Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)
Глава 31
Приехать в Усть-Калитвинскую утром двадцать восьмого мая, как было обещано, Калашник никак не смог, и не по своей вине. Задержался в соседнем, Марьяновском районе. Секретарь райкома Холодов, круглолицый и осанистый, с вьющимися русыми кудрями, с белозубой, располагающей улыбкой, и председатель райисполкома Акульшин, милейший и добрейший мужчина, оказались такими гостеприимными хозяевами и так умело составили, как они сами говорили, «протокол знакомства с районом», что управиться в срок было совершенно невозможно.
Сопровождая на старенькой «Волге» черную, поднимавшую хвост дорожной пыли «Чайку», Холодов и Акульшин показывали гостю то посевы, то бригадные станы, то молочные и свиноводческие фермы. Калашнику нравилось, что всюду, где бы ни останавливались машины, их окружали словоохотливые колхозники. Беседы завязывались сразу и сами по себе – просто и непринужденно. И лица у колхозников, как не раз замечал Калашник, были веселые, радостные. Потом гостя ждал обед в Доме рыбака на заросшем вербами берегу озера, с участием бригадиров, и снова перед глазами были те же радостные лица и возникала та же, теперь уже за столом, задушевная беседа, – получался, собственно, не обед, а что-то похожее на званый прием. А вечером – выступление художественной самодеятельности на полевом стане, прямо под звездным южным небом. В тот же день, когда надо было уезжать в Усть-Калитвинскую, Холодов и Акульшин вдруг начали просить Калашника осмотреть сады, вернее, не сады, а одну черешневую рощу. Радуя гостя своей белозубой улыбкой, Холодов говорил:
– Тарас Лаврович, у Щедрова и у Рогова, могу поручиться, ничего подобного не увидишь. А мы покажем тебе необыкновенную черешню. Ранние сорта! Сказать правду, не черешня, а чудо! На дворе у нас еще май, а черешня уже налилась и созрела. А какие ягоды! Объедение! Подойдешь к дереву, посмотришь на пунцовые гроздья, и нельзя, нет сил оторвать глаза. А вкус! Нигде такой черешни нет, а в Марьяновском есть!
– Истинно так, – приятным голосом подтвердил Акульшин.
Разве после таких похвальных слов можно было устоять и не посмотреть черешневую рощу? К тому же Калашнику очень нравились и улыбающийся Холодов, и добрейший Акульшин, и особенно то, что жизнь в Марьяновском, не то что в других районах, текла ровно, без шума и треска, как обычно течет вода по широкому и прямому каналу, отлогие берега которого покрыты плитами. Калашнику было приятно сознавать, что в Марьяновском люди были довольны жизнью, что они веселы, улыбчивы, как и сам Холодов, что поговорить с ними – одно удовольствие. А разве не показателен тот факт, что из Марьяновского не поступило ни одной жалобы. Бывать в таком районе всегда приятно – не командировка, а отдых.
«В этом и есть безусловная заслуга Холодова и Акульшина, – думал Калашник по дороге в черешневую рощу. – Все бы секретари райкомов и председатели поставили дело так, как Холодов и Акульшин, и тогда жизнь у нас была бы прекрасна. К сожалению, таких уравновешенных, таких спокойных и таких дружных руководителей; как Холодов и Акульшин, у нас немного. Самым отрицательным примером в этом отношении может служить мой друг Антон. Как вспомню, что меня ждет в Усть-Калитвинском районе, так и ехать туда не хочется. А надо ехать. Холодов прав, у Щедрова черешневых рощ не имеется. Ему не до черешен! Статью Приходько опубликовал. Получается: сам не живет спокойно и другим не дает. А тут еще, как на беду, эта его связь с женой Осянина. Чего я боялся, то и получилось…»
Сад принадлежал совхозу «Восточный» и с виду был ничем не примечателен. Черешни как черешни и от других сортов отличались разве только тем, что созревали в мае. Деревья молодые, лет пяти-шести. Стояли они четырьмя рядами вдоль внутренней садовой дороги, так что мимо «Чайки» будто проплывали созревшие плоды. Из-под широких овальных листьев выглядывали пурпурные гроздья – ягоды удивительно крупные, налитые, хвостики у них длинные, восковой окраски. Несмотря на тяжесть плодов, молодые деревья стояли стройно и были похожи на красавиц в монистах и серьгах.
