Текст книги "Земля в иллюминаторе (СИ)"

Автор книги: Румит Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 58 страниц)

– Я знаю людей, которые ухаживают за этими сооружениями, – сказал Лива. – Это невероятные конструкции. Они перенесли сотни землетрясений, включая последнее. Здесь оно было не таким сильным, как у вас, но да, город выстоял. Когда надвигается сейсмический удар, эти этажи эвакуируют, и все, кто здесь работает, поднимаются наверх.

Тоннель, изгибаясь, уходил в глубину. Внезапно впереди мелькнул свет, открылся простор, и они оказались внутри огромной пещеры. Теперь дорога шла по краю подземного каньона; над ней поднимались стальные опоры в двадцать обхватов толщиной, но здесь эти конструкции держали не стальную мощь купола, а естественный каменный свод. Где-то далеко наверху было видно мост, повисший в ужасающей земной прорехе. Сталактиты и сталагнаты, словно зубы сросшейся каменной челюсти, сливались с дальней стеной грота, по складкам которой стекали маленькие водопадики. Вода уходила в глубину каньона и поднималась обратно облаками пара; воздух был густым, туманным, полупрозрачным; тьма кралась по морщинам стен. Во многих направлениях пещера уходила так далеко и глубоко, что глаз уже не различал подробностей ее формы.

– Вот это да, – выдохнул Хинта.

– Это уже колумбарий? – спросил Тави.

– Нет, это лишь одно из его преддверий. А сам он так велик и сложен, что его нельзя увидеть одним взглядом. Это целая система.

Их кортеж снова поглотил тоннель, и ненадолго стало темно, но потом они вынырнули во вторую пещеру, вертикально ориентированную, полную яркого света от прожекторов, установленных вдоль стен, чей камень был красным, как кровь, блестящим и пузырчато-гладким, словно застывшая лава. Это великолепие ослепляло. Середину пещеры пронзал стержень из созданных человеком конструкций – десятки маленьких лифтов скользили вверх и вниз по наклонным серебристым лучам опор, вокруг лифтовых шахт вился серпантин еще одной дороги, с парящими платформами парковок по обе стороны. В этой пещере Хинта, наконец, увидел первые признаки начала колумбария: здесь и там в красной скале виднелись маленькие арочные порталы из белого, желтого, голубого камня – входы в старинные склепы. Эти вкрапления человеческой деятельности казались ужасно крохотными на фоне утесов, образовавших стены гигантского подземелья.

– Это музей, – сказал Лива. – Самые почтенные литские захоронения, священное место для патриотов города. Здесь так много всего, что можно рассматривать целую неделю. Мы сейчас не будем этого делать. Нам нужно в центр, в архив, где есть записи обо всех погребениях. Там мы найдем место Двады Руварты.

– Здесь работал Ивара? – спросил Тави.

– Он и об этом рассказывал?

– Нет, мы наткнулись на это, когда лазали по сети через терминал.

– Я мало об этом знаю, и для самого Ивары это, кажется, никогда не было особо важным делом, но да, он немного работал где-то в самом низу. Не здесь. Здесь место для официальной и завершенной исторической науки, здесь изучен каждый камень. А он искал забытое, неизведанное, спускался в опасные глубокие места.

Их кортеж остановился на самой нижней парковке, двери машин раскрылись, и они вышли на металлический пол технической платформы. Хинта принюхался к воздуху пещер, и его пробрал легкий озноб. Здесь пахло кремнием и серой, песком и сталью – кровью земли. Воздух был затхлым, теплым, густым, казалось, атмосферу можно притянуть магнитом – столько минералов в ней растворилось. Лива пошел что-то сказать своей охране, а мальчики подошли к ограждению и глянули вниз, за край. Серпантин дороги там уже не продолжался, но лифты и стальные опоры уходили дальше в глубину. Стержень человеческих конструкций был разделен на ярусы, и с каждым ярусом он сужался. В самом низу стальной блеск мерк, тонул, растворялся в пелене тумана. Камни там тоже менялись – алая гладь скал багровела и грубела, словно кровь из свежей превращалась в запекшуюся.

