Текст книги "Ослепительный нож"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

3

– Эй, девья мать, али усластить спешишь? – заорал откуда ни возьмись ночной страж с рогатиной.

Шедшая впереди Неонила остановилась. Всеволожа обождала, пока этот воин, должно быть из городских ополченцев, подойдёт ближе.

– К Василию Коже, – сказала она внушительно. – Мы с товаркой несём из Кашина добрую весть от жёнки его Ириницы и сына Матвея.

Ослопник явно знал Кожу. Да кто его в окружении Василиуса не знал? Для пущей верности мужик спросил:

– Как путешествовали из Кашина?

Евфимия бы смутилась. Неонила же отвечала бойко:

– До Волги пешехожением, от Волги с рыбным обозом.

Без лишних речей страж привёл к латаному шатру, освещённому изнутри. В шатре раздавалось чмурное пение, похожее на голоса из кошары, только песня была не озорная, плечевная:

 
Что не сиз голубь по зарям летал,
Добрый молодец по Москве гуляя.
Ой, не так гулял, тяжело вздыхал:
«Мне не жаль, не жаль широка двора,
А мне жаль-то жаль зелена сада,
Во зелёном саду растёт древьицо,
Дуб-деревьицо – родной батюшка.
Медова яблонь – родна матушка,
Зелена груша – молода жена,
Сучки-веточки – малы деточки…»
 

Из шатра вышел Кожа.

– Хос-с-споди! Фимванна! Как удалось?

– После, друг, после, – торопила боярышня. – Проводи, не мешкая, к государю.

– Почивает он, – мялся Кожа.

– Говорю, не мешкай! – рассердилась Евфимия. – Юрьич порушил докончание с младшим братом. Со вторыми петухами Шемякина дружина бросится на вас врасплох, вятчане ударят в спину…

Княж воин выхватил в шатре светыч с железным пятчиком, оборвал песню, перешедшую в галдёж, повёл пришлиц, приговаривая:

– Этак нас собьют в мяч. Государь до утра распустил полки для кормления. Кормимся-то за счёт областей. А жёнку мою с сынишкой по именам назвала, милая боярышня. Памятливая!

– Подымай всех, – велела Всеволожа уже у великокняжеского шатра. – Кличь воевод и полчан. Вдруг петухи пропели?

– Куда? – встал с земли сонный страж.

– Пропусти! Я – Кожа! – Воин ввёл Евфимию, пообещал: – Всех немедля сгаркну! – и исчез.

Неонила ждала снаружи.

Евфимия воткнула у входа светыч и огляделась. Великий князь спал, раскинувшись, на высокой подстилке из лапника, на медвежьей шкуре. Всеволожа дотронулась до его плеча.

– Пробудись, Василиус!

Чмокнув пухлыми губами, он лишь вскинул узкую бородку, крепче смежил вежды. Всеволожа резко потянула за руку.

– Восстань же, спля сонная!

Открыв глаза, Василь Васильич сел, мотнул взлохмаченной головой, стал шарить меч подле себя.

– Вот меч! Причешись, опрянься.

– Евушка?

– Васёныш обманул брата. Наступает! Хочет застичь врасплох.

– Васёныш?.. Ты тут? Где была? Великий князь ещё не проснулся.

Евфимия увидела в изголовье воинскую трубу. Схватила. Выскочила. Приставила к губам: Пффф!.. Пффф!.. Ни звука.

– Дай! – выхватила Неонила. Щёки стали тыквами. Труба изрядно зашипела, как застуженное горло.

Василиус вышел, окольчуженный, в шлеме с чупруном. Молча переняв трубу, огласил пространство долгим мощным зовом.

Стан, без того ополошенный стараниями Кожи, пришёл в движение.

– Нет со мной воев, – отнял князь трубу ото рта. – Коли Косой докончанье презрел, я погиб!

– Не погиб. Труби! – велела Евфимия. – Вон, кто-то идёт…

– Князь Друцкой Иван Баба. Приспел с дружиной из Риги в своём безвременье.

– Что за сполох? Откуда жены? Как тут оказалась Евфимия? – со спины приблизился Иван Андреич Можайский.

– Она – с вестью: Косой идёт! – объявил Василиус.

