополучны их дни, хотя и не в заточении, так в изгнании. Месяцы прошли с того времени, как Шемяка послал в Муром рязанского епископа Иону за малолетними сыновьями бывшего великого князя. С тех пор Евфимии довелось ещё единожды встретиться с нынешней великой княгиней Софьей. Теперь эта выращенница глухоманного Заозерья возвышается у Пречистой на рундуке, обитом красным сукном и атласом по хлопчатой бумаге с шёлковым золотым галуном. Тезоименница её, Витовтовна, ещё недавно стоявшая здесь, сидит в Чухломе. Софья видит или не видит Евфимию. Различи её среди скромных жён под чёрными понками, что кладут и кладут поклоны перед иконами! Единожды всё-таки различила, повелела позвать. Угостила по-царски и обласкала. Поведала, как епископ Иона уговаривал князей в Муроме передать ему спасённых детей, как, отпев молебен, торжественно принял их с церковной пелены на свою епитрахиль, поручась, что Дмитрий Юрьич не пожелает им зла. Софья присутствовала при встрече привезённых малюток, видела, как её супруг плакал от умиления и ласкал племянников. Была на обеде в их честь, вместе с государем одаривала, знакомила с сыном Иваном, наследником великокняжеского стола, пожелала благополучного пути в Углич. Евфимия успокоилась, сочтя выполненным свой долг. Софья предложила ходатайствовать о возвращении ей имения, если не отчего дома, где живёт Иван Котов, то хотя бы какого иного. Боярышня попросила не беспокоиться. На том и расстались.

Ещё перед иконой молилась Евфимия о ниспослании здравия и благополучия болярину Андрею и болярыне Акилине. Пока она с Карионом была у Троицы, затем в Муроме, Бонедя, оказывается, ездила в Нивны. Вернулась с обеспокоенностью о семействе Мамонов. Ничего явного, просто тягота на сердце. Амма Гнева пасмурна от дурных предчувствий. Все гадания сулят нечто ужасное. Лишь Андрей Дмитрич не замечает печали своей подружии, занятый недосягаемыми простому уму размышлениями и расчётами. У лесных сестёр тоже не всё гладко. По-прежнему Фотинья с ними живёт, словно в воду опущенная. Янина доняла подозрениями о её отце. Хотя, кроме волхвования, нет у ней никаких доказательств его вины в смерти старого князя Юрия Дмитрича. Евфимии вся эта пря неприятно памятна и отбивает желание ехать в Нивны. А вот Раина засобиралась в лес. То ль совпадением с этими сборами, то ли поводом к ним стало её последнее приключение. На Торговой площади попала в лабаз красного товара и из разговора приказчика с покупателем узнала, что хозяин всему лабазу не кто иной, как её вздыхатель когдатошний, Кюр Сазонов. Вскоре вышла кутырка, насурмлённая, набелённая, нарумяненная. Её назвали хозяйкой. Раина, не утерпев, доискалась встречи с лабазником. Она и Кюр долго вздыхали и плакали. Делать нечего – он женат! Кого Бог соединил, человек да не разлучает. Придя в дом Тюгрюмова, Раина обронила при Всеволоже: «Чтоб ей в огне сгореть!» Как выяснилось, она имела в виду не подружию Кюра, а амму Гневу. Боярышню передёрнуло от таких глаголов. Вскоре лесная дева надумала возвратиться к сёстрам. Сочла, что Евфимия безопасна среди друзей. Сестричеству же грозит беда, такое было ей «привидение». Расставались слёзно. «Скоро увидимся», – пообещала Евфимия. Раина затрясла головой: «Прощай, голубонька!..»

Вот и окончилась всенощная у Пречистой. Всеволожа подошла ко кресту. С ним вышел сам местоблюститель митрополичьего стола, епископ Иона, в золотом саккосе. Евфимия слышала, что он родом галичанин, сын боярина Фёдора Опаушева прозвищем Одноуша. Покойный галицкий князь Юрий Дмитрич хорошо знал его семью, а значит, знавал его и Дмитрий Юрьич, хотя владыка Иона постригся двенадцати лет. Фотий, митрополит, коего юницей помнила Всеволожа, посетил однажды московский Симонов монастырь и, как рассказывал отец Евфимии, узрел там юного инока, мирно спящего. Удивлённо посмотрел на кроткое величественное лицо и изрёк: «Сей юноша будет первым святителем земли Русской!» То был Иона.

