Текст книги "Земля в иллюминаторе (СИ)"

Автор книги: Румит Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц)

– Они верили, что Джилайси еще жив, – вспомнил Тави, – что он впал в долгий сон и проснется, когда трое лучших представителей трех новых народов попросят его установить между ними мир.

– Если быть еще более точным, они верили, что твой герой спит прямо в ковчеге спасения.

– Правда? – прошептал Тави.

– По крайней мере, так лично я интерпретирую их тексты. В своем первом научном труде я как раз пытался доказать, что «колыбель Джилайси» и «ковчег» в писаниях Нджаффра являются синонимами. Это сделало бы работу с частью их наследия куда более простой. Однако похоже, что тот мой труд остался никем не замеченным.

– Больше всего в жизни я бы хотел увидеть его – живого, – признался Тави. – Если бы…

– Я не уверен, что Джилайси жив, – мягко возразил Ивара. – Куда более вероятно другое – что он, как и мои друзья, погиб где-то в подземных тоннелях, пытаясь найти путь к загадочным вратам ковчега.

Хинта слушал их и вдруг осознал, что его самого больше нет. Он ослеп и почти не чувствовал свое тело. Даже головная боль куда-то ушла, превратилась в далекую красную вспышку на горизонте меркнущего сознания. Ему казалось, что он падает – падает в темноте, в темноту, в пустоту. Умом он понимал, что его тело лежит на месте, но ему казалось, что оно вращается в пространстве, кувыркается, проносится сквозь пугающие волны ничто.

– С тобой все в порядке? – спросил Тави.

– А что со мной может быть не так? – расслышал Хинта свой далекий голос.

– Ты отпустил мою руку.

Хинта усмехнулся.

– Проблема в том, что я не чувствую свою руку. Это плохо, да?

Тави почему-то тоже рассмеялся.

– Да, плохо. Но скорее мы умрем оттого, что закончатся наши кислородные баллоны, чем от отравления через кожу.

– Скоро нас может начать тошнить. А когда теряешь сознание, и при этом тебя тошнит под дыхательной маской…

– Не продолжай, – спокойно попросил Тави.

– На самом деле я хотел о другом… – Одновременно с тем, как его тело вертелось в пустоте, у Хинты в голове вертелась какая-то неясная мысль. Он будто узнал что-то в словах Ивары, и это необходимо было прояснить до того, как им троим станет слишком плохо. – Ивара, Вы ведь сказали что-то о загадочных вратах?

– Да. Древние описания ковчега довольно фантастичны, но все они сходятся в том, что у него есть врата. Некоторые утверждают, что их девять – по три входа для каждого народа, и что они расположены в разных местах.

– И все под землей?

– Если они вообще существуют, то да, они под землей. Иначе бы их было намного легче найти.

Хинта испытал странный наплыв ощущений. Его сердце словно замерло, уменьшилось, начало исчезать – немеющий провал в груди. И в то же время он мог слышать, как его исчезающее сердце быстро и трепетно бьется. Он не просто падал в пустоту, он сам превращался в пустоту. Его сердце становилось сердцем пустого мира.

– Я… мне кажется, я видел эти врата, – задыхаясь, произнес он. – Я все время хотел об этом кому-то рассказать, но не мог. И в начале нашего разговора сегодня – когда мы заговорили про Ашайту – я хотел рассказать, но не рассказал.

Он слушал свой голос как бы со стороны и, как странный сторонний куратор, проверял самого себя, слово за словом. Все было правильно. Он еще мог говорить, он не настолько опьянел. А значит, у него есть шанс закончить, досказать что-то очень важное.

– Где ты их видел? – тихо, но пугающе отчетливо спросил Ивара.

– Я не знаю, где. – Хинта засопел, стараясь выровнять сбивчивое дыхание, тщась успокоить истерический бег исчезающего сердца.

– Как ты можешь не знать?

– Потому что я не был там, где эти врата. Физически, во время отключения энергии, мы все – я, Ашайта, мать, отец и наш сосед Риройф – были в одном месте, в парнике нашей семьи. Перед тем, как упасть без чувств, мой брат странно и страшно закричал. И пока он кричал, я как будто куда-то переместился…

– Продолжай, – потребовал Ивара. Интонация его голоса подействовала на Хинту успокаивающе, как если бы ему дали прямое обещание, что сумеют придать смысл каждой детали, которую он видел.

