Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)
– Не упрекай, Евгений, а помоги. Упрекать легко…
– Помоги? А как?
– Если бы я знал как… Вместе давай подумаем. – Логутенков тяжело поднялся, подошел к Рогову и совсем тихо проговорил: – Может, как-то задобрить его…
– Кого? Щедрова? Ты с ума сошел!
– А что? Ведь он тоже человек.
– Чем же ты собираешься задобрить?
– Угощеньем, лаской и вообще… Как бывает средь людей.
– Смешно, честное слово! – Рогов нехотя усмехнулся. – Щедрова, дорогой Илья Васильевич, такими приманками не возьмешь. За это могу поручиться. – И уже с нескрываемым ехидством заметил: – Так что предложенная тобой смелая операция под кодовым названием «Как бывает средь людей» ни к черту не годится. Что у тебя еще в запасе? Да ты сядь!
Логутенков не сел на стул, а опустился в кресло и сказал:
– Хорошо бы заиметь его доверие.
– Да, неплохо бы. Но опять – как? – На молодом, решительном лице Рогова затеплилась невеселая улыбочка. – По всему видно, с доверием ты явно опоздал. Помолчи, Илья Васильевич, и послушай, что я тебе скажу.
Мысли свои Рогов излагал не спеша, солидно, с достоинством. Прохаживался по кабинету, упруго ступая крепкими, подрагивавшими в икрах ногами. Говорил длинно, рассудительно. Тяжело опершись руками о подлокотники кресла, Логутенков сидел с закрытыми глазами и слушал.
– Я гожусь тебе в сыновья, – сказал Рогов раздельно и чуть замедлив шаг, – и я обязан тебе сказать, что мы, «дети», не только умнее, но и практичнее своих «отцов». Мои сверстники, Илья Васильевич, смотрят на жизнь, какой бы сложной и запутанной она перед нами ни представала, смело и реалистически.
– А ты, Евгений, без этого… без хвастовства, – с горечью и обидой бросил Логутенков.
– Перебиваешь? Значит, правда не нравится? – Рогов скривил губы в иронической улыбке. – А ты терпи и слушай. Что тебе надо сделать? Первое: арестованные Яровой и Осьмин должны показать и на предварительном следствии и затем на суде, что они не мстили Огуренкову. Драка, затеянная по пьянке, была вызвана ревностью и любовными интрижками. Среди молодых людей это встречается. Второе: не прошу, не советую, а требую – любыми путями предупреди об этом Ярового и Осьмина. Только это может тебя спасти, – заключил Рогов.
– Почему это может спасти одного меня? А других?
– О других пока помолчим, – строго ответил Рогов. – Ты же делай то, что тебе говорят.
– Сделаю все, что найду нужным, – совсем тихо, не Рогову, а самому себе сказал Логутенков. – Яровой и Осьмин не дураки. Лишнее болтать не станут. К тому же никаких уличающих документов нету. Их и тогда не было и теперь нету.
– Наивные рассуждения. Вижу, Илья Васильевич, плохо ты знаешь теперешнего райпрокурора Орьева. Что-что, а уличающие документы Орьев обязательно разыщет. В этом сомневаться не приходится.
Продолжая рассуждать все так же пространно и подчеркнуто строго, Рогов снова вспомнил Щедрова и сказал, что тот не страшен, если к нему подобрать «надежные ключи» и если иметь «в руках важные козыри». Затем неожиданно для Логутенкова высказал мысль, что, пожалуй, главная опасность не столько в уголовном деле, которое возникло в «Заре», сколько в том, как долго Щедров пробудет в Усть-Калитвинском.
– Разумеется, навечно у нас он не останется, – уверенно заявил Рогов. – Но было бы желательно, если бы пребывание Щедрова в районе продлилось не более года.
– Что для этого нужно? – нервно передернувшись, спросил Логутенков. – Козыри? Ключи? Или еще что?