– К самому центру земли, – глядя в пропасть, произнес Тави. Ему пришлось повысить голос, потому что здесь, в пещерах, вечно стоял какой-то гул – ропот толпы долетал от лифтов и с верхних ярусов, шум механизмов города доносился через бесконечный лабиринт тоннелей, грохот невидимых водопадов жил отголосками троекратного эха. А может быть, сами камни рокотали, скрежетали своими старыми трещинами, ждали новых землетрясений, чтобы, наконец, сломаться и рассыпаться, хороня эти пещеры под хаосом щебня и осколков.

– Страшное место, – сказал Хинта.

– Ты в порядке?

– Не волнуйся, я больше не упаду, как тогда в саду. Это странный воздух, металлический вкус на языке, но раз все этим дышат, значит, оно не убивает. Интересно, как они сумели отделить эти пещеры от мира снаружи? Как они нагнетают сюда столько чистого воздуха?

Тави пожал плечами.

– Большие вещи. Кто теперь объяснит, как они работают? Этот город был построен не в нашем веке. Все старое в мире – такое большое, а все новое – такое маленькое. Экватор – громада, и он разрушается. Купола – громады, а Ивара говорил, что два купола заброшены. И эти пещеры – такая же огромная вещь. Старая. Древняя. Они держатся усилиями прошлых поколений. Но когда они начнут разрушаться, никто уже этого не остановит.

– Нам к лифтам, – нагнал их Лива. – Дальше только пешком. Я сказал охране, чтобы они поменьше мозолили глаза.

– Они пойдут за нами? – спросил Тави.

– Да, они всегда за мной идут. – Лива виновато улыбнулся. – Это их работа. И, к сожалению, они мне действительно нужны.

– Зачем? – поинтересовался Хинта. – На Вас нападают?

– Не нападают, но довольно часто от меня чего-то хотят. Вдруг появляется журналист, обиженный или безумец, от которого я сам не сумел бы отделаться.

Они пересекли простор парковки, миновали ряды чужих автомобилей и вошли в стеклянную скорлупку пассажирского лифта, который понес их вниз и в сторону. Хинта увидел, что прямо под парковкой, на которой они недавно были, находится целое здание – вырубленные в толще камня офисы и музейные залы с окнами, выходящими в пустоту пещеры. Лифт соскользнул на некое подобие монорельса, горизонтально проехал два десятка метров и пристал к порталу подземного комплекса, холл которого сверкал хромированным металлом и светился десятками экранов. Терминалы здесь были повсюду, поднимаясь прямо из гладкого пола, экраны мигали, предлагая какую-то бесчисленную информацию. Люди останавливались у них, все были чем-то заняты, звучали голоса, горел яркий свет. Хинта подумал, что все это напоминает ему холл ламрайма, где они с Тави покупали себе билеты-печати для прохода на сеансы. Они подошли к свободному терминалу, и Лива ввел в систему имя отца Тави. На экране вспыхнула карта – весь лабиринт колумбария развернулся, вывернулся в тошнотворно-органическом стремлении показать себя. Посреди непонятных для Хинты линий вспыхнула красная точка.

– Вот так просто. Мы его нашли.

Терминал зашипел, из малозаметной щели под экраном выскользнул листок с картой и какими-то другими данными – все в обрамлении наезжающих друг на друга рекламных баннеров. Лива повел мальчиков через весь комплекс, затем они встали на бегущую дорожку, которая понесла их сквозь толщу скал.

– Это рукав новых захоронений. Нам повезло, потому что это недалеко от усыпальницы моей семьи. Я отведу вас к нужному месту, а потом, если вы не против, оставлю вас одних и пойду проведать сына.

– Нет, конечно, нет, – сказал Тави. – Это будет очень хорошо. Скажите, а я смогу открыть дарохранительницу отца?

– В захоронениях последних лет дарохранительницы с генным идентификатором личности. Ты родственник. Тебе придется отдать каплю своей крови, компьютер сопоставит ее с кровью твоего отца и, если она похожа, откроет дарохранительницу. Если это не сработает…

– То?

