Текст книги "Земля в иллюминаторе (СИ)"

Автор книги: Румит Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц)

– Вчера я уже это знал, – пробормотал он.

– Знал что? – поинтересовался Ивара.

– Что все связано. А теперь я знаю, как именно. Все дело в этих волях, которые борются за твою и нашу судьбу. Если поставить их в центр картины, то они придадут смысл множеству вещей вокруг себя. Без них даже вопросы задавать невозможно. А когда они в центре, я понимаю, какие вопросы нужно задать.

– И каковы твои вопросы?

– Их четыре. И они разные. В смысле, совсем разные. Одни кажутся частными, другие – слишком общими. Но все они имеют смысл только тогда, когда две воли и судьба дают объяснение вещам.

– Спроси уже.

– Если все связано, и если существует положительная воля, которая тянет людей к ковчегу, перенаправляет их судьбы так, чтобы те свернули к нему, то у этого ведь должно было остаться больше свидетельств в истории, чем те, о которых ты успел рассказать нам вчера. То есть, должны быть хоть какие-то свидетельства, пускай даже на уровне одних намеков, чтобы убедить тебя, что это больше, чем сказка. Так?

– Их и есть больше. Давай второй вопрос.

– Почему Ашайта?

– Личный вопрос, но хороший. Третий.

– Какая из двух сил, из двух воль – ковчег или мир – играет в твою пользу, а какая против тебя?

– Со вчерашнего дня у меня есть уверенность на этот счет. Но сначала я бы предпочел услышать последний вопрос.

– Кто может знать про события шестилетней давности в Шарту, и что? Ведь здесь, как и с глобальной историей – если нет случайностей, то обязательно должны были остаться свидетели и свидетельства. Хотя бы для того, чтобы помочь тебе. И это единственный вопрос, на который у меня может быть больше ответов, чем у тебя – просто потому, что я знаю людей этого поселка.

– Ты о ком-то конкретном? – Слова Хинты зарядили Тави такой энергией, что он даже нашел в себе силы чуть приподнять голову над подушкой.

– Всему свое время, – поднимая руку, осадил его Ивара. – Первым делом я бы ответил на третий вопрос. Потом – на первый. И лишь в последнюю очередь на второй и четвертый.

Мальчики умолкли, ожидая, что он скажет дальше, но учитель задумался и не спешил продолжать, а потому снова заговорил Тави.

– Третий вопрос, это ведь про ковчег и мир?

– Да.

– Тогда я бы спросил, что вообще такое эта воля, которая за мир? Так ли она безлична, как может показаться? Я в это не верю. Как не верю и в то, что безлична воля ковчега. Ведь если он – невероятная машина, созданная такими существами, как Аджелика Рахна, то он и сам должен быть разумен, а его возможности для нас должны быть подобны магии. Он как новая стихия в мире. И то, что случилось с Ашайтой, тому доказательство.

К концу этого маленького монолога голос Тави затих и почти исчез. Ивара встревоженно посмотрел на него.

– Тебе лучше отдыхать.

– Лучше, – чуть слышно согласился Тави. Хинта понял, что ему неудобно так с ними общаться, и сел на койке, чтобы лучше их видеть.

– Но если говорить о том, что ты сказал, то да, обе эти воли могут быть вовсе не безличны. Но они так велики, и при этом их мощь действует на нашу судьбу так рассеянно и опосредованно, что я предпочитаю не думать об их конкретике. Я думаю о конкретных людях, когда знаю о них. О тех, кто учился со мной в Дадра, я знаю, и почти всегда могу точно сказать, что каждый из них сделал или чего не сделал, чтобы помешать или помочь мне и моим друзьям. Воли этих людей я воспринимаю как нечто конкретное, связанное с их непосредственным существованием в мире, с их высказываниями и поступками, с тем, какой жизненный мир они построили вокруг себя и как вмешивались в жизни других. А теперь к ответу на третий вопрос Хинты, который на самом деле должен был стоять первым. Надо понимать, что тот старинный текст – откуда я вычитал о двух волях, разрывающих судьбу ищущего – тот текст был написан человеком, таким же, как мы. А люди нередко ошибаются, но еще чаще ухватывают только половину правды и упускают другую половину.

