Текст книги "Земля в иллюминаторе (СИ)"

Автор книги: Румит Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 58 страниц)

– Кажется, я что-то вспомнил, – стараясь отдышаться, сказал Ивара. – Это и есть Залы Великого Возрождения. Мы с Тави проходили здесь. Только тогда глаза мертвых еще не светились. Что-то произошло. Бемеран Каас изменила…

Не договорив, он ринулся в бой – омары прошли тоннель. Несколько минут назад они защищали вход в комплекс и стремились не пропустить людей внутрь. Теперь стороны поменялись местами, и уже люди защищали вход, стараясь не пропустить омаров вслед за собой. Хинта рубил кашу из напирающих уродливых тел и ощущал, как им овладевает странный покой. Он больше не боялся. Голова кружилась, в глазах еще были черные точки, и тело словно бы лопнуло изнутри, но остаточный вкус крови и рвоты вдруг придал ему сил. Он наконец-то ощущал себя наравне со своими врагами. Ему легче было калечить и убивать, когда он сам страдал. Эта бойня стала к нему ближе, обрела настоящий вкус и запах – стали и кислоты, крови и желчи: обжигающий коктейль.

Омары больше не стреляли – не было возможности – однако, не щадя друг друга, валили по тоннелю. Напор этой хищной биомеханической толпы был поистине сокрушительным. Встречая мясорубку мечей, тела страшным фаршем вываливались на разбитый пол, кровь и нанопена снова лились рекой, но на смену одному десятку омаров сразу приходил другой. Чудовища понимали, что гибнут, сами убивали друг друга в давке, но все равно стремились принять участие в бойне. Хинта начал было верить, что следующая волна врагов станет последней, что поверженные собьются в пробку и намертво перекроют проход. Однако все изменилось, когда в бой пошли мертвые омары, возрожденные плазматической Бемеран Каас. Словно машины смерти, они ввинтились в ряды своих же соратников. От их удара гора мертвых тел разлетелась и осыпалась, заполняя все помещение останками, кровью и слизью. Новые чудовища вступили в ожесточенный бой с людьми. Состояние этих существ было ужасным – безрукие, безногие, с продырявленными телами, они все равно продолжали сражаться. Их приходилось разрубать на мелкие куски, но даже обрубки этих тел шевелились, ползли и искали для себя возможность навредить врагам.

– Уходим, – в какой-то момент скомандовал Ивара. Хинта обернулся и увидел, что мертвецы, пролежавшие сотни лет, начинают вставать. Плазма, попавшая в помещение с выстрелами, принесенная на себе омарами, тоненькими струйками проникала в неживые тела, чтобы их оживить. Умертвия в ссохшихся скафандрах, крошась и скрипя, бросались на героев или поднимали свое древнее оружие и пытались из него стрелять. Пришлось рубить этих новых противников. Из мертвецов сыпался прах и вырывались снопы фиолетового огня. С другой стороны напирали омары. Бой затянулся. Постепенно людей оттесняли назад. Они перестали защищать вход и отступили к лестницам. Кровь омаров рекой полилась по ступеням. Но и лестницы пришлось сдать – омары падали сверху, заваливая их телами, а когда погибших становилось слишком много, сверху на них выплескивалась плазма, и они начинали оживать. Вместе с их армией просыпались и древние человеческие воины. В конце концов, Иваре и мальчикам пришлось обратиться в бегство. Они бежали вниз и вниз, через лабиринт лестниц, залов и коридоров, через золотой город вечной битвы, вечной смерти и вечного воскрешения, по которому теперь бродили восставшие мертвецы и невероятные чудовища. После долгого бега наступали короткие передышки, когда они в изнеможении прятались между невиданных золотых машин или в стенных нишах. Потом завязывались короткие стычки. Они всегда в них побеждали, но это не приносило им ничего, кроме усталости и боли. И вот они снова бежали, снова прятались, снова дрались и снова бежали…

_____

Омары взяли за привычку взрывать пол и стены коридоров – это помогало им в обход людей спускаться на нижние этажи. Армия чудовищ рассеялась и теперь была повсюду. В каждом из залов они натыкались на патруль, на каждой лестнице встречали засаду. Во многих коридорах стояли мины. Они потеряли счет времени. Кровь была снаружи и внутри их скафандров, бесчисленные шрамы и царапины исполосовали их броню. В стекле шлема Хинты засела пуля, но он уже не мог вспомнить, где ее получил. Теперь он с особым вниманием прикрывался от выстрелов, потому что боялся, что следующее попадание может пробить шлем.