– То, возможно, тебе ее откроет работник колумбария. Но это будет не сегодня, а после того, как ты получишь литские документы. Процесс заказа этих документов мы начали, но ждать их еще неделю или две. И в колумбарии тебе тоже придется пройти через сложный бюрократический процесс.

– Да, я понял, – кивнул Тави. У них над головой проносились ровные, гладко отесанные своды тоннеля. Оттуда их путь привел в новое большое подземелье, и мальчики в который уже раз потрясенно выдохнули: сверху и снизу, слева и справа от них были тысячи погребений. В этой новой пещере невозможно было увидеть голую скалу – всюду тянулись стальные мостки, всюду были выдолблены тоннели и дорожки, конструкции уходили на много ярусов вверх и вниз, а в каждой пяди каждой стены стояли уменьшенные саркофаги. Тысячи металлических лиц смотрели отовсюду, тысячи иссушенных мертвецов лежали там, за этими красивыми масками.

– Осторожно, – предупредил Лива, – здесь наша остановка.

Они соскочили с бегущей магистрали и пошли по звонким плитам балкона, прилепившегося к стенам подземной пропасти. У Тави и Хинты на ногах была обувь, к которой они не привыкли – ботинки мальчика, умершего примерно год назад. Сквозь гибкую подошву Хинта ощущал под стопой каменный щебень и грубую поверхность пола. В одежде мертвого они шли в мир мертвых. Где-то в туманной дали он различил целые колоссы захоронений – столбы, опоясанные проходами, возвышались там от верха до низа пещеры. Казалось невозможным найти путь в этом лабиринте из мемориалов, но Лива уверенно двигался вперед, ведя их за собой. Они нашли в глубине одной из стен лифт, взлетели на нем вверх, проехали по трем новым бегущим дорожкам – и через четверть часа попали в еще одну пещеру, точнее, в рукотворную штольню, вдоль стен которой стояли очередные ряды саркофагов. Здесь Хинта ощутил себя немного спокойнее, потому что это место хоть отчасти напоминало простой и камерный колумбарий Шарту.

– Вот, – показал Лива. – Вам нужно пройти еще сто шагов вперед, отсчитать шесть боковых ниш и свернуть в седьмую. Там будет захоронение Двады Руварты.

– Спасибо, – поблагодарил Тави.

Лива передал ему листок с картой.

– За вами пойдет один из моих людей. Если вдруг вы потеряетесь или захотите уйти, просто позовите его. Он будет держаться поодаль.

Мальчики оглянулись и увидели группу из нескольких охранников, которые шли за ними. Потом Лива ушел к своему сыну, а они, отсчитывая ниши, направились в глубину штольни.

_____

Камень здесь был серым и грубым, светлел свежими сколами, под ногами хрустел песок, а саркофаги усопших блестели – время не успело покрыть их металл патиной или ржавчиной. Редкие лампы сияли ровно и ярко.

– Мы будем молчать? – спросил Хинта. – Соблюдать традиции?

– Нет, здесь все иначе. Если бы это имело значение, Лива бы нас предупредил.

– Странное место. Камень и металл. Нет живого огня.

– Льда тоже нет. И все же это дом мертвых. И он очень хорошо устроен. Я это чувствую. Я чувствую здесь покой.

Охранник остался далеко позади. Они шагали вдвоем. Никого не было рядом, никто из родственников усопших сегодня не навещал этот предел. Толща камня давила сверху. Вдруг Хинта заметил, что Тави ищет его руку. Он ответил, они сцепились пальцами – и Хинта ощутил пульс, будто Аджелика Рахна был здесь, будто энергия Экватора уже не спала в их руках, а билась, бурлила, дышала.

– Кто я? – тихо спросил Тави. – Скажи мне, кто я. Покажи мне, кто я. Пожалуйста, не таи это от меня. Я хочу знать, хочу вспомнить, вспомнить все до конца. Я хочу понять, понять все до конца. Пожалуйста, ответь мне: кто я?

У Хинты в горле встал комок. Он молча шел рядом с другом, а Тави все говорил свои негромкие слова, призывал, молился. Еще никогда Хинта не слышал, чтобы у него был такой голос. Он не знал, к кому тот обращается: к Аджелика Рахна или к силам мира, к звездному ветру или к своей судьбе, к сияющему центру вселенной или своему отцу, к Джилайси или к Иваре. Хинта слушал и боялся произнести звук, боялся нарушить эту молитву, боялся спросить.

