Текст книги "Земля в иллюминаторе (СИ)"

Автор книги: Румит Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 58 страниц)

– Не сопротивляйся этому. Просто выбери, каким чужаком ты хочешь быть. Чужак – это или никто-временщик, или гость, или враг. Я предпочитаю в подобном раскладе быть гостем. А хороший гость не дает хозяевам дома советов, как тем жить, до тех пор, пока его не спросят. Его самостоятельное вмешательство оправдано лишь в тех редких случаях, когда он видит, что своим словом и делом может кого-то спасти – к примеру, остановить насилие над слабыми, причем остановить его навсегда, так, чтобы сами слабые не стали потом мстить тем, кто их унижал. Если ты не видишь подобного случая в Шарту, то и не вмешивайся.

Тави закусил губу.

– Они бросают неполноценных детей в пустошах, чтобы те умерли или стали омарами. Разве это не насилие над слабыми?

Они остановились на мосту, перекинутом через очередную дорогу – внизу были задворки административного центра. Рабочие в силовых экзо перекатывали бочки из открытой фуры в грузовой шлюз комплекса. Поодаль парень и девушка в легких полускафандрах играли в сокс. Издалека с полей шел прозрачный туман, от него красный свет солнца начинал распадаться желтыми аурами.

– Да, ты говорил. И потом я выяснил, что о подобных случаях упоминали по всей экваториальной границе ойкумены. Но я так понимаю, что в Шарту это в прошлом. Мне сказали, что здесь есть дети-инвалиды, в том числе с церебральными повреждениями, которые не ходят в школу и занимаются на домашних терминалах. Кажется, младший брат твоего друга…

– Его жестоко дразнят.

– Подобная неприязнь и дразнилки – неизбежные последствия недавно произошедшего в обществе размежевания. Да, это омерзительно, но все же не угрожает этим детям так, как раньше. То есть, спасать уже некого – все спасены. А если бы даже это было не так, Тави, ты должен понимать, что есть общества с очень разным представлением о гуманности. Вмешиваясь, требуя от этих обществ перехода к другим ценностям, отдельный человек извне почти никогда не достигает успеха. Такие вещи можно изменить только с помощью идущей десятилетиями пропаганды новых идеалов, либо ценой еще большего насилия, либо в случае, когда уже сам собой сформировался раскол, в который можно вбить клин. В этом третьем случае отдельный человек способен достичь успеха. Но ему стоит трижды подумать, хочет ли он раскалывать общество – так как это зачастую тоже приводит к новому насилию. К тому же мир, где мы живем, стал настолько ненадежным, рушащимся, экстремальным, что борьба только за судьбу подобных людей может в целом уже не иметь смысла.

Тави кивнул – и вдруг не выдержал.

– Я поссорился с лучшим другом.

– С Хинтой? – уточнил Румпа. Теперь он понял, что о драке Тави может ничего не знать.

– Да, с ним.

– Из-за чего?

Лицо Тави напряглось, в глазах уже стоял призрак слез.

– Честно говоря, из-за Вас.

– Из-за меня? – скрывая настороженность, переспросил Румпа. Ему вспомнилась утренняя встреча. Не то чтобы он по-настоящему боялся сплетен – они были неизбежны. Просто так вышло, что Тави уже что-то для него значил, а поэтому он предпочел бы сам рассказать мальчику о своей болезни и вообще о себе. И еще было обещание Хинты молчать, которое тот дал после драки. Румпа не любил, когда люди нарушают свои обещания.

– Ну, не только из-за Вас. Мне кажется, что Хинта, как и все здесь, застрял в каких-то убеждениях. Нет, он не такой, как другие. Он лучше. Но он как будто на полпути между мной и людьми. И иногда от этого тяжело.

– Ты хочешь, чтобы он был больше похож на тебя?

– Это неправильно, да?

– Я не знаю. Тебе решать.

Тави угрюмо кивнул.

– Помириться будет сложно.

– А причем здесь все-таки я? Я, кстати, встретил твоего друга сегодня утром.

– Да? У него же не было с Вами занятий.

