Текст книги "Земля в иллюминаторе (СИ)"

Автор книги: Румит Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 58 страниц)

После нано, лежа в теплой жировой ванне, Хинта ощутил блаженство. Ванна походила на спасательную капсулу: здесь тело тоже тонуло в какой-то полупрозрачной тягучей жиже. Медики сказали, что для максимизации эффекта мальчик должен эту жижу по себе размазывать. И Хинта послушно вертелся, массировал живот, грудь, голову, гладил самого себя, ощущая, как целебная слизь продавливается между пальцев.

Через сорок минут его переместили в отделение стволовой регенерации. Там он впервые не лежал, а сидел. Его голова была в захватах, а четыре крошечных роборуки с невероятной скоростью вбивали крошечные уколы ему под кожу. Особенно болезненной оказалась стволовая татуировка бровей. Это тоже было пыткой – но после нано Хинта уже не жаловался. Он думал о том, что в каждой из этих иголочек сидит зародыш его нового волоса.

Когда процедуры закончились, наступило время приемных часов. Пришли родители. Хинта тревожно наблюдал за отцом. Тот выглядел так, будто снова пил, но держался лучше, чем вчера. Все избегали по-настоящему больных тем, и разговор шел главным образом о хозяйстве, о том, что теплиц у них больше не будет – если только не случится чудо и им не выдадут кредит на приобретение нового купола. Все напряженно ждали, что придет мать Тави, но она не появилась, и Тави был почти счастлив. В самом конце Лика предприняла осторожную попытку пообщаться с Иварой. Тот дружелюбно отвечал на ее вопросы, она кивала, но вид у нее был такой, словно она не верит ни одному его слову и все еще не знает, кто он.

Когда родители ушли, вернулся медик и сказал, что всем после таких происшествий положена консультация с психологом для ранней диагностики посттравматического стресса. После чего Ивара уехал, а Хинта использовал этот шанс, чтобы, наконец, поговорить с Тави о болезни учителя.

Поздно вечером, когда его друзья дремали, Хинта осторожно соскользнул с койки, постоял на дрожащих от слабости ногах, убедился в своих силах, дошел до постели брата и тихо лег рядом. Больничные койки были широкими, а тело Ашайты – таким маленьким, что для Хинты осталось много свободного места. Он боялся, что случайно выдернет один из проводков, которыми голова и руки младшего были подсоединены к медицинским приборам, но даже ничего не задел. Он лежал долго, потом решился прикоснуться к Ашайте. Кожа у того оказалось удивительно теплой – не горячей, как у больного, но и не просто теплой, как у здорового человека. Нет, в ней было другое, странное тепло. Оно согрело и высушило руку Хинты, как греет и сушит живой огонь – будто он постоял вблизи от одного из природных газовых факелов в погребальной пещере.

– Если ты читаешь мысли, – подумал для брата Хинта, – то ты знаешь, что я здесь. И неважно, что ты в коме.

Тот, конечно, не ответил; и Хинта позволил себе тихо поплакать, пуская слезы в подушку. Когда его глаза высохли, он встал и вернулся к себе в койку. Он наполовину верил, что Ашайта слышал его мысль, но при этом ему казалось, что ничего не будет. Однако одна странная вещь все же произошла. Уже засыпая, Хинта повернул голову, чтобы посмотреть на брата – и увидел, что тот тоже смотрит на него. Глаза Ашайты были широко раскрыты, и в них мерцал фиолетовый свет – совсем как в глазах мертвецов из видения. Хинте показалось, что он закричал от ужаса. Но потом он моргнул и обнаружил, что Ашайта лежит в той же позе, что и днем – он не поворачивал головы и, конечно, в его глазах не было жуткого света. А вот время суток изменилась, и за окном уже горели ночные прожектора. Глядя то на них, то на брата, Хинта решил, что вероятно, не заметил, как уснул, и потом не сумел отличить обрывок сна от реальности. Но эта мысль его не успокоила. Засыпая по-настоящему и уже замечая, как засыпает, он почувствовал себя напуганным – настолько, насколько не был напуган еще ни разу за всю свою жизнь.