Как раз тут, возле черешен, Калашника, Холодова и Акульшина уже поджидали директор совхоза Ярошенко, сухопарый, жилистый украинец с пепельными усами, и молодой, спортивной выправки главный садовод Полуянов. Вместе с хозяевами Калашник не спеша проходил мимо красавцев деревьев, на ходу срывал черешни, сочные, вкусные, охотно ел их и хвалил шедших рядом Ярошенко и Полуянова. «Вот так бы и у Щедрова: познакомиться с хозяйством, с жизнью района, повстречаться с людьми, а потом заехать бы в сад или на озеро, отдохнуть бы в Домике рыбака, половить бы рыбы, сварить уху – и никаких тебе волнений, никаких резких, оскорбительных слов, – думал Калашник, бросая в усатый рот красную ягоду. – Недостатки, разумеется, есть и в Марьяновском. Кто же их не имеет? Но это недостатки нашего роста, и зачем же нервничать, зачем печатать статью и причинять людям неприятности? Что ни говори, а Холодов и Акульшин – молодцы, и Щедрову до них далеко. Щедров слишком прямолинеен, ему не хватает гибкости, а у Холодова и Акульшина все это есть. Да и Ярошенко, видать, отличный хозяин, правда, на слово скуп, все помалкивает, наматывает себе на свой украинский ус, а в делах, вижу, щедр, да и главный садовник у него молод и похож на футболиста, а видать, башковит».
В саду Калашник пробыл часа три. Осмотрел не только плодовые деревья и ягодники, слушая пояснения Полуянова, но и побывал в парниках, где созревали помидоры. Затем, как и полагается, был подан обед – в саду, под тенью старой, развесистой яблони. Повторилось, собственно, то, что уже было: богатый яствами и питиями стол и радушные, улыбающиеся хозяева: тосты в честь дорогого гостя и тосты за успех садоводов; приятный разговор о жизни района и о текущей международной политике. Калашник спросил и о том, куда, в какие города сдается продукция совхоза и нет ли каких неполадок с отправкой черешни, на что последовал ответ, что продукцию совхоза получают и Москва, и Ленинград, и даже Норильск и что черешня отправляется на аэродром в специальных машинах и без каких бы то ни было задержек.
Обильный обед затянулся до самого вечера. Довольный своей поездкой в черешневую рощу, Калашник со всеми попрощался за руку, Ярошенко и Полуянову пожелал новых успехов, а Холодова, растрогавшись, обнял, как родного брата, поцеловал и дружески похлопал по спине. Только после этого надел на гладко бритую голову щегольскую нейлоновую шляпу, подправил усы и полез в «Чайку», дверцы которой поспешил открыть Ануфриев. Когда Ануфриев с той же поспешностью закрыл дверцу и сам сел рядом с шофером, «Чайка», как бы понимая, что все уже кончилось, дохнула двумя выхлопными трубами и не покатилась, а поплыла, покачиваясь на рессорах, сперва по саду, оставляя рубчатый след, потом по дороге мимо нарядных, в серьгах и монистах, черешен, которые, как показалось Калашнику, слегка и грациозно кланялись ему. И вот уже не стало черешен в монистах и в серьгах, и машина, набрав скорость, помчалась по асфальту. Калашник ехал в Усть-Калитвинский, и не думать теперь о Щедрове он не мог.