– Да, именно козыри и ключи, – сказал Рогов. – И нужны такие козыри и такие ключи, с помощью которых можно было бы избавиться от Щедрова легко и просто. Таких козырей существует по крайней мере два. Первый козырь – проводить Щедрова с почестями. Нам известно, что жизненная его карьера – не Усть-Калитвинская. И то, что он добровольно взвалил на свои молодые плечи беспокойную, не знающую ни сна, ни отдыха жизнь секретаря райкома, есть не что иное, как блажь зазнавшегося молодого человека. Правильно я говорю? Молчишь? Ну, ну, помолчи и послушай, это тебе полезно. К тому же Щедров, как и все люди, не лишен честолюбия и не безразличен к славе, к успеху. Это надо использовать, на этом надо сыграть. Для этого необходимо всячески помочь Щедрову. И тогда-то, получив высокий урожай, успешно выполнив план продажи хлеба, мяса, молока, яиц и этим показав всему Южному, как надо руководить районом, Щедров со спокойной совестью и с чувством удовлетворения отбудет в Москву.
– Когда же это случится?
– Через год.
– А сейчас что делать? – раздраженно спросил Логутенков. – Понимаешь, не через год, а сегодня! Ведь Осьмин и Яровой – в кутузке, а ты: Щедров уедет через год! А если не уедет? Тогда что?
– Не нервничай, Илья Васильевич, и не злись, – спокойно ответил Рогов. – И если хочешь знать, что надо делать сегодня, то наберись терпения и выслушай меня. Допустим, Щедров не добьется успеха и не уедет в Москву. Тогда у нас есть второй козырь: выпроводить Щедрова из района! Это может сделать тайное голосование. Через год Щедров отчитается на конференции, и тогда каждому коммунисту станет ясно, что ученый мечтатель провалился, что Усть-Калитвинский как был отстающим, так и остался, как не было у нас обильных урожаев и высокопродуктивного животноводства, так и нет. Тут и будет пущено в ход самое надежное оружие – тайное голосование. Прокатившись с ветерком «на вороных» и не получив доверия коммунистов, а стало быть, и народа, Щедрову ничего не останется, как тихо вернуться в Москву к своим книгам. Ну, как, Илья Васильевич, хороша козырная картишка?
– А ты, Евгений, оказывается, хоть малый не дурак, да дурак немалый! – тяжело вставая, сказал Логутенков. – Вот теперь я окончательно убедился, что «дети»-то никуда не годятся, что у «детей» излишне развита фантазия, а лучше сказать – глупость.
– Ты что мелешь, старик? – на щеках и под глазами у Рогова проступили бледные пятна. – Белены объелся, что ли?
– Не ори! – Логутенков заложил негнущиеся руки за спину и подошел к столу. – Все козыри да козыри! Да мы что? В «подкидного» или в «очко» играем? Неужели ты до такой степени глуп, что всерьез мог нести такую прожектерскую чушь?
Рогов то садился в кресло, то вставал, хмурил брови, покусывал губу, – это он делал частенько, когда злился. Немалых усилий ему стоило слушать Логутенкова и сдерживать гнев.
– Я ехал к тебе, Евгений, и надеялся, что услышу слово разумное, полезное, – продолжал Логутенков, и его спокойный голос и то, что он стоял у стола, скрестив на груди сильные руки, еще больше бесило Рогова. – А что я услышал? Фантастику! Прожектерские планы! Бабушкины сказки! Если Яровой и Осьмин выйдут из воды сухими! А если не выйдут? А если они и на следствии и на суде расскажут или уже рассказали правду? Тогда что? А мы будем ждать год, чтобы избавиться от Щедрова? И снова – если. Если Щедров добьется успеха… А если не добьется? Если Щедрова прокатят «на вороных»… А если не прокатят? Тогда что? Эх, Рогов, зелен ты еще и не знаешь, что жизнь не игра в «подкидного». В жизни нужны не козыри, а ум и железная логика борьбы. Кто кого? И как? Каким способом? Вот что главное – как и какими средствами. Это было, и это еще надолго останется. А твои рассуждения о том, как через год ты избавишься от Щедрова, наивны и смешны. Или эти твои «ключи»? Или твое желание помочь Щедрову добиться успеха? Ну, добьетесь вместе со Щедровым успеха. А потом что? Да если мы поможем ему добиться того, ради чего он прибыл в Усть-Калитвинскую, то он, возгордившись своей победой, никогда отсюда не уедет. А ты – «дети», «отцы»! Да если послушаться тебя и делать все так, как ты советуешь, то это значит пойти на верную гибель!
