Текст книги "… а, так вот и текём тут себе, да … (СИ)"
Автор книги: Сергей Огольцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 57 страниц)
Из кресла напротив главный инженер со смехом рассказывал, как я сбросил цепных змей в воду.
Мастер не разделил веселья по поводу моего промаха.
Инженер послушно стих и по его настороженной уважительности к сидящему напротив было видно, кто тут на самом деле главный.
Я сидел справа от мастера и, по его слову, протянул ему свой паспорт, малость стесняясь замызганности страниц.
Он раскрыл книжицу и, не прикасаясь к страничкам, провёл над ними правой ладонью. Бумага на моих глазах просветлела и наполнилась жизнью, словно только что из типографии, даже слегка лучилась прозрачным сиянием.
Мы с главным инженером заворожённо наблюдали, нам не дано творить чудес.
Теперь яснее ясного – кто здесь главнее.
Похоже, я, таки, дошёл до самогó.
Он давно покинул облака и принял вид мастера на неприметной шахте.
Его имя? Нельзя поминать всуе, могу лишь поделиться, что отчеством он «Яковлевич».
Я сказал, что все мои вещи пропали на автостанции и у меня совсем нет денег, а мне нужно позвонить жене – она волнуется.
Главный инженер тут же протянул мне синюю пятирублёвку и сказал, что жить я буду в общежитии, что у въезда в котлован.
Мне не требовалось объяснений, что и общежитие и шахта – это просто видимость и нужно постоянно быть начеку, поэтому я снял с купюры тёмную пушинку-метку и, избавляясь, нежно положил её на подлокотник кресла.
Помимо исполнения своих непосредственных обязанностей – сперва крепильщика, а затем помощника камнерезной машины, не считая сопутствующих заданий – я пребывал в напряжённом поиске ответа: что же скрывается за всей этой видимостью?
Искал я его также и в Одессе, куда нередко наезжал, чтобы звонить в Нежин по междугороднему телефону из переговорного пункта на улице Пушкинской.
Откуда деньги? Занимал в общежитии до аванса или зарплаты у Славика Аксянова, или у его жены Люды.
В, якобы, общежитии, из, якобы, переоборудованной, якобы, фермы насчитывалось четыре жилые комнаты по сторонам длинного – из конца в конец – коридора.
Одну из комнат занимала бездетная молодая семья Аксяновых, в другой жила бессарабская семья с годовалым ребёнком, в третьей пожилой одиночка-электрик и в четвёртой, откуда вынесли рацию, но оставили решётку, поселился я.
Первым делом я снял решётку и выставил её в бурьян под окном, побелил стены и целый вечер бил на них несметное полчище вампиров-комаров скрученной в трубочку газетой.
Наутро Славик, с побитым видом, спросил что это я там делал весь вечер после ремонта.
– Сафари,– кратко ответил я, не вдаваясь в подробности – вид у него и без того был слишком жалким.
Остальные двери в коридоре были заперты, кроме первой направо от входа, где находился душ.
Работников шахты по утрам привозил грузовик из Вапнярки и Новой Дофиновки.
Подъезжая они гикали и свистели в кузове как черти, но сами себя называли махновцами.
Раз в два дня они, пáрами, наполняли большой бак душа водой, которую натаскивали из неприметной будки, скрывавшей за своими стенами глубокий колодец с ведром на цепи вокруг железного вала.
Электрические тэны нагревали воду задолго до конца рабочей смены.
В стороне от барака-общежития, на поросшем бурьяном склоне стоял обитый жестью одноместный туалет типа «сортир».
Дверь в нем отсутствовала, поэтому приближаться следовало с шумом и подавать голос, чтоб не застукать никого в позе орла на насесте.
Из туалета открывался великолепный вид на водную гладь лимана и крутой противоположный берег.
( … есть такое понятие – «поток сознания». Суть его заключается в том, что человек способен мысленно комментировать всё происходящее вокруг, либо думать о чём-то постороннем, не имеющем ничего, на первый взгляд, общего с происходящим.
Создателем «потока» считается ирландец Джеймс Джойс, хотя сам он валит всё на постороннего – французского писателя, у которого, якобы, перенял его.