«Ведь Щедров ищет ответ на вопрос: как жить? Собирается учить людей уму-разуму, а сам-то, выходит, этого ума-разума не имеет. Написал ученый трактат о достоинстве человека, о том, что такое коммунистическая нравственность, а сам ничего в этом не смыслит, – думал Калашник, откинувшись на просторном сиденье и всем телом чувствуя услужливое покачивание рессор. – Может, не надо либеральничать и чего-то выжидать? Может, надо приехать к Щедрову и сказать ему в глаза честно, как другу, что в крае им недовольны, а потом убедить Дорогого друга, чтобы тот призвал Щедрова к надлежащему порядку? Как это говорится: Платон мне друг, но истина дороже! Антон мне друг, но дружба дружбой, а дело делом! А что это даст? После моего откровенного разговора со Щедровым, а затем с Румянцевым должны последовать оргвыводы. А это значит: узнает весь край, начнутся нежелательные разговорчики, в районе возникнет неразбериха и никому не нужная нервотрепка. И получится: вместо того чтобы заниматься урожаем, чтобы готовиться к уборке хлеба, мы станем тратить время и силы черт знает на что. Ведь через месяц начнется уборка, нам предстоит по-боевому справиться с большими планами, а мы свои усилия направим на Щедрова… Нет, видно, пока надо молчать. Пусть Антон думает, что мне ничего не ведомо, что статью Приходько я вообще не видел, что о письме Осянина мне тоже ничего не известно».
Совсем стемнело, когда «Чайка», заливая улицу слепящим светом своих сильных прожекторов, проехала по Усть-Калитвинской и возле райкома затормозила. Навстречу Ануфриеву вышла тетя Анюта и, осведомившись о приезжих, сказала, что Щедров недавно ушел домой.
– Весь день прождал, – добавила она, – а квартирует он отсюда недалече. От площади поезжайте вправо, а там первый переулок влево.
– Мамаша, поедемте с нами, – сказал Ануфриев. – Садитесь рядом с шофером и показывайте дорогу.
Вот и дом тети Анюты. И по тому, как от света фар заполыхали окна, Щедров без труда догадался, что подъехал Калашник. Не успел Щедров выйти из комнаты, как дверь распахнулась и на пороге выросла усатая фигура Калашника, в дорожном костюме, бритая голова не покрыта.
– Антон! – сказал Калашник весело. – Так вот ты где обосновался! Ну, здорово, дружище!
– Проходи, Тарас, рад тебя видеть, – говорил Щедров, пожимая руку другу. – Но где ты пропадал? Весь день ждал.
– Из Марьяновского никак не мог вырваться.
– Холодов задержал? Мой сосед слева умеет это делать. Великий мастер удерживать гостей!
– Будем, Антон, справедливы и скажем: твой сосед слева умеет делать не только это, – возразил Калашник. – Сегодня Марьяновский – это, пожалуй, самый спокойный во всех отношениях район во всем Южном крае.
– А Усть-Калитвинский – самый беспокойный?
– Завтра поедем по району и посмотрим, что там у вас.
– Ну, Тарас, располагайся у меня. Как ты насчет ужина?
– И расположусь, и мы с тобой отужинаем, а только сперва дай-ка тебя рассмотреть. – Калашник пристально смотрел на Щедрова. – Эх, Антон, Антон, что-то ты, друг, совсем отощал на усть-калитвинских хлебах. Или болен? Или харчишки плохие?
– Я совершенно здоров, и харчи у меня, как говорится, нормальные, – нехотя ответил Щедров. – Я такой от природы, и полным, как тебе известно, никогда не был.
С ящиком черешни вошел Ануфриев, кивком поздоровался со Щедровым. Поставив отливавшие свежестью румяные ягоды, Ануфриев вытянулся перед Калашником.
– Это что такое, Ануфриев? – спросил Калашник, глазами указывая на ящик.
– Черешня! – живо ответил Ануфриев.
– Вижу, не слепой, – весело сказал Калашник. – Кто это ухитрился положить в машину ящик?
– Два ящика, – уточнил Ануфриев, – Ярошенко сказал, что в дороге пригодится. Тарас Лаврович, какие будут указания насчет ночлега? В Усть-Калитвинской недавно вступила в строй гостиница.
– Отставить гостиницу! Заночуем у Антона Ивановича, – приятным баском и все так же весело говорил Калашник. – Антон, найдется для нас местечко?