– Я же не думал…
– А надо думать! – резко перебил Логутенков. – Для того и голова дана человеку. А чего стόит твоя надежда на тайное голосование? Чтобы прокатить Щедрова «на вороных», надо собрать против него больше половины всех голосов. Практически это почти невозможно, если за год он успеет приобрести хоть какой-либо авторитет. А такое предположение вполне возможно. Неудачи же в урожае и в животноводстве, если они будут, Щедрова не испугают. Я вижу, по натуре он упрям. И таким-то я знал его еще на комсомольской работе. При неудаче он ни за что не сдается и за дело берется еще настойчивее. Так что в любом случае его отъезд из Усть-Калитвинской может затянуться на много лет.
– Ну ладно, Илья Васильевич, оба мы погорячились и будем квиты, – примирительно сказал Рогов. – Покричали – и хватит. Ведь перед нами все-таки стоит этот проклятый вопрос: что же делать? Ну-ка, что ты предлагаешь?
– Мы живем с людьми… – многозначительно начал Логутенков. Он раскрыл коробку «Казбека» и протянул ее Рогову. – А коль это так, то мы обязаны обратиться к обществу, а точнее, к общественному мнению. Задача состоит в том, чтобы создать вокруг Щедрова определенное общественное мнение. А общественное мнение – это, брат, такая штуковина, что может и возвысить и приподнять до небес, а может унизить, осмеять да еще и облить грязью. Короче: надо с самого начала доказать людям, что Щедров – это вовсе не тот образованный и честный молодой человек, за которого он привык себя выдавать.
– Мысль смелая и заманчивая, – сказал Рогов. – А что для этого у тебя есть? Своя газета? Свое радио или телевидение? Своя трибуна на многолюдном собрании? А?
– Обойдемся без газет, радио и трибуны. Пустим в ход слухи и письма, письма и слухи. Они не знают преград. Слухи расползутся по станицам, а письма полетят в Степновск и в Москву. Много писем. Разные письма. Угрожающие, обличающие, разоблачающие, коллективные, индивидуальные, открытые, анонимные. – Логутенков подумал, морща лоб. – Я слышал, что в США есть секретные службы по травмированию души и порче настроения. Говорят, что там все это дело поставлено на научную основу. Как? Очень просто. На прицел берется тот субъект, которого надо довести до инфаркта, и через какое-то время он умирает от разрыва сердца! И все! Вот воспользоваться бы этим опытом. Но ничего, мы будем действовать без опыта, как самоучки. Что для нас сейчас главное и что первоочередное? Душевное состояние Щедрова. Мы обязаны сделать все для того, чтобы ни дома, ни в райкоме он не знал покоя, чтобы по ночам его терзала бессонница, а днем пугали сердечные приступы.
– Яснее и проще: преднамеренная компрометация и шельмование? Так надо понимать?
– Так, верно. Только зачем же грубые слова? – На щетинистом лице Логутенкова впервые затеплилось что-то похожее на улыбочку. – В русском языке есть слова помягче, поласковее. К примеру, есть слово «прославление» и есть слово «ославление». От первого мы отнимаем всего две буквочки и получаем нужный смысл. Пойми, Рогов, ничто так не убивает человека, как ославление, то есть созданное вокруг него и основанное на лжи и клевете мнение. Жалобы, письма, слухи, каверзные анекдоты, пародии, анонимки…
– Кто напишет письма? – нетерпеливо спросил Рогов. – Кто придумает анекдоты? Кто сочинит пародии? Ты это сделаешь или я? Нужны авторы! Сатирики! А есть они у нас?
– Поищем, подберем, а пока обойдемся и без сатириков, – спокойно ответил Логутенков. – Для начала один автор уже есть.
– Кто?
– Ты хорошо его знаешь. Петр Петрович Осянин.
– Директор «Яблоневого цвета»?
– Он самый. Открою маленькую тайну, и ты все поймешь. – По небритому лицу Логутенкова снова тенью промелькнула улыбочка. – Оказывается, Щедров уже завел себе любовницу!