– Не было. Мы просто случайно оказались в одно время в одном месте. Узнали и поприветствовали друг друга.

– Так вот откуда он узнал, – протянул Тави.

– Узнал о чем?

– Что Вы наш новый учитель.

– А он не знал?

Тави закрыл лицо руками.

– Я ему не сказал. И все время на это была какая-то причина. А главная была в том, что я чувствовал в нем что-то… ну, как будто Вы ему не по душе. Я знал, что он будет странно реагировать, если я расскажу про наше с Вами общение.

Мужчина молчал. Он думал о том, что Хинта, очевидно, ничего никому не пересказал из подслушанного разговора. Это радовало. Ему нравилась их дружба, она напоминала ему то, что сам он в своей жизни потерял.

– И я сделал только хуже. Сегодня он узнал это сам и просто набросился на меня. У нас была почти драка.

Румпа несколько мгновений раздумывал, сказать или не сказать, а потом принял решение: сказать, и быть честным.

– На какой это было перемене?

– На второй, а что? – Тави уже напрягся, будто почувствовал беду.

– К концу второй перемены Хинта в холле дрался один против нескольких старшеклассников. Я их разнял.

Теперь они стояли у прозрачной стены тоннеля и сквозь пластиковую пленку смотрели на закат. Солнце сплавлялось с линией горизонта.

– Он в порядке? – упавшим голосом спросил Тави.

– Крови у него не было, хотя били его серьезно. Но думаю, я вовремя успел вмешаться. Я не стал сообщать начальству, и никаких проблем у твоего друга не будет, если, конечно, не случится новой драки.

– Это из-за меня, – медленно выдохнул Тави.

– И что будешь делать?

– Я не знаю, – со слезами в голосе ответил мальчик. Теперь это был тот, прежний Тави, и у учителя отлегло от сердца. – Но он был неправ! Что мне было делать, если он лез на меня и говорил столько глупых и плохих вещей? Он вообще стал говорить мне, что меня нет, что я всегда чужая калька: сначала моей матери, а теперь Ваша.

От последних слов Румпа неуловимо помрачнел. Он и сам не мог не замечать, как они с Тави похожи. От этого ему делалось не по себе, как и от обожания, которым тот его одаривал. А уйти в сторону было уже невозможно.

– Так вот кого ты имел в виду, когда рассказывал про свои и чужие мысли.

– Да.

– Прости, но мне действительно нужно домой. Я очень устал.

Они вошли на второй этаж жилого корпуса. Здесь были коридоры с богатой отделкой, на потолке ровным светом горели яркие лампы.

– Когда люди ссорятся, они обычно все немного неправы и все немного правы. И когда они мирятся, каждому из них приходится за что-то извиняться и за что-то прощать.

– Я понимаю.

Остаток пути до квартиры Румпы они проделали молча.

– Ну что ж, – сказал учитель, – увидимся завтра на занятиях.

Тави улыбнулся. Ему явно было легче, чем в начале разговора.

– Мне интересно, как это будет. Какой Вы за кафедрой.

– Скоро увидишь. Но поверь мне, я и за кафедрой – обычный человек.

– А знаете, куда я сейчас пойду? – вдруг спросил Тави.

– Домой, как и я? – уже догадываясь, что ошибется, предположил мужчина.

– Нет, – шмыгая носом, возразил Тави. – В ламрайм.

Румпа широко улыбнулся.

– Ну, тогда удивительного тебе лама, – пожелал он. Его серые глаза блеснули, и от этого Тави стало жутко и хорошо.

– А Вам хорошего отдыха, – откликнулся он.

Они кивнули друг другу и разошлись.

_____

Поздно вечером Хинта лежал на верхнем ярусе их общей с братом кровати и смотрел в окно. Тело до сих пор ныло после драки. Ашайта уснул. Улицу ярко освещали прожектора – они зажигались каждую ночь с тех пор, как Шарту оказался на осадном положении. За прошедшие недели Хинта привык к этому белому сиянию, оно уже не удивляло и не мешало спать. Но сейчас он вдруг с необычайной ясностью вспомнил, как видел этот искусственный свет в первый раз – в ночь после гумпрайма. Тогда он переживал за Тави, корил себя за трусость и, плача от стыда и страха, молился о том, чтобы их дружба осталась жива.