– Я очень испугался, но надо было нести брата в больницу, и слишком много всего происходило вокруг. Так что временами я почти не помнил о том, что видел.

– А что ты видел? – спросил Тави.

– Я стоял… Нет, я не могу сказать, что я где-то стоял. Я вообще не помню, чтобы осязал там свое тело. Я просто был там, смотрел в одну сторону. Передо мной открывались огромные золотые врата. Они были очень большими, такими, что сквозь них проехала бы машина высотой в два фратовоза. А еще они были очень сложными, и… и вели себя как живые, – с дрожью в голосе осознал Хинта. Видение только сейчас приобрело в его памяти отчетливую форму. – Это был самый сложный механизм, какой я вообще видел. Такое не вообразить. Машины Притака в тысячу раз проще. А там каждая маленькая пластинка жила своей жизнью. Все ехало, утягивалось, вращалось. В конце концов, весь узор распался на большие механические секции и исчез внутри стен. Пожалуй, это напоминало старинную джиданскую технику, но у нас ее, к сожалению, никогда не изображают такой величественной и масштабной.

Ивара молчал. Но Хинта уже не нуждался в поощрении, он и сам был готов досказать свою историю. И он продолжал, вслушиваясь в свой глухой и далекий голос.

– За вратами был зал, или мне показалось, что зал. Но сейчас я бы, возможно, сказал, что там был другой мир. Если это был зал, то огромный – в десятки этажей высотой, и, наверное, на километры вдаль, в глубину. Я сразу, даже сам того не осознавая, решил, что этот зал – под землей, потому что там не было окон, и потому что я не могу вообразить такое огромное здание наверху. Один этот зал, наверное, был бы равен какому-нибудь куполу Литтаплампа.

– Как же ты видел его, если там не было окон? – удивился Тави.

– Там был свет. Фиолетовый свет. Он шел прямо от стен, особенно от дальней стороны зала. Я помню каменные плиты из черно-зеленого камня. Пол был очень гладкий, словно полированный. Но колонны выглядели грубо, как неотесанная скала.

– Ты прошел через врата? – спросил Ивара.

– Нет. Я все время оставался там же, где был с самого начала. Я видел зал сквозь проем врат, но не двигался – лишь смотрел. И еще… там были люди. Тела в скафандрах, с иссохшими серыми лицами. Это странно прозвучит, но в глазах у них что-то лучилось фиолетовым – совсем как стены зала. – Хинта почувствовал движение, сумел разлепить один глаз и увидел, что Ивара приподнялся и наклоняется к нему через Тави.

– Какие у них были скафандры?

– Древние? Совсем не такие, как носят в Шарту… – Он нахмурился, силясь вспомнить детали.

– Ну же, – взрослый дотянулся до Хинты и с неожиданной силой схватил его за плечо. – Какие они были в точности?

– Все очень разные, – немного испуганно прошептал Хинта. – Я имею в виду: совсем разные. Тяжелые металлические с углубленным стеклом и широким козырьком из серого металла. Легкие матерчатые мешки с круглыми стеклами для глаз. Сферические, где задняя стенка – металл, а передняя – стекло. Узкие, со стрелочками от висков. Были такие, как сами эти врата, словно собранные из множества крошечных золотых пластин. И еще каплевидные черные, с антеннами и с оранжевой эмблемой на лбу – крест в треугольнике.

Хватка Ивары ослабела. Наконец, учитель его отпустил.

– Неужели он видел там Ваших друзей? – спросил Тави.

– Нет. Но он видел что-то настоящее.

– Почему? – спросил Хинта. – В смысле, почему Вы так уверены?

– Военная форма штурмовиков Притака. Скафандр крестьянина эпохи оттепели. Два типа шлемов, которые использовались в Джидане. И что самое важное – шлемы с символом секты Мафра.

– Кто они такие? – поинтересовался Тави.

– Одни из множества авантюристов, отправившихся на поиски ковчега и сгинувших где-то в пустыне. И еще там было несколько шлемов, которые я не могу узнать по описанию.