Они повернули в седьмую нишу и там, в белом слепящем свете единственной лампы, увидели около двадцати саркофагов. Те стояли полукругом, в два яруса: черно-золотистый металл, красивые лица полулюдей-полугероев. Хинта ощутил, что Тави отпустил его руку. И вдруг его с новой силой захлестнуло чувство нереальности – словно Тави был для него якорем, а теперь этот якорь оборвался, и все вокруг сдвинулось, стало зыбким. Это место могло быть ненастоящим: этот камень, эта пыль, этот металл, эта нестерпимая яркость. Задыхаясь, Хинта втянул в себя спертый, застоявшийся подземный воздух, ощутил запах крови, кремния и кислоты. Здесь что-то вибрировало, что-то было не так, что-то пряталось. Словно мир в этом месте дал слабину, треснул, открыв свое сердце запредельной бесконечности. Какие-то возможности начинались в этом месте, в этой точке, среди этой материи; тропы судеб расходились отсюда – и троп было слишком много, возможностей было слишком много. Кинетическая энергия скопилась здесь в таком количестве, что скалы стонали и пели. Монолитные глыбы были готовы взорваться, сорваться с места и упасть прямо к звездам. Крик звучал здесь, но при этом уши улавливали лишь слабые отзвуки далекого ропота толпы, далекого гула машин и еще более далекого грохота водопадов. Тысячи скоростей и вероятностей уносились отсюда во всех направлениях, но при этом не было даже ветерка, чтобы сдвинуть пылинку.

Хинта увидел лицо – лицо маленького Тави – изваянное в золотисто-черном металле маленького детского саркофага. Когда ритуальных дел мастер сделал этот портрет, Тави было всего шесть лет, но странным образом он остался узнаваем – словно нынешний Тави был не тем настоящим мальчиком, который умер во время аварии поезда, а тем, кого художник изобразил на барельефе. Нынешний Тави был повзрослевшим барельефом. Внезапно Хинта понял лицо своего друга – лицо, которое он так хорошо знал, на которое смотрел каждый день. Это лицо, подобно всем лицам на погребальных саркофагах, было создано из двух – из лица реального ребенка и из лица Таливи Митина, не слишком популярного героя Лимпы.

Бок о бок с саркофагом Тави стоял саркофаг его отца Двады, лицо которого было объединено с лицом Адваки Митина – отца Таливи Митина. «И ведь действительно, – потрясенно подумал Хинта, – даже имена у них похожие: Тави-Таливи, Двада-Адвака». Адвака Митин был генералом Лимпы, который проигрывал одно сражение за другим. Его запомнили как трагическую фигуру – самого неудачливого полководца своего времени. Его поражения привели его в опалу. Чтобы вернуть к себе доверие и очистить имя своей семьи, он назначил собственного сына полевым офицером в один из передовых отрядов. Теперь его очередная ошибка должна была бы означать гибель сына. Но этот ход не вернул ему доверие сограждан и не принес удачи: Адваке пришлось вести свою армию в ту самую битву, где Джилайси Аргнира выступил один против всех. Таливи, сын Адваки, пал в той битве – он был одним из тех, кто сражался с Джилайси, а затем умирал на руках Джилайси, одним из тех, кого Джилайси оплакал. Эту сцену изображали по-разному, и Хинта вдруг вспомнил, что однажды, несколько лет назад, Тави читал ему вслух какой-то рассказ, где описывалось, как Таливи меняется, умирая, как он сам плачет о себе и других, и принимает веру Джилайси, и обещает Джилайси, что будет с ним до конца. Хинте тогда этот рассказ не понравился – он нашел в нем что-то надрывное, чрезмерное, почти религиозное, и ему стало неприятно от всех этих вещей. Тави это почувствовал, и больше они не возвращались к фигуре Таливи. Но теперь Хинта обнаружил, что Таливи всегда был рядом – в Тави, в лице Тави, в движениях Тави – этот хрупкий юноша, который в последнюю минуту своей жизни отрекся от своего отца и от своей страны, принял другую веру, захотел чего-то невероятного, нового. А может быть, сердце Таливи вообще никогда не принадлежало его семье и его народу; может быть, вся его жизнь была поиском, поиском Джилайси Аргниры. Но в силу трагических причин они смогли встретиться только в битве, и только в битве смогли узнать друг друга, и только в битве смогли поговорить – два героя, оба не желавшие этой войны.