С тех пор все будто перевернулось. Теперь ему тоже было стыдно, но не за себя сейчас, а за то, каким мягкотелым он был тогда. На этот раз Хинта не плакал. Он вел с самим собой жесткий, жестокий и не очень честный спор. Его внутренние конфликты утратили способность сглаживаться и угасать, внутренние монологи не посвящались больше поискам слов примирения. Почти всем своим существом Хинта хотел причинить Тави боль. Он хотел, чтобы во время их следующего разговора тот плакал и жалко извинялся. Когда Хинта особенно сильно сосредотачивался на своих темных эмоциях, у него в висках начинало тонко звенеть, словно в голове у него помещался высоковольтный генератор электро-злобы.

Но генератор был лишь частью большей машины. Эта машина – машина обиды в нем – обладала тупой несгибаемой волей и расчетливым процессорным разумом. В то время как генератор поднимал вокруг себя энергетический ярость-шторм, процессорная часть машины занималась вычислениями. Подчиняясь ее логике, Хинта прикидывал, как долго Тави будет упираться, и как заставить того в полной мере осознать свою неправоту. Каждый раз, когда Хинта встречал в своей памяти какую-то истину, которая говорила о его собственной неправоте и о правоте Тави, он вместо раскаяния испытывал пароксизм отчуждения и ярости: включался генератор внутреннего шторма. Так, к примеру, он жутко разозлился, когда вспомнил, что попытка Тави выступить перед гумпраймом случилась прежде, чем тот мог обстоятельно поговорить с Иварой Румпой. Это доказывало, что перелом во взглядах Тави произошел без участия чужака. Хинта не желал это принять – и сразу попытался развернуть воспоминание в свою пользу. Он решил, что оно лишь обличает очередную ложь Тави: очевидно, тот не мог сам прийти к новым идеям, а значит, он тайно общался с Румпой еще до гумпрайма. Однако затем Хинта сообразил, что как ни крути, а все случившееся с Тави в гумпрайме выросло из рассуждений о Джилайси Аргнире. Тави был верен этому герою всю свою жизнь, так что здесь Хинта уже никак не мог усмотреть чужого влияния. Но и это открытие вызвало у него лишь досаду и очередную вспышку ярости. Он начал упрямо хитрить внутри себя. Ему пришло в голову, что можно перевернуть всю ситуацию и посмотреть на нее иначе. Пусть Тави пришел к своим идеям сам, но тогда каковы же были эти идеи, если они заставляли его испытывать симпатию к сбежавшему из Литтаплампа безработному сумасшедшему?

И тут Хинта переключил свою ярость на нового учителя. Теперь он верил в каждое недоброе слово, которое директорша бросала тому в лицо. Да, Ивара Румпа был больным, ничтожным, а пуще того, безответственным обманщиком и злокозненным манипулятором. Даже в том, как чужак вмешался в драку в холле, Хинта был готов теперь увидеть призрак какого-то злого умысла. Сейчас он уже почти верил в то, что учитель мог заранее просчитать его реакцию и сделал свое как бы доброе дело исключительно ради того, чтобы Хинта обещал ему свое молчание. Думая так, он однозначно решил, что не пойдет на лекции Румпы и завтра же попросит, чтобы ему вернули прежнее расписание. А потом он неожиданно осознал, что если поступит подобным образом, то даст Лартриде Гарай повод уволить нового учителя.

Эта мысль напугала и взбудоражила Хинту. Конечно, тут было несколько оговорок. Во-первых, директорша вроде бы сама отвергла пари. Во-вторых, в пари, которое предлагал Румпа, речь шла об ученике, бросившем ходить на его занятия. Можно ли считать ученика бросившим занятия, если он отказался от них еще до того, как они начались? С другой стороны, Хинта запомнил гнев, в котором была Гарай. Он мог представить, что теперь она использует любой повод, лишь бы избавиться от нового учителя. То есть он, Хинта, держал сейчас жизнь этого взрослого человека в своих руках, мог разрушить ее одним движением.