^{Глава 8}
ПЕРЕСТАНОВКА ВСЕХ ФИГУР

Утром нового дня Хинта впервые сам сходил в туалет их палаты. Там было зеркало, и мальчик на несколько мгновений замер, чтобы посмотреть на свое отражение. Макушка и дуги бровей приобрели сизый цвет – пушок новых волос с небывалой скоростью прорастал сквозь заживающуюся кожу.

Возвращаясь к постели, Хинта нашел в себе силы задержаться у окна и несколько минут рассматривал Шарту. Улицы сдвинулись, некоторые полностью исчезли. Вдали, на окраине, штабелями громоздились непоправимо испорченные остовы зданий. С погнутых модульных конструкций снимали обшивку, чтобы за ее счет удешевить постройку новых домов.

– С тех пор, как я здесь, твой родной поселок был вынужден дважды обновить свой облик, – сказал Ивара, наблюдая за Хинтой. – Сначала он стал похож на место, где скоро будет война. А теперь он похож на место, где она только что закончилась. Как тебе все эти перемены?

– Мои родители всегда боялись трудностей и бедности. Поэтому они никогда не одобряли перемены, опасные моменты и сломанные вещи.

– Но ты ведь не твоя семья? – спросил Тави.

– Мне тяжело смотреть на побитый Шарту. Я вижу не разрушенные дома, а месяцы труда, которые теперь в них придется вложить. Но так видит только одна половина моей души. А вторая – она не знает. Я смотрю на поселок и не чувствую ничего. Нет, конечно, я не рад, что там все так плохо. Но я и не расстроен. Как будто это меня уже не касается.

– А что ты думаешь об этих переменах? – обращаясь к Тави, поинтересовался Ивара. – Ты ведь прожил здесь половину жизни. Меньше, чем Хинта, но не так уж мало.

– И эта половина была куда более сознательной, чем первая, – слабо улыбнулся Тави. – Я думаю, что этот клочок земли никогда не был дружелюбен к своим обитателям. Можно считать от момента, когда ты приехал, а можно от цунами тридцатилетней давности – здесь всегда было легко потерять все свое имущество и даже погибнуть самому. Но еще полгода назад люди здесь как будто спали. Они все делали вид, что на них толстая броня. За прошедшее время они вспомнили, что брони нет. Это заставило их проснуться. А пробуждение разоблачило уродство многих душ. Когда я смотрю в окно, я вижу разрушенный уют – и мне грустно. Когда я смотрю на людей, я вижу, что с них сорваны маски – и мне неприятно. Пожалуй, мое раздражение на жителей Шарту больше, чем мое сочувствие к ним. Я хотел относиться к ним лучше, но у меня не получается.

– А что ты думаешь? – вернул учителю Хинта.

– Что люди здесь слишком сильные и слишком упрямые.

– Слишком?

– Этот поселок тридцать лет назад полностью уничтожило цунами. Погибла электростанция, был поврежден каждый дом, склады размыло. Да, я изучил местную историю. Тогда в Шарту не осталось ничего ценного, за что можно было бы бороться. Собственно говоря, тогда не осталось самого Шарту. Но люди, погибая и мучаясь, отстроили его заново. Лишь малая часть общины прибегла к альтернативным возможностям и уехала в Литтапламп или на запад, в другие поселки.

– Они бы там были никем, – сказал Хинта.

– Они и здесь были почти никем. Ведь они потеряли почти все, что делало их кем-то. Ну а чтобы быть человеком, не нужно цепляться за место – можно быть им или стать им и в другом месте.

– Это как бессмертие, только не очень хорошее, да? – спросил Тави. – Шарту должен был умереть, но воскресает? И жизнь продолжается, хотя за это уплачена непомерная цена?

– Именно. Поэтому я и считаю людей здесь слишком сильными и слишком упрямыми. Они не меняются, даже когда у их дома отваливается последняя стена. Это землетрясение не убило поселок. Если такие удары начнут повторяться каждый день, местным жителям все равно понадобится десять лет и три с половиной тысячи землетрясений, чтобы они сдались. Я думаю, что тот сон, которым Шарту спал, как и эта кипучая восстановительная деятельность, которую мы сейчас видим за окном – части одного цикла. Поселок борется за жизнь, но живет он, чтобы быть разрушенным снова и снова. И все это знают. Но никто не думает, что можно отсюда уйти или потребовать от жизни каких-то более радикальных перемен.