Они меняли направление, блуждали, попадали в тупики, теряли силы. И все же с каждой маленькой победой они прорывались немного вперед, оказывались все ниже и ниже. Они прошли Меридиан насквозь, спустились на невероятную глубину и приблизились к тем местам, которые Хинта видел в своем видении. Золотые коридоры постепенно сменились темными катакомбами. Здесь было много зеленого камня, но в некоторых местах стены казались сделанными изо льда или слюды. В глубине этого прозрачного кристаллического материала мерцали скопления призрачного фиолетового свечения. Умертвий стало больше, потому что омары проникли на этот уровень раньше людей и принесли с собой энергийную Бемеран Каас. Однако кое-что изменилось. Омары и умертвия больше не нападали на героев. При виде людей отряды монстров сворачивали прочь, отступали, и те шли, почти постоянно наблюдая впереди себя промельк уродливых тел или вспышку яркого фиолетового света в чьих-то уже не живых глазах.

– Почему они не нападают? – тревожно поинтересовался Хинта.

– Потому что мы победим их в каждой из этих стычек, – ответил Ивара, – и потому что они достаточно нас задержали. Они верят, что мы сбились с пути или опоздали.

– Нет. Я чувствую, что мы не опоздали. Иначе бы тьма звала меня, и все было бы другим.

– Значит, они верят, что смогут остановить нас в другом месте или другим способом.

Только Тави ничего не сказал. На его окровавленных губах играла странная улыбка. Он упрямо шагал между своих друзей, его взгляд был направлен вперед и вдаль – в зыбкую прозрачность этих страшных коридоров. Чем дальше они углублялись в катакомбы, тем ярче был фиолетовый свет внутри стен. Тоннели становились то теснее, то шире, сворачивали, ветвились. Хинта начал узнавать гладкий каменный пол, который запомнил в своем видении. Тревога в его душе нарастала. Что-то было не так. Он попробовал прощупать это чувство, понять его изнутри. Он попытался представить, что они проиграют в битве. Они могли проиграть. Он знал это, потому что они устали и им было плохо. Но, как ни странно, его беспокойство не было связано с их поражением. Их поражения он боялся уже давно; этот страх стал привычным, Хинта изучил его наизусть и научился его преодолевать. Но нынешний страх он не мог преодолеть, и тот нарастал с каждым шагом, с каждым новым пустым коридором, с каждой новой секундой молчания друзей. И тогда Хинта понял, что боится не поражения. Какая-то ледяная завеса разделила их. Они больше не были целым. Ивара вел эту войну по своим причинам – для него было важно закончить начатое. Тави вел эту войну по другим причинам – для него важно было стать героем. Он сам, Хинта, вел эту войну по третьим причинам. Он не хотел быть предателем, мечтал о мести.

– Вы чувствуете? – спросил он.

– Что? – переспросил Тави. За последний час это было первое произнесенное им слово. Но это слово не открыло путь, а закрыло, стерло все пути. Хинта вдруг потерял надежду, ком слез встал у него в горле.

– Мы близко, – выдавил он.

– Да, – согласился Ивара. Они снова шагали вперед. Хинта даже не мог заплакать. Оцепенение и усталость битвы столкнулись в нем с внезапным преждевременным горем. Он понял, что все закончилось. Они все еще могли победить или проиграть; они все еще представляли собой человечество; вся магия Аджелика Рахна была с ними; никто из них не предавал сейчас свет. Но все они теряли нити своей дружбы. Их будто коснулось дыхание некой иной судьбы. И вдруг Хинта поверил, что они победят, что не все они погибнут здесь, под землей, что, возможно, вообще никто из них не погибнет. Вот только выйдут они отсюда разными дорогами, к разному будущему. И хуже всего было то, что он не мог об этом говорить, не мог прощаться, когда их дело еще не было сделано. И даже боль в сердце была притупленной, странной, чуждой ему самому, потому что он сам уже оторвался и встал в стороне от друзей, как и они встали в стороне от него.