Гораздо раньше, хотя и не в таких масштабах, этот поток встречается у несостоявшейся тёщи князя Мышкина в романе Достоевского «Идиот».
Похоже, это одно из тех открытий, которые приходится открывать неоднократно и в разных местах; в данном конкретном случае о том, что человек способен обмениваться мыслями сам с собой…
Происходившее со мной в Одессе в то сумасшедшее лето, которое на поверку оказалось самым прекрасным летом моей жизни, никак нельзя назвать «потоком сознания».
Какой там поток? Это был водопад!
Я обменивался мыслями не только сам с собою, но и с каждым встречным поперечным, от мелкого камешка на пыльной обочине дороги и до ночных звёзд влажно мерцающих в вышине.
– Вы видели такое?
А звёзды равнодушно отвечали:
– Видали и похлеще…
И продолжали перемаргиваться дальше, как миллионы миллионов лет до нашей эры.
И меня ничуть не напрягало это – эта постоянная и напряжённая работа мысли.
В конце концов, возможности человеческого мозга задействованы всего лишь на 10%, так пусть разомнётся, сметёт паутину и пыль скопившиеся в остальных процентах.
Разумеется, в рабочее время интенсивность моего мозгового шторма несколько снижалась – окружающая среда на рабочем месте казалась более статичной и устоявшейся, по сравнению с ежесекундными изменениями обстоятельств на улицах города.
Однако с гордостью могу сказать, что и на глубине 38 метров под поверхностью земли степень напряжённости моего умственного труда значительно превышала десятипроцентный стандарт …)
Шахта «Дофиновка» добывала кубик – в виде каменных блоков 20х20х40 см нарезанных из залегающих под землёй пластов известняка.
Для этой цели из котлована круто, но не вертикально, под 38-метровую толщу других напластований уходил центральный тоннель, от которого в глубине расходились штольни – тоже тоннели, но пониже и поуже – как ветви от ствола дерева.
В конце каждой такой ветви-штольни стояла камнерезная машина, которая и нарезала кубики в стене перед своим носом.
Такова общая картина.
А в деталях – моего наставника в крепильном деле звали Ростиславом, однако, на это имя он не откликался – до того привык, что все зовут его Чарликом.
Первым делом он меня повёл в штольню машины № 3, потому что на ней работал Капитонович, которого Чарлик звал исключительно по отчеству и побаивался.
Сам-то он всего лишь мелкий бес, а Капитонович – крутой чертяка отбывший срок в десять лет.
В руках мы с Чарликом держали фонари, которые перед спуском в шахту даёт всем ламповщица Люда в зарядочной наверху.
Без фонаря оказываешься во тьме кромешной, и, не видя под ногами тонких рельс узкоколейки поверх изредка подложенных шпал, так навернёшься, что мало не покажется.
Поэтому в шахте все носят пластмассовые каски и каждое утро перед спуском ставят подпись в журнале, якобы с ними проводился инструктаж по технике безопасности и они теперь знают на что идут.
Температура в шахте всегда плюсовая, даже зимой, в штольнях постоянный штиль и сурдокамерная тишина, если рядом никто не разговаривает и не работают какие-нибудь механизмы.
Мы долго шли по узкому коридору, у которого одна стена сплошной камень в засечках от камнерезной пилы, а другую загораживает кладка из обломков кубика сложенных насухую. Кладка довольно высокая, но до потолка не достаёт.
В шахте потолок называется кровлей, но об этом чуть позже.
Впереди показался жёлтый свет пары плотно облепленных пылью лампочек, свисающих из длинного белого провода на стене.
Камнерезная машина была сдвинута к другой стене и на её открытом сиденьи сидел и ждал нас Капитонович в тишине и безветрии.
Он работал без напарника, потому что мечтал о заработке в 300 руб. за месяц.
Каменная стена перед машиной – 2,5х2,5 м – уже была расквадрачена бороздами «зарисовки»; глубокие параллельные пропилы от одной боковой стены до другой и от потолка до пола образовывали торцы будущих кубиков.