Словно во сне, Хинта наблюдал, как Тави медленно шагнул вперед, поднимая руку, протягивая ее к своему саркофагу. Сблизились два юных лица – мальчик из металла и мальчик из плоти и крови. Глаза изваяния были закрыты – тот, металлический Тави, спал вечным счастливым сном. А другой, живой Тави, смотрел на свое подобие снизу вверх широко раскрытыми глазами. Он встал на цыпочки, коснулся своего металлического лица – и вздрогнул, словно его ударило током. Но руки он не отнял, лишь осторожно, робко провел кончиками пальцев по глазам, щекам, губам. В этом жесте было слишком много ласки, и Хинта ощутил себя очень странно – будто он снова смотрел, как Ивара целуется с Амикой.

– Я не могу, – непослушным голосом произнес Хинта.

– А я могу? – чуть слышно спросил в ответ Тави. И они оба остались стоять на своих местах. Тави опустил руку и замер. Его плечи были на уровне пояса его саркофага. Он уже не смотрел на свое лицо. Он повернул голову в пол-оборота, закрыл глаза. Казалось, он к чему-то прислушивается, чего-то ждет.

– Этого не может быть. Ты не умер. – Но Хинта сам себе не верил. Его глаза видели то, что видели: живого мальчика, лицо которого было прекрасным подобием погребальной маски.

– Нет, я умер, – тихо ответил Тави. – Этот саркофаг – не пустой. В нем мой прах, мои иссохшие останки, мои обугленные кости. Не спрашивай меня, откуда я знаю. Я просто знаю. Я чувствую здесь свою душу, ее след. Я чувствую здесь свою смерть – как она пришла и ушла, взяв свое. Я призрак. Я всегда им был. Я беглец из легенд. Я всегда им был. Я персонаж. Я всегда им был. Я душа.

Хинту пробил ледяной озноб – ощущение было настолько сильным, словно он вмиг лишился кожи, и к его нервам приложили холодную сталь. Пот ручейками тек у него между лопаток. И при этом он ощутил что-то больше страха, больше неверия. Он знал, что ему отсюда уже не сбежать. Теперь это место было в нем, и слова друга были в нем, и два этих лица были в его памяти – запечатленные там навсегда так же ярко, как лицо его мертвого брата или как золотой лик Аджелика Рахна.

– Ты… – сказал Хинта. Тави медленно повернулся к нему, и теперь Хинта еще более ясно увидел их обоих – лицо живого Тави внизу и его копию над ним.

– Да, я, – глядя на Хинту, ответил Тави. – Ты что-то понял, да? Ты тоже это понял.

– Ты – фавана таграса, – пересохшим ртом произнес Хинта. – Вернувшийся из мертвых.

– Молодец. Да, я – фавана таграса.

Неожиданная улыбка осветила лицо Тави – словно что-то окончательно открылось в нем, прояснилось, расцвело. Признавая, объявляя себя мертвым, он лишь становился еще более живым, и румянец играл на его щеках.

– Я думал об этом с того момента, как мы посмотрели запись из памяти омара. Всю страшную ночь войны, все утро – я думал об этом. Я хотел заговорить с тобой об этом, когда мы были в доме Ливы. Но потом я понял, что рано. Нужно было прийти сюда, увидеть своими глазами, подтвердить. Теперь ты тоже это знаешь. Память омара дала нам все ключи, все ответы. Все было показано.