Хинта был еще погружен в эти мысли, когда он и его спутники неожиданно вышли из сети тоннелей на простор огромного зала. Хинта мгновенно узнал это место, хотя в прошлый раз видел его с другой стороны. В своем видении он смотрел на зал через портал Золотых Врат, которые медленно открывались. Теперь он видел Золотые Врата со стороны зала – покрытые фрактальными узорами, они поднимались до самого потолка. До них было еще очень далеко, но даже с такого расстояния они казались огромными. По полу зала тянулась знакомая трещина с застывшей в ней магмой – Хинта видел тогда, как эта трещина появляется. А все пространство, от места, где они застыли, и до Золотых Врат, по обе стороны от разлома, было заполнено армией Бемеран Каас. Омары теперь хорошо знали возможности своих врагов, понимали, что рикошетящие от мечей пули погубят их же самих. Поэтому они приготовили щит из оживших мертвецов – те лежали и стояли, образуя систему редутов: жуткая шевелящаяся стена с тысячью пылающих фиолетовых глаз. Омары были за этой стеной, их длинные руки с дулами торчали между иссохших мертвых тел. Другие омары – омары-камикадзе – не прятались за стеной, но стояли открыто рядом с контейнерами, полными энергийной Бемеран Каас, или рядом с нагромождениями мин, готовых взорваться.

На какие-то мгновения все замерло и стало очень тихо. Омары не стреляли. Люди не бежали и не нападали. Две армии застыли друг против друга. Одна состояла из профессора и двух мальчиков. Другая насчитывала тысячи лучших за историю этой планеты солдат-фанатиков. Весь мир был в их руках, все войны должны были завершиться здесь – в этой просторной пещере, в тысячах метров под поверхностью земли, у врат перерождения, которые могли служить как добру, так и злу. За спиной у людей мерцал недружелюбный им фиолетовый свет. За спиной у омаров неприкосновенным золотым щитом сверкали Великие Врата. Скафандры людей были полностью покрыты кровью – ни проблеска золота. Омары и мертвецы стояли черной стеной с мелькающими в ней вспышками фиолетовых звезд.

В это затянувшееся мгновение Хинта понял, что молится. Он молился так же, как Тави молился, когда они шли по тоннелям колумбария Литтаплампа. «Пожалуйста, – думал Хинта, – пусть вселенная света прикоснется к нам, как мы стремимся к ней. Пусть сам Итаирун, сам Хиасохо и сам Аджелика Рахна поверят в наше представление о добре. Ведь мы верим в их представление о добре. Но у нас есть и наше собственное, иное, малое представление о добре. Для нас добро – это наша дружба, наша любовь, наше обычное счастье, наша маленькая человечность. Пусть они вернут нам все это в час, когда мы играем роль их орудий в этой ужасной битве».

Он молился беззвучно. И пока длилась его мысль-молитва, две армии не двигались с места. «Великое золото твоих клинков у нас в руках, – думал Хинта, – так не дай нам потерять золото наших душ. Я пуст. Боль наших врагов выжгла мне сердце. Значение нашей роли испепелило мою волю. Эта бойня сковывает и соблазняет меня. Темная сторона моей души и моя старая злоба выходят наружу. Все, от чего я хотел отречься, становится во мне главным. Я убиваю врагов не ради добра и не ради будущего, а лишь потому, что ненавижу их и боюсь моей прежней слабости. Моя новая сила делает меня похожим на них. Я не хочу платить такую цену лишь за то, чтобы доказать мое отличие от моего слабого и трусливого отца. Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне. Верни мне меня. Верни нам нас. Верни все то, что стало важным за последний год».