Теперь в какую-нибудь щель надо вогнать толстый лом и выломить брус кубика. Потом ещё парочку, а остальные можно выламывать ударами кувалды.
Капитонович ждал нас, потому что за минувшие пару дней машина ушла далеко вперёд от места, где кончается узкоколейка.
Мы с Чарликом продляем железную дорогу двумя парами 3-метровых рельс и теперь можно ближе подгонять вагонетки для укладки наломанных кубиков.
В шахте вагонетки называют не так, как на заводе, именуя их «вагонками» или «капелевками».
( … возможно в честь белогвардейского генерала Каппеля, но достоверно не знаю …)
Если вагонка сходит с рельс про неё говорят, что она «забýрилась» и её приходится подымать обратно двум-трём рабочим вручную, это называется способом «пердячего пара».
Потом из котлована спустится маленький рудничный локомотив и увезёт загруженные кубиком вагонки на-горá, попутно прицепляя те, что дожидаются на выходах из других штолен.
Напиленные в стене кубики обламываются не идеально, поэтому перед следующей «зарисовкой» особо выдающиеся куски сшибаются всё тою же кувалдой.
Эти обломки, а также брак – обломившиеся слишком коротко или расщеплённые из-за трещин в породе кубики – служат материалом для продолжения кладки вдоль одной из стен.
Без этой кладки-перегородки некуда было б девать песок.
Откуда тут песок?
Когда машина, мешая вой электромотора с лязгом цепной пилы, делает пропил в стене, от цепи бьёт длинная струя песка, а не опилок. Щит из металла и стекла прикрывает машиниста от летящего песка, но не от пыли.
Песок наваливается, как бархан, вокруг машины и, если не перебросáть его совковой лопатой в «карман» между кладкой и стеной штольни, для узкоколейки не остаётся места.
После трудовой победы по укладке рельс, Чарлик снимает каску с головы и садится в неё сверху, как на горшок – так удобней, чем сидеть на полу, на песке или бутовых обломках.
Он закуривает «Приму» и осторожно спрашивает Капитоновича откуда на правой стене эти большие красные пятна в породе.
Капитонович с расстановкой поясняет, что когда тут было море, то на нём горел пароход, так в породе и остался.
Чарлик подхалимски хихикает, а я стараюсь не думать, что десять лет дают за убийство, потому что Капитонович мне нравится.
Перед уходом мы крепим кровлю. Для этого, под самым потолком боковой стены, Капитонович пропиливает ряд коротких горизонтальных щелей. Когда перепонки между щелями сломаны ломом, образуется глубокая ниша 20х20 см. Точно такая же делается на противоположной стене. Теперь в одну из них мы с Чарликом запихиваем конец не слишком толстого бревна, до упора. Второй конец мы подымаем к противоположной нише и заводим внутрь, но не до конца, чтоб не вытащить бревно из первой.
Это бревно называется «площак».
Площак мы подпираем двумя брёвнами покороче – «стояками» – впритык к боковым стенам. Крепление кровли шахты готово.
Откуда брёвна?
Ну, метров на тридцать ушли в темноту штольни и вытащили из предыдущих креплений. Откуда ж ещё?
За три месяца моей работы в шахте «Дофиновка» туда поступило ровно три новых бревна.
Я лично обдирал с них кору приспособой под названием «струг», а потом Славик Аксянов увёз их на вагонке в шахту.
Так что кровля в штольнях держалась на сэкономленных материалах.
Иногда кровля начинала «капать» или «дождить».
Это когда она трещит и трескается и от неё отрываются и падают вниз куски породы. Типа обвала, но не наглухо.
Чарлика у меня на глазах привалило, когда вытаскивал очередной площак. Но ему повезло, он лежал на песке между стеной и кладкой, под самым потолком, и отделившаяся от кровли плита не имела места для разгона. Просто мягко так легла ему на грудь.
Не очень большая, полметра на полметра и толщиной всего сантиметров десять.
Он тут сразу вспомнил про Алика-армянина. Когда у того над головой «задождило», тот метров шестнадцать пятился назад. Бегом, конечно. Просто развернуться времени не оставалось. Кровля трещит и валится, догоняет.