Евфимия поцеловала крест и направилась к выходу. Отсутствие своей карети у паперти ныне не смущало её. Привыкла ходить пешком. Не обращала внимания на бояр. Да и бояре были не те. Нет ни Кобылиных-Кошкиных, ни Сорокоумовых, ни Оболенских, ни Филимоновых, ни Акинфовых. Их места заняли Константиновичи – Иван, его братец Пётр, что подстрекал к буре Витовтовну рассказом о золотом источне, Никита, что поймал великого князя в Доме Преподобного Сергия, в стенах храма Живоначальной Троицы. А с Константиновичами небезызвестный Евфимии воевода Вепрев. А с ним Фёдор Галицкий, Михаил Сабуров, ближние, хотя и не родовитые Шемякины слуги.

Вдруг Всеволожа встретила одного из прежних именитых лиц – Ивана Ивановича Ряполовского. Он, несомненно, узнал её, ибо с паперти спускался след в след.

– По ком плачно оделась, боярышня? – прозвучал его низкий голос почти у самого уха.

– По многострадальной стране нашей, – тихо произнесла Евфимия и спросила: – А ты, княже, по ком облачился в чёрное?

– По детям нашего государя, преданным вероломцу, – отвечал Ряполовский.

Они отошли чуть в сторону от боярских карет и челяди.

– Что-то не пойму, князь Иван, – остановилась Евфимия. – Кто вероломец? Почему преданы?

– Преданы по нашему неразумию, – пробасил недавний её сподвижник. – А вероломец – Шемяка. – Видя растерянность столь деятельной храбруши, князь доверительно пояснил: – Передавая в Муроме Ивана и Юрия на владычню епитрахиль, я с братьями и воеводой поверил: похитчик власти не учинит им зла. И вот – доподлинное известие: княжичи ввержены в тесное заточение с матерью и отцом.

– Не может статься! – возразила Евфимия. – Владыка Иона в Угличе видел Василиуса и Марью свободными.

– Едва удалился преосвященный, – продолжил князь, – государь с государыней вновь оказались в темнице, откуда на время были извлечены. Да ещё и два сына – с ними.

– Владыка знает? – спросила боярышня.

– Вряд ли, – вздохнул Ряполовский. – У него забот полон рот: местоблюститель митрополичьего стола! Борется с остатками ересианства исидорского в Южной Руси.

– Надобно довести, – решительно заявила Евфимия.

– Доводчиков караулят доглядчики, – усмехнулся князь. – Нет, – примолвил он. – Мы решили иное. Нынче же покинем Москву. У Волока Дамского ждут Стрига-Оболенский, сын нашего муромского воеводы, да братья Сорокоумовы, Иван Ощера с Бобром, да Семён Филимонов, да Юшка Драница, да Русалка с Руном и иными детьми боярскими. Придём к Угличу, овладеем им, освободим мученика с семьёй.

– Опять кровь! – поникла Евфимия. – Не лепше ли словами исторгать кровь души, нежели мечами кровь тела?

– Шемяка внемлет лишь языку меча! – отчеканил князь и распрощался с боярышней.

Евфимия не ушла от храма. Она прохаживалась по площади в виду отверстых соборных дверей и паперти, засиженной нищими. Вот вышел Иона в мантии, в окружении иподиаконов и священства. Боярышня заступила путь. Бердышник урядливо подскочил:

– С дороги!

Её несомненно бы отогнали, не возопи она во весь голос:

– Владыка!

Епископ воздел десницу. Охраныши оставили Всеволожу в покое.

– Что тебе, дочь моя?

Всем зреньем тела чувствовала, как подозрительные глаза сверлят и справа, и слева. Вот уж воистину доводчика сторожат доглядчики. Пусть! Одиночке трепетать не за кого, только за себя.