– Что?! У Щедрова любовница? – Рогов рассмеялся. – Вот это-то, Илья Васильевич, и есть из области фантастики!
– Нет, факт совершенно реальный. Да, да, у Щедрина есть любовница, и живет она в «Яблоневом цвете».
– Кто такая?
– Жена Осянина.
– Да ты что? Загибаешь, Илья Васильевич!
– Ничуть не загибаю, а говорю то, что знаю, – с тем же видимым спокойствием продолжал Логутенков. – Позавчера был у меня Осянин. Приезжал покупать племенных телок – я давно ему обещал. А вчера на двух грузовиках я отправил в совхоз восемь штук телок. Сам тоже сел в «Волгу» и поехал. Хотелось посмотреть в совхозе новый коровник… Осянина я не узнал. Худущий, бледный, как с креста снятый. Заикаться стал. Он-то и поведал эту постыдную историю. В то время, когда Осянин был у меня, Щедров прибыл к Зине и провел с нею весь день. Осянин рассказывает, а по щекам старика, веришь, текут слезы. Оказывается, Зина – его жена – давняя любовь Щедрова, и он, теперь это ясно, прибыл в наш район не случайно. Сперва Осянин накинулся с кулаками на жену – она-то ему сама обо всем и рассказала. Опомнился, бить не стал. Мне поклялся, что напишет Румянцеву и в ЦК. Вот это, Евгений, и будет началом конца Щедрова.
– Напишет ли? – усомнился Рогов.
– Непременно! Он же ревнив, как черт, и этот свой позор так не оставит. – Логутенков облизнул пересохшие губы. – По логике вещей на этом любовные свиданьица не кончатся. Как говорится: лиха беда – начало! Вчера он приехал к ней, а завтра она пожалует к нему. Проследить бы этот весьма важный момент и со всеми подробностями подбросить Осянину… Так что, Евгений, начнем с Осянина, а потом сама жизнь подскажет и новые темы и новых авторов. А пока тема – прелюбодеяние секретаря райкома! Моральный, так сказать, облик Антона Щедрова! Ну как, Рогов? Что скажешь?
Глава 16
Щедров уже побывал в Старо-Каланчевской и Николаевской и в обеих станицах увидел одно и то же: полевые работы проводились неорганизованно, на фермах не было ни кормов, ни элементарного порядка, а о высоких удоях молока и говорить нечего. Щедров успокаивал себя тем, что не везде дела обстояли так, как в этих двух станицах. В Вишняковской, например, полевые работы проходили успешно, трудовая дисциплина была высокая. Возникал вопрос: почему в «Эльбрусе» дела шли хорошо, а в «Октябре» и в «Заре» плохо? Щедров искал ответа у председателя колхоза «Октябрь» Крахмалева. Тот искоса поглядывал на Щедрова, внимательно слушал, виновато улыбался.
– Да, товарищ Крахмалев, далеко вам до вишняковцев, – сказал Щедров. – Кто в этом повинен? И что, по-вашему, нужно предпринять, чтобы поправить дело?
– Будем стараться, – все с той же виноватой улыбкой отвечал Крахмалев. – Все мобилизуем! Примем надлежащие меры! Антон Иванович, не беспокойтесь и не тревожьтесь, мы поднажмем и упущенное наверстаем. Длю слово!
Больше всего огорчали улыбки на спокойных лицах председателей, секретарей партбюро, бригадиров. Улыбки, то добродушные, то виноватые, словно хотели убедить Щедрова, что незачем ему ни волноваться, ни огорчаться: это лишь человеку новому бросается в глаза что-то огорчительное, и то только поначалу и без привычки.
«Поговоришь с тем же Крахмалевым, посмотришь на его улыбающееся лицо, и тебе невольно покажется, что дела в «Октябре» идут так хорошо, что лучшего уже и желать нельзя, – думал Щедров, направляясь в Елютинскую. – Откуда к колхозным руководителям пришло это улыбающееся спокойствие?»
Все то отрицательное, что Щедров увидел в «Октябре», днем позже он видел в николаевской «Заре». Удивляло, что не только в поле и на фермах, а даже в конторах недостатки и неполадки были одинаковы и в «Октябре» и в «Заре». Видно, с годами утвердился своеобразный стандарт этих недостатков. А тут еще из головы не выходила драка в Николаевской, очевидцем которой он невольно стал.