Хинта слушал, не понимая, к чему взрослый клонит, но ход мыслей учителя уже восхищал его – Ивара был единственным знакомым ему человеком, который мог в нескольких фразах создать целый мир истин, а потом, всего час спустя, поставить весь этот мир под сомнение.

– На самом деле, обе эти воли ужасны. И если они начнут бороться за то, чтобы какой-то человек нашел ковчег, то они скорее разрушат его жизнь, убьют всех, кого он знал, и погубят его самого, нежели помогут ему исполнить его задачу.

– Почему?

– Потому что они слишком большие? – предположил Тави. – Как волна, накрывшая прежний Шарту.

– Именно. Они слишком большие. И ты привел прекрасную метафору. Представь, что огромный океан в грозовой дали лежит и мечтает о том, чтобы погладить тебя по щеке. Но он не может протянуть руку, потому что у него нет рук – есть лишь все его огромное, аморфное тело, и когда он протягивается к тебе, он протягивается весь, сотнями тысяч тонн воды, приходит в виде волны, которая поднимается выше высочайших скал, разрушает твой городок, убивает твою семью и целиком уносит в себя твой дом. А ты остаешься на берегу, изможденный борьбой, и тебе и в голову не придет, что это была такая нелепая попытка проявить ласку, и что все случившееся было ради одного прикосновения.

– Значит, мой вопрос не имеет смысла? – обескураженно спросил Хинта.

– Почему же, имеет. Но это простой вопрос, на который приходится давать очень сложный ответ. Много лет подряд, пока я сам не осознавал природы и мощи этих стихий, я хотел верить, что это ковчег хочет, чтобы я нашел его, и что это мир работает против. А вчера, когда впервые за годы ковчег активно проявил себя, я испытал не счастье, но ужас. Я, конечно, могу быть неправ, но сейчас мне кажется, что я понимаю, что произошло за последние дни. Я думаю, первопричиной всех разрушений было то, что некая сила из-под земли – возможно, сам ковчег – захотела найти в Шарту кого-то, кто сможет получить и передать другим важное послание. И она нашла Ашайту. Когда она передавала ему информацию, ей потребовалось создать такую энергетическую бурю, что литская ойкумена лишилась электричества, а сам Ашайта почти погиб. В итоге, остаточным видением ударило его брата – тебя, Хинта. Но одного отключения электричества оказалось мало – за ним последовало землетрясение. Оно случилось не потому, что ковчег хотел нас уничтожить, а потому, что, когда говорит стихия, стонут горы и содрогается земля.

Хинта только сейчас понял, что слушает с приоткрытым ртом.

– Но этого же не может быть! Чтобы землетрясение было ради нашего разговора, ради этого видения с вратами в моей голове! Весь Шарту целиком все еще может погибнуть из-за какой-нибудь техногенной катастрофы, которая, в свою очередь, будет последствием землетрясения. Мы все могли умереть, и еще можем. И все ради того, чтобы я на мгновение увидел золотые врата?

– А почему бы и нет? – спросил Тави.

– Потому что я не центр вселенной и даже близко к нему не стою, – возмущенно ответил Хинта, – и Ивара все время повторяет, что он обычный человек. И ты – просто мой друг. Я не верю, что найдется тот, кто ради одной мысли, переданной нам, будет сотрясать горы, рушить дома… Это безумие. Это лишено смысла.

– Может быть, – мягко согласился Ивара. – Может быть, я высказал эту идею потому, что мне свойственна какая-то странная, редкостная, самоуничижительная форма мании величия. И поэтому иногда я думаю, что ради разговора со мной все же могут дрогнуть горы. Мне уже много лет разные люди в разных обстоятельствах говорят об этом – о моей мании величия. Так что я не знаю, прав ли я, и не буду спорить об этом.