– Безусловно! Дом большой.
– Только насчет постели не беспокойся. Со мной ездят подушка, матрац, одеяло, простыни. Без этих принадлежностей в дороге не обойтись. Часто приходится ночевать прямо в поле, в машине или на копне сена.
– Где это так рано созрела черешня? – спросил Щедров.
– В том же Марьяновском, у твоего соседа слева, – приятно улыбаясь, ответил Калашник.
– Тарас Лаврович, ужин готовить? – спросил Ануфриев.
– Скажи хозяйке, Анне Егоровне, она сама приготовит, – за Калашника ответил Щедров.
Ужин подавала Ульяша. В коротком платье, в белом переднике, со смешинками на шафрановых щеках, она так приглянулась Калашнику, что он, не зная, как бы сделать девушке что-то приятное, наполнил тарелку черешнями и сказал:
– Возьми, Ульяша! Ты такая же прекрасная, как и эти ягоды!
– Спасибо, – сказала Ульяша. – Скоро в саду своя созреет.
И ушла.
– Антон, чья красавица? – спросил Калашник.
– Внучка моей хозяйки.
– Прелестная дивчина! Вот она, настоящая русская красавица! В натуре! Все в ней гармонично, все прекрасно. Мила, красива, ничего другого не скажешь. Вот, Антон, в кого бы тебе влюбиться! А?
Щедров промолчал.
После ужина, прохаживаясь по комнате, Калашник весело спросил:
– Антон, что у тебя с ответами на вопрос, как жить? Отыскал в реальной жизни положительные примеры?
– Отыскал. Но пока что немало и отрицательных.
– Значит, таких, которые дают ответы не на вопрос, как жить, а на вопрос, как не надо жить? Так я тебя понял?
– Совершенно верно.
– А почему же их так много?
– Надо полагать, потому, что в Усть-Калитвинском немало развелось тех., кто привык жить не так, как надо.
– Преувеличиваешь, Антон?
– Нисколько. Вчера я был на партийном собрании в «Заре». Общее собрание коммунистов исключило из партии известного тебе Логутенкова и секретаря партбюро Листопада.
– За что?
– На протяжении многих лет Логутенков и Листопад со своими дружками воровали колхозные деньги, строили себе дома, пьянствовали. Те же дружки Логутенкова и Листопада учинили драку и избили Огуренкова. Сейчас он находится в больнице. Ведется следствие.
– Не кажется ли тебе, Антон, что собрание поступило слишком сурово?
– Нет, не кажется, – ответил Щедров. – Не кажется потому, что тех, кто своими поступками позорит партию, следует не то что исключать, а железной метлой выметать из наших рядов.
Понимая, что разговор как-то сам по себе начал отклоняться в нежелательную сторону и что он может привести к тому самому спору, начинать который сегодня не хотелось, Калашник стал расспрашивать Щедрова о том, какие в Усть-Калитвинском виды на урожай озимых; как в районе подготовлен машинный парк и есть ли запасные части для комбайнов и тракторов. Спросил и о запасах горючего и смазочного материала, а также о мобилизации на время хлебоуборки грузового автотранспорта; сказал и о том, что во всех районах, где ему в эти дни довелось побывать, колосовые обещают дать урожай выше среднего, а в Марьяновском даже высокий.
– А в каком состоянии зерновые в Усть-Калитвинском? – спросил Калашник.
– Хвалиться не буду, завтра увидишь, – сухо ответил Щедров, недовольный тем, что Калашник так неожиданно перевел разговор на урожай. – Пшеница у нас, в общем, приличная. Выручили майские дожди.
– Хорошо, завтра посмотрим. А сейчас наметим маршрут. – Калашник увидел Ануфриева; тот нес на веранду постель. – Ануфриев! Прошу на минутку!
– Постель готова! – отрапортовал Ануфриев.
– Запиши себе план завтрашней поездки. – Калашник обратился к Щедрову: – Так что, Антон, с какой станицы начнем?