– Не может такого статься! – подошёл Дмитрий Красный. – Брат целовал мне крест.

– Нашли час соборовать! – возмутилась боярышня. – Едва ты отбыл, – резко сменив гнев на ласку, взглянула она на Красного, – к Васёнышу пришли воевода Вепрев с Путилою Гашуком, главою вятчан. Со вторым пет л оглашением ударят на вас. Вепрев– в лоб, а Путило – в спину.

– Что за девки среди мужей затевают смуту? – подошёл тучный вельможа в горлатной шапке.

– Кто он? – спросила Всеволожа Василиуса.

– Князь Александр Фёдорыч Брюхатый, мой наместник в Ярославле, – повеличал спесивца великий князь.

– Ах, в Ярославле? – упёрла руки в боки боярышня. – Так ведай, наместник: вчера Василий Юрьич на четырёхстах судах послал вятчан в твой город Волгою. Вскорости Ярославль будет взят.

– Предупредить! – вставил мудрое слово Можайский.

– Отправляйся немедля! – надрывно велел Василиус. – Тоже на судах. Тоже Волгою. Вдогон! Возьми семь тысяч ярославцев, угличан…

– Почему её слушать? – возмутился Брюхатый, скосясь на Всеволожу.

– Она есть дочь боярина Иоанна, – объяснил Дмитрий Красный.

На это наместник бровью не повёл.

– Не её слушаешь – государя! – внушительно изрёк Можайский.

Брюхатый с ворчанием удалился. Тем временем стан наполнялся воями. Рать исполчалась.

– Где воевода Борис Тоболин? – повёл взором великий князь.

– Я – вот он, я!

– Составь сторожевой полк. Спеши в заставу. Сдержи Косого. Сторожу выстави вперёд. Я принимаю великий полк. Правая рука – Иван Можайский. С полком левой руки – Иван Баба и литовские копейщики. Тебе ж, Дмитрий Юрьич, засадный полк. Не допусти вятчан! – обратился великий князь к Красному, скорее не повелительно – жалобно, почти умоляя.

Пусто у шатра. Остались Всеволожа с Василиусом. Одаль – Неонила.

– Евушка! Спасительница! – Великий князь обнял боярышню, прижался щекой к щеке.

– Государь, поспеши! – издали торопил Можайский.

Оставшись с Неонилой и шатёрным охранышем, боярышня огляделась. Луна топла в облаках. Стан пустел. Костры там-сям шипели, как огненные змеи, свитые в клубки. Из мрака доносился, замирая, звяк оружия, храп, топот конницы. Вдруг со спины нарос такой же топ, одиночный. Всадник едва не сбил. Спешился недоросток-воин.

– Э, ты ранен!

Охраныш выдернул стрелу из его плеча. Тот упал.

– Разве же можно так? – накинулась Неонила на торопыгу-охраныша.

Евфимия склонилась к упавшему. Приблизила светыч. Кольчуга у плеча пробита. Рана зияла страшно.

– Никак самострел, – повинным голосом произнёс охраныш.

– Арбалет! – вспомнила Евфимия объяснение Веп-рева. – Франками измыслен. Стрелы зазубрены. Их осторожно извлекать надо.

Торопыга кивнул:

– Кто же знал?

Боярышня сняла с беспамятного кольчугу, шишак. Охраныш помог.

– Снесите-ка его в обоз. Там должен быть лечец. Неонила развязала узел, выкинула мужскую сряду, уложила с помощником юного воина на тканину. Понесли…

Евфимия вошла в шатёр и сызнова надела как при бегстве из деревни, рубаху и порты, сапоги чёрного товара, а поверх – кольчугу. Волосы убрала под шишак. И конь осёдланный, и меч, и щит теперь имели не хозяина, хозяйку. Чуткий, храбрый вестоноша пусть залечивает рану. Боярышня стремглав помчалась в сторону ещё не стихших оружия и голосов. Завидев первого всадника, спросила:

– Чей полк?

– Засадный. Князя Дмитрия Юрьича. Пристроясь в голову отряда, она увидела знакомый облик человека в шлеме с чупруном.

– Князь Дмитрий, поезжай правее. Вон к тому лесу!

Красный оглянулся.