Так задом наперёд и бежал, выкрикивая при этом:
– Ебал шахту! Ебал деньги!
Но кто? – вот в чём вопрос.
Так что «кровля» шахты это вовсе не крыша.
Кроме действующих штолен, в шахте есть ещё и заброшенные, это где пласт хорошего камня выработан и дальше углубляться смысла нет.
Ход в такие штольни замуровывают бракованным кубиком, который называется «бут», но его кладут уже не насухо, а на растворе, чтоб сквозняки не получались.
Правда, не все выработанные штольни замурованы.
Однажды мастер показал мне аварийный выход. Через такой же вот не замурованный ход штольня вывела в бывший стволовой тоннель, где когда-то вагонки таскали лошадьми, и тот тоннель выходит тоже в котлован, только повыше нынешнего.
Так и у того тоннеля тоже имеются свои штольни.
Когда Чарлик в отпуск ушёл и я остался в крепильщиках один, то из тех штолен площаки добывал.
Однажды возвращаюсь на новую половину шахты, в штольню четвёртой машины, весь из себя такой гордый – ну, как же! – в одиночку бревно припёр; ещё и острю тупым концом:
– Для вас по спецзаказу из Рио-де-Жанейро!
Бревно с плеча сбросил, а оно – хрясь! – и ровно надвое; слишком древний материал.
Потом ещё про меня сплетни стали распускать, будто я по заброшенным штольням без фонаря шастаю.
Это из-за того, что когда чей-нибудь фонарь горит, я свой выключаю. Даже не знаю зачем; всё равно ж после смены Люда его на зарядку поставит.
От фонаря чёрный провод уходит в брезентовую сумочку с лямкой, чтоб носить на плече. В сумочке аккумуляторная коробка фонаря и на ней цифра 16. Это – мой.
В заброшенных штольнях я его включал и один раз в его свете увидел неземную красоту.
Даже не понял что это оно такое белое сверкает под кровлей.
Описать не берусь – чисто белая, клочкасто-лапчатая инопланетная структура, или из глубин океана, куда батискафы не доныривают, и в ней, типа, мелкие бриллианты под лучами фонаря переливаются.
Красиво, аж жуть берёт.
А у меня в руке топор для проверки площаков на гнилость. Я топором сверху махнул и белое на пол упало.
Смотрю – а вместо красоты большой плевок.
Тут только догадался – это плесень была.
Потом ещё такие же гирлянды попадались, но уже только коричневые – в наказание, что красоту убил.
Потом Чарлик вернулся из отпуска и на шахту поступил Вася. Он стал крепильщиком, а меня перевели в помощники машиниста камнерезной машины.
Ну, тут не так романтично и шума намного больше, а нос и рот надо завязывать от пыли. Зато – ба! – знакомые всё лица! Лом, лопата и кувалда.
Но всё это на первый взгляд непосвящённого.
Что же на самом деле производила шахта «Дофиновка» под негласным началом Самого Главного, он же Яковлевич?
Да, разное. Кому что.
Инженера шахты Пугачёва, с его пирамидально правильным носом, который появлялся внизу раз в месяц, а наверху и того меньше, интересовало только золото. Вернее золотой песок.
Прицыкнет клыком в золотой коронке и у машиниста негромко спрашивает:
– Что, есть песочек сегодня?
После этого я начал в конце каждой смены вытряхивать песок из карманов робы – меня на золото не купишь! Тем более, что не знаю как превращать песок в презренный металл.
Толик со второй машины, когда увидел от чего я избавляюсь, очень удивился.
Но из него там точно золото изготовляли, а потом под видом алюминиевых отливок штабелевали в бурьяне рядом с общежитием.
Точь-в-точь как слитки банковского золотого запаса, только алюминиевого цвета, для маскировки, конечно же.
Мастер мне почти прямым текстом об этом и сказал, когда мы с ним проходили мимо:
– Такая ценность, а никто не догадается поднять. Валяются тут.
А откуда и зачем на шахте по добыче камня алюминиевые слитки?
Что до кубиков, то это были души.