Хинта молился, но при этом ничего не ждал, не испытывал никакой надежды. В это мгновение он поверил, что все потеряно, что их круг уже распался, а связь осталась в прошлом. Он думал, что впереди для них ничего нет: только этот последний бой, в котором они, вероятно, победят, но потеряют суть самих себя. В своих мыслях Хинта не предавал золото, не роптал на отпущенную ему роль. Но, сам того не замечая, он начал воспринимать себя как маленькую марионетку, которая должна пожертвовать собой ради великой цели. Он чувствовал, что ему дали оружие и использовали.

Хинта не знал, что в это мгновение его друзья молятся точно так же, как и он сам.

«Дай мне силу, – просил Ивара, – чтобы я не предал Тави, когда и если увижу, как Амика возвращается в мир живых. Дай мне силу остаться тем, кто я есть, сохранить каждую из моих жизней. Пусть моя новая жизнь не будет отменена сегодня. Пусть во мне хватит любви на двоих, а дружбы – на многих. Я не хочу, чтобы тьма забрала у меня половину меня. Почему я ничего не чувствую? Почему мне не больно, когда Тави отрывается от меня? Почему я не страшусь его детских слез? Верни мне мой страх, мою ответственность, мое настоящее. Прошу тебя».

«Я желаю своей смерти в бою, – думал Тави, – и не могу думать о боли, которую принесу своим друзьям. Мне мнилось, будто я стал подобен Джилайси. Но теперь я знаю, что это не так. Мои глаза сухи, и не в моей власти спасти этих существ, которые гибнут под моим клинком. Я запутался, запутался куда сильнее, чем мои друзья. Моя страшная гордость губит меня, заставляя вырываться, бежать впереди других. Прошу тебя, дай мне силу быть скромным. Верни мне слезы, слабость и память о тех, кто рядом. Я заблудился. Здесь, в моем хрустальном лабиринте, я потерял души и своих врагов, и своих друзей. Прошу, верни мне знание о том, кто я на самом деле. Я хочу назад. Я хочу быть тем восхищенным мальчиком, который в ламрайме нашел нить своей судьбы. Я точно знаю, что это моя нить. Так почему же она привела меня к этой гордости и этой пустоте?»

И на все эти молитвы пришел ответ.

Хинта увидел сонм душ. Тысячи и тысячи светлых силуэтов проступили сквозь черно-фиолетовый мрак армии Бемеран Каас. Полутемная пещера наполнилась белым сиянием, словно сам день приходил на смену ночи. Потрясенный Хинта смотрел, как души идут к нему и его друзьям со всех сторон. Раньше ему казалось, что он видит целые легионы душ, но теперь их стало еще больше. Как снег в холодные времена укрывает собою землю, так души укрыли собой ад этого подземелья.

Большая часть силуэтов не обладала индивидуальностью черт, но два выделялись среди других. Это были юноша и мальчик. Держась за руки, они подошли прямо к замершим героям. В юноше Хинта узнал человеческий облик Аджелика Рахна. А в мальчике он узнал Ашайту. Но этот Ашайта был иным, чем при жизни. Его лицо изменилось, в нем больше не было уродства: глаза стали немного меньше, но сохранили свою красоту и бесконечную синеву, подбородок стал нормальным, так что Ашайта мог нормально улыбнуться. Но самым удивительным было то, что в этом здоровом лице Хинта безошибочно угадывал своего брата. Он ни на мгновение не усомнился, что это именно Ашайта стоит перед ним. При этом он видел, что это уже лицо фавана таграса, в нем был теперь и кто-то еще, какой-то другой дух. Но этот новый дух жил с духом Ашайты в таком абсолютном мире, в такой невероятной гармонии, что они вместе казались более единым и цельным человеком, чем тот, кем брат Хинты был при жизни.

– Ашайта, – произнес Тави. Хинта оглянулся на друга и увидел, что у того в глазах мерцает отсвет белого сияния, а по щекам текут слезы. Потом Хинта снова посмотрел на двух призраков и увидел, что те улыбаются.