– Владыка! Я Евфимия Всеволожа, дочь боярина Иоанна. Дмитрий Юрьич солгал тебе. Старшие сыновья Василиуса в темнице!

Иона малое время стоял в раздумье. Потом вымолвил тихое повеление одному из ближних. Монах подошёл к боярышне:

– Следуй за мной, дщерь Божья!

Ещё чуть спустя она сидела в митрополичьей карете. Введена была незаметно, со стороны, противоположной площади. Когда архиерей с келейником взошли, тут же вознамерилась говорить. Владыка остановил поднятой дланью:

– Выслушай, дево! Знавал твоего родителя, кое-что доходило и о тебе. Потому глаголы твои перевешивают сомнения. Молвка о том же из других уст не внушала веры. Вопросить Дмитрия Юрьича?

– Вопроси, владыка, – поддержала боярышня. – Лучше в моём присутствии, чтоб вдругожды не солгал. Мне не солжёт. Увижу насквозь!

– Ты бестрепетна! – заметил епископ.

– За себя ль трепетать? – спросила Евфимия. – Для меня земная юдоль, не успев начаться, окончилась.

Иона велел ехать ко дворцу. Евфимии предложил:

– Обрящь Небесную юдоль, прими постриг.

– Ещё не всё успела в миру, – потупилась Всеволожа. – Уйду, когда душой успокоюсь.

Остановились у Красного крыльца. Дворец из пожарища воздвигся с любовью, да не для Василиуса. Бывая у Софьи, боярышня видела не всё завершённым. Сейчас убранство, ухоженность, как у жениха к свадьбе, – вот так дворец! Похитчик готовится к торжествам. Спешит надеть золотую шапку, принять помазание на власть.

Иона прошёл в Крестовую со спутницей в чёрной понке.

Посланный оповестил Дмитрия Юрьича, тот явился. Благословясь, спросил:

– Чем понапутствуешь, святый отче? – Тут же узнал Евфимию. Самоуверенность поколебалась во взоре. – Зачем с тобой эта дева?

Епископ без обиняков объявил:

– Дочь Всеволожа доводит, что ты покривил душой: пообещал ведь освободить слепого, соединив его с сыновьями?

– Да, обещал, всё так, – бормотал Шемяка. – Ныне же мыслю над, – он запнулся, – над тем, как…

Иона прервал его:

– Будучи в Угличе, видел Василья Васильича и Марью Ярославну свободными. С лёгким сердцем вручал им детей невинных…

– Едва преосвященный уехал, – вступила в разговор Всеволожа, – великокняжеская семья и с малютками вновь вверглась в тесноту.

– Замолчи! – сжал кулак Шемяка. – Все-то ты знаешь! Откуда тебе всё ведомо?

– Ах, сыне, сыне! – останавливал бурю владыка.

– Князь Ряполовский узнал доподлинно, – ответила Шемяке Евфимия. – Станешь запираться?

Юрьич отскочил, уставился в оконце цветной слюды.

– Не запираюсь… Надобно время… Не вдруг такое свершается… Сегодня – милостивец, завтра локти кусай!

Евфимия презрительно отвернулась:

– Милостивец! Князь не сдержался:

– Дозволь, владыка, велеть ей выйти? Иона сказал сурово:

– Сделал ты неправду, а меня ввёл в грех и срам. Ты обещал и князя великого выпустить, а вместо того и детей его с ним посадил. Ты мне дал честное слово, и бояре меня послушали, а теперь я остаюсь пред ними лжецом. Выпусти несчастных, сними грех со своей души и с моей! Что тебе могут сделать слепой да малые дети? Если боишься, укрепи его ещё крестом честным…

Тут вошёл Иван Андреич Можайский. Благословился у владыки, не заприметил Евфимии, сообщил Шемяке:

– Брат, Ряполовские убежали!

– Лихое продолжение смуты! – добавила Всеволожа.

Иван Андреич вытаращил на неё глаза.

– Враг с ними, с Ряполовскими! – процедил Шемяка.

– Отпусти слепого, – приказал святитель. – Богом взываю, как твой молитвенник!