Когда он до конца все это понял, ему стало совсем не по себе. Это было не то же самое, что ссориться с Тави. Зримая пропасть пролегала между серьезностью подобной мести и масштабами той нынешней полудетской обиды, которую испытывал Хинта. И как бы зол он ни был, он это понимал. Многие в Шарту могли издеваться над Ашайтой, но никто еще не посягал на то, чтобы силой изгнать больного ребенка из поселка. Лишить учителя единственной работы было все равно, что приговорить его к остракизму.

Хинта задохнулся и зажмурился, а потом ощутил новый приступ ярости, направленной против Тави. Тот глупо и случайно обрек его ходить на уроки этого ненормального чужака. И если Хинта не хотел замарать рук, то, значит, он был приговорен к году заранее ненавистных факультативов и студий.

_____

На следующий день у Хинты была его первая лекция по онтогеотике. Часом раньше в студии Румпы занимался поток Тави, так что они были вынуждены столкнуться в коридоре. Увидев друг друга, они на мгновение замерли; между ними образовалась запретная земля – ни обогнуть, ни перейти. Мгновение в глазах у обоих сверкала показная гордость, под которой прятались потаенные слезы. Потом первое оцепенение прошло, и они, сжавшись и не здороваясь, прошли друг мимо друга. Каждого унесла своя толпа.

На нелюбимых предметах Хинта предпочитал сидеть в задних рядах. Сейчас он хотел поступить так же, но на факультатив ходило слишком мало ребят с его потока, и ему не удалось спрятаться за их спинами. Он побродил между пустующих парт галерки, уныло вернулся назад и сел в центре. Уже опустившись на выбранное место, он поймал на себе взгляд преподавателя. Тот тут же отвернулся, но у Хинты осталось неприятное чувство, будто Румпа как-то особенно пристально наблюдал именно за ним. От этого в его душе с новой силой восстали все параноидальные подозрения насчет того, как искусно этот чужак может манипулировать людьми.

Прозвучал сигнал начала урока, и новый учитель взошел на кафедру. Он молчал и рассматривал учеников. Хинта, пусть и со злобой в сердце, все же оценил этот ход. Был какой-то особенный шарм в том, чтобы вот так спокойно начать свое первое занятие. Тринадцатилетние мальчики дисциплинированно сидели на своих местах и щурились в ожидании слов взрослого. А тот держал паузу – казалось, в этом умении он может сравниться с лучшими ораторами гумпрайма.

– Мое имя Ивара Румпа, – наконец, произнес он, – и я приехал в Шарту всего месяц назад. Знаю, это необычно, поэтому, чтобы не дразнить понапрасну ваше любопытство, предлагаю начать наше первое занятие с пятиминутки вопросов. Любой из вас может спросить меня о чем угодно. Но тогда и я в ответ тоже спрошу его о чем угодно. И мы оба должны будем ответить честно и полно.

Ребята шевельнулись, но по-прежнему царила тишина. Румпа зажег над кафедрой голограмму с обратным отсчетом.

– Если вопросов не будет, то я сразу перейду прямо к началу лекции. Ну, кто первый?

Голос подал Драва Таджура.

– Откуда Вы приехали?

– С той стороны Экватора. Если точнее, то из Литтаплампа, а еще точнее, из университетского квартала директории Кафтал.

Многие ребята невольно охнули от удивления. Никто из них ничего не знал о мире по ту сторону Стены, и уж тем более про директорию Кафтал. Хинта сам впервые услышал это название, когда вчера случайно подслушал разговор между новым учителем и директоршей.

– Кто променяет жизнь там на жизнь здесь?

Румпа остановил Драву предупреждающим жестом.

– Сначала мой вопрос.

– Простите.

– Ты всегда самый бойкий в потоке?

Раздались ехидные смешки, но Таджура не смутился.

– Нет. Из тех, кто здесь, еще Нима Крайф и Ладжи Тадана. – Те подняли руки. – И еще вот он, – указал он на Хинту. – Но он всех забивает только на роботехнике.