– Выходит, все мы глупцы в четвертом поколении? – спросил Хинта.

– Вы не глупцы. Вы именно и только то, что я сказал: люди слишком сильные и слишком упрямые. А каждое новое поколение, боровшееся и умиравшее на этой земле, становится якорем, который мешает следующим поколениям поступить иначе. Накапливается инерция решений.

– Ты обиделся? – спросил у Хинты Тави. – Мы не хотели…

– Нет, – сказал Хинта, – я больше не обижаюсь на правду. Я знаю всех этих людей. Я знаю самого себя и своих родителей. Мы будем ворчать, и ругаться, но отстроим здесь все заново. Потому что так уже было. И большинство из нас совсем не задумается над тем, что произошло. И я бы все же назвал нас глупцами. Я бы хотел, чтобы мы изменились, хоть пока и не знаю как. И если другие меняться не станут – а они, пожалуй, не станут – то я буду меняться сам и для себя.

Изможденный долгим пребыванием на ногах, он поплелся к своей койке. Прошло сорок восемь часов после землетрясения.

_____

Потом мальчики решились поесть. Каша, которую им привез робо-коридорный, оказалась сладкой и полной вкусных жевательных шариков-комков. Когда завтрак был окончен, в палате стало тихо. Хинте нравилось ощущать, как приступы тошноты постепенно сменяются робким чувством сытости. После двух дней борьбы, болезни и вынужденной голодовки его организм воспринял пищу как наркотик, так что вскоре он осоловел и задремал. А примерно через полчаса его разбудил непривычный звук: кто-то заставил автоматику двери палаты пошуметь – вежливо давал понять, что хочет зайти.

– Это не врач, – сказал Тави. – Медики просто открывают и входят.

– Но сейчас не приемные часы, – отметил Хинта. Все трое переглянулись. Ивара принял решение за остальных.

– Открыто, – пригласил он. К удивлению и радости Хинты, в палату вошел Фирхайф.

– Живы, – тщетно стараясь пригасить эмоции, произнес он.

– И Вы целы! – воскликнул Хинта.

– Ох, Хинхан, знал бы ты, как я был близок к гибели! Хотя ты, судя по виду, был к ней еще на десять шагов ближе. Да и друг твой тоже.

– Здравствуйте, – сказал Тави. Ивара тактично молчал – ждал, когда его представят. Несколько мгновений они молча рассматривали друг друга. Фирхайф выглядел непривычно: на платформе и за штурвалом тихоходного он всегда носил толстый рабочий скафандр с шаровидным шлемом-куполом, сейчас же на нем была гражданская одежда, а через плечо перекинута большая герметичная сумка-контейнер.

– Как Вас впустили в такое время? – спросил Хинта.

– Это проклятое землетрясение изменило жизнь стольких людей, что теперь почти каждый занимается не своим делом. Меня вот попросили перенести редкие скоропортящиеся лекарства со склада в больницу. – Фирхайф хлопнул по сумке.

– А тихоходный больше не ходит? Монорельс, наверное…

– Порвался и упал. Но его восстановили уже через двенадцать часов: моя дорога – это артерия жизни. Баллоны с кислородом, стройматериалы для домов, скафандры, еда – все, что пропало, надо срочно завозить заново. И эти лекарства – они свежие, я их только что доставил. Сменщик ушел в новый рейс, а я сюда.

Старик устало скинул сумку с плеча. Хинта, наконец, вспомнил про учителя и про их вчерашний разговор. Он и представить себе не мог, что Фирхайф сам придет в больницу, да еще так скоро. Конечно, это могло быть совпадением, но он невольно подумал о работе воль – какая-то сила торопила их, толкала друг к другу, скрещивала нужные пути. Он был рад тому, как все устроилось, но в то же время ощущал растерянность – им с Иварой не осталось никакого дополнительного времени, за которое они могли бы лучше подготовиться к встрече с Фирхайфом, обсудить, как и о чем будут говорить. Тем не менее, Хинта решил, что пора представить их друг другу.