Можайский, не мешкая, сообразил суть речей и встрял:

– Не сверши оплошины! Вспомни про отца и Коломну…

Дмитрий в замешательстве метался очьми от Ивана к владыке, от владыки к боярышне.

И тут Всеволожу будто толкнул нечистый. Впервые в жизни она, не обдумав, высказалась:

– У Волока Дамского Ряполовских ждут Стрига-Оболенский, Сорокоумовы, Филимонов, Драница с Русалкой, Руном и иными детьми боярскими. Двинут соединённые силы к Угличу. Устоишь ли в Москве перед ослеплённым её государем?

Можайский при сих словах побледнел. Владыка кашлянул, прикрыв рот. Шемяка не взбеленился, как подменённый, не затопал, не закричал, промолвил раздумчиво:

– Нет, не устою. Мыслил, в Литву потомки Большого Гнезда бежали, тогда бы враг с ними. Тут же расклад иной. Выдь из Крестовой, Фишка, ты сослужила службу. Тебя же, владыка святый, прошу: соберись. Завтра с утра всем двором с духовенством и с твоим святительством во главе отбываем к Угличу. Нынче отправлю наперёд Котова, дабы освободил слепого. Утвердимся с ним в мире и целовании крестном, отпразднуем конец смуты. Пожалую его по достою уделом добрым. Благослови меня, отче, молитвенник мой! – припал он к руке владыки. – А ты, брат Иван, останься на время малое…

Евфимия вышла первой. Следом за ней епископ. Сошли с Красного крыльца. Владыка благословил её у кареты:

– Прости тебе Бог неосмотрительные глаголы! Боярышня стала красной.

– Каюсь. Сорвалось с языка.

– Выдав друзей, ты подвигла их супротивника на благое дело, – успокоил преосвященный павшую духом. – Слепец будет освобождён!

– Защитники же его пойманы и окованы, – досказала Евфимия.

Карета уехала на митрополичий двор.

Всеволожа пошла к Фроловским вратам.

Встречь двигались колымаги, кареты и вершники. К тынам жались обдаваемые грязью прохожие. Она прикрывалась понкой. В невёдрие – грязь, в вёдро – пыль, не скажешь, что лучше. До чего тесен, необихожен Кремль!

Рядом прозвучал вдавни знакомый позов:

– Воложка!

Её нагнал князь Можайский на вороном жеребце с малой обережью. Спешив ближнего челядинца, он велел подсадить боярышню в седло.

– Помнишь, ехали от Скорятина победителями? Ты была в мужской сряде. Сейчас тебе неслично верхом?

– Как-нибудь, – отозвалась Всеволожа.

– Государь решил послать Вепрева на перехват Ряполовских, – доверительно сообщил Иван. – Мнит поочерёдно разбить, пока не соединились сообщники. Ты выдала поимённо и тех, и других. Зато запугала – страсть! Решился освободить Василья на свою голову. Слепой-то слепой, да зрячих на его стороне предостаточно. Отговорить не сумел. С перепугу к здравым мыслям не восприимчив.

– Проговорилась! – изливала на себя зло Евфимия. – А ты, – набросилась на Ивана, – ты, брат и друг Василиуса, как впал в измену?

– Заплутался меж двух дубов, – признался Можайский. – Теперь мыслю остаться с тем, что сидит покрепче. Устал! – И прибавил, не переждав молчания Всеволожи: – Прости за давешнее у Троицы. Оттолкнул тебя. Не внял гласу истины. Нынче казнюсь, да что толку: умчались кони!

– Мне сюда, Иван, ко двору Тюгрюмова, – остановилась Евфимия и вернула чужую лошадь.

– Обитаешь здесь? – натянул повод Можайский. – Не знаешь ли, где скрывается знакомец наш Карион Бунко?

Тут Всеволожа не обмишулилась.

– Нет, не ведаю. В Нивнах видела Кариона, а с тех пор – нет.

Сочтя, что боярышня с бывшим кремлёвским стражем не связана, Иван Андреич пооткровенничал:

– Шемяка обыскался его. Никак не отмстит. Предал нас Карион у Троицы, предупредив Василия. Бесполезно, а предал! Ну, – развернулся он вместе с обережью. – Будь благополучна, Воложка!