Хинта подавленно вжал голову в плечи.

– А меня зовут Драва Таджура. Теперь ответьте на мой вопрос.

– Кто променяет жизнь с той стороны на жизнь здесь… Ты удивишься, но многие поступили бы так, если бы знали, что здесь есть подходящая работа и вполне нормальные условия для жизни. Разумеется, желающих было бы в сотни раз больше, если бы, переселившись за Экватор, они могли сохранить гражданство. – Румпа посмотрел прямо на Таджуру. Тот вдруг не выдержал этот взгляд и потупился. – Что касается меня, я был исследователем в университете Кафтала. С той стороны Экватор изучен почти полностью. С этой же стороны никто не занимается мониторингом его состояния, не замеряет характеристики землетрясений, не ведет раскопки. Между тем, эта земля может скрывать в себе множество секретов. Так что меня привел сюда профессиональный интерес. Мой энтузиазм ученого сильнее, чем страх утратить социальный статус. Такой ответ тебя устроит?

– Да, – подумав, согласился Таджура.

– А теперь мой вопрос. Чего ты боишься больше всего на свете?

Таджура подошел к ответу серьезно.

– Это не одна вещь. Я боюсь проиграть в любой игре. Боюсь своих болезней и чужих похорон.

Румпа кивнул ученику и ждал, когда будет задан новый вопрос. Выступил Нима.

– А чего Вы боитесь больше всего? – к радости одноклассников, вернул он учителю.

Румпа усмехнулся.

– Своих студентов. Никогда не знаю, чего от них можно ждать.

– Оу, – сказал Нима. Напряжение, повисшее в воздухе после ответа Таджуры, сразу разрядилось, теперь почти все улыбались. Только Хинта по-прежнему мрачнел.

– Но если быть честным, это тоже не одна вещь. Я боюсь не выполнить обещаний, данных людям, которых уже нет в живых; боюсь собственных амбиций – они несколько раз почти разрушали мою жизнь; боюсь своей судьбы – мне часто кажется, что у нее какие-то чрезмерные планы на мой счет. – Он замолчал, глядя на Ниму, и тот, как и Таджура, вдруг тоже не выдержал его взгляд. Было что-то неуловимо-особенное в серых глазах Румпы, из-за чего людям делалось слегка не по себе. – Кем бы ты хотел стать, Нима?

Нима нашел в себе силы снова посмотреть на учителя.

– Вообще… героем. Но, поскольку это время ушло… то, возможно, актером в ламах… но, поскольку я живу в Шарту… то, возможно, шерифом или специалистом по безопасности. Этот факультатив мне нужен, чтобы понять, какие природные опасности могут угрожать поселку, и как можно было бы использовать землю под нами для защиты от омаров.

Учитель кивнул. А Хинта окончательно помрачнел. Он сам лишь испытывал смутное восхищение по поводу шерифа. А тут оказалось, что Нима уже превратил эту идею в свою ясную мечту и в программу для конкретных действий. На его фоне Хинта ощутил себя вторичным, а свою жизнь – разболтанной и бесцельной. И снова он мог обвинить в этом Тави – ведь это с Тави они когда-то говорили про шерифа, и тот тогда не разделил в полной мере восторги Хинты, а тем самым сбил его с простого пути, на котором теперь уже был Нима.

– Еще я хожу на спорт, так как хочу быть сильным, и на роботехнику, так как с дронами сейчас связаны все системы безопасности.

Румпа снова кивнул. По его лицу невозможно было понять, одобряет он выбор своего ученика или нет. Следующим слово взял Ладжи Тадана.

– Уже можно задавать новый вопрос?

– Само собой.

– Хочу вернуться к прежней линии разговора. Вы сказали, что приехали в Шарту ради исследований. Но сейчас Вы здесь, перед нами, Вы – учитель. Как Вы намерены совмещать то и другое? Или у Вас просто нет средств к существованию?

Прозвучало это как вызов.