– Ты?.. Евфимия Ивановна?

Она, захлёбываясь, рассказала про вестоношу из засады. Он прискакал не от деревни, где Васёнышева рать, наоборот, от леса, где должен быть Гашук с вятчанами. Она запомнила: правее надо взять, чтоб выйти им навстречу.

Красный согласился.

– Спаси тебя Господь за смелую урядливость. Теперь езжай на стан.

Луна всем ликом вырвалась из туч и осветила князя и боярышню.

– Не для того же переоблачилась и окольчужилась, чтоб, сложа руки, ждать, – сказала Всеволожа.

Князь не нашёлся сразу, как возразить. А лес уже был рядом. Стали просачиваться сквозь него.

– Вели друг дружке передать: ни шагу из подлесья, – сказал Дмитрий Юрьич ближнему всаднику. – Всем быть готовыми. Дам знак, свистнешь. Ты у нас свистало!

За лесом снова было поле. Боярышня невольно ужаснулась рядам вятчан, идущим им лоб в лоб, но их не видящим.

И вот раздался свист.

– А-а-а-а! – поднялось над лесом! Вятчане замерли, смутившись, однако же ответили:

– А-а-а-а! Битва началась.

Пока сшибались конные копейщики, князь Дмитрий ждал. Евфимия подумала: «Как странно складывается судьба! Чего больше всего боишься, чего не хочешь, то и проходишь». Сегодня было её первое крещение в большом бою.

– Тебе не место здесь, – сказал Дмитрий Красный. – А коль уж оказалась, замри в подлесье. Жди. Их будет верх, скачи на стан, предупреди…

И он рванулся в поле.

Рубка при луне был красива и ужасна. Проклятия и вопли – хоть уши затыкай, да бесполезно! Евфимия держала взглядом шлем с чупругом. Увидела: обереженье князя почти всё полегло. Его обходят. Ах, так ли уж силён младший брат Юрьичей, моложе её на год, а то и на два! Он рубится и ловко, и спокойно, да долго ли продержится? Евфимия представила себя в пещере, окружённой челядинцами Васёныша, когда Фотинья пробивалась к ней и не пробилась.

Боярышня пустила коня в поле, как стрелу из лука. Вот первый супротивник… Посечен сзади. Второй уж обернулся, деловито поднял меч… Удар отбит.

– Откуда ты, такой пащенок, взялся? Ещё, ещё удар отбит.

– Вязкий волчок!

Удары тяжелы, рука немеет… Вот щит вятчанина чуть приоткрыл живот. Самое место для удара…

– О-о-о!

Ещё один заходит в тыл к князю Дмитрию!

И тут – толчок в плечо, едва вскинула меч. Успеть вырвать из стремян носки сапог!.. Спина о землю шибанулась, и всё исчезло.

…Очнулась на мужских руках. Нет, это не Олфёр Савёлов. Приятные, заботливые руки, по-братни бережные. Скорее не по-братни, а по-мужни!

– Наказывал, Евфимия Ивановна, стоять в подлесье! Голубушка, ты ранена! Открой уста, взгляни…

– Нет, я не ранена. Я вышиблена из седла, – сказала Всеволожа. – Помоги стать на ноги.

– Я донесу тебя хоть на край света, – пообещал князь Дмитрий, – только живи.

– Поставь меня, – высвобождалась пылкая воительница.

Голова кружилась. Пришлось крепко опереться на руку князя.

Холодная луна серебряно взирала с высоты.

Он оглядел поле, где бродили кони без седоков и алчные хваталы торопливо обирали посеченных.

– Прекрати это! – повелел он одному из подошедших воевод.

Евфимия вполне пришла в себя и отпустила его руку с неохотой. Князь ей сказал:

– Лучше бы я на себе раны видел, только бы невинные люди такой крови не терпели. Лучше бы согласился я жить в заточении необратном, только бы не быть здесь и не видеть над людьми таких злых бед.

Четверо воев за ноги и за руки поднесли тело, положили у ног князя.

– Вот Гашук.

Красный посмотрел на Всеволожу. Чуть склонясь над телом, она выпрямилась, подтвердила:

– Да, Путило, прозвищем Гашук.

Молча сели в седла. Ехали до стана бок о бок в тесном конном окружении. Князь то и дело брал боярышнину руку.