– Нет, – качнул головой Хинта. – Я ничего не понял, ничего не знаю. Я просто догадался, догадался, кто ты. Какая-то ясность пришла ко мне, и я догадался. Но я не понял, причем здесь память омара. Я ни о чем из этого не думал. Я слишком устал. Фавана таграса – те, кто возвращается, хотя должен был умереть. Ивара нам про них много рассказывал. Люди, которые вели себя как герои, но не давали ответа на вопрос, как остались в живых. Гости ковчега, гости Аджелика Рахна, спасенные, вернувшиеся. Но мы никогда не обсуждали то, что они могли умирать, а потом воскресать. До этого я всегда представлял себе это иначе, я думал, они просто находили место, где можно переждать холод и смерть, находили помощь против врагов. Но тут, глядя на тебя, я увидел другую возможность – возвращение через настоящую смерть. Хотя объяснить это невозможно.

– Это можно объяснить. Омар нам это объяснил.

Хинта, все еще не понимая, смотрел на него.

– Вспомни. Вспомни все, что омар говорил и показывал. Верни себе это. Ночь войны измотала тебя, и ты не можешь думать так же последовательно, как умел это прежде.

Хинта нахмурился, пытаясь сосредоточиться, но мысли не шли ему в голову – он был слишком потрясен, все еще не мог оторвать взгляда от двух лиц, которые были перед ним.

– Откуда берутся омары? – прямо спросил Тави.

– Они… – начал Хинта. И тут память начала к нему возвращаться. Он вспомнил, каким было первое воспоминание этого кежембер – он появился где-то в Акиджайсе, был выброшен в золотой скорлупке на конвейер смерти. И сотня других таких же выродков была выброшена на конвейер вместе с ним. Конвейер нес их к машине уничтожения. А они все кричали о том, что они убийцы.

– Вспомни легенду, ту первую сказку, которую рассказал нам Ивара. Аджелика Рахна помогли людям закончить Экватор, а потом ушли восвояси, но обещали, что будут искать способ победить смерть, дать всем нам второй шанс.

– Да.

– И вот этот шанс дан. Я стою перед тобой. Потому что у всех нас, или, по крайней мере, у некоторых – есть копии, запасные тела, готовые перенять наши души. Они живут где-то там, под землей, рождаются, растут. Я не знаю, для всех ли это душ, и что происходит с остальными. Но фавана таграса – это те, кто обрел свои вторые тела, те, чья душа переселилась. Это люди, которые умерли, а потом были возвращены откуда-то, где есть наши копии. И омары – это тоже люди, у которых были копии. Но омарами становятся те, кому Аджелика Рахна отказали в праве на вторую жизнь. Омары – убийцы, преступники, носители зла.

– Да, – сказал Хинта, – теперь я вспомнил. Омар говорил об этом, он все время говорил о том, кто он такой. Для него это было очень важно. Он говорил про вторую жизнь, говорил, что должен был убить, чтобы родиться… чтобы… – Его вдруг с новой силой бросило в жар и в холод. Его лицо исказилось ужасом.

– Я… Я хотел убить Круну.

Тави молчал.

– Ты меня спас, – со слезами на глазах сказал Хинта. – Спас меня от этого. В ту же минуту, когда бы я сделал это, я мог вылететь туда, на тот же конвейер, в золотой скорлупе.

– Не исключено, – тихо подтвердил Тави.

– Прости меня.

– Нет, не нужно, – сказал Тави. Но Хинта уже шагнул к нему, и они крепко обнялись. Тело друга показалось Хинте ужасно горячим, словно на месте сердца у того был огненный реактор.

– Ты горишь.

– Да?

– У тебя как будто жар.

– Но мне хорошо. И голова свежая, как никогда.

Хинта не стал больше об этом говорить.

– Ты знал? Ты уже тогда знал? Ты уже тогда понял, что будет, если я убью Круну?

Они расцепились, отстраняясь друг от друга. Хинте было тяжело дышать. Как никогда раньше, ему вдруг захотелось на волю, дышать полной грудью и под открытым небом, но не так, как омары, а оставаясь человеком – радуясь солнцу, обладая способностью творить, любить, жить.