После того как Щедров побывал в степи и на фермах «Зари», он спросил у Логутенкова:
– Что же это, Илья Васильевич, или вы с Крахмалевым сговорились? В вашей «Заре» я увидел те же недостатки и те же болячки, какие уже видел в «Октябре». Почему у вас с Крахмалевым такая, я бы сказал, синхронность?
– Антон Иванович, ничего тут удивительного нету. Мы же с Крахмалевым соседи. Как-то неудобно опережать, еще, чего доброго, сосед может обидеться, – пробовал отшутиться Логутенков. – Вот мы и идем в одной шеренге!
– А почему бы «Заре» не пойти в одной шеренге с «Эльбрусом»? – спросил Щедров. – Поехать бы вам с Крахмалевым в Вишняковскую да поучиться у Застрожного.
– У вишняковцев, верно, есть чему поучиться, и поехать бы к ним можно.
– А что мешает?
– Далековато от нас находятся, мы с ними не соседствуем, – снова пробовал отшутиться Логутенков.
Бросилась Щедрову в глаза еще одна «синхронность», более тревожная и более огорчительная, нежели все другие, – это тяга к устройству в станицах коллективного веселья. Предлогов для этого было предостаточно: то свадьба, то крестины, то именины, то поминки. «Коллективно живем и коллективно веселимся». В Старо-Каланчевской Щедрову было сказано так, шутки ради, что на свадьбе у бригадира Калистратова, женившего сына-первенца, был выпит не один ящик водки. «Вот было гульбище!»
Щедров побывал в станичных магазинах. Они были забиты овощными, рыбными консервами и водкой. Ящики с белоголовыми поллитровками штабелями поднимались под самый потолок. Продавцы жаловались, что консервы лежат еще с прошлого года, а водку не поспевают доставлять на грузовиках прямо из Степновска. По утверждению продавцов, исключительным спросом пользуется «старка». «Но ее, как на беду, занаряжают нам слишком мало. «Столичная» тоже хорошо идет, опять же поступает ее маловато…»
Приехав с Крахмалевым на стан четвертой бригады, Щедров спросил:
– Кто тут бригадир?
– Онуфриев Валентин Савельевич.
– Где же он?
– Честно сказать, после веселья малость не в норме, – все с той же добродушной улыбочкой отвечал Крахмалев. – Но сегодня ему полегчало, и скоро должен прибыть.
– Это как же понимать – «малость не в норме»?
– Подвернулась неожиданная причина.
– Какая же?
– Чисто семейная. Племянницу замуж выдавал. – И опять на беззаботном лице радужная улыбочка. – Дорогой Антон Иванович, вы сами кубанец и хорошо знаете, что свадьбы у нас играют миром и не один день. Вот по этому обстоятельству и Онуфриев в станице малость подзадержался… Но свое упущение он наверстает. Онуфриева я знаю, парень боевитый.
В правлении «Октября» Щедров разговаривал с Крахмалевым, а на диване, горбя спину и осовело таращась в окно, сидел Коровин – заместитель Крахмалева. Глаза тоскливые, с воспаленными веками. Лицо измученное и серое, под цвет золы. Коровин, подражая Крахмалеву, тоже хотел подбодрить себя улыбкой и не смог: вместо улыбки издал тяжкий вздох.
– Что с Коровиным? – спросил Щедров, когда тот вышел.
– А что? – искренне удивился Крахмалев. – Ничего, нормально.
– Да ведь у него глаза как в тумане, а лицо страдальца. Или заболел, или у него горе какое?
– А-а! Вот вы о чем! – Крахмалев рассмеялся. – Наоборот, не горе, а радость! Он же именинник. Сорок стукнуло!
– И давно с ним это?
– Дня три, бедолага, мается. Но все уже кончено. Эго он с последнего похмелья такой измятый. А тут еще у него такой характер: чуть подвыпил – и пошел танцевать. Умеет выбивать чечетку! И так день, второй – поневоле утомишься.