– У тебя нет мании величия, – сказал Тави. – А эта идея – вполне допустимое объяснение того, что случилось за последние дни. Кроме того, если ты прав, то оно даже не понимает, что из-за него дрожит земля. Оно такое большое, что не чувствует землетрясений и цунами. Но оно каким-то образом чувствует самих людей и тянется к ним.

Хинта молчал, на его лице отражалось страдание. Это был ужас, невероятный и непостижимый. Но он не верил в этот ужас, и не хотел, чтобы в него верили его друзья.

– Не переживай, – сказал Ивара. – Что бы мы ни думали, вещи просто происходят. Мы просто живем, и если мы ищем, то просто получаем по кусочкам то, о чем мечтали, и нам просто трудно, и просто все время какие-то неприятности на пути.

– Ты пять раз сказал слово «просто» за полминуты, – подсчитал Хинта.

– Да, потому что хотел сказать. Это только гипотеза. Но знаешь, так устроена любая наука. Когда она не уверена, она строит гипотезы и выбирает из них ту, которая лучше объясняет явление. Гипотеза о воле ковчега и его сверхъестественной способности вмешиваться в нашу жизнь – объясняет, что происходит. Без твоего видения отключение электричества, землетрясение и даже кома Ашайты могут быть восприняты лишь как естественные катастрофы разного масштаба, не обязательно связанные между собой. Но что, если они связаны? Мы, люди, тоже часть мира. Почему же мы отказываемся верить в связь, стоит нам увидеть, что мы сами входим в нее? Ты сам это сказал, сам додумался, что без воль, которые стоят в центре картины, мы не можем даже задать толковых вопросов. И вот ты задал вопросы. А я пытаюсь дать на них ответ.

– А воля мира?

– Думаю, она играет против меня. У нее совсем другой почерк, он может показаться более тонким. Но на самом деле ее деяния столь же разрушительны и ужасны. Она не устраивает землетрясений – скорее, она устраивает саботаж, революции и войны, потому что ее главная возможность – это возможность контролировать человеческое сообщество. Она искажает истину, накрывает умы забвением, отравляет души, выхолащивает культуры. Она, как огромный склизкий червь, ползет сквозь всю историю. И если верить в нее, то увидишь, что она всегда все портила – к примеру, стоило появиться Экватору, как вспыхнула война. Эта сила столь же неизбирательна, как и сила ковчега. Чтобы остановить небольшую группу людей, она сводит с ума целые поколения, губит целые народы. Но все это так, только если верить в нее. А если в нее не верить, то просто придется признать, что случайно начинаются эпохи, когда все идет под откос, и что в человеческих сердцах слишком много глупости и зла.

Хинта устало засопел.

– Мне чего-то не хватает, чтобы поверить во все это. Я вроде вижу эти вещи, вроде понимаю, как ты видишь их. Но чего-то не достает.

– У меня самого нет уверенности. Эти вещи так устроены, что в них нельзя быть уверенным. Но я будто чувствую, как это все работает вокруг меня. Пока я был далеко отсюда, не было ни весточки от ковчега. И вот я приехал, и оно расслышало мой шепот. А пока я был там, я встречал только мир, видел, как он опустошает, выстуживает, препятствует. Я встречал профессоров-энтузиастов, в головах которых словно срабатывал переключатель, когда я пытался говорить с ними о спасении Земли. Их взгляд мерк, интерес увядал. Они старались от меня отделаться, разбегались, прятались, делали вид, что меня нет. Я не знаю, как передать этот опыт, как пересказать…

– Но я чувствую то же самое, – прошептал Тави. – В моей маме, в других людях, даже в тебе, Хинта – прости, что так говорю. Может, ты и не понимаешь потому, что оно отчасти в тебе.

– Оно и в тебе, – сказал Ивара, – и во мне. С ним приходится бороться внутри. Это давление, эта сила – гасит мысль, заставляет жизнь тускнеть. Мы все знаем это дыхание ничто внутри себя. В том старинном тексте эта вещь называлась волей мира, потому что она такая всеобъемлющая, что кажется по размерам равной миру. И теперь я окончательно понимаю, что это правда. Волю ковчега, в ее активной форме, встречаешь лишь, когда пройдешь к нему долгий путь. А воля мира есть с самого первого шага. Это и свело с ума моего друга Веву.