– Я бы тебя остановил, даже если бы ничего не знал, – сказал Тави. – Людей нельзя убивать не потому, что ты из-за этого можешь превратиться в омара. Все ровно наоборот. Людей просто нельзя убивать. И именно поэтому те, кто создал ту моральную машину, решили, что одни получат вторую жизнь, а другие – нет. Но людей просто нельзя убивать. И так было всегда, до всех войн и катастроф. Я уверен, кто-то убивал даже в Золотой Век. Но если бы я был тогда и там, где это происходило, я бы попытался их всех остановить. Я бы попытался остановить и отговорить всех убийц, несмотря на то, что никаких омаров тогда не было.

– А ты помнишь? – спросил Хинта. – Помнишь, как ты вернулся, или… как умер? Хоть что-нибудь?

От его вопроса в Тави что-то изменилось, словно из него ушла часть той бурной энергии, того запала, с которым он до этого говорил.

– Я не знаю. Я был слишком маленьким. Все кажется очень неясным. У меня есть чувство, странное чувство, будто я начинаю вспоминать, как оно там внутри – в том месте, откуда выходят фавана таграса. Но мне нужно время. И что-то еще. Возможно, что-то конкретное, но я не знаю, что. Поэтому я хотел открыть дарохранительницы. Но я боюсь.

– Ты, наверное, боялся и сюда прийти. Но ты пришел.

Тави слабо улыбнулся.

– Послушай, – произнес Хинта, – это очень странно, но я должен тебе это сказать. Ты – Тави. Ты умер. Ты фавана таграса. Но ты все еще Тави. У меня нет чувства, что моего друга украли, что его подменили. Возможно, твоя мать это чувствовала. Но я этого не чувствую. Я не знал никакого другого Тави. Я не знал того, кто умер. Я не знал твое первое тело. Мой лучший друг именно ты, откуда бы ты ни взялся, как бы ты ни произошел на свет.

Голос Хинты сломался.

– Я знаю тебя, – сказал он. – Ты Тави. А теперь, попробуй это открыть. Оно ведь еще может не открыться. Тогда все отложится.

– Да, оно может не открыться, – согласился Тави. – Но в любом случае, спасибо тебе. За слова и за все.

Он снова повернулся к саркофагам. Хинта ободряюще положил ему руку на плечо.

_____

Дарохранительницы под саркофагами верхнего яруса были сделаны из зеленой яшмы. Полированный камень матово блестел в мертвенно-ярком свете. Биометрические замки были утоплены в малозаметные углубления. Тави не решился начать со своей дарохранительницы и первой открыл дарохранительницу своего отца – вложил палец в углубление, вздрогнул, когда невидимая игла царапнула его кожу. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом в стене под саркофагами сработала невидимая автоматика, и каменный ящик беззвучно поплыл вперед, открывая свое внутреннее пространство.

Дарохранительница была почти пуста. На дне ее стояли маленькие статуэтки – в том числе композиция, на которой была изображена вся прежняя семья Тави: маленький Тави сидел на плечах у отца, а Эрника стояла рядом и держала мужа за руку – крошечные счастливые пластиковые лица. Еще здесь были какие-то украшения, талисманы, непонятная механическая деталь. Среди прочих мелочей Хинта заметил сушеный комочек фрата – возможно, его оставила Эрника, как знак своей профессии, или поддержки мужа, или своего будущего, или чего-то еще. Глядя на россыпь утративших свой смысл предметов, Тави тихо и жалобно вздохнул, потом пошарил по карманам и достал небольшой обломок пластика.

– Что это? – спросил Хинта.

– Обломок моего терминала. Я взял его вчера вечером, когда Инка разбирала наши терминалы и восстанавливала их память. Я взял его, потому что это последняя моя вещь. Понимаешь? Все вокруг, все, что на мне, все, что на тебе, все, что мы можем взять здесь в руки – оно не наше. А этот обломок, он мой, я спас его из Шарту. И я взял его потому, что уже тогда, наверное, знал, что пойду сюда.

Бережно, словно реликвию, Тави опустил свой скромный дар среди других мелочей.

– Все, что я могу дать, отец. Но если ты можешь это чувствовать, то знай, что я пришел сюда, пришел к тебе. Ты, должно быть, любил меня. А я тебя почти не помню. Это несправедливо.