– Ивара тоже пострадал вместе с нами. Фирхайф, познакомься, это наш учитель, Ивара Румпа.

Взрослые обменялись формальными учтивыми кивками. В глазах старика мелькнуло узнавание:

– Не Вас ли я вез в Шарту месяца три назад?

– Хинта говорил, что Вы всех помните, – улыбнулся Ивара. – Теперь я получил доказательства.

Фирхайф бросил на Хинту наигранно подозрительный взгляд.

– Похоже, Вы со мной уже заочно познакомились. Устроил ты мне рекламу, а, Хинхан?

У Хинты был выбор – он мог отшутиться, или даже просто промолчать. Но ему вдруг стало стыдно, что он пытается строить какую-то стратегию в деле, которое, в данном случае, наверное, не требует ни лжи, ни хитрости.

– У Ивары случилась одна беда, – ляпнул он, – и мне кажется, ему очень нужно хоть что-то узнать о событиях давних дней. Я ему о Вас рассказал, потому что решил, что Вы сможете помочь. – Собственная прямота поразила и в то же время согрела его изнутри – может, это и было ужасно нетактично, но теперь он мог без тайной мысли смотреть в лицо каждому из своих взрослых друзей.

По виду Фирхайфа пока невозможно было определить, нравится ему Ивара или нет. И Хинта вдруг испугался, что ужасно ошибся. Пожилой машинист вовсе не был мил со всеми – он просто обожал детей и ради этого терпел их родителей. Еще он любил сплетни, и оттого казалось, что многие люди ему интересны. Но на учителя он мог смотреть тем же взглядом, что и остальные жители Шарту – как на чужака. Теперь до Хинты дошло, что он сделал – если он не прав, и Фирхайф не захочет помогать Иваре, то это значит, что он, Хинта, своими словами повесил на этих людей тягостные узы бесперспективного сотрудничества.

Хинта переглянулся с Тави, и тот слегка качнул головой, словно восклицая безмолвно: «Ну и натворил ты дел!» При этом Хинта заметил, что Тави прячет улыбку. Мгновение он не мог понять, к чему эта улыбка относится, а потом до него дошло, что он сделал почти то самое, зачем Тави более месяца назад вышел на сцену гумпрайма. Он пошел напролом – пусть в малых делах, но он становился похож на своего друга: он уже был готов ломать социальные стратегии ради капли правды. Только сделал он это ужасно неуклюже и совсем не так, как Тави: тот подставлял лишь самого себя, а Хинта бесцеремонно распорядился делами Ивары.

Уже сгорая со стыда, он бросил взгляд в сторону учителя. Но тот смотрел в сторону и выглядел так, будто ему было еще более неловко.

– Хинта был прямолинеен и тороплив в своем желании сделать доброе дело. И да, его стараниями я немного с Вами познакомился. Теперь я очень жалею, что не сделал этого раньше. Мне стоило бы поболтать с Вами о самых разных вещах еще на поезде, по дороге в Шарту.

– Помню, Вы предпочли одиночество.

– Я знал, что переезжаю сюда жить, и мне казалось, что надо попрощаться с Литтаплампом. Поэтому я и выбрал последнюю платформу – хотел смотреть на город так долго, как только смогу.

– Трудный, должно быть, был выбор.

– Нет. Я уже несколько лет знал, что другого пути у меня не будет, и свыкся с этой мыслью задолго до того, как упаковал чемоданы. Трудный выбор случился намного раньше. А переехать было легко.

Фирхайфа его ответ явно заинтриговал, однако свой следующий вопрос он задал о другом.

– Как вас всех угораздило так обгореть от тендра?

Тави с Хинтой наперебой рассказали ему историю своей борьбы за жизнь. В палате было несколько стульев, и Фирхайф присел на один из них. Неловкость, вызванная поспешностью Хинты, сошла на нет, разговор тек своим чередом.

– Я помню жужжание дрона, – закончил Хинта, – и немного помню, как лежал в спасательной капсуле. Но совсем не помню момент, когда нас снимали с руин.