– Как тебе можется? Она пыталась улыбаться.

– Спаси, Господи… Будь за меня покоен.

А с противоположной стороны рать государева уже вернулась в стан. Василиус их встретил у шатра.

– Бог мне помог! Шемякина дружина и полки Косого рассеяны. Васька сам-друг с воеводой Вепревым сверкнули пятками. И вы, как погляжу, с удачей? Где Евушка? Никто не ведает? А что это у тебя, брат Дмитрий, новый оружничий? – Узнавши Всеволожу, великий князь всплеснул руками. – Ну, глумотворщица! До битвы отодрал бы за уши, сейчас смеюсь.

– Не смейся, брат, – ответил Красный. – Она не глумотворщица. Не будь её меча рядом с моим, уже не говорили б мы с тобой.

Все спешились.

– Несите больше свету, – распоряжался великий князь. – Подайте омовенье, а после – яства и питье. Пир зададим на славу. Свершился Божий суд! Пойдемте все в большой шатёр, – пригласил он воевод с князьями и полчанами. – Жаль, старший Юрьич вырвался из моих рук. Стало быть, смуте не конец. Однако же конец отныне близок. – Василиус взял за руку Евфимию. – Не сторонись нас, Евушка. Первый же заздравный кубок – за тебя!.. А войский вид тебе к лицу, – шепнул он в ухо.

– Князь Друцкой Иван Баба показал себя отменно, – похвалил выходца из Риги Иван Можайский. – Он по-литовски изрядил своих копейщиков.

– Как? – спросил Красный.

– Задние закладывают копья на плечи передним, – стал объяснять Иван. – Их копья длиньше, у передних же – короче…

– Где Иван Баба? Где Борис Тоболин?– всполошился великий князь.

– Пошли сугоном за Косым, – отозвался кто-то из полчан.

– Мы смяли их одним ударом, погнали, рассекли, – гордо вспоминал Можайский.

В большом шатре при изобилии свечей вожди-полчане, воеводы и князья кто по-татарски сели, кто, аки римские центурионы, возлегли у жарких яств, хмельных питий. Евфимия сидела между Красным и Васи-лиусом. И Неонилу настояла поместить поблизости. История побега их была уже до тонкости известна.

– Вся в батюшку! – хвалил Можайский. – Большое дело делаешь, как отрубаешь…

Кубки содвинулись… Вошёл Василий Кожа.

– Государь, тебя снаружи ждут Баба и Тоболин.

– Уф! Наконец-то! Пусть войдут, – взмахнул рукой Василиус.

Однако Кожа повторил, потупясь:

– Ждут снаружи. Все стали выходить.

Евфимия последней вышла и удивилась общему молчанию.

Потом увидела двух воевод, покрытых свежей кровью с голыми мечами в руках. Меж ними кмети держали вязня Васёныша. Простоволос, неокольчужен, рот окровавлен.

– Вспомнил, что на Ярославль он загодя послал вятчан, – рассказывал Тоболин. – Бросился за ним на Ярославскую дорогу и не ошибся. Наехал, гляжу: сиганул в лес. Я – за ним, начал кликать: «Ось, князь Василий Юрьевич!» А Иван Баба гонит уж его ко мне. Жаль, Вепрь сбежал.

– Допрыгался! – сказал Василиус.

– Ты одолетель. Я на твоём месте то же бы изрёк, – скривил в усмешке лик Косой.

– В Москву его! – велел великий князь. – За крепкою сторожей. В тесноту!

Все воротились за государем, скрывшемся в шатре. Иван Баба и Тоболин пошли опрянуться с тяжёлого пути. Евфимия стояла, как заворожённая. Кмети повели Васёныша. Он оглянулся.

– Спасибо, ведьма, – произнёс глухо. – Свободен! Наконец свободен от твоих чар. Тоску при мысли о тебе сменят проклятия…

На этот раз он был в крови от головы до пят не по делам своим, а вьяве.

4

Во втором часу дня, едва солнце показалось над лесом, Неонила вызвала Евфимию из шатра.