Нечто схожее с тем, что Щедров увидел в Старо-Каланчевской и Николаевской, повторилось и в Елютинской. Он прибыл в Елютинскую утром, на шестой день своей поездки по району. Вошел в правление «Кавказа» и застал там одного бухгалтера Коврыгина. Коврыгин уже складывал в шкаф свои папки и собирался уходить. Пожимая нежданному гостю руку и смущенно улыбаясь, он сказал:
– Антон Иванович, прошу извинения… я тут один.
– А где же люди? – спросил Щедров. – В поле?
– Да как вам сказать, – отвечал Коврыгин, не переставая улыбаться. – Люди не в поле, они тут, в станице. У нас же произошло такое событие, что всем пришлось временно отключиться от текущих дел.
– Пребывают на свадьбе?
– Ой, Антон Иванович! И как же вы угадали? – От удивления Коврыгин даже заморгал глазами. – Точно, на свадьбе! Андрей Андреевич Черноусов младшего брата женит. Антон Иванович, не желаете ли побывать с народом на свадьбе? Очень просим! Пойдемте, там зараз самый разгар! А как обрадуются Андрей Андреевич и невеста с женихом!
– По этой причине и в правлении пусто? – не отвечая Коврыгину, спросил Щедров.
– Так ведь свадьба! Это же как спектакль! – бойко отвечал Коврыгин. – Истинно художественная самодеятельность! Разве усидишь в бухгалтерии? Да и пусть народ малость повеселится… Так как, Антон Иванович? Пойдемте, а?
– Спасибо, – ответил Щедров, садясь на стул. – А где Ефименко? Тоже там?
– А как же! – живо ответил Коврыгин. – Разве без парторга можно? Идейность, без нее как же? Да и то следует сказать, что Черноусов и Ефименко – они у нас как родные братья. Завсегда вместе, как и полагается быть дружным руководителям. Черноусов сильно уважает парторга, а парторг в Черноусове души не чает. Отлично сработались! Оттого-то повсюду они вместе. Во всем строго соблюдают коллективность, и насчет того чтобы в чем-то нарушить демократию или не поддержать какое-то проявление воли народа, то тут у них полный порядок: все сделают для общего блага. Так как? Пойдемте, поглядите, как в Елютинской справляют свадьбы. В Старо-Каланчевской или в Вишняковской тоже мастера повеселиться, но это же совсем не то, что у нас в Елютинской. Спектакль, честное слово, або даже цирк!
– А скажите, самогон в станице варят? – вдруг спросил Щедров.
– Ну, что вы? Зачем же самогон? – искренне удивился Коврыгин. – Когда-то, верно, эту пакость изготовляли. Было, было! А теперь – ни-ни!
– А как же свадьбы?
– Обходимся «старочкой». Даже «столичную» достаем. Культурно! – Коврыгин гасил улыбку, а погасить ее не мог. – В магазинах, спасибо, «столичная» иногда водится. А «старочка» есть завсегда. Так что самогон гнать никак не выгодно. Одно дело – сахар надо тратить, а другое – милиции хлопоты. А зачем причинять милиции беспокойство? Да и главное дело, скажу вам, но в сахаре и не в милиции, а в том, что у народа повысилась общая культурность. Кому, скажите, охота нюхать дым и всякие паршивые сивушные пары? Никому! Тем более что привоз спиртного в станицу хорошо налажен.
– Идите на свадьбу и передайте Черноусову и Ефименко, что я их жду, – сказал Щедров.
– Эх, беда! Лучше бы и вам туда пойти. Это же какая была бы честь и для молодых и для народа!