– А я помню, – сказал Тави. – К нам залез человек, и все спрашивал: «жив?», «жив?», а я не мог ему ответить, даже глазом не мог моргнуть. Потом только ощутил, что меня плавно опускают вниз – думаю, они обвязали нас веревками, но точно не знаю, потому что почти ничего тогда не чувствовал и не воспринимал.

– Страшно слушать, когда кто-то рассказывает о том дне, – сказал Фирхайф. – Всего за одну минуту люди, занятые обычными делами, оказались в шаге от гибели, а некоторые и погибли. Вы молодцы, что держались друг за друга – иначе бы не уцелели. Дураки говорят, ради таких моментов стоит жить, дескать, это делает человека человеком, показывает характер, открывает, на что тот годен. Чушь! Когда такое происходит, мы так мало выбираем. Лишний осколок потолочной облицовки, упавший на голову, щепотка пыли, попавшая в глаза – и все пошло иначе. Храбрец, который до этого все делал правильно, спасал себя и других в беде, вдруг теряется и пугается, а потом корит себя за страх, и его жизнь идет под откос. И вот он уже не храбрец вовсе. Поэтому знайте, ребята – и Вы, Ивара, тоже – самое сложное будет через несколько дней, когда спасатели, медики и ваши собственные знакомые и родные разболтают всем вокруг, что произошло. Многим понравится, как вы спасали друг друга. Возможно, прибегут люди из новостей и из школы, захотят взять интервью, дать награду. А когда начнется вся эта абсурдная суета, само событие станут забывать. И так легко будет поверить, что ты особенный, что ты из тех, кто с непробиваемой кожей и ледяной кровью идет сквозь огонь. Но таких людей нет – они встречаются разве что в ламах.

Кажется, еще никогда Хинта не слышал, чтобы старик говорил так долго и пламенно.

– Да, я знаю, – просто сказал Ивара. Его слова не звучали пустой отговоркой. Мужчины встретились глазами, и Фирхайф медленно кивнул.

– Хорошо. Надеюсь, что так. Просто до вас троих я переговорил со многими другими. И вся эта лишняя гордость в людях, которая выросла после землетрясения – точь-в-точь как после нападения омаров – меня пугает. Тогда это шло издалека, и люди больше боялись, больше скорбели о мертвых. А теперь чуть ли не каждый рассказывает, как его дом перевернулся вместе с ним, и как он ловко спас себя и остальных.

– А где Вы сами были во время толчков? – спросил Тави.

– В пути, где ж еще. Вел тихоходный над полями, в сторону Шарту. Вагоны были тяжелые: много металлических деталей, баки с жидкостью. С жидким грузом ведь сложней всего, он подхватывает и усиливает инерцию движения; состав качнуло – жидкость в баках тоже. Так что я ехал очень медленно, боялся, что платформы в хвосте раскачает, и они начнут царапать рельс… А потом начало трясти. В самое первое мгновение я подумал, что это из-за меня – что я где-то напортачил, и серьезно. Но потом то, что я чувствовал и видел, стало таким страшным, что до меня дошло – это никак не может быть из-за меня. Весь монорельс, от Экватора до Шарту, шел волной. Будто длинный трос, который трясут за концы.

Ивара с интересом подался вперед.

– Я уже бывал на пути во время землетрясений, но такого, скажу вам, не видел никогда. Я пытался плавно затормозить, чтобы бочки не растрясло, но куда там – меня вместе с поездом подняло вверх. Все дыбилось и опадало, будто земля ожила. Меня не швыряло об стены, как тех, кто был у себя дома, но мотало так, что в глазах потемнело. Я понял, еще чуть-чуть, и перегрузки меня убьют, поэтому поступил против правил – отстегнулся и позволил себе упасть.

– И что? – испуганно спросил Хинта.

– Сбил шляпки с пары треупсов. А потом до конца землетрясения прыгал, лежа на фратовой подушке – она же как резина.

Мальчики невольно заулыбались.

– Монорельс порвало на моих глазах. Вообще он очень эластичный и рассчитан на растяжение во время сильнейших землетрясений. Но этого приключения он не вынес. Ближайший ко мне разрыв был прямо перед носом поезда – дуга упала метрах в десяти от меня.

Улыбки погасли.

– Страшно, – сказал Тави.