– Я ведь не мог их видеть и запомнить, чтобы потом они мне приснились? – спросил Хинта.

– Думаю, не мог. Не бойся за свой рассудок, твое бессознательное не играет с тобой в игры. Ты видел реальное место. И нам еще предстоит узнать, как твое видение стало возможно.

– Что же я видел? Вход в ковчег? Врата?

– Ты видел кладбище, – мрачно отозвался мужчина. – Вот единственная вещь, которую можно утверждать наверняка. Ты видел мертвецов из череды эпох. И судя по всему, ни один из этих искателей не сумел ни войти в ту дверь, ни вернуться назад к своим друзьям, семье и народу. Там было что-нибудь еще?

Хинта сглотнул. Вкус собственной слюны начинал казаться ему странным, солоноватым, кисло-вязким, как будто он имел глупость взять в рот фрат.

– Да. Магму. Она поднималась сквозь трещину в гладком полу. Мое видение закончилось как раз тогда, когда скафандры на мертвецах начали тлеть.

_____

Потом они долго лежали молча. Сил совсем не осталось, время утратило счет. Хинта медленно дышал. Его мысли стали рассеянными, беспорядочными и очень спокойными – в основном он даже не думал, а просто представлял какие-то картины из прошлого.

Вот ему шесть лет. Они с отцом пришли в больницу, чтобы забрать Ашайту. Лика еще не оправилась до конца, а Ашайту медики уже достаточно привели в порядок, чтобы за ним можно было начинать ухаживать на дому. Брат лежит в уличной переноске для младенцев – она как скафандр для какого-то фантастического прямоугольного существа. Хинта хочет увидеть лицо брата, лезет на стол и заглядывает сквозь стекло. То, что там, кажется ему радостным и в то же время ужасным. Ашайта – уродец, но он совсем не похож на то, как описывают омаров. «Ну зачем ты, слезь на пол, – просит отец. – Не суетись. Еще налюбуешься на него».

А вот Хинта в первый раз в жизни пошел вместе с отцом на станцию. Добрый старик Фирхайф шутит с ним какие-то непонятные шутки. Хинта смотрит на Фирхайфа, и ему совсем не смешно. Но потом Фирхайф предлагает пойти посмотреть на пульт тихоходного поезда – и Хинта идет.

Вот ему девять. Их семья купила Иджи. Ослик стоит перед гаражом – редкий случай вызвать зависть у соседей. Для Хинты это радость, он воспринимает четвероногого робота как свою самую дорогую игрушку – и в определенном смысле он прав.

А вот их первая встреча с Тави – они оба новички в студии лепки. У них нет друзей. Но они почему-то начинают строить друг другу рожи, когда работают с разных сторон одного верстака. Хинта уже не может вспомнить, кто начал первым. Наверное, Тави. И как это потом превратилось в дружбу?

Вот ему двенадцать. Прошлые каникулы – они с Тави покупают постоянный абонемент, чтобы на две недели оккупировать ламрайм. Они думают, что это дает им лишь право на неограниченный просмотр, но тут оказывается, что лиава теперь тоже бесплатно. И они едят ее до дурноты. Они едят ее так много, что к концу третьего дня уже не могут идти на лам, потому что у них зверски болят животы. И вместо ламрайма они устраивают видеосвязь. И Тави говорит: «никогда больше». Но потом они снова едят лиаву.

А вот ему тринадцать. И он лежит без скафандра на руинах своей школы. Наверное, это смерть.

Откуда-то издалека до Хинты донесся собственный голос.

– Мы должны перевернуться. Перевернуться, прежде чем потеряем сознание…

Почти ничего не ощущая, он потянулся куда-то вбок, к Тави. Этот процесс занял больше чем одну минуту, потому что для поворота Хинте потребовалось раскачать свое непослушное тело – как будто он стал смертельно больным и ужасно слабым толстяком. Когда они все уже лежали на боку, Хинта вспомнил давний рассказ про погибших людей, найденных в пустошах. Рассказчик, старик-крайняк, утверждал, что есть такая особая поза – поза потерявшихся. «Если в конце они всё делали правильно, – говорил он, – а в самом конце все всё делают правильно – то они лежат на боку, лицом друг к другу. Иногда они обнимают друг друга, а иногда поджимают ноги к животу».