Пятая машина, где машинистом Гитлер, он же Адольф – ну, так его все звали – производила души людей.
Ваня, с первой, всё обижался, что в котловане, когда вытащат наверх его вагонки, то много кубика бракуют, а от Адольфа проходит всё подряд, хотя чуть ли не половина вывезенного на-горá с пятой машины – полный «бут».
Но, если вдуматься, так оно и есть – многие человеческие души с изъянами бывают.
И что парадоксально, его тёзка – Гитлер – столько душ загубил, а этот их тут штампует, пусть и с большим процентом брака, да ещё над Ваней посмеивается.
Для кого пилят души остальными машинами я могу только догадываться.
Архангелам? Демонам? Титанам?
Именно это больше всего меня и удручало – моё невежество.
Да, я чувствовал свою избранность, но оставался до слёз безграмотным избранным. Продвижение к пониманию шло наощупь, по наитию.
Иногда случались озарения, как в том случае, когда после смены я поехал на грузовике в Новую Дофиновку за съестным на завтрашний обед.
В кузове среди остальных находилась пожилая работница шахты с косынкой на голове. Грузовик как раз отъезжал от общежития и тут в дверях показалась бессарабка с ребёнком на руках.
– Ой, какая деточка-красавичка!– произнося эти слова, пожилая женщина в кузове распустила косынку у себя на голове и снова её завязала, но как-то уже по иному.
Домой я вернулся через поля вдоль лесополосы.
Я зашёл в свою комнату, но отдыхать не получалось – годовалая девочка бессарабской семьи захлёбывалась визжащим криком, а её мать, не зная как унять ребёнка, носила её по коридору – из конца в конец, качала на руках, приговаривала «а-а-á!», но ничего не помогало.
Я плохо переношу детский плач, но общежитие не электричка, где можно перейти в другой вагон.
И вдруг мне вспомнилась как попутчица по кузову перевязала свою косынку на другой манер, нахваливая этого, тогда ещё молчавшего ребёнка.
Я вышел в коридор и молча, но упорно глядя на мать, вынул платок из кармана, расправил его и снова сложил, но уже на другую сторону, после чего вышел к колодцу.
Когда я вернулся, женщина стояла в коридоре и с благодарностью смотрела на меня; девочка у неё на руках была совершенно спокойна – на голове у неё появилась косынка завязанная узелком на лбу.
Бинго!
Но случались и осечки.
Петух, гулявший рядом с общежитием, не понял моих благих намерений и презрительно отвернулся от предложенных ему крупинок синьки, которую кто-то забыл на лавке перед входом.
Предложенная добавка к рациону птицы основывалась на добрых побуждениях и свежеприобретённом опыте – в тот день открылось мне, что сочетание синего и чёрного есть знаком силы: петуха с чёрным оперением синька сделала бы сверх-петухом.
А в том, что меня, как избранного, оберегают, я убедился, когда ко мне подкрадывался, явно не с лучшими намерениями, стеклянноглазый.
Есть три разновидности стеклянноглазых.
Те, у кого стеклянность сочетается с ярко выраженной прозрачностью – безвредны.
Они, конечно, одержимы, но используются всего лишь как орудия для получения информации – что тут и как – не более того.
Куда течёт эта инфá, кто получатель?
Когдатошние жители Олимпа в своих нынешних оболочках.
Вторые, у которых муть в стекле, работают сами на себя – ищут где бы «кровцы испить», или как-то иначе подзарядиться из тебя.
– Там будет подземный переход для людей, но и нам тоже можно, – сказала мне одна из таких, приняв, как видно, за своего, когда в незнакомом и плохо освещённом районе ночной Одессы я спросил у неё как пройти к автовокзалу – излюбленной их кормушке.
Именно такие поджидали меня с разодранным бедром за дверью «Братиславы» и торопили женщину из раздевалки, чтоб меньше говорила, да поскорее выпускала б дичь – меня.
При прохождении медицинской комиссии для трудоустройства (задним числом, недели через две) кровь на анализ брали у меня в Вапнярке.
Захожу, а в кабинете кроме медсестры ещё сидит какая-то дама в штатском на кушетке; глаза с такой же вот мутью, а между губ, из уголка, свисает длинная гибкая трубочка.