– Мои исследования могут занять годы, – спокойно ответил Румпа, – а человек не может жить вне общества. Поэтому, если я куда-то приезжаю жить, то я должен там кем-то стать. У меня была мысль найти другую работу, например, землемера-георазведчика. Но из-за нападения омаров все мирные экспедиции в пустоши свернуты на неопределенное время. В результате я стал тем, кем мог стать, то есть учителем в школе.

Класс слушал с интересом.

– К тому же я люблю преподавать, хотя раньше я преподавал не детям и подросткам, а взрослым студентам.

– А что касается Ваших средств?

– Разве это не второй вопрос? – парировал учитель. Раздались смешки. – Впрочем, я отвечу. У меня есть деньги, но я предпочитаю зарабатывать столько же, сколько трачу на проживание, потому что мои сбережения всегда могут мне понадобиться для покупки какого-нибудь научного оборудования. Теперь ты доволен, Ладжи?

– Кажется, да, – со скрипом согласился мальчик.

– Кем работают твои родители?

– Отец возглавляет отдел логистики на фратовых складах, а мать – секретарь администрации поселка.

– Ясно. Пять минут кончаются. У нас осталось время для последнего вопроса, – сказал Румпа, и почему-то взглянул на Хинту. Но тот старался исчезнуть и не выказывал ни малейшего желания принять участие в разговоре. Поэтому вопрос снова задал Таджура.

– Почему Вы стали ученым?

– В детстве я очень увлекался мифами, а повзрослев, обнаружил, что мне их недостаточно. Я хотел знать больше о каждой истории, которую читал или видел в ламах. Так что, пожалуй, я стал ученым, чтобы открывать сокрытое в мифах. Тебя устроит такой ответ?

– Не совсем. Хочется узнать, что же Вы открыли.

Таймер добежал до нуля – пятиминутка кончилась.

– Это уже новый вопрос, – сворачивая голограмму, усмехнулся Румпа. – Я на него отвечу, но не сейчас, а со временем. Все, что я знаю, неизбежно будет всплывать в ходе наших занятий. И теперь у меня к тебе, Таджура, будет чисто технический ответный вопрос: скажи, в прошлом году, когда вы еще были шестым потоком, отработал с вами прежний учитель свой курс до конца?

– Да.

– Простите, а можно еще один вопрос, но уже не про Вас? – встрял Нима.

– Только один.

– Прежний учитель онтогеотики, Нангвута Сайга, очень хорошо вел свой предмет. Почему он ушел?

– Он не ушел из школы. Он все еще ведет химофизику. Просто у него родился внук, и он хотел сократить число своих курсов, чтобы уделять больше времени семье. С двумя другими предметами, которые я взял, произошло примерно то же. Лартрида Гарай отдала мне историю, а себе оставила язык, так как занятия языком входят в базовый курс – их намного больше и они тяжелее. К тому же, она директор. А Джуна Дахати, который раньше один отвечал за весь комплекс творческих студий, отдал мне мифологию, но оставил себе музыку и скульптинг.

Нима кивнул, показывая, что его любопытство удовлетворено. Румпа снова повернулся к Таджуре.

– Вы успели дойти до вопроса о катастрофе времени?

– Кажется, только косвенно.

– Тогда с нее мы и начнем. Откройте на терминалах парт курс шестого потока, сразу раздел два.

Ребята зашевелились, будя терминалы и набирая в них нужный запрос.

– Как вы уже знаете, наша планета получила тридцать шесть больших ударов. Почти все они пришлись по касательной, против направления ее вращения. В Землю били твердые части кометы, распавшейся из-за действия на нее приливных сил Солнца. Каждый из больших ударов заметно снижал скорость вращения нашей планеты. В прошлом году вы изучали причины, по которым начало остывать ее ядро. И поэтому вы изучали то, как изменение скорости вращения повышает число Элиссара. Все помнят, что такое число Элиссара?

Неожиданно ответил один из новичков-крайняков, имени которого Хинта не помнил.

– Критерий подобия в магнитной гидродинамике, определяющий соотношение между магнитной силой и силой Кориолиса, – негромко, но четко отрапортовал он. – Вторым важным фактором повышения числа Элиссара стало частичное разрушение Луны, так как оно непосредственно повлияло на магнитосферу планеты.