Стан давно пробудился. Полчане поезживали среди чёрных кострищ, блестя кольчужною чешуёй. Следили за сборами своих ратников. Путь предстоял приятный: дружине – на Москву, ополченцам – по своим волостям. Они споро приторочивали к сёдлам мешки, в коих, как знала Евфимия из рассказов воина Кожи, фунтов до десяти солёной свинины, толчёное просо, соль вперемежку с перцем, а также огниво и медный горшок. Боярышня не сразу заметила князя Дмитрия Красного. Он дожидался чуть одаль от шатра. Увидев её, подошёл, поклонился поясно.

– Здрава будь, Евфимия Ивановна!

– И ты здрав будь, Дмитрий Юрьич, – ответила она тем же.

Их взоры впились друг в друга, а уста онемели.

– Дозволь проститься, – промолвил наконец Дмитрий.

– Отъезжаешь в свой Галич? – замерев сердцем, спросила Евфимия.

Тотчас он предложит поехать вместе, и она согласится. Однако он произнёс:

– Даст Бог, свидимся. Всеволожа склонила голову.

– Дай-то Бог.

Неонила вышла из шатра с узелком. Обняла подругу свободной десницей, прижалась чело к челу.

– Мыслилось: ты – со мной, – сказала боярышня.

– Мне попутье с князь Дмитрием, – ответила Неонила. – Поищу близ Углича внедавне основанную женскую пустынь Рябову или Рябину. Там приму постриг.

– Ужли покинешь мир? – ужаснулась Евфимия.

– Людской мир покину, останусь в Божьем. Обе вдругожды ещё крепче обнялись.

Дмитрий порывисто шагнул к Всеволоже, чуть не дойдя, поклонился и отошёл с Неонилой.

Пуст и чужд стал московский стан, кишащий людьми. Едва Евфимия переоблачилась в сряду для верховой езды, шатерники разобрали и унесли временное жилище.

Княжеские дружины уже построились в конный поезд.

– Воложка! – крикнул Иван Можайский, как звал Евфимию в детстве. – Пристраивайся ко мне. Рад с тобою попутничать.

Войско пришло в движение. Всеволожа поехала с Иваном Андреичем стремя в стремя.

– Как живут-поживают твои бояре Мамоны? – задала она давно мучивший вопрос.

– А, твои старые друзья? – подмигнул Иван. – Не от них ли выкрал тебя Косой в Новгороде Великом? Экое невезенье! Так в глубокую старину наши предки уводом добывали невест.

– Я ведь в шутку, – легко оправдался князь. – А скажи, положа руку на сердце: не почтёшь ли за чудо, что вторично из Васькина плена попадаешь к Василиусу? Вы с ним созданы друг для друга. Тут Божий перст!

– Ещё слово – и я отъеду, – подняла плеть Евфимия.

– Про Мамонов и не услышишь, – напомнил князь. – А ведь Андрей Дмитрия со своей Акилиной сейчас на Москве живут. Московский наместник, правда, у меня новый – Василий Шига. Однако я Мамонам природный князь. Хуле, возведённой на них, положил дерть и погреб. Пусть живут, где желают, овогда на Москве, овогда в уделе. Досталось мне батюшкино наследство – Бутов сад в Занеглименье. Предоставил им теремок в саду. Девок навезено из Нивн, что цветов в снопе. Андрей Дмитрии средь них, как в пчелиной колоде трутень, мудрит, чудачествует. Да ведь ты теперь их общество не пополнишь. Твой путь – в Кремль, во дворец. Ныне брат величал свою спасительницу наивысочайшими словами. Жаль, замужеству твоему он плохой споспешник. Близ него засидухой окончишь век.

– А твоей, Ивашечка, женитве кто чинит помешку? – отомстила колким взором и ехидным вопросом Всеволожа.

– Мать, – вздохнул Можайский. – Ей не по сердцу ни эта и ни та…

Постояние устроили в деревне Плесня. Избы чёрные, и впрямь заплесневелые. Зато стоят на нежно травяном опупке. Отсюда благостное зрелище на лес и реку. Как в праздник, заиграли скрипачи – колодезные журавли. И вытным духом задышали братские котлы над жаркими кострами. Евфимия была приглашена в великокняжеский шатёр, посажена с Василиусом.