Медсестра мне поясняет – это всего лишь зонд и дама тут не помеха..
Будто я по глазам не вижу, что это за дама и зачем она тут.
Медсестра, как водится, мне палец проколола и стиснула, а кровь, вместо того, чтоб каплей проступить, ударила вдруг высоким фонтанчиком, толщиной с иголку, как при сцеживании молока из груди женщины.
Я такого в жизни не видал, да и не только я – у дамы той аж челюсть распахнулась и этот, типа, зонд вывалился. Прям как алкаш, что подставлял стопочку, а ему туда плеснули всю трёхлитровую банку.
Столько добра пропадает!
Насчёт добычи крови клыками – это бабушкины сказки.
Они подпитываются неприметно, по неизвестной мне технологии, но эффективно.
Нацелившийся на меня стеклянноглазый водил «волгу» и, пока его начальник зашёл в общежитие договориться с инженером о погрузке кубика, начал подкрадываться, когда я, поднявшись из шахты на обед, мыл руки под рукомойником на столбе неподалёку.
Меня он не знал, поскольку был тут посторонний и проездом, и держал в руке наизготовку свой артефакт – особым способом изогнутую проволоку алюминиевого цвета, сантиметров двадцати.
Увидев в его глазах стеклянисто мутную шторку и то, как мягко он ко мне подкрадывается, я понял, что мне каюк.
Ему оставалось лишь протянуть руку со своим крючком, но тут из бурьянов выпрыгнул серый котёнок и тернýлся загривком о брючину моей чёрной робы.
Стеклянноглазый моментально утратил ко мне весь интерес, убрал свою проволоку и вернулся к машине.
Незнакомый котёнок-спаситель вновь скрылся в траве.
Но чаще приходится полагаться только лишь на свою осмотрительность.
Как на том узком пляже под обрывом Чабанки.
Я хотел поплавать в море и даже зашёл уже в спокойно набегающие волны, но остановился – между морем и мной, на двух выступающих из воды валунах – стояли два рыбака в плавках с удочками в руках.
Между ними оставалось достаточно места, чтобы проплыть вперёд, но я-то понимал, что удилища это шлагбаум запирающий путь в море.
Улучив момент, когда оба они одновременно вскинули свои удочки, я нырнул и поплыл прочь от пляжа.
Плыл я долго; иногда отдыхал лёжа на воде и удивляясь – почему это мой отец говорил будто солёная вода моря поддерживает пловца? Никакой разницы.
Потом я снова плыл на спине, покуда не почувствовал прикосновение к плечу.
Я оглянулся и увидел медузу в воде, светловато-прозрачную и широкую как тазик.
Я обплыл её, но мне стали попадаться ещё и ещё – обплывая вокруг одной, упираешься в следующую.
Приподнявшись из воды, я посмотрел вперёд и увидел, что тут их целое стадо и они превратили спокойные залитые солнцем волны в какой-то медузий кисель своими полупрозрачными телами.
Тогда я развернулся и поплыл обратно к далёкому уже берегу.
Пляж Чабанки покрывает разноцветная галька, но попадаются и песчаные полосы. На одной такой полосе возле кромки воды я хотел написать слово «ИРА», но волны не позволяли – набегали и заравнивали мокрый песок; я никак не успевал выписать все три буквы подряд и только раскровянил палец крохотными осколками ракушек в песке, пока сдался.
А самый первый раз я зашёл в море на пляже Новой Дофиновки.
Туда я пошёл после работы, вдоль лимана.
Вода в нём мелкая и прозрачная. Я шёл пока не увидел в воде автомобильные покрышки, которые сбросил с берега какой-то придурок.
Сняв брюки, я зашёл в воду и вытащил их обратно, но за поворотом лимана увидел, что дальше в нём вообще свалка – жизни не хватит всё повытаскивать, а уже вечер.
Потом начались заросли камышей и показалось шоссе, за которым – море.
А если от шахты идти к Новой Дофиновке по грунтовке, то иногда видишь как над полями висят громадные корабли.