– Ашайта – мой ответ всем вам, – беззвучно сказал Аджелика Рахна. – Он тот, кого вы любили, тот, кого вы потеряли. В нем вся чистота вашей дружбы, вся простота ваших жизней. Он тот, без кого не пройти последнюю битву. Он ваш талисман, мост между душами, тихий свидетель разговоров, хранитель сердец.

Хинта чувствовал, что ему самому наворачиваются на глаза слезы. Однако это еще не была настоящая боль. Ашайта разделился на три силуэта, каждый из которых протянул вперед правую руку и, словно открывая какую-то дверь, вошел в одного из них. И вот тогда, когда рука брата проникла ему в грудь, Хинта ощутил настоящую боль. Он закричал и услышал, как его друзья кричат, стонут и плачут рядом с ним. Их души вырывались из тенет Бемеран Каас. Безразличие, оцепенение были утрачены. Хинта испытал страшную ясность. Он вспомнил все. К нему вернулось ощущение, какое бывает в пальцах, когда гладишь лист растения. Он вспомнил тепло рук родителей. Запах изо рта подвыпившего отца. Смех Тави. Дни учебы и дни, проведенные в ламрайме. Лапшу Фирхайфа. Примитивное устройство Иджи. Полутьму гаража. Шум гумпрайма. Ветер на тропе вдоль Экватора. Жухлую зелень шартусских фратовых полей. Ужас смерти брата. А потом он вспомнил лицо каждого из омаров, которых он сегодня убил. Сразу три горя обрушились на него. Одно было его собственным – он потерял свое детство и свой дом. Другое было горем за мир. А третье было горем за его врагов. Только теперь, только в это мгновение он по-настоящему научился не хотеть войны. Он помнил труп растерзанного омара, который висел на крюке в Шарту, и понимал, что делает сейчас почти то же самое. Он не мог этого принять, но и уйти не мог. Теперь он знал, что жизнь – это вынужденное противоречие. И еще он ощущал абсолютную преданность своим друзьям. Он знал, что их изоляция друг от друга – темное наваждение. У них не было отдельных мотивов. Он, Хинта, так же хотел вернуть друзей Ивары, как и сам Ивара. Он, Хинта, так же хотел стать героем, как и Тави. Они не могли попасть сюда по одному. Их было трое. И у них было три ключа, три клинка, три судьбы, чтобы открыть врата. При этом Хинта ощущал Ашайту внутри себя, словно свое второе «я». Он слышал, что брат внутри него рассказывает ему, как любит его, как благодарен ему, как понимает его боль. И одновременно Ашайта говорил о том, как любит Тави и как любит Ивару. Через мысли Ашайты Хинта знал мысли своих друзей. Их сердца, связанные узами величайшей дружбы и призрачного родства, превращались в одно единое сердце.

А потом Хинта услышал реальный, живой голос Ивары.

– В разлом!

_____

Омары начали стрелять. Клинки героев полыхнули зеленым огнем. Они двигались с такой скоростью, что поднимали ветер, и тысяча пуль отлетела от них, кромсая плотные ряды оживших мертвецов. Однако стрелявшие омары на этот раз не пострадали от собственного оружия. А вот люди калечили самих себя, когда вынуждены были двигаться с такой скоростью. Считанные секунды спустя они уже исполнили план Ивары и упали на застывшую лаву на дне расселины. Та была не слишком глубокой, но своим изгибом укрывала их от смертоносного града. Словно издалека, Хинта услышал вой тысячи выстрелов и визг шквала пуль, которые крошили камень у них над головой. Потом его накрыла пелена физической боли и усталости, и на какое-то время он почти перестал осознавать себя. Но его мысли шли сквозь жар и тьму. Он ясно понимал, что этот рывок был последним – ресурс их тел вышел, и во время следующего рывка они просто погибнут. Хинта закашлялся. Кровь липким потоком заливала подбородок. Он почувствовал себя Ашайтой. Его руки и ноги немели, по нервам распространялся мучительный огонь.

– Джилайси, – прохрипел Тави. – Вот что он чувствовал, когда…

Хинта ощутил плечо друга рядом с собой. Омары пустили ракету, и та взорвалась над укрытием людей, осыпая тех градом осколков и щебня. Они почти без сил подняли свои мечи, защищаясь.