И вот теперь они трое лежали в позе потерявшихся.

Хинта думал, что разговора уже не будет, потому что они все слишком устали. Но через некоторое время, вопреки его ожиданиям, Ивара нарушил тишину.

– Хинта, – хриплым шепотом обратился он, – твой брат что-нибудь говорит о своих снах?

– Нет.

– Но он ведь немного может говорить?

– Да.

– Надо будет разобраться, видел ли он что-нибудь, когда ты видел мертвецов у врат.

Хинта хотел спросить, почему Ивара думает, что его брат мог что-то видеть, но сил на новые слова уже не было – остались только слепота, немота, безумие и боль в темнице сожженного тендра-газом тела. Через какое-то время Хинта уже мечтал о том, чтобы потерять сознание. А потом он действительно отключился, но это было похоже скорее на сон, чем на обморок. Он опять видел картины из прошлого, которые теперь забавно перемешивались между собой: Тави водил тихоходный, Атипа был учителем математики, а Двана стал миролюбивым городским шерифом и призывал всех, чтобы они пощадили каких-то пленных омаров.

А потом Хинта услышал звук. Это был ровный стрекочущий шелест. Звук то нарастал, то слабел. Ближе. Дальше.

– Что? Что это? – пробормотал Ивара.

Хинта хотел сказать ему, что это спасение – их обнаружил поисковый дрон. Однако ворочать онемевшим языком было невыразимо трудно, и он, издав несколько тихих нечленораздельных звуков, сдался – просто лежал и слушал, как замирает рядом успокаивающий звук крошечного пропеллера. Больше не нужно было бороться: они сделали для своего спасения все, что могли, продержались ровно столько, сколько было нужно. Теперь их судьба была в руках других людей. Осознав все это, Хинта позволил тяжелой наркотической дреме окончательно накрыть его, и, медленно и устало дыша, отправился в спокойное небытие.

_____

В следующий раз он ненадолго очнулся в переносной рекреационной капсуле. Ощущений почти не было, зато и боль ушла; дышалось легко, воздушная смесь приятно пахла озоном. Отек спал с глаз, и, разлепив веки, Хинта снова увидел небо – на этот раз оно было отгорожено от него безопасной преградой из выгнутого толстого стекла. В капсуле было довольно свободно, так что он сумел поднять и поднести к лицу руку. Вслед за ладонью потянулись клейкие нити какого-то густого, бесцветно-прозрачного вещества. Он дотянулся до стекла и испачкал его мазком этой лекарственной дряни. Потом провел рукой вдоль своего тела и понял, что на нем нет одежды и что липкая жидкость почти целиком заполняет пространство вокруг него. Силиконовая мякоть, клейкая масса и какие-то трубки, напоминающие клубок из множества пуповин…

…И чувство полузабытья, покоя и безопасности – какое, наверное, бывает лишь у младенца в утробе счастливой матери.

По еле ощутимой вибрации Хинта догадался, что капсула движется; должно быть, она стояла на спине робоослика, а тот пробирался по полуразрушенному Шарту и механически подрагивал, когда ему приходилось преодолевать препятствия. Мальчик повернул голову и посмотрел налево. Мимо проплывали дома – все в разном положении: одни сдвинуты, другие на боку, третьи перевернуты полностью. Что-то горело. Уцелевшие жильцы толпились вокруг запотевшей махины воздухоочистителя. Хинта знал улицы родного поселка наизусть, но сейчас не мог понять, какое место видит. Удар землетрясения оказался настолько сильным, что укрепления, возведенные для защиты от омаров, словно взорвались. Контейнеры с песком беспорядочными осыпями перегораживали улицу. Здесь же валялось оружие, брошенное кем-то из бойцов.

В отличие от скафандра, медицинская капсула не пропускала звуков, так что Хинта смотрел на все это в полной тишине, которая делала картину катастрофы еще более страшной. Мир как будто онемел после грома – беззвучно осыпались камни, беззвучно кричали люди. Он не выдержал этого зрелища, повернул голову и посмотрел направо. Там шагали робоослики с вереницей больничных капсул на спинах. Сквозь свое окошко Хинта мог видеть лишь трех соседей. Может, их всего столько и было, а может быть, процессия растянулась на длину всей улицы. Он не мог этого знать. Но он верил, что где-то там, за другим стеклом, лежат в полудреме Тави и Ивара. Его друзья.