– Очень хорошо. Как твое имя?

– Вилара Стайи.

Учитель кивнул.

– Но разрушение Луны нас сейчас не будет интересовать. Мы сосредоточимся на более простом последствии ударов и изучим другой комплекс формул. Солнце может освещать Землю лишь с одной стороны. Поэтому каждый раз, когда скорость вращения планеты меняется, неизбежно меняется продолжительность дня и ночи. Череду хаотических перемен в продолжительности суток выжившее человечество начало называть «катастрофой времени». Это изменение может показаться незначительным, но оно имело роковое значение для всех процессов на планете. Исчисление времени, которым мы пользуемся сейчас, было принято на саммите временных правительств трех континентов через десять лет после последнего удара и примерно за полвека до того, как уцелевшие люди Земли основали несколько новых государств, позднее преобразившихся в известные нам Лимпу, Джидан и Притак.

Румпа пробежал руками по терминалу, и в воздухе над кафедрой засияли формулы.

– Наше исчисление времени основано на все тех же терминах, которые применялись для исчисления времени на древней Земле, но наша секунда не равна их секунде, наша минута – их минуте, наш час – их часу, наши сутки – их суткам, наш год – их году. Секунды, минуты, часы и сутки были пересчитаны в соотношении одна целая сто пятьдесят пять тысячных у нас против одной целой у них. То есть их сутки, по нашим меркам, длились двадцать часов и сорок три секунды.

– А год? – спросил Нима.

– Нет. Ни наш месяц, ни наш год нельзя рассчитать по этой формуле, так как год и месяц зависят не от скорости вращения Земли вокруг собственной оси, а от скорости вращения Земли вокруг Солнца и от траектории Луны. Вращение Земли вокруг Солнца замедлилось лишь чуть-чуть. А вот вращение Луны вокруг Земли ускорилось. Наш год длится триста тридцать девять дней против трехсот шестидесяти пяти дней на древней Земле. То есть, с учетом продолжительности нашего дня, наш год немного больше прежнего земного года. При этом наш год включает в себя четырнадцать лунных месяцев против двенадцати лунных месяцев на древней Земле…

Лекция продолжалась еще час, усложняясь от шага к шагу, и, в конце концов, Хинта поймал себя на том, что ему интересно высчитывать, как одно время превращалось в другое. Он пытался вообразить себе великих древних с их совершенно иным ритмом жизни, пытался представить несчастных людей эпохи катастрофы, которые, оказывается, мучились не только от холода и голода, но еще и от того, что их дни и ночи стали непривычно длинными. А Румпа перемежал вычисления интересными отступлениями, говорил о «временной болезни», которая поразила людей после катастрофы, о последовавшей затем эпохе адаптации, о спорах ученых, которые долго не могли сойтись во мнении о том, как именно пересчитать старое время на новое и какими единицами измерения пользоваться. Под конец лекции Хинта чувствовал себя разорванным и усталым: он почти подпал под обаяние Румпы, но вместо радости испытывал какое-то мучительное чувство – обида на Тави оскоминой засела в душе, и из-за нее все по-прежнему казалось горько-кислым.

А потом случилось еще кое-что.

– Ну, вот и все, – сказал учитель, – на этом мы сегодня закончим. А теперь, используя пять минут, оставшиеся до конца урока, я хочу сделать пару небольших объявлений. – Он выключил свой терминал, и все голограммы исчезли, очищая пространство студии от мерцающих в воздухе уравнений и схем. – Домашних заданий в обычной письменной форме почти не будет. Не надо делать никаких упражнений на терминалах. Формулы знать надо, но я заранее верю, что вы будете повторять их без моей дополнительной указки. Все формулы, которые мы проходим, понадобятся вам на экзамене, прошу об этом не забывать!

Ребята усиленно закивали. Было в их согласии некоторое лукавство, потому что почти каждый, разумеется, думал, что отложит все сложное и неинтересное на самый конец полугодия.