– Тоскую по беседам нашим, – истиха признался он. – Поедем далее бок о бок, поговорим, как в Нижнем, помнишь?

Пусть память ничего приятного не подсказала, боярышня покорно опустила голову.

Обильно пиршествовали князья. Минуя костры простых дружинников, Всеволожа видела, как в котёл с водой бросалась полная ложка проса, чуть соли с перцем, лишь у иных добавлялась маленькая частица свиного мяса. При мыслях о таком вареве жирный кусок не лез в горло за великокняжеским пиром. Среди приглашённых, особо отличившихся в битве, не именитых дружинников, один встал по завершении пира и тихо сказал товарищу:

– Теперь можно воздержаться от пищи дня на два, на три.

После трапезы и опочива Всеволожа ехала рядом с великим князем. Он сообщил угрюмо:

– Первенец Марьин Юрий недавно предстал пред Богом.

Боярышня поспешила утешить своего государя:

– Прими скорьбь мою и надежду: Марьица вскоре сызнова одарит наследником.

– Марьица! – недовольно изрёк Василиус. – От тебя наследник был бы разумом выше, душой добрее.

Всеволожа поникла.

– Зря напомнил свои глаголы нижегородские. Стыд, и только. Не ввергай в огонь злоязычия. Довольно с меня и Нижнего.

– Чьё злоязычие? – привскочил в седле князь.

– Чьё ничьё, – не назвала боярышня Ивана Можайского. – Наперёд оставим срамные речи.

Василиус замолчал надолго.

Последнее постояние было в селе Стромынь. Евфимия ночевала в тиунском доме, в опрятной хозяйской боковуше.

Утром она впоследни трапезовала с великим князем.

– Дом Всеволожей тебе верну, – обещал Василиус – Зарыдалье тож. Место твоё отныне не вдали от меня, а близ. Матушке накажу, чтоб жаловала. Телом не быть с тобой, так хоть взорами, речью соприкасаться. Так велит душа. Мир в государстве теперь воздвижен, яко неколебимый столп. Твой совет поспособствует уберечь его от внезапных бурь. Виноват я перед Иваном Дмитричем и перед тобой. Поревнуем же обое, дабы Бог меня простил.

– Что будет с Васёнышем? – спросила Всеволожа.

– Головной казни избежит, – помрачнел Василиус – Тесного же заточения клятвопреступник не минует.

– Отпусти брата его Дмитрия Шемяку, – напомнила Евфимия.

– Отпущу при крепком докончании, чтобы по любви, вправду, без хитрости.

Попрощались до вечерней встречи во дворце. Обходительный Василиус препоручил почтительную Всеволожу заботам княжа воина Кожи.

Въезд великокняжеский в столицу был таким, как бы вернулся одолетель над самим царём Ордынским. От малинового звона всех колоколов воистину происходило благорастворение воз духов. Народ приветствовал возлюбенного венценосца. Летели шапки в небеса. Ликующие клики «Слава! Слава!» сливались от подградья до Кремля в сплошной неистовый звук: «Ва-ва-ва-ва-ва!»

Дружина, исполчась, заняла площадь у Пречистой. Новопоставленный митрополит Исидор, грек, только что прибывший из Царьграда, благословил властодержавца и всех воев.

Василий Кожа проводил Евфимию в великокняжеский дворец, где в отведённом для неё покое сенные девки принялись за умывание и переодевание. Всё это счастье навалилось и воспринималось сном, как тот волшебный сон, когда, спустя два века, её, избранную невесту государеву, готовили для обручения. И чувства были те же, и суета, и бестолочь – всё то же.

Когда ввели в Престольную палату, где дядей своим был судим Василиус, она увидела бояр и ближних (комнатных), и путных, собирающих доходы с волостей, и свойственных, кои в родстве с великим князем. Сам же Василиус сидел на троне в золотой шапке и бармах. Близ него были великая княгиня-мать с великою княгинею-женой. Старейший дьяк Беда провозгласил:

– Дочь боярина Иоанна Всеволожа!

Перед Евфимией склонились. Тишайший ропот там и сям был заглушён словами государя:

– Прими, боярышня Евфимия, знак благодарности за верность.

Она приблизилась. Он приколол на повенец искуснейшую диадему в виде звезды с вваянным в золото алмазом.