Мечтая о новом разговоре с ними, Хинта уснул.

^{Часть третья}
ВОПРОСЫ

Тогда муравьи вскричали,

Усиками вращая:

– Тебя мы убьем. Ленив ты

И развращен. Ты должен

Трудиться, не глядя в небо.

– Звезды я видел, звезды, –

Раненый им отвечает.

Тогда изрекла улитка:

– Оставьте его, идите

Своею дорогой, братья.

Наверно, ему недолго

Жить на земле осталось.

Федерико Гарсиа Лорка

^{Глава 7}
МОЛЧАНИЕ ИСЧЕЗНУВШИХ

Мягко светили зеленоватые потолочные лампы. Пахло рвотой и кровью. Шумела вода. Кто-то стонал. Кто-то приглушенно разговаривал.

– Сколько?

– Еще шестнадцать. Половина в капсулах. Почти все – с отравлением тендра.

Конвейер медленно нес ряды тел через душевой блок. Вокруг пострадавших устало суетились медики в мешковатых непромокаемых балахонах.

– Хорошо, что поток слабеет.

– Ускоряйтесь с легкими. Я хочу перебросить часть младшего персонала на перевязку.

– Мы не можем еще быстрее. Этим тоже нужна помощь.

Все вокруг плыло и блестело. Вода растворяла и уносила клейкие нити заживляющего субстрата.

– А кто распределяет волонтеров?

– Никто.

– Что за бардак!

Хинта различал голоса, но не мог понять, кто именно из медиков говорит. Все фигуры казались ему одинаковыми и одинаково зыбкими.

– Очнулся? – спросил кто-то.

– Не знаю, – шевельнул он губами.

– Потерпи. – Последовала короткая боль – кто-то ловким, но резким движением освободил его пострадавшую руку от эластичной повязки. Хинта даже не вздрогнул – не потому, что не боялся боли, а потому, что все его тело по-прежнему было чужим, ватно-онемелым. Потом он ощутил, как руку заново бинтуют: по ладони растеклось ощущение влажного тепла.

– У меня распухла голова, – пробормотал он.

– Тебе кажется. Имя свое помнишь?

– Хинта Фойта.

– Как?

Это была женщина. Он увидел ее лицо. Она склонялась над ним. Ее черты казались неестественно удлиненными, расплывающимися, глаза вылезали из орбит. Она пугающе походила на омара.

– Хинта Фойта, – чуть более отчетливо произнес Хинта. – У меня галлюцинации. Вы все зеленые и не такие.

Кто-то усмехнулся. Женщина потрогала его лоб. Ее рука была восхитительно холодной. Казалось, она дотянулась до него из какой-то другой вселенной.

– Не бойся, все пройдет. Легкий. Мы его записали.

– А Тави? – спросил Хинта. – Тави Руварта?

– Его уже помыли, – ответил другой, мужской голос. – Попадешь с ним в одну палату.

– Хорошо, – без улыбки обрадовался Хинта и закрыл глаза.

_____

Ему показалось, что прошло ничтожно мало времени – три мгновения, три удара сердца – но когда он снова открыл глаза, все вокруг уже было другим. Он, одетый в больничную пижаму, распростерся на жестковатой робокаталке. Свет ламп стал голубовато-белым, он отражался в гладких стенах больничного коридора матовыми бликами. Откуда-то издалека доносился шум толпы – как во время собрания гумпрайма.

И еще был тихий голос. Голос терпеливо звал его.

– Хинта, Хинта, ты меня слышишь? Хинта…

Хинта начал поворачивать голову и тут же пожалел об этом – вместе с движением вернулись боль и тошнота. Тем не менее, он посмотрел туда, откуда звучал призыв. В двух метрах от него, у другой стены коридора, лежал на робокаталке какой-то уничтоженный болезнью ребенок. С первого взгляда Хинта смог понять про это существо лишь, что оно его сверстник – даже пол определить было сложно. Волос и бровей у пострадавшего не было, опухшие глаза превратились в узкие слезящиеся щелки, кожа на голове покраснела и бугрилась складками. На мокнущих язвах, придавая им еще более ужасный вид, лежала желто-зеленая мазь.