– Неужели мы проиграем здесь? – спросил Тави.

– Мы умираем, – ответил Хинта.

– Нам не нужно умирать всем. Возможности почти бесконечны, пока ты не останавливаешься. – Тави не кашлял, в его голосе были только слезы, но и сквозь них была слышна его детская, звонкая, невероятная чистота. – Я люблю каждого из вас, – добавил он. И тогда Хинта понял, что тот хочет сделать.

– Нет, – умоляюще сказал Ивара. Хинта схватил Тави за плечо, увидел на его лице белый отсвет сонма душ, хотя тех уже не было вокруг. Они смотрели друг другу в глаза. И Хинта понял, понял Тави до самого конца. Он увидел, как сильно тот хочет остаться здесь, рядом с ними, умереть вместе. Но Тави не мог остановиться – это тоже было ясно. Хинта понял, что не должен удерживать его, у него не было на это права. Там, за краем расселины, в огне, была судьба Тави. И еще Хинта знал, что план Тави стратегически верен. Им не нужно было погибать всем вместе. Жертвуя собой, распадаясь на атомы, эту работу мог сделать один человек.

Хинта простил Тави и отпустил Тави. Еще Тави успел очень долгим взглядом посмотреть на Ивару. А потом у них над головой взорвалась очередная ракета. Хинта и Ивара машинально прикрылись от нее клинками. А Тави, наоборот, поднял свое незащищенное лицо навстречу летящим осколками и потокам огня. Хинта успел увидеть, как смерть падает на него. Тави ждал, пока у него не осталось совсем мало времени. И тогда, когда золотой скафандр бесконечно ускорил его восприятие, Тави выскользнул из-под мчащейся на него угрозы, взмахнул мечом и, словно птица, взлетел вверх. Для Хинты в это мгновение его друг исчез, потому что нельзя было увидеть тело, которое движется с такой скоростью. Вся запекшаяся омарья кровь слетела с его скафандра, и тот снова стал золотым. Он пробежал по осколкам ракеты, которые летели ему навстречу, оттолкнулся от взрывной волны, использовал свой клинок, как крыло, и разящим смерчем опустился в самую гущу армии врагов.

Когда Тави исчез, Ивара и Хинта бросились вслед за ним. Но им двоим не угрожала такая опасность, поэтому их время не стало таким, как время Тави. Они увидели лишь страшный взрыв. Омаров и мертвецов разнесло в клочья. Вспышка зелено-золотого огня проскочила через всю залу. Потоки крови и нанопены захлестнули пол, заполнили собой разлом. Страшный ветер поднялся и стих. Колонны пошатнулись от ударной волны. Звук взрыва сотряс своды, вызывая обвалы.

Ивара и Хинта бежали сквозь хаос и разрушение, уворачиваясь от падающих камней и от уцелевших дезориентированных омаров. Путь Тави был для них, словно кровавый тоннель внутри вражеской армии. И когда они достигли врат, Тави уже, разумеется, был там. Он стоял, опустившись на одно колено, прямо перед ними. Он был полностью обнажен – его скафандр, даже волшебный, не выдержал последнего рывка. Клинок, снова ставший ключом, входил в среднюю замочную скважину золотых врат. А кожа Тави истекала кровавым потом.

Ивара и Хинта упали на колени по сторонам от Тави; их мечи в мгновение ока снова обратились ключами, и они вставили их в скважины врат. У них за спиной ревела и стонала израненная армия омаров. Тави не убил даже десятой части – он просто проложил сквозь них прямой смертоносный путь. Теперь все те чудовища, которые уцелели, поднимались на ноги и пытались понять, где их враг и что им делать. Омары, умертвия, сама Бемеран Каас – все они постепенно осознавали, что проиграли. Но им не было места в мире золота и света, жизни и добра; они потеряли все, что имели, и потому не могли сдаться. В ярости орда обернулась к Золотым Вратам – туда, где стояли изможденные люди, где умирал Тави.