Далее дьяком оглашались, государем же вручались жалованья и награды князю Можайскому, воеводам Тоболину и Бабе, прочим, отличившимся в успокоенье смуты.

По объявлению пира все пошли в столовую палату. Василиус с великими княгинями – женой и матерью – отправился допрежь в свою Крестовую.

– Идём с нами, Евфимия, – позвала Марья Ярославна.

В Крестовой четверо безмолвно постояли, глядя друг на друга, потом великий князь сказал:

– Отныне прошлому положим дерть и погреб. Что было между нами тёмного – прочь, прочь с дороги! Во имя мира и любви облобызаемтесь!

Витовтовна, покорно поводя мослами под рытым бархатом, чуть дотянулась до склонившейся Евфимии и ошершавила иссохшими губами её щёку. Боярышня при этом не удержалась от грешной мысли: «Как ни вертись, ворона, а спереди карга и сзади карга». Внучка Голтяихи расцеловала соперницу былую в губы.

– Так-то вот! – повеселел Василиус и долее, чем принято не отрывал уст своих от уст боярышни.

– Сын, – подала голос великая княгиня-мать. – Василь Кутузов хочет стать пред твои очи. Я его призадержала ради торжественного часу. У него дурная весть.

Всеволожа от отца слыхала о Кутузе, потомке слуги самого Невского.

– Доколь терпеть дурные вести? – возопил Василиус. – Пусть Фёдорыч войдёт.

Евфимия до лобызания в Крестовой догадалась, что именно сюда их ввёл великий князь, желая, видимо, скрепить меж ними мир и дружбу не только чмоканьем взаимным, но целованием креста, Евангелия, общею молитвой миротворной. Однако это не успел ось из-за сообщенья Софьи Витовтовны.

Вот и Кутузов.

Великие княгини и боярышня вышли в переднюю.

– Дожидайся здесь, роднуша, – обратилась к Всеволоже Софья Витовтовна, как прежде, в добрые их времена. – Тотчас взойдёт сюда Меланьица, моя постельница, она тебя опрянет к пиру.

Софья из Крестовой шла последней и не вполне прикрыла за собою дверь.

Когда свекровь с невесткой удалились, боярышника слуха достигла речь Кутуза пред великим князем.

– Вятчане, коих Косой послал на Ярославль, – рассказывал Василий Фёдорыч, – не дошед до града пятнадцать вёрст, у речки Тунашмы оставили суда и пеши побежали назад, дабы помочь Косому в битве. Не всё. Лишь сорок человек. Да не поспели. Встретили беглых с бою, узнали, что Василья поймали. Побегли за своими взад, вдоль речки Которосли, вниз. А нощь настала. Очутились близ Ярославля на заре. Встречь им – чернец. Сказал: князь Александр Брюхатый в устье Которосли шатром стоит на Волге со всей силою. Вой спят у костров, князь со княгинею – в шатре. В то утро мгла была велика. Вятчане, крадучись, князя с княгиней поймали, в их же суда вметались и отпихнулись на середину Волги. Рать Александра поздно повскакала, начала хватать доспехи. Вятчане же, держа над князем и княгиней топоры и копья, закричали: «Кто из вас стрелит, мы их погубим!» Князь крикнул ярославцам с угличанами, чтоб не стреляли. Посулил вятчанам окуп четыреста рублёв. Все ждали, покуда княж казначей из Ярославля привёз казну. Вятчане её взяли, Александра же с княгинею не отпустили, побегли к Вятке мимо Казани на судех. Брюхатых повезли с собой неволею.

– Злодеи! – прошипел великий князь. – А этот спля кутырь! Расквасил бы его спесивый нос за несторожу! Пошлю на Вятку Горбатого Ивана с Григорием Перхушковым. Пусть свернут шею вольности[9]9
  Позднее Горбатый и Перхушков были посланы на Вятку, но, приняв взятку, отступили.


[Закрыть].

– А как прикажешь ныне поступить с Косым? – спросил Кутузов.

Великий князь молчал.

И вдруг Евфимия, ушам не веря, различила плотоядный шёпот:

– Велю очи выняти…

Кутузов выпятился из Крестовой, не заметив Всеволожи, удалился.