– Да, так и было. Ремни креплений порвало, почти весь груз слетел с платформ. Какие-то железки просто воткнулись в подушку фрата, а гладкие бочки падали и прыгали по полю во все стороны. Каждый бак массой в сто старых килограмм. Как будто великаны играли в футбэг. Я пытался от них уворачиваться. По правде, мне просто везло. Профскафандр здорово защищает, но когда надо быстро двигаться, уворачиваться, убегать – совершенно не годится. Полети в меня хоть один тяжелый груз, мне бы только и осталось, что умереть. Самые прыгучие бочки ускакали за сотню метров. Кеги с куваком и газовые баллоны раскатились по трассе для фратоуборочных комбайнов, а она там довольно далеко от монорельса. – Фирхайф вздохнул. – Еще я боялся, что все это вспыхнет. Но чудом, чудом там не лопнул ни один бак, жидкость из которого могла бы заставить фрат окисляться, тлеть и гореть. А у меня в составе ехали и перекись, и кислоты, и кислородные смеси. Все это при определенных условиях становится бомбой.

– Фирхайф, – сказал Ивара, – я Вам очень сочувствую и рад, что Вы уцелели. Но простите, у меня есть профессиональный вопрос: Вы случайно не заметили направление распространявшейся по монорельсу волны? Она шла от Шарту к Экватору, или наоборот? А, может, Вы, к примеру, были в самом центре, и волна шла от вас в стороны?

– Ну, не знаю. Как по моим ощущениям, так она со всех сторон шла ко мне. То есть, сначала все задрожало, а потом я увидел, как монорельс ближе к Шарту начинает извиваться. И то же самое я увидел в обзорных зеркалах у себя за спиной. И только потом повело и швырнуло тот участок, по которому я ехал. После этого я уже ничего не видел – боролся за жизнь. А у Вас какой-то особый интерес?

– Да. Я ученый, и цель моего визита сюда – исследовать южную сторону Экватора и все, что может иметь отношение к ее состоянию – в том числе и сейсмическую активность этого района.

– Наконец-то кого-то послали этим заниматься! – обрадовался Фирхайф. – Ведь сердце кровью обливается, когда видишь трещины в Великой Стене! А я-то гадал, зачем Вы сюда.

– Нет, – покачал головой Ивара. – Меня никто не посылал. К сожалению, все административные инстанции литской ойкумены по-прежнему нарочито равнодушны к состоянию Экватора.

– Так это личное предприятие?

– Да. Поэтому я и начал преподавать в школе. Никто не поддерживает, не санкционирует и не спонсирует мою деятельность здесь. Я совершенно один. Надеюсь, со временем я стану полноценным гражданином Шарту. Потому что мое дело может занять десятилетия.

Теперь, Хинта видел, Ивара зацепил Фирхайфа – этой спокойной самоотверженностью, с которой пришел издалека в их маленький поселок. Он переглянулся с Тави – оба понимали, что сейчас происходит, что у учителя получается: тот как-то незаметно исправлял то, что натворил Хинта.

– А Вы решительный человек. Мало кто смог бы пойти на такое.

– У меня был особый мотив. Если бы не он, я бы, наверное, сюда не приехал.

Фирхайф слегка склонил голову, как если бы не был уверен, можно ли расспрашивать нового знакомого о природе этого мотива. Но тот, развеивая его сомнения, сам продолжил. У Хинты возникло чувство, что учитель специально чуть-чуть медлит, как будто ему нужен особый ритуал внутри разговора, чтобы подступить к этой теме.

– Когда-то я был не один. Под моим руководством работала группа из нескольких энтузиастов – мои друзья… Шесть лет назад они предприняли экспедицию сюда. Их лагерь был на гребне Экватора.

Теперь уже Фирхайф подался вперед.

– Было бы куда удобнее работать на поверхности земли, но нам не дали разрешения на деятельность за границами Литтаплампа. Они отправились без меня. Я был в то время в городе – тщетно пытался достать денег на наши проекты. А они работали здесь, с недостаточным снаряжением, зачастую игнорируя технику безопасности…

– И что-то случилось.