Хинта и Ивара в это мгновение тоже обернулись и посмотрели на тысячу дул, которые вновь поднимались, чтобы их уничтожить. А потом вспыхнул свет, который ослепил чудовищ, и зазвучала музыка, чем-то подобная той, которую любил играть Ашайта – музыка машин и детей. Золотые Врата ожили, распались на тысячи движущихся деталей. Вращающиеся блоки сходились и расходились, формы танцевали. И вот начал раскрываться проход, и из него вырвалась могучая армия героев, закованных в золотые латы. Некоторые из них были в огромных робофандрах, другие могли летать благодаря реактивным ранцам. Энергетические щиты и клинки вспыхнули в воздухе, отражая шквал омарьих выстрелов. Лазеры ударили по летящим ракетам. Закипел новый бой, но на этот раз исход был предрешен – побеждало золото.

Ивара и Хинта бросились к Тави, который все еще стоял неподвижно у порога врат, с исчезающим ключом в руке, с кровью, уходящей прямо через кожу. Страшно было прикоснуться к этому телу – такому хрупкому, такому победоносному, такому больному. Казалось, что мальчик ободран до самых мышц, разрушен, уничтожен, раздавлен. На мгновение Хинта даже подумал, что Тави уже погиб. Но потом Ивара нашел в себе решимость, чтобы дотронуться до плеча Тави. И тогда тот мягко и безвольно упал на руки друзей. Кровь текла у него из глаз, рта, ушей. Но он был еще жив, его губы трепетали, и даже в этой тихой агонии была красота. Тави умирал совсем не так, как солдаты в Шарту: в его наготе не было никакого унижения, в его ранах не было ужаса войны – какая-то запредельная святость снизошла на него в эту минуту.

– Здесь можно дышать, – едва слышно произнес он. Ивара сорвал с себя шлем и с нежностью прикоснулся губами ко лбу и щекам мальчика. Его слезы и поцелуи оставили следы на окровавленной коже. Хинта тоже снял шлем. Из врат дул слабый, но ровный ветер; воздух пах садом и какой-то невиданной свежестью, солью и электричеством, и еще тысячью запахов, которые Хинта никогда не знал. Золотые воины бесконечным потоком шли через портал вместе с этим ветром. С уважением, не сбиваясь с шага, они обходили троих героев, и срывались на бег, чтобы вступить в последнюю великую битву, происходящую на Земле. Но здесь, у порога врат, все было иным, шум битвы казался далеким. Здесь было странное место – между жизнью и смертью.

– Мы это сделали, – удивленно прошептал Тави.

– Ты это сделал, – плача, ответил Хинта. – Ты, Ашайта и Аджелика Рахна.

– Нет, мы. Я бы не смог попасть сюда один. Мне не больно. – Тави говорил, и кровь струйками текла из уголков его губ. За вратами величественные залы сияли золотом и белизной. Там работали чудесные машины, и тысячи жизней зарождались прямо сейчас, чтобы нести золотой меч злу и благую весть людям.

– Я тебя люблю, – сказал Ивара.

– Я тебя люблю, – тихим эхом откликнулся Тави. В их словах была та абсолютная уверенность, которой почти никогда не бывает у обычных людей, когда те пытаются сказать друг другу о чувствах. – Я хочу, чтобы ты был счастлив с Амикой.

Ивара согнулся над ним, словно сам был ранен намного более страшным образом.

– Тебе не должно быть так больно, потому что все правильно. Мы все сделали правильно. Мы знали…

Взрослый рыдал, а мальчик слабой, окровавленной рукой обнимал его за шею. Волосы Ивары испачкались в крови Тави. И в этот момент Хинта ощутил какой-то новый абсолютный предел у себя внутри.