Еще мгновение ребята смотрели на расстановку маленьких предметов, а потом Тави мягко нажал на дарохранительницу, и она уплыла обратно в свою ячейку, закрылась. Тави перевел дыхание, сделал шаг в сторону и положил палец в биометрический идентификатор своей собственной дарохранительницы. «Не откроется, – ясно подумал Хинта, – где это видано, чтобы сам умерший открывал свою дарохранительницу? Система увидит ошибку. Возможно даже, что кого-то вызовут, кто-то придет сюда, какая-то охрана, чтобы узнать, кто мы». Но ни одна из этих мгновенных мыслей Хинты не сбылась. Как и в первый раз, все сработало тихо и четко – дарохранительница подалась вперед и вышла из стены, открывая взору мальчиков свое содержимое.

Хинта ожидал, что здесь вещей будет больше. Обычно умершим детям клали много всего – их любимые игрушки, те же семейные статуэтки, фигурки их любимых героев, детскую одежду, портативные терминалы с воспоминаниями, билеты от ламов, наборы для рисования и лепки, и еще сотню разных мелочей. Хинта видел все это в колумбарии Шарту, когда они зашли туда после землетрясения: все эти маленькие ценности тогда высыпались из разбитых дарохранительниц. Но, к удивлению Хинты, здесь было почти пусто. В этой пустоте одиноко и торжественно лежал один-единственный предмет – маленькая металлическая коробочка. Хинта узнал эту коробочку, хотя видел ее лишь раз в жизни, и, узнав, вздрогнул и отступил назад в порыве суеверного страха. Это был футляр Вечного Компаса. Именно там, под этой стальной поверхностью, был центр абсолютной тяжести, сдавливавший собой скалы, разрывавший ткань реальности, делавший все вокруг таким странным, ненастоящим. Это отсюда шел тот пугающий поток энергии, который Хинта ощутил, когда они только пришли сюда. Это отсюда излучалась страшная ясность, это здесь заключалась бескрайняя мощь.

– Ты слышишь? – едва слышно спросил Тави. – Голоса. Я различил их, когда трогал свой саркофаг. Но я думал, мне кажется. А теперь они звучат громче.

– Нет, – ответил Хинта. Но он сразу понял, что говорит полуправду. Он не слышал, но чувствовал. Они с Тави были здесь не одни. Сквозь скалы и саркофаги, сквозь воздух и плоть, со всех сторон к ним кто-то шел. Хинта обернулся, пытаясь поймать это движение, и увидел позади себя силуэт. Он шарахнулся в сторону, а потом узнал эту фигуру. Это был Двана – белый, словно сотканный из света одинокой лампы.

– Тави, – жалобно позвал Хинта.

– Я тоже его вижу, – сказал Тави.

«С благодарностью возвращаю вам ваш дар, – подумал Хинта, – спасибо. Я встретил папу и маму. Компас мне больше не нужен». А потом Хинта понял, что это не его мысль. Призрачная фигура словно бы ударила его, ударила изнутри. Хинта зажмурился, закрыл голову руками, скорчился и упал. Но еще несколько мгновений он продолжал ощущать, как духи собираются вокруг в огромный сонм. За Дваной, сквозь Двану, сквозь стены, искажая свет и тени, проступали они. Мертвые шли к Тави, шли к компасу, пели и шептали. А Тави, склонив голову, стоял у своей открытой дарохранительницы, около своего собственного саркофага, стоял и слушал, как с ним говорят. В этот момент он словно забыл о Хинте, ушел куда-то еще. Мертвые увели его. Его тело осталось здесь, а душа пропала, устремилась светлой нитью в другие пределы, к золоту за камнями, к звездам за пустотой космоса.

_____

– Хинта, Хинта, очнись, – звал кто-то.

Хинта открыл глаза и увидел, что это Тави трясет его. Они находились там же, но дарохранительница была закрыта, а компас был у Тави в руках.

– Прости, я не знал, что делать. Не видел, как ты упал. Я словно…

Хинта сел на полу, отряхнул руки от пыли. Он чувствовал себя очень странно – и самым странным было то, что с ним как будто ничего и не произошло.

– Я в порядке, – сказал он.

– Хорошо, – улыбнулся Тави.