– Как же тогда воля ковчега, или то, что мы ею называем, могла оставлять подсказки в человеческой культуре и истории? – спросил Хинта.

– Здесь начинается территория твоего первого вопроса, хотя он должен бы стоять на втором месте. И вот, наконец, мы до него дошли. – Ивара подвернул подушку себе под спину, приподнялся повыше. – Когда-то давно я начал свои исследования с очень простой посылки: я предположил, что свидетельств о существовании Аджелика Рахна и ковчега может быть намного больше, чем считается, но эти свидетельства никто не замечает, потому что их сложно связать с механическим народцем и с тем, что они могли создать.

– Почему сложно?

– Потому что историки пытаются сделать свою науку строгой. Они зачастую не желают признавать, что где-то что-то имело место, если эта вещь не упоминается прямо хотя бы в одном источнике из тех, которым они изначально доверяют. А я не ограничивал себя почти никакими методическими правилами и искал любые случайные свидетельства, которые могли указывать на существование ковчега.

– И конечно, нашел? – догадался Тави.

– Я обнаружил феномен «фавана таграса».

– Что это? – спросил Хинта.

– В Притаке тоже были историки. К сожалению, гуманитарные науки у этого народа никогда не были в почете, скорее даже наоборот – гуманитариев там откровенно втаптывали в грязь. Притак сделал все, чтобы его историки не могли работать, и на корню уничтожил ту уникальную историческую школу, которая могла бы в нем сформироваться. В результате, мы сейчас знаем всего пару притакских историков – главным образом, по перепечаткам их трудов в Лимпе. Один из них, Тинанда Вага, жил в последнюю из эпох Притака и застал все процессы упадка, деморализации и распада собственной страны. Фактически, он застал ее конец. А потому его труды часто называют эпитафией Притака. Поскольку никаких коллег у господина Ваги не было, он один занимался всем, до чего мог дотянуться. И именно он придумал и ввел термин «фавана таграса».

– Значит, мне не послышалось, – кивнул Хинта. – Это на притакском?

– Буквально этот термин означает «молчание вернувшихся». Его можно отнести ко всем случаям, когда отдельные люди или целые отряды пропадали во льдах, оставались там на протяжении времени столь долгого, что должны были бы погибнуть, а потом возвращались назад, но наотрез отказывались объяснять, где были, что с ними произошло и как они выжили.

– Тайрик Ладиджи, – громким, срывающимся шепотом сказал Тави.

– Да, великий герой и обладатель Вечного Компаса. Он, пожалуй, был одним из самых известных фавана таграса. И как мы помним, на все вопросы он отвечал лишь одно: «меня вел мой компас».

– После чего его компас стал символом надежды, – сказал Хинта.

Ивара кивнул.

– Но Тайрик Ладиджи был далеко не единственным. Тинанда Вага раскопал и описал четыреста девяносто семь случаев фавана таграса. Он смог доказать, что существовало почти полтысячи людей, которые исчезали во льдах – некоторые из них месяцами – но затем возвращались, целые и невредимые, а вернувшись, окружали историю своего спасения загадочным молчанием.

– И ты думаешь…

– Что некоторых или даже многих из них уберегли Аджелика Рахна. Первые четыре случая «фавана таграса», о которых смог разузнать Тинанда Вага, приходятся на время постройки Экватора и связаны с исчезновением топологов, синоптиков и инженеров, которым приходилось работать, поднимаясь на поверхность ледника – в других обстоятельствах люди тогда туда не ходили. Еще примерно четыре сотни исчезновений пришлись на время войны. И еще около девяноста – на время после войны.

– Но ведь можно найти и другие объяснения? – спросил Хинта. – Тем более для первых четырех. Ведь Аджелика Рахна, если верить этой сказке, появились как раз после завершения строительства Экватора.