Черноусов и Ефименко вскоре подкатили на «Волге». Слегка под хмельком, с разгоряченными лицами и светящимися от избытка здоровья глазами, они оправили свои новенькие пиджаки, щелкнули каблуками отлично начищенных сапог и вошли в правление тем чеканным, легким шагом, каким обычно входят к генералу знающие службу сержанты. Остановились у порога. На Щедрова смотрели удивленно и пристыженно. Не знали, улыбаться им или хмуриться. Понимали, что в их положении лучше было бы хмуриться, а веселые глаза, как на беду, улыбались сами. Присмотрись, Щедров, приглядись повнимательнее к этим сорокалетним молодцам. Плечистые, широкогрудые, сильные руки опущены по швам – не вожаки колхоза, а штангисты полутяжелого веса, готовые снять с себя тесные в плечах френчи и выйти на помост, чтобы там, пружиня ногами и выпячивая грудь, вскинуть над головой штангу. А чего стоят их русые парубоцкие чубы? Вьются легкими кольцами, и ни тебе залысин, ни седин. У обоих все одинаковое, оба коренастые, в одинаковой одежде, они действительно были как братья. «Вот подобралась парочка, – думал Щедров. – А какие у них счастливые и довольные лица! Позавидуешь! А сколько радости в глазах – ее и скрыть невозможно. Вот кого, наверное, не одолевает бессонница и не мучает вопрос: как жить? По их лицам видно, что такого вопроса для них вообще не существует…»
Сознавая свою вину и понимая, что нельзя так долго стоять у порога, Черноусов, широко, дружески улыбнувшись, первым пожал руку Щедрову, тепло и радостно. Следом это же сделал и Ефименко.
– Веселитесь, товарищи?
– Да, вот, так как-то… случилось, – отводя взгляд, сказал Черноусов. – Младший брат женился. И получилось такое совпадение. В этот отрезок времени вы и прибыли, а нас с Ефименко как раз нету в правлении. Неувязка! Понимаем, нехорошо получилось с нашей стороны, некрасиво.
– А что у вас на полях?
– На полях ничего… весна. Но с нашей стороны есть промашка, есть.
– Антон Иванович, свою вину мы признаем! – энергично, как и подобает в таких случаях говорить парторгу, сказал Ефименко, одернув пиджак, выпятив штангистскую грудь. – Антон Иванович, а чего же вы нас не предупредили? Коломийцев, бывало, заранее по телефону извещал о своем приезде. Получался полный ажур!
– Обойдемся без ажура. – Щедров собрал в портфель свои бумаги и встал. – Ну, веселящиеся колхозные вожаки, придется вам оставить свадьбу. Покажите, что у вас делается на полях и на фермах.
– Это можно! – так же энергично воскликнул Ефименко. – Все покажем, все увидим! Мы как? Сразу, так сказать, отправимся, с ходу? А может, с дороги, Антон Иванович, поедем на берег водохранилища, там подзакусите и отдохнете? Как, а?
– Секретарь партбюро дает верный совет, – сказал Черноусов, весело глядя на Щедрова и на Ефименко. – Надо и перекусить и малость отдохнуть.
– Я не устал и не голоден. – Щедров направился к машине. – И вот что надо сделать, Ефименко. Мы с Черноусовым поедем на поля и фермы, а ты оставайся и созывай на завтра собрание партийного актива. Пусть коммунисты поговорят и обменяются мнениями о положении дел в «Кавказе».
– На какой час? – спросил Ефименко, помрачнев.
– Если часов на семь вечера? Не поздно?
– Самое хорошее время, – ответил Ефименко. – Сколько человек приглашать?
– Приглашай всех, – сказал Черноусов. – Столько, сколько вместит наш Дом культуры.
В сопровождении Черноусова и заведующего фермой Филева, пожилого, низкорослого мужчины, одетого в ватные штаны и ватную стеганку, Щедров проходил по длинному и темному коровнику. Останавливался и, на что ни смотрел, на всем видел печать нерадивости и запустения. Навоз не убран, подстилки не было, в яслях пусто. Коровы худые, с выпирающими мослаками, с засохшими на боках комьями грязи. Они поворачивали головы к своим хозяевам, и в их опечаленных глазах меркла невысказанная боль.
Проходили молча. Никому не хотелось говорить. Вошли в одну настежь распахнутую дверь, а вышли в другую. Остановились за стеной, на солнцепеке, и снова молчали. Черноусов раскрыл коробку «Казбека» и угостил папиросой сперва Щедрова – Щедров отказался, – потом Филева, хотел улыбнуться и не смог, только скривил, как от боли, губы.
– Как же это вы довели хозяйство до такого упадка? – Щедров посмотрел на Черноусова. – Это же не ферма, а горе горькое.