– Да. Было несильное землетрясение. Я думаю, их завалило в скальной каверне или у входа в какое-нибудь древнее техническое сооружение – такие иногда встречаются вдоль Экватора. На следующий день их лагерь разграбили – по официальной версии, бродяги, живущие у стены Экватора. Но, случайно или нет, эти нищие люди в своей жадности уничтожили последние следы, по которым я мог бы… Я собрал спасательную экспедицию, и мы работали две недели. Ни людей, ни тел… Они просто исчезли. И уже на пятый день бездарных поисков я знал, что однажды мне придется сюда переехать, чтобы закончить дело и, возможно, найти их.

– Так это и был Ваш вопрос? То, о чем говорил Хинхан? Вы хотели узнать, что я помню?

Ивара коротко кивнул; но Хинта вдруг понял, что учитель очень взволнован. Для него это был не просто ребус, это была его жизнь, запутавшаяся, истерзанная, разрушенная, его боль, ключи от врат склепа его друзей. Он не играл, как мог бы играть в эту игру Хинта, но рисовал ее карту, как бритвой, по собственной коже.

Фирхайф открыл рот, чтобы сказать что-то еще – вероятно, что-то предельно важное. Однако в этот момент двери палаты открылись, и в них без всякого вежливого предупреждения вошла мать Тави. Это произошло настолько неожиданно, что даже на лице Тави не отразилось ничего, кроме удивления – он просто не успел возродить в себе тех раздражения и неприязни, которые она в последнее время вызывала в нем.

– Что ты здесь делаешь? – прямо и ошеломленно спросил он.

– Зашла, – будто бы удивляясь его вопросу, ответила Эрника.

– Сейчас не часы посещения! – взвился Тави. – Уходи!

– Но я смотрю, у вас тут уже есть гость. Кстати, здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил Фирхайф, метнув в сторону Тави несколько неодобрительный взгляд: должно быть, ему казалось, что тот слишком грубо отсылает прочь свою мать – а предыстории этого дела Фирхайф, разумеется, не знал. На щеках Эрники горел легкий румянец – возможно, стыд за сына, а возможно, признак ее здоровья и бодрости духа.

– Ты не можешь меня выгнать, потому что я пришла не к тебе. Я пришла к Иваре Румпе, твоему учителю. Вы ведь не против, чтобы я была здесь, Ивара?

Учитель ответил не сразу. Когда он заговорил, его речь звучала как-то замедленно, и Хинта на мгновение подумал, что мужчина сдерживает ярость, но потом до него дошло, что дело в другом – скорее, Ивара с трудом возвращался из воспоминаний о прошлом.

– Я не буду перечить Вам, – ровно произнес он. – Хотите быть здесь – будьте. Но это не мой выбор, а Ваш. Не надо перекладывать этот выбор на меня и делать меня Вашим оружием против Тави. Он этого не заслуживает. И я этого тоже не заслуживаю. К тому же, я не люблю быть марионеткой в чужих бытовых спорах, особенно если эти споры идут не обо мне и не касаются меня напрямую.

Эрника изобразила улыбку. Она явно собиралась ответить, но Фирхайф ее опередил.

– Пожалуй, я пойду, – грузно поднимаясь со стула, сказал он. – Прости, Хинхан, я ведь зашел ненадолго. Просто по делам в больнице был, вот и заглянул. А здесь, по правде, есть еще люди, к которым я хотел бы заглянуть, а времени у меня уже мало.

Ивара посмотрел на него без надежды.

– Да, – опомнившись, повернулся к нему старик, – я помню, как все было. Это ведь случилось как раз тогда, когда Вы, Эрника, и Тави сюда приехали. – Женщина посмотрела на него ничего не выражающим взглядом, но Фирхайф уже так растерялся, что ничего не замечал. – Я видел тот лагерь. И еще кое-что… Вы, Ивара, заходите ко мне в домик на платформе. Хинта Вас отведет.

– Спасибо, – оживая, поблагодарил учитель.

Фирхайф кивнул.

– И вот, – расстегивая свою сумку и явно стесняясь Эрники, добавил он, – на складе контрафакт зависает. А в больнице лежать скучно. Так что, я вам принес.

Он достал два недорогих карманных терминала. Хинта всегда о таком мечтал, но его семья не покупала безделушек.