– Мне нравится, что ты так часто ставишь под сомнения мои слова, – улыбнулся Ивара. – Это помогает быть ближе к истине. Всегда можно найти другие объяснения. Но мое объяснение кажется мне наиболее правдоподобным, и я сейчас поясню, почему. Тинанда Вага никогда не интересовался механическим народцем и ковчегом. Все свое внимание он сосредоточил на военных преступлениях своей страны. Фавана таграса были для него так важны потому, что более половины из них в Притаке казнили.

– Как? – опешил Тави.

– Обычно, через раздавливание буром, – мрачно ответил учитель. – Это была стандартная казнь для изменников. Параноики в командовании армии требовали от выживших, чтобы те объяснили, как спаслись, и когда они отказывались говорить, их клали под бур. И тогда я подумал: что могло заставить две сотни человек, переживших кошмар ледяной пустыни, молчать во время страшного притакского допроса с пристрастием? Либо все эти люди действительно были изменниками, либо они не могли говорить по какой-то другой, еще более веской причине. И я стал копать в архивах. В результате я нашел еще около семи сотен случаев, не описанных у Тинанды Ваги. Мне было проще, чем ему, потому что мне помогали наши роскошные университетские базы данных. Тем не менее, я уверен, что нашел далеко не все случаи. Я думаю, за время после постройки Экватора и до исчезновения льдов было от пяти до десяти тысяч случаев «фавана таграсса». И это число стоит умножить еще на три, чтобы учесть всех тех, кто пропадал не слишком долго, кого не искали и не считали пропавшим, а также тех, кто искусно лгал и сумел безупречно замаскировать причины своего выживания. – Ивара устало вздохнул, его слабый от болезни голос приобрел вчерашние хриплые нотки. – А кроме этих людей, были еще те, кто просто исчез. Например, сам Тинанда Вага, что весьма характерно, исчез в возрасте семидесяти двух лет, во время восстания пролетариев в пригороде Бахейна и затопления самого Бахейна водами тающих льдов. Конечно, старик мог просто погибнуть, но я не очень в это верю, учитывая, что до этого он умудрялся выживать, расспрашивать людей и даже вести раскопки в самых разных, весьма недружелюбных уголках своей агонизирующей родины.

– Думаете, он нашел их? Аджелика Рахна? – спросил Тави.

– Не знаю. Я же сказал: он никогда ими не интересовался. Может быть, они нашли его. Или он нашел не их, а последнего из живых фавана таграса – и тот рассказал ему правду об истории своего выживания.

– И это все свидетельства? – спросил Хинта.

– Это их малая толика. Но я просто не могу так много говорить. А вам двоим вредно узнавать все сразу. Надеюсь, я и так сказал достаточно, чтобы ответить на твой вопрос. Весточки от ковчега действительно разбросаны по всей истории – это молчаливые свидетельства и белые пятна. Но этих белых пятен так много, что вместе они призрачно сияют, как ночная дорога, залитая бледным светом разбитой луны.

Они замолчали на долгий час. Теперь Хинта думал про Вечный Компас и Тайрика Ладиджи. Он ощущал здесь какой-то подвох, какой-то тайный смысл. Тайрик был фавана таграса. Ивара считал, что фавана таграса могли встречать Аджелика Рахна. То есть, Тайрик мог встречать Аджелика Рахна. При этом Тайрик говорил, что выжил, так как его вел компас. Если в словах героя была хоть крупица правды, то получалось, что его компас мог быть каким-то образом связан с механическим народцем.

«Возможно, – размышлял Хинта, – компас указывал одной из стрелок на какое-то место, где механический народец имел привычку выходить из-под земли? А возможно, Аджелика Рахна каким-то образом подключались к компасу? Так или иначе, Ивара раздобыл себе вторую реплику. А ведь это, должно быть, ужасно сложно. Наверняка он потратил силы и деньги на эту вещь не из прихоти, а потому, что рассчитывал, что даже вторая реплика может быть полезна для его поисков. И вот он привез компас в Шарту, а потом отдал его Тави, чтобы Тави отдал его Дване, а Двана запечатал компас в дарохранительнице мемориала своих родителей».