Корабли эти, конечно, в море стоят, но море сливается с небом, поэтому смотришь – поле, а над ним корабль, а ещё выше красный шар заходящего солнца.
Корабли эти настолько большие, что в порту, наверное, не помещаются, вот и стоят прямо в море с небом.
Со Славиком Аксяновым у меня сперва были нормальные отношения, хотя я видел, что в прошлой жизни он служил нацистским офицером в лагере смерти, а в нынешней чересчур любит привлекать к себе внимание пустыми базарами.
Но я ему даже помогал доски пилить для топчана.
От Чабанки до шахты тоже два километра и тоже по грунтовке через поле, но без лесополосы. И в том поле за мной всегда мухи увязывались – целым роем.
Летят и не отстают. А я не хотел привести за собою «хвост» и тем самым выдать местоположение шахты; и нашёл-таки способ сбрасывать мух с хвоста.
Перед общежитием стояло длинное здание бывшей фермы. Его-то я и использовал как дезинфекционный шлюз космического корабля и заходил в это здание с одного конца – мухи, роем, следом – и шёл на выход в другом конце.
Они, от запаха навоза засохшего ещё в эпоху старины глубокой, впадали в растерянность и бросались кто куда в активном поиске дерьма, а я выходил на воздух с купленными в Чабанке продуктами без единой жужжалки за спиной.
Славик попросил разрешения взять доски с пола в старой ферме, чтоб сделать себе с женой топчан, потому что ожидал приезда тёщи.
Потом мы с ним пошли и ломом повыдёргивали тех досок сколько надо. Ничего, крепкие оказались, только прибиты слишком длинными гвоздями.
И тут он начал советоваться о размерах будущего топчана.
А у меня на тот момент уже имелась целая, хорошо разработанная нумерологическая система.
С отдельными цифрами вообще полная ясность, что 22 – «смерть», 24 – «жена», 10 – «секс» и так далее, ну, а дальше комбинируй смотря по ситуации.
С учётом назначения изделия, я ему предложил оптимальный вариант – 2 метра 10 сантиметров. В смысле 10 на двоих, самое оно для молодой семьи.
А он упёрся – хочу 2 метра 30 сантиметров!
Ну, тебе видней, чего ты там хочешь.
Он откуда-то притащил «козёл», на котором дрова пилят.
Доску на «козла»; рулеткой отметку, и – поехали! Потом остановились перекурить.
Тут проходит мимо его жена, Люда, пальцем на «козла» показывает и Славику, возмущённо так, заявляет:
– Если ты думаешь, что я на это лягу, то не надейся!!!
Так я окончательно убедился, что она частица иного мира.
Какая нормальная женщина «козла» не видала?
Плюс к тому, она умела мысли читать.
Я один раз в ихнюю комнату зашёл – Славик борщ наяривал и телевизор смотрел.
От борща я отказался, сел у двери и жду пока доест.
А у него за спиной холодильник, а на холодильнике зеркало лицом вниз положено, а у зеркала сзади на рамке две пластмассовые ножки, чтобы стояло, когда не в лежачем положении.
С того стула, где я сижу, такая открывается картина – Славик ест глазами телевизор, а сам борщ уминает, а из волос его две зелёные ножки в форме лирообразных рогов торчат.
Тут я и подумал про себя, в уме то есть: «Так ты не только нацист, а ещё и рогатик!»
Люда эти мысли прочитала, сразу к холодильнику подошла и ножки те опустила.
Доедал он уже без рогов.
Вобщем, когда Славик тот топчан системы «аэродром» в комнату свою уволок, у них на этом станке игральном нестыковка какая-то обнаружилась – через три дня он его из общежития выволок и ножовкой укорачивал.
Называется подгонка методом тыка.
А когда его тёща приехала, он вообще звереть начал.
Приходил ко мне в комнату и рожи корчил. Мне-то цель его гримас без объяснений понятна – хотел, чтобы я с ума сошёл.
Один раз Ваня, машинист с первой машины, позвал меня разделить с ним трапезу в штольне.
Его жена работала в столовой военного училища, где обучались негры из стран пробудившейся Африки.