– Это было первое объявление. А теперь второе: учитывая специфику нашего предмета, я считаю, что мы не должны проводить все занятия в этом кабинете. Хотя бы раз в месяц я хотел бы делать экскурсию к каким-то интересным местам, где можно воочию увидеть, как в окрестностях Шарту работают законы онтогеотики.

– А как же план Киртасы? – спросил Нима.

– Я над этим работаю. Во-первых, границы Шарту уже неплохо охраняются. Во-вторых, есть направления, где угроза омаров считается несущественной – например, маршрут вдоль Экватора. – Румпа бросил короткий взгляд на Хинту. Тот больше не ежился от каждого его взгляда, как в начале занятия, но все еще смотрел угрюмо. – Я буду стараться получить разрешение на эти экспедиции у школьного начальства и у администрации поселка. Вдоль Экватора я уже бродил сам – там есть места, где из скал потрясающе четко проступает слоистая порода, и можно, глядя прямо на пласт, рассказывать, как магнитное поле Экватора морфировало расположенную под нами геологическую плиту.

– Будет здорово, – поддержал Таджура.

– Но я знаю здесь еще не все, поэтому в качестве устного домашнего задания у меня просьба ко всем – подумайте, быть может, вы видели что-то интересное: необычные камни, расселины, шлейфы магмы, или даже остатки каких-то древних строений. Любой из таких объектов может представлять интерес.

– А можно уже сейчас что-то предлагать? – спросил Нима.

– Конечно. Но до конца урока уже совсем мало времени.

– Через два месяца будет годовщина гибели прежнего Шарту. Вы еще не знаете наших обычаев, так что…

– Я знаю, что почти все жители поедут к мемориалу на побережье. И я также знаю, что там есть на что посмотреть. Поэтому я еду вместе со всеми. Если до или после церемонии администрация поселка позволит мне провести экскурсию вдоль побережья, то я обязательно соберу на нее всех своих учеников: и ваш поток, и тех, кто младше, и тех, кто старше.

– Ура, – обрадовался Нима.

– Есть еще идея, – подал голос новичок Вилара Стайи, но его слова перекрыло сигналом окончания урока. Ребята начали собирать вещи. Румпа сошел с кафедры и остановился перед ним.

– Какая идея?

– Дыры в земле. Те, из которых туман.

На лице учителя что-то отразилось. Это длилось лишь мгновение, но Хинте показалось, что он видел, как Румпа теряет самообладание.

– Что ты имеешь в виду? – уже спокойно спросил тот. Другие ребята уходили, не обратив внимания на этот разговор, а Хинта нарочно застрял, вяло копаясь около своей парты.

– Я не знаю, как их правильно назвать. Это не ущелья и не трещины, скорее, какие-то ямы, а может быть, гейзеры или маленькие кратеры. Они изредка появляются на крайнем юго-востоке территорий поселка. Те, кто там живет, думают, что туман идет на Шарту из этих ям – вблизи видно, как они дымятся. И земля у них внутри чернеет.

– Они выделяют горячий тендра-газ?

– Понятия не имею. Но одна такая появилась за ночь под парником моего дяди. И когда он вошел внутрь, все растения внутри были мертвыми и черными, будто сгорели.

Хинта медленно прошел к выходу из класса.

– Это действительно очень интересно, но это самый край. Вряд ли мы получим разрешение на такую дальнюю и опасную экскурсию.

– Мое дело предложить. К тому же я бы просто хотел знать, что это такое. И не только я – многих фермеров оно напугало.

– А что, раньше этого не было?

– Этого никогда не было. Оно появилось в эти каникулы, недели за две до начала нападений омаров.

Хинта уже выходил в коридор, эти слова донеслись ему в спину, и почему-то от них ему стало не по себе.

– Даже если не удастся экскурсия, – обещал Румпа, – я обязательно попробую съездить туда сам.

– До следующего занятия, – попрощался Вилара. Несколько секунд спустя они с Хинтой поравнялись в коридоре. Новичок шел быстрее, чем Хинта, тот пропустил его вперед и задумчиво-встревоженно смотрел ему вслед, пока спина крайняцкого мальчика не исчезла за углом коридора.