– Можно с Вишняковской. – Щедров видел, как Ануфриев раскрыл блокнот и уже что-то записывал. – «Эльбрус» – хозяйство крупное, передовое. Затем поедем в елютинский «Кавказ», а оттуда – в старо-каланчевский «Октябрь». Как, Тарас, трех станиц тебе хватит?
– Вполне.
– На этом и затвердим? – деловито осведомился Ануфриев, закрывая блокнот. – Теперь позвольте мне. Значит, условимся: Вишняковская – завтрак. Обед, полагаю, будет не в Елютинской, а в Старо-Каланчевской. Вы согласны, Тарас Лаврович? – Увидев на лице Калашника одобрительную улыбку, Ануфриев, как и полагается деловому человеку, решительно снял телефонную трубку. – Любезная! По просьбе Антона Ивановича срочно соедините этот аппарат поочередно: Вишняковская, «Эльбрус», – товарища Застрожного, Елютинская, «Кавказ», – товарища Черноусова, Старо-Каланчевская, «Октябрь», – товарища Крахмалева. Только побыстрее… А! Уже соединили? Прекрасно! Салют, товарищ Застрожный! Говорит Ануфриев. Николай Федорович, так поздно, а ты все еще в правлении? А я из Усть-Калитвинской. Завтра с восходом солнца будем в Вишняковской. Да, Тарас Лаврович и Антон Иванович. Нет, не откажемся. Даже наоборот, позавтракаем с удовольствием. Соленые арбузы? В мае? Да неужели? Отличная штука под рюмку коньяка! Ну, до завтра!.. Салют, Черноусов! Беспокоит Ануфриев! Андрей Андреевич, завтра, примерно после двенадцати, будем у тебя. Кто? Тарас Лаврович и Антон Иванович. Нет, нет, обойдемся. Ничего не надо, не беспокойся, мы голодны не будем. Да, решительно!.. Доброго здоровья, товарищ Крахмалев! Приветствует Ануфриев! Тебя что, отыскали дома? Отлично, превосходно работает связь! Степан Петрович, слушай меня внимательно. Завтра жди Тараса Лавровича и Антона Ивановича. Во второй половине дня. Да, да, ты угадал: обедаем у тебя. Особо не старайся, но и не подкачай. Лично я не сомневаюсь! Степан Петрович, ты полагаешь, что лучше всего не в Домике рыбака, а на лоне природы? Берег Кубани, лес, холодок, трава? Ну что ж, тебе виднее. Будет и рыба? Я знаю, ты заядлый рыбак! Будь здоров! – Положил трубку и посмотрел на Калашника с выражением исполненного долга. – Тарас Лаврович, полный порядок!
– Ну, а теперь можно и на боковую, – сказал Калашник. – Ануфриев! Подними нас на рассвете. Как это говорится: доброе дело надо начинать с утра. Люблю ехать по утреннему холодочку! Навстречу летит эдакая дымчатая синь. А воздух чист и прохладен, и по обочинам дороги – трава в серебре росы. Красиво!
– Есть поднять на рассвете! – сказал Ануфриев и ушел.
– Ну и мастер, ну и делец твой Ануфриев! – сказал Щедров после короткого молчания. – Теперь-то я начинаю понимать, почему ты возишь его с собой. Но чего ради он затрезвонил во все колокола?
– Не затрезвонил, а просто предупредил, – зевая и потягиваясь, поправил Калашник. – У дипломатов есть такая должность: шеф протокола. Вот в поездке Ануфриев и исполняет эту должность. Видишь ли, Антон, без этого тоже нельзя. Надо заранее знать, куда едем, что и где будем делать – словом, как будет расписан день. Представь себе, мы приезжаем в станицу. Нас никто не ждет, ибо никто не знает о нашем приезде. В правлении пусто. Руководители разъехались. Хорошо это? Плохо! Вот тут нужна помощь Ануфриева.