Так эти негры спросонку не слишком-то голодные, судя по тому сколько провизии она оттуда домой приносила.
Ваня когда снял крышку с той алюминиевой кастрюли, так там доверху всё рёбра с мясом.
Мы втроём – Ваня с помощником и я – насилу ту гекатомбу съели и костей получилась целая куча.
А тут Славик за какой-то запчастью пришёл, увидел груду обглоданных костей – его аж перекосило от зависти, наверно, тёщин борщик вспомнился.
Поздно вечером, когда жители общежития наслаждались прохладой на лавке у входа, он на меня буром попёр. Даже один слиток из золотого запаса в бурьянах выхватил. Двумя руками над головой вскинул и – в меня запустил.
Красивое зрелище получилось – полная луна льёт свой свет на дугообразную траекторию, по которой слиток летит и поблескивает белым, якобы, алюминиевым цветом.
(Может я всё-таки ошибался и на шахте добывали платину?)
Теперь уже мне пришлось ретироваться задом наперёд по способу армянина Алика.
Жена Люда увела Славика с арены показательных выступлений.
В следующее своё посещение Одессы я зашёл в юридическую консультацию – вывеска на глаза попалась. Спросил, без обнародования имён и географических координат, какие у них рекомендации, если сосед по общежитию донимает.
– Обратитесь в комсомольскую организацию предприятия.
И эти не от мира сего.
Я же ж говорю – они на каждом шагу.
Но, если Самый главный это Яковлевич, то кто же тогда главный инженер?
Догадаться не сложно – кто антипод Творца?
Князь тьмы и повелитель всех нечистых, кто ж ещё.
Это заметно даже по их взаимоотношениям – уважительный, но вооружённый нейтралитет.
Помню стоят в стволовом тоннеле, корректно так разговаривают. Мастер в чёрной робе, а главный инженер в летней рубашечке, широкий носовой платок поверх воротника заломил – чтоб пыль не садилась, вот только вместо пробкового колонизаторского шлема – пластмассовая каска, а так полный «я тут хозяин».
Хотя, конечно, под землёй его вотчина.
( … ты скажешь: неужели возможен контакт между столь диаметральными противоположностями?
Не забывай – на дворе стоял двадцатый век, вторая его половина, когда всё настолько переплелось и перепуталось, что простая геометрия уже не помогала …)
Я занял позицию сочувствующего мастеру, он нравился мне и без чудес; с меня, собственно, и одного хватило.
Кстати, главный после Главного тоже свои верительные грамоты предъявил.
Однажды в обеденный перерыв приехал провести профсоюзное собрание. Расположились под деревьями рядом с общежитием.
Сел он на стул, ещё и туфли с носками скинул: а где, мол, копыта? Нетути!
Но меня-то иллюзорностями не провести.
Чертяки-махновцы в траве разлеглись в своих чёрных робах.
Один я в белой нейлоновой рубахе, которую в шахте под куртку одевал и каждый день стирал моясь под душем.
( … нейлон отлично стирается: раз-два и – чистый, а сохнет и того быстрее …)
Каску я тоже снял, типа, ты бескопытность тут демонстрируешь, так полюбуйся на мою безрогость.
Все остальные в касках, особенно Славик Аксянов.
Минут десять в таком раскладе попрофсоюзились и вдруг – петух закукарекал.
Батюшки-светы!
Главный секундально – носки в карман, туфли на ноги, на грунтовку выскочил, а там уже, как из-под земли, чёрный мотоциклист нарисовался в кожаном ребристом шлеме, как у шахтёров первых пятилеток.
И – усвистали в сторону Новой Дофиновки.
Не ясно, что ли? Кто бежит при петушином крике?
С ним у меня не то, чтобы противостояния, но трения случались.
Один раз когда у заднего хода общежития ссыпали самосвал угля на зиму и я весь тот антрацит в кочегарку перебросил. А он по окончанию работы приехал из Вапнярки и так высокомерно спрашивает:
– Ну, что тебе заплатить? Троячки хватит?
Меня тут заело – полдня под солнцем карячился, а он, как ханыге какому-то три рубля предлагает.