Когда умирал Ашайта, все было иначе. Тогда Хинта ощущал отупение и ярость, заглушавшие боль утраты, и много глупых мыслей: он винил всех и вся, пытался куда-то отнести тело брата, исполнить какой-то последний неясный долг. Но главным чувством Хинты была тогда его собственная вина – он корил себя за то, что не сбежал, пока было можно, не мог простить себе драку с Круной и то, как эта драка повернулась. Сейчас в душе Хинты царила абсолютная ясность, а в сердце совсем не было тьмы. Он знал, что судьба Тави была в определенном смысле неизбежна. Если бы Тави не умирал сейчас, то умирал бы весь мир. Хинта никого не винил за этот расклад. Но он чувствовал, как боль растет у него внутри, словно древо жизни, сплетенное из белых обжигающих молний. И, сам того не понимая, он в этот момент принял огромное, безумное решение. Он понятия не имел, как это решение можно осуществить, но поклялся, что осуществит его.

– Я никогда тебя не отпущу, – сказал он. – Я никуда тебя не отпущу. Я не принимаю твою смерть. – Он сорвал с руки золотую перчатку и сцепил свои пальцы с мокрыми от крови пальцами друга. Как только он это сделал, бесконечные видения обрушились на него и на его друзей. Перед их взором открылись порталы всех золотых врат, им стали известны судьбы десятков тысяч людей. Словно это в них был секрет множественности врат – и стоило им соединить вместе свои энергии, как этот секрет начал цвести и раскрываться перед ними калейдоскопом миллиона картин.

Внутренний взор Хинты мчался сквозь все копии врат, сквозь взгляды и сознания тысяч людей, а при этом в уме у него продолжало пульсировать решение. «Я не отпускаю Тави, – повторял он. – Я не отпускаю тебя. Мы будем дружить дальше. Мы не умрем друг для друга никогда, никогда, никогда. Я буду тебе предан. Мы будем все делать вместе, как делали это в последний год. Мы не будем ссориться. Мы не будем лгать. Я не буду ревновать. Мы просто будем вместе, вместе, вместе». И какой-то золотой шепот словно бы говорил Хинте, что это возможно, что так и будет, что это его судьба – не отпускать Тави, никогда, никогда, никогда.

А между тем Хинта видел, как зачарованные люди в куполах Литтаплампа смотрят на золотые врата, воздвигшиеся прямо посреди улиц и парков. Из врат выходили полуобнаженные фавана таграса – почти все молодые, изменившиеся, ставшие полубогами, и в то же время помнящие свою человеческую жизнь, сохранившие любовь к своим близким. Из врат звучала песня. Останавливались машины и поезда. Прохожие меняли свой маршрут. Домоседы открывали двери своих квартир. Сотни людей бросали работу, откладывали дела и шли навстречу великому зову. И вот на одной из площадей произошла первая встреча – плачущие родители снова подняли на руки своего ребенка. В другом месте заново обнялись возлюбленные, не верящие в свое счастье. Кто-то стоял, не в силах прикоснуться, и мог лишь смотреть на того другого, который снова пришел в его жизнь.

Хинта видел, как золотые врата появляются на фратовых полях между убогими хибарами батраков, как они проламывают лед в центре одинокого северного поселения на краю ледника, где люди уже начали верить, что они последние обитатели планеты. Среди странных полузаброшенных городов с домами под остроконечными крышами, на плавучей платформе посреди океана, в глубоких пещерах на склонах далеких гор – врата открылись повсюду, где еще жил человек; словно тысячу разбросанных песчинок, они собирали умирающее человечество. И сейчас, глядя сквозь все эти врата, Хинта как никогда раньше понимал, насколько неправ был Квандра. Не было побед, кроме той, которой они достигли сейчас. Людей в этом огромном мире осталось ничтожно малое количество. Почти все города были наполовину пусты, почти все селения отчасти лежали в руинах, потому что через них прокатилось то или иное страшное бедствие.

Но было несколько картин, которые Хинта запомнил особенно ясно, потому что знал места, в которых происходило чудо врат, или людей, к которым приходили фавана таграса. Он увидел, как перерожденные входят в залы гумпраймов Литтаплампа. Инка и Лива обняли своего сына, стоя на трибуне. Их слезы увидела вся ойкумена, и вся ойкумена услышала их слова, когда они прочитали свое обращение. Они просили сохранять спокойствие, верить и слушаться фавана таграса. А фавана таграса повсюду звали людей, чтобы те вместе со своими родными ушли в золотые врата.