– Антон Иванович, сейчас дело уже пошло на поправку, – бодрым голосом отвечал Филев, раскуривая папиросу. – Зараз уже весна! Травка зазеленела и пошла в рост. Так что скот теперь пойдет на подножный корм.
– А как же с молоком? Как с планом?
Черноусов молчал.
– Да, с планом у нас плоховато, – согласился Филев. – Низкий удой, просто никудышный. Но теперь уже весна… Дело скоро поправится.
– Андрей Андреевич, – обратился Щедров к молчавшему Черноусову, – как могло все это произойти? И бескормица, и грязь, и бесхозяйственность. Кто в этом повинен? Товарищ Филев или еще кто? И кто должен понести суровую ответственность?
– Да, согласен, с кормами малость не рассчитали, – грустно сказал Черноусов. – Зима получилась затяжной. А виновных, Антон Иванович, искать уже поздно.
– Отчего же поздно? – Щедров покосился на Филева. – Нет, совсем не поздно! Виновных следует найти и строго наказать. С расчетом на будущее, чтобы подобные безобразия не повторялись. А как же иначе? Иначе нельзя!
Филев отвернулся и курил. Черноусов снял шляпу и платком старательно вытирал взмокревший лоб.
Два гусеничных трактора стояли в борозде. Плуги как врезались в чернозем, так в нем и застряли. На гусеницах, на лемехах земля засохла и побурела. Еще два трактора, тоже с плугами, на лемехах та же засохшая земля, находились на стане. Тут же, возле облупленного, поклеванного дождем домика, трактористы сидели вокруг сбитого из досок стола и резались в домино. Когда на стане появилась «Волга» и из нее вышли Щедров и Черноусов, игравшие в домино поднялись, оправляя комбинезоны и виновато улыбаясь.
– В чем дело, Назаров? – с ходу крикнул Черноусов, обращаясь к вышедшему наперед высокому парню в просторном, без пояса, комбинезоне. – Почему техника стоит?
– Нету горючего, вот и загораем под лучами весеннего солнышка, – наигранно весело отвечал Назаров. – Благодать! Теплынь-то какая!
– Почему же нету горючего? – поинтересовался Щедров.
– А кому я должен отвечать? – вызывающе спросил Назаров. – Вот Черноусова, например, я знаю…
– Это Антон Иванович Щедров, секретарь райкома, – за Щедрова ответил Черноусов. – И вопрос тебе, Назаров, как бригадиру, задан вполне законный. Почему машины стоят? Отвечай!
– Ой, товарищ Щедров! Приветствуем вас на нашем стане! – Назаров сильными, огрубевшими ладонями пожал Щедрову руку. – Как же хорошо, что вы к нам заглянули! – Назаров повернулся к трактористам: – Хлопцы! К нам секретарь райкома приехал! Товарищи! А ну, подходите сюда!
– Так почему же нету горючего? – снова спросил Щедров.
Заговорили трактористы, все разом.
– Не подвезли, вот его и нету!
– Вся надежда у нас на Никольского, а он куда-то пропал!
– Для нас это не новость. Частенько стоим!
– Привыкли загорать!
– Значит, Никольский не подвез горючего? – спросил Щедров.
– Никольский или кто другой. Черт их знает, кто сегодня работает на горючевозе – Никольский или Петров!
– Спросите у Черноусова! Он знает.
– Давно стоите?
– Со вчерашнего дня.
– Вечером, как стемнело, мы и заглохли!
– А норму с нас требуют!
– Никольский, видать, загулял на свадьбе!
– Антон Иванович, а секретарь райкома обязан болеть за пахоту? – вдруг спросил Назаров.
Трактористы притихли.
– Все обязаны, и секретарь райкома тоже.
– Дайте нагоняй нашему колхозному начальству!
– А то что у нас получается? Не работа, а издевка!
– Вы-то сами почему стучите косточками? – Щедров посмотрел на приунывших трактористов. – Вы-то сами почему не потребовали от правления, не забили тревогу? Не понимаю, как же вы, механизаторы, могли допустить простой тракторов в такую горячую пору? И как все это, товарищ Черноусов, у вас называется?
Черноусов понурил голову и промолчал.