– Но как твой «шеф протокола» лихо разговаривал с председателями! – продолжал свое Щедров. – Какая лексика и какая манера! Не придумаешь, честное слово! А заметил, как он тут же, что называется, с ходу не только предупредил о нашем приезде, но и уже договорился о завтраке и обеде. Нужно ли об этом договариваться?
– А ты как же хотел? Ездить по станицам не евши? На голодный желудок? Так, что ли? – звучным баском спросил Калашник.
– Но не предупреждать же об этом заранее?
– Знаешь что, Антон, не будем Ануфриеву мешать, Он-то свое дело знает.
– А я не смог бы с Ануфриевым. Честное слово!
– Пришлось бы, и смог.
– Я слушал и удивлялся: откуда Ануфриеву известны не только фамилии, а имена и отчества?
– Ануфриеву все известно. Разбуди так, для интереса Ануфриева в полночь – и ты получишь ответ на любой вопрос. Такая, брат, у него должность. – Калашник прошелся по комнате. – Да, как же мы с Роговым? Возьмем с собой?
– Обойдемся. Незачем ездить по станицам целой артелью.
– Как ты с ним живешь? Все еще не нашел общий язык?
– Ищу.
– Это хорошо. Бери пример со своего соседа Холодова. У него Акульшин тоже ведь звезд с неба не хватает, а Холодов живет с ним душа в душу. И в поездку по району всегда берет с собой. И правильно делает.
– А мы поедем без Рогова. Или поезжай с ним, а я останусь. Кстати, у меня много неотложных дел.
– Нет уж, извини! Без тебя я не поеду. – Калашник снова прошелся по комнате, о чем-то подумал, наверное, хотел еще что-то сказать и не сказал. – Ну ладно, утро вечера мудренее. Будем спать.
– Погоди, Тарас. Ты, случаем, не читал воскресный помер «Усть-Калитвинской правды»?
– А что?
– Там напечатана статья Приходько. Да, Румянцев не ошибся, когда рекомендовал Приходько на должность секретаря. Толковый работник и отличный публицист. Статью написал интересную, проблемную, и написал хорошо. Вот, возьми газету и прочитай.
– Только не сейчас. – Калашник свернул газету и положил ее в свой портфель. – На свободе прочту… А теперь – спать! Знай: Ануфриев поднимет нас на зорьке!
«Нарочно подбросил мне газету со статьей Приходько. Вижу, Антону хотелось поговорить со мной, а может, и вступить в перепалку, – думал Калашник, вытянувшись под байковым одеялом на широком диване. – А я не поддержал его желания. Это как раз и есть тот случай, когда слово – серебро, а молчание – золото. Да и зачем нам перепалки, зачем волнения…»
«Ведь Тарасу, я в этом уверен, известно и о письме Осянина, и о жалобах Логутенкова, а расторопный «шеф протокола» наверняка уже раздобыл газету со статьей Приходько, – между тем думал Щедров, тоже уже лежа в постели. – Молчит, делает вид, что ему ничего не известно. А почему молчит? Тактика Тараса Калашника. Ему хочется, чтобы все были довольны, жили бы мирно, чтобы всюду царило эдакое благополучие и устоявшийся покой. А покоя-то нет. Ни о чем не спросил, ничем не поинтересовался».
– Тарас, ты еще не спишь?
– Дремлю.
– Недавно я заезжал в краевую больницу. Проведал Василия Огуренкова.
– Ну и что?
– Поправляется, но медленно. – Щедров умолк, как бы раздумывая, что ему еще сказать. – Лежит, весь в бинтах. Врачи говорят, скоро выпишут. Молодой, ему еще нет и двадцати пяти. Помог молодой и сильный организм. А сколько в нем мужества! Позавидовать можно. Не каждый решится на то, на что решился Василий Огуренков. Нравится мне этот парень. Ему и говорить еще как следует нельзя, раны на лице не зажили, а он уже интересуется станицей, расспрашивает, что и как в «Заре». Вот поправится, вернется в Николаевскую. Надо вручить Огуренкову бразды правления «Зари». Как ты на это смотришь, Тарас?
Калашник тихонько похрапывал, издавая носом глуховатый свист.