Добравшись мыслью до этой точки, Хинта ощутил, что почти сходит с ума. Да, он окончательно поверил, что компас настоящий, потому что теперь он знал, какая жизнь была у Ивары, и понимал, как тот мог завладеть им. Но он не понимал, как учитель мог отказаться от компаса – одной симпатии к Тави здесь явно было мало. Друзья Ивары пропали, а значит, компас нес в себе уже двойной смысл. Он был дважды талисманом, необходимым, чтобы их найти, он был дважды символом надежды.

Хинта физически ощущал, как невысказанный вопрос живет на кончике его языка, щекочет ему губы. Но потом ему пришло в голову, что если он заговорит о компасе, а родители Дваны никогда не вернутся назад, то он будет чувствовать себя так, словно это он убил их. И он нашел в себе силы промолчать. О компасе нельзя было говорить ни с кем, кроме Тави и Дваны. И даже Ивара, хотя он был изначальным владельцем компаса, не должен был подробно знать, что произошло с его вещью потом. А значит, он не должен был знать, что Хинта знает про его компас.

Долгую паузу нарушил Тави.

– Кажется, мне лучше.

– Ура? – неуверенно откликнулся Хинта.

– Не настолько лучше, но тошнота прошла, и дышать легче. – Тави пошевелил рукой; пластиковые трубки капельницы, ведущие к его запястью, натянулись.

– Позвать врача? – предложил Ивара.

– Нет, ведь будет обход, и он сам придет.

– Ну а тогда, – собравшись с силами, произнес Ивара, – я думаю, пришло время поговорить о двух оставшихся вопросах Хинты. С какого начнем?

– Ашайта, – после короткого колебания решил Хинта. – Почему мой брат? Почему так, а не иначе?

– Ответ, я думаю, некоторым образом на поверхности.

– Разве?

– Его болезнь, – сказал Тави. – Она отличает его от всех остальных людей, делает особенным. Так?

– И менее очевидная сторона этой монеты, – добавил Ивара, – его связь с тобой, Хинта. Он ведь не просто твой брат. Еще ты очень его любишь. А он очень любит тебя. И хотя кажется, что он совсем немного может сказать, и еще меньше понять из разговоров других людей, но сколько раз он угадывал твое настроение?

– Вообще всегда. – Уже признав правоту учителя, Хинта удивился. – Как ты догадался?

– Я увидел это в нашу первую встречу. Когда Тави говорил со мной в ламрайме, я смотрел на вас двоих. Ты увидел нас с Тави рядом и изменился в лице. А твой брат, хотя не видел ни нас, ни твоего лица, огорчился и притих в тот же самый момент. Это было так ярко, что я помню этот момент до сих пор. Мне рассказывали, что бывает такая близкая телепатия между очень родными людьми, но до того дня я в нее не верил. Возможно, опыт моей семьи мешал мне верить в такие вещи… Хинта, ты ведь большую часть времени сам этого не осознаешь, да?

Хинта посмотрел на брата, на его маленькое лицо – такое бледное в солнечном свете, такое мертвенно-застывшее.

– Да, я…

– А ведь это все на что-то похоже, верно? – сказал Тави. – Похоже на того первого Аджелика Рахна, который читал эмоции больного мальчика. Твой брат, Хинта, он сразу и как тот мальчик, и как тот механический человечек. Он больной мальчик, но сам почти не может говорить, и вместо обычных форм общения словно напрямую читает эмоции других людей. Я тоже очень хорошо вспомнил сейчас тот день, но не ламрайм, а момент еще раньше, когда мы шли мимо придурков, играющих в футбэг, и Круна стал орать оскорбления. У Ашайты ведь глухой скафандр, да? Он, в отличие от нас, не слышал, что кричит Круна. Но он так расстроился, как будто до него дошло каждое слово. И наверное, таких моментов было еще много.

– Я даже не подумал об этом тогда.

– Вот мы вместе и нашли полный ответ, – подытожил Ивара. – Кто в Шарту, кроме Ашайты, мог бы услышать мысли ковчега?

– Другие больные дети? – предположил Хинта. – Ведь есть еще пара таких, как он, рожденных от отравленных матерей. Хотя, кажется, они совсем другого возраста.