Боярышня влетела в молитвенный покой.

– Василиус, похерь свой приговор!

– Ты? – удивился великий князь.

– Я по наказу Софьи Витовтовны ждала Меланьицу. Всё слышала.

Властодержавец, не похожий на недавнего Василиуса, стоя спиной к иконам, молчал.

– Ты не поступишь скоровёрто, – внушала Всеволожа. – Иначе – продолженье смуты. Шемяка не простит. Красный проклянёт. Злодейство не имеет оправданий. Васёныш не давал вятчанам наказа брать Брюхатого за окуп и пленять.

– Не давал, мог дать, – мрачно процедил Василиус. – Не суйся, Евушка, в большие дебри. В них не безопасно.

– Не побоюсь сказать: ты мне солгал! – упорствовала Всеволожа. – Ведь обещал же давеча…

– Не подвергать головной казни, – подсказал Василиус.

– Нож ослепительный чем лучше смертоносного ножа? – дышала возмущеньем Евфимия.

– Не досаждай! Исчезни в женской половине дворца, – сорвался в крик великий князь. – Готовься к пиру, а не к брани.

– Теперь-то ведомо, – боярышня беспомощно сжимала кулаки, – ты и не кто, как ты, сгубил моего батюшку, велев «очи выняти». Доколе? – возопила Всеволожа громким голосом. – Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?

Узнав слова апостольского Откровения, Василиус забыл, что он в Крестовой.

– Вон! – заорал великий князь. – Вон из дворца, змеюга-переветчица!

Евфимия сняла подарок государя – диадему, положила рядом с ним на аналой и по достою вышла из Крестового покоя.

Затем, уже опрометью бежа по переходам, лицом к лицу столкнулась с Меланьицей в сенях княгини-матери, в тех самых, где старица Мастаридия, оборотясь девицей, как вовкулака, пия из Всеволожи силу, встретилась с Властой, Полактией и аммой Гневой. Кабы не они, боярышня сейчас бы не бежала, а лежала в сырой земле.

– Куда ты? – распростёрла руки Меланьица.

– Вон из проклятого дворца, – пыталась Всеволожа отстранить постельницу.

– Молю тебя: не выходи отсюда. Недалеко уйдёшь, – настаивала та.

– Василиус прогнал. Вдрызг раскоторовались, – рвалась Евфимия.

– Государь опамятуется. Стерпи.

Однако же боярышне удалось вырваться. И вот она уже сбегает с красного крыльца. Никто за нею не спешит вдогон. Она уже на площади Великокняжеской. Окстясь, прошла мимо Пречистой. В груди не утихает буря. Когда-то страх было подумать выйти пешей на виду у всех, без провожатых, без карети. Теперь бежит одна… Куда бежит?

Только тут вспомнила, что при пожалованье получила диадему, а не отнятый родовой дом. Забыл похитчик отчины про обещанье иль с умыслом отложил дело?

Выйдя из Кремля в застенье, она почуяла на себе взор. Оглянешься, народ идёт туда-сюда. Забудешься, затылок сверлят чьи-то очи.

На берегу Неглинной, у моста, боярышня остановилась и пропустила мимо чубарого детину, рыжего, как тыква, усы – морковинки, глаза, как будто говорят: «Вот я тебя!» Он тоже стал на полмосту, похоже, что-то выглядел в Неглинке. А что там выглядишь помимо тины и отбросов?

Боярышня прошла. Спустя немного, он – за ней.

Запутали неопытную городскую пешеходку в Занеглименье затыненные улицы. Попала, будто в Тезеушев лабиринт на Крите острове. Дождалась преследователя, рыжика чубарого, спросила:

– Как пройти к Бутову саду? Он, нимало не смутясь, ответил:

– До угла дойдёшь, сверни налево. Упрёшься в Бутов сад.

Истину сказал. Упёрлась. И, уже попав в объятья Богумилы, прежде стука отворившей низкую калитку, увидела под солнцем, в глубине заулка, того же огненного, только со спины. Зачем он шёл за ней? Любезничать не собирался, судя по их кратенькой беседе. Шёл, повернулся и исчез. И неприятно было вспомнить о его усах морковками и далеко не нежных лазоревых очах: «Вот я тебе задам!»…