– Я не знаю, – вдруг обращаясь к Эрнике, замялся Фирхайф, – Вы ведь не против, чтобы я дарил Вашему сыну?

– У него есть игрушки подороже и получше. Я могу принести из дома.

– Я ничего от тебя не хочу, – сказал Тави.

– Фирхайф, – сказал Хинта, – я знаю, все это странно. Но Тави нужен этот терминал. Пожалуйста.

В голосе мальчика прозвучала мольба. Фирхайф явно уже был в панике.

– Можете дать, – разрешила Эрника. – Видите, как он меня не любит? Но я-то его люблю. Не буду же я лишать его маленьких удовольствий.

Старик протянул устройство Хинте, потом опасливо обогнул Эрнику, отдал другую такую же коробочку Тави, и поспешил к выходу.

– Всем пока, выздоравливайте, – уже от двери пожелал он.

– Спасибо, Фирхайф! – успел ответить Хинта.

– Спасибо! – отчаянно крикнул вдогонку ему Тави. Они остались вчетвером с Эрникой. – Вот что ты наделала. Выгнала хорошего человека!

– Это абсурд! – вспылила Эрника.

– Нет, не абсурд. Ты выставила его отсюда! И ты это знаешь. Ты специально все портишь. Ты сделала так, чтобы он ушел! Ты чего-то хочешь от Ивары! Ты мечтаешь, чтобы я был один! Будешь травить людей вокруг меня?!

Румянец отхлынул от щек женщины. Она будто оледенела.

– Я как раз хотела сказать, – переводя взгляд на учителя, произнесла она, – что, в отличие от моего сына, Вы по-настоящему одинокий человек. Вы приехали один, у Вас здесь никого нет. А мы с Вами соседи. Я могу принести Ваши вещи первой необходимости. Одежду, даже скафандр, если хотите, какую-нибудь мелочь, вроде этого. – Она небрежно указала на терминал в руках сына.

Хинта был уверен, что учитель откажется. Но Ивара его поразил.

– Да, пожалуйста. Если Вы это сделаете, это будет очень любезно с Вашей стороны. К сожалению, я не могу дать Вам ключ. Я даже не представляю, где сейчас та одежда, в которой меня сюда привезли.

– Мне совсем не трудно, – улыбнулась Эрника, – а ключ я найду, где взять. Но, разумеется, мне нужен пароль и разрешение от Вас.

Ивара сказал ей код своей двери и коротко перечислил, какие вещи ему нужны. Она в этот момент была даже мила. Хинта смотрел на нее и чувствовал, как его неприязнь превращается в настоящий ужас. Тави затих – вероятно, чувствовал этот ужас еще острее.

– Ну вот, – обещала Эрника, – вернусь с Вашими вещами ближе к вечеру. Поэтому не прощаюсь.

– Еще раз спасибо, – поблагодарил Ивара.

– И надеюсь, – почти кокетливо добавила женщина, – как-нибудь потом мы сможем подробнее поговорить о разных вещах.

Учитель неопределенно кивнул. Уже у двери Эрника остановилась и посмотрела на сына.

– Видишь? Совсем не больно, – словно втыкая кинжал, произнесла она. – У меня только добрые намерения.

Тави проводил ее обезумевшим взглядом. Когда она вышла, оба мальчика испуганно уставились на Ивару.

– Зачем ты?.. – прошептал Тави.

– Мне действительно нужна помощь. А она может быть довольно приятным человеком. Тави, можно мне поближе взглянуть на твой терминал?

Этот вопрос был столь неожиданным, а переход к другой теме – настолько резким, что Тави беспрекословно выполнил просьбу Ивары.

– Хорошая вещь, – включая устройство, отметил мужчина, – хотя действительно, бывают игрушки получше и подороже.

– Вы не хотите говорить об Эрнике? – спросил Хинта.

– Нет, – удивленным тоном откликнулся Ивара, – хочу, и говорю. Просто, на мой взгляд, эта тема не так ужасна, как может казаться Тави сейчас.

Он еще говорил, а его пальцы уже бегали по сенсорам маленького устройства. Не успел Хинта возмутиться, как над терминальчиком всплыла бледная голограмма.