– Интересная гипотеза. Надо проверить, попали ли они в больницу в тот же день и час. Но я бы совершенно не удивился, если бы Ашайта был уникальным. Все больные похожи, если противопоставлять их здоровым. Но между собой все они разные. А ваша связь объясняет, почему видение от Ашайты ушло только тебе, а не твоим родителям или вашему соседу, который тоже там был. Удовлетворен?

– Потрясен, – честно ответил Хинта. – Хотел бы я знать, как работает телепатия, если это она.

– Я не специалист в этой области, но на этот счет есть теории. Все они касаются искусственных мутаций и принудительной ассимиляции пакета генов келп-тла.

– Что это? – спросил Тави.

– Почти легенда, но не из тех, которые интересно рассказывать детям на ночь, а из тех, которые бродят в научной среде. Суть ее в том, что человечество в Золотой Век создало специальный набор искусственных вирусов, которыми заражали космонавтов. Эти вирусы поражали все клетки тела до единой и добавляли в них тот самый пакет генов келп-тла. Это делало людей более устойчивыми к радиации, к нарушению режима дня, к долгой жизни в условиях микрогравитации, а так же к целому ряду других проблем, с которыми сталкивались космонавты. Золотой Век кончился, но пакет генов уцелел и лежал в лабораториях. После катастрофы какие-то ученые специально устроили пандемию келп-тла. Вирус убил часть выживших, зато укрепил здоровье всех остальных. К сожалению, при этом генетический облик человечества необратимо изменился. В частности, как считают некоторые, именно из-за келп-тла погибли все последние чистокровные представители негроидной расы.

– И там был ген телепатии? – спросил Хинта.

– Ну, как видишь, мы не читаем мысли друг друга. Но есть мечтатели – я говорю это с уважением – есть мечтатели среди генетиков, которые верят в то, что модификаций келп-тла было значительно больше, чем те, о которых мы знаем, и что у людей Золотого Века был фактически готовый рецепт для создания сверхчеловечества. Они верят в это примерно так же, как я верю в Аджелика Рахна и в ковчег.

– Как же много ты знаешь, – прошептал Тави.

– Ты даже не представляешь, сколько я забыл, – весело отозвался Ивара. – Ну что, Хинта, теперь твоя очередь. Дай ответ на свой же четвертый вопрос. Удиви нас гипотезой о том, кто в Шарту может что-то знать об исчезновении моих друзей.

– Фирхайф, – сказал Хинта.

– Фирхайф, – повторил Ивара. – Ты говорил раньше, что это единственный взрослый, с которым вам с Тави удалось подружиться до меня.

– Ну, это не совсем справедливо, – возразил Тави. – Это Хинта знает его с детства, а я так… В основном я с ним встречаюсь, когда Хинта рядом. Он отличный старик и один из лучших людей, кого я знаю, но я бы не назвал его своим другом в том смысле, в каком дружим мы втроем.

– Ладно, – согласился Хинта, – буду говорить за себя. Для меня он друг. Он машинист тихоходного поезда. А это значит, что он и его помощники – единственные из жителей поселка, кто каждый день поднимается над Экватором. Над Экватором ведь ничего нет – он сверху ровный, как отличная дорога. Я бы удивился, если бы Фирхайф не заметил тогда лагерь, который стоял в нескольких километрах от него.

– Интересно, – сказал Ивара.

– А еще он помнит все и всех. Много общается с людьми. И он помнит времена, когда Шарту еще стоял у моря. Он утверждал, что помнит тамошние тропы. И с ним легко будет поговорить. Он любит, когда его спрашивают о былом. Единственное, что плохо – тебе придется много ему о себе рассказать, потому что он считает, что за истории платят историями.

– Справедливо. Но я почти уверен, что он останется доволен беседой со мной.

– Ты собираешься сказать ему всю правду? – удивился Тави.

Учитель мотнул головой.

– Нет. Хорошие люди сами ищут суть, а не вытягивают из собеседника крупицы разоблачающих фактов. Если Фирхайф хороший человек, он в самом моем вопросе найдет всю нужную информацию обо мне. Мне ведь в любом случае придется рассказать ему о лагере моих друзей и о том, как они исчезли. А то, что я их потерял – это и есть суть последних десяти лет моей жизни, и главное объяснение моей поездки в Шарту.

Тави кивнул. Ивара перевел взгляд на Хинту.

– Ну вот, мы дали четыре вполне достойных ответа на четыре твоих прекрасных вопроса.

– По большей части, да, но…

Хинта собирался вернуться к некоторым прежним темам, хотел попробовать выпытать у учителя сведения о других зацепках, которые воля ковчега оставила в истории. Однако на середине фразы он осекся. Когда он начал произносить это свое «но», у Ивары сделался особенный взгляд – измученный, и в то же время насмешливый, недобрый; он словно говорил: «Тебя гонит вперед твой пытливый ум, и ты забываешься. Но ты не должен забываться. Потому что это путь, в конце которого зала из твоего видения, и в этой зале лежат трупы несчитанных десятков энтузиастов, многие из которых, наверное, еще детьми услышали про ковчег. И вот ты бежишь им вслед. Ты думаешь, что эта тема не сможет растравить твою душу, забрать твое время, уничтожить твою жизнь. Но она сможет. Потому что ты ничем не лучше тех мертвецов. А я устал. И я заслуживаю, чтобы ты меня уважал, не как равного, а как старшего – даже когда мы на «ты», Хинта». Этот взгляд был как поток отравленной ледяной воды, и Хинта ощутил, как сама его распаленная душа остывает и съеживается под ним.

– Нет, – поспешно исправился он. – Просто «да», и никаких «но».

Ивара усмехнулся. Даже Тави, кажется, понял и оценил этот момент – как Хинта меняет свое решение под взглядом учителя – но ничего не сказал. А потом в палату вошел медик – тот самый, который вчера ругался с матерью Тави.

– Тошнит? – с порога спросил он.

– Нет, – сказал Тави, – мне лучше.

– Тогда твой друг поедет вперед, – объявил парень. Шрам у него на лбу быстро заживал.

– Я? – уточнил Хинта.

– Ты, кто же еще.

В палату потянулись робокаталки. Хинта ощутил, как под его матрас проскользнули тонкие руки-захваты, а потом его мягко подняли в воздух и переложили. Медик развернул к себе терминал каталки и набрал на нем адрес назначения.

– Кстати, мы ведь с тобой сегодня еще не здоровались.

– Я рад Вас снова видеть, пта. – Хинта еще говорил, а каталка под ним уже ожила и мягко понесла его прочь из палаты. Потянулись часы новых процедур.

_____

Сначала Хинта попал в отделение лазерной пластики. Там были зеркала, и он увидел себя. На коже, везде, где ее обжег тендра-газ, появился узор из округлых звездочек зажившей ткани. Эти звездочки выбрасывали друг к другу ложноножки и сцеплялись ими, образуя сеть уродливых рубцов. Между рубцами все еще было мокрое, убитое мясо, покрытое смесью из мазей. Цель лазерной пластики как раз и была в том, чтобы разгладить рубцы. Сорок минут Хинта лежал и наблюдал сквозь темные очки лазерное шоу, которое разворачивалось вдоль его собственного тела. Неощутимые, тонкие, как волос, зеленые лучи бегали туда и сюда, сжигая черные струпья, правя, выравнивая то, что не могла исправить природа.

Следующие сорок минут длилась процедура по нанозаживлению – она восстанавливала кожу и от ран, оставленных тендра-газом, и от ранок, нанесенных лазерным скальпелем. Хинта лежал в шипящей пене и ощущал, как все его тело мучительно чешется. Выдержать это было почти невозможно. Он бы не устоял и почесался, но медики заблаговременно предусмотрели ремни для крепления рук пациентов. Нано было пыткой, и когда оно закончилось, Хинта ощущал себя, как после пытки. Но при этом он удивленно заметил, что часть его кожи начала выглядеть бледно-розовой и здоровой – как шрам, которому уже много лет.