– Тави? – недоверчиво прошептал Хинта.

– Великолепно выгляжу, да?

Здоровой и чистой осталась лишь нижняя половина его лица – все то, что было закрыто дыхательной маской. Это выглядело очень странно – как будто какой-то кровавый лысый уродец пришил к своей плоти нос и губы прежнего Тави.

– Я, наверное, выгляжу так же.

– Намного хуже. – Покрытые облатками губы Тави изогнулись в слабой усмешке.

– Ты же не видишь себя.

– Не вижу. Но выглядеть хуже, чем ты, просто невозможно.

– А Ивара?

– Он будет через полчаса. Взрослые идут во вторую очередь.

Потом они долго лежали молча. На потолке коридора не хватало половины облицовочной плитки и части ламп. Несколько минут Хинта тупо пытался сообразить, почему это так, а потом до него дошло, что больница точно так же пострадала от землетрясения, как и все остальные сооружения в Шарту.

Он ощущал, что почти совсем ничего не хочет. Как будто он уже умер, исчез, был стерт. Единственным его желанием стал еще больший покой – чтобы тело перестало бунтовать, забылось, лишилось чувств.

– Тошнит, – пожаловался он.

– Пакеты.

– Какие?

– Перевернись на бок.

К борту робокаталки действительно были пристегнуты пакеты. Чтобы сблевать, надо было лишь оттянуть пластиковый край и наклонить голову, что Хинта и сделал, когда пару минут спустя проиграл в битве с нутром.

– Салфетки, – шепотом подсказал Тави. Между их робокаталками проехала третья, тормознула у входа в следующую палату и припарковалась к стене.

– Я слышал цифры, – вспомнил Хинта, – про шестнадцать пострадавших.

– Нет, их намного больше. Больница переполнена. Поэтому мы в коридоре. Слышишь толпу? Это родственники. Но их еще сюда не пускают.

– Плохо для Шарту, – сказал Хинта. Потом они снова долго лежали молча. Где-то вдали посвистывали автоматические двери. Каждый раз, когда раздавался этот звук, шум толпы нарастал, словно это было море с накатывающими волнами.

Хинта уже почти задремал, когда в их коридоре появился Ивара. Проезжая между мальчиками, он вскинул руку в приветственном жесте. Его ладонь выглядела так, будто ее обварили в кипятке, но пальцы были сложены в знак «ан-хи». Тави тихо рассмеялся. Робокаталка Ивары сделала маневр с разворотом и встала у стены своим изголовьем к изголовью каталки Тави. Тави не утерпел и попытался приподняться, чтобы поближе увидеть учителя, однако сил не хватило, и он рухнул лицом в подушку.

– Вы будете с нами? – пробубнил он оттуда.

– Нас распределяют в порядке регистрации. Раз вместе нашли, то и положат в одну палату. Как вы оба?

– Живы, – еле слышно отозвался Хинта.

– А кто-нибудь знает, сколько часов мы были там? – спросил Тави.

– Мне сказали, шесть. Промедли они еще два часа, и мы бы умерли.

Хинта ощутил у себя в горле болезненный комок слез, нестерпимо смешивающийся с чувством тошноты. Долго он лежал так, а потом ему в голову пришла неясная мысль: вот что значит быть спасенным, тем, кто не умер там, где легко было умереть, тем, кто продолжается, кто еще может плакать, смеяться, говорить с друзьями. Кому очень повезло, что его друзья тоже живы. Кому не пришлось ради своего выживания делать какой-нибудь тяжелый, аморальный выбор. Это было так здорово – быть всем этим и просто быть. Маленькое сердце. Это было так здорово, что радость становилась такой же невыносимой, каким обычно бывает горе.

Мысль о том, что все они живы и выздоравливают, подействовала на Хинту, как наркотик-транквилизатор. Он расслабился и снова провалился в забытье.

_____

Его разбудило чье-то прикосновение.

– Что? – с полубессознательным недовольством спросил Хинта.

– Капельница, – ответил незнакомый мужской голос. Хинта открыл глаза и увидел молодого медика. – Ты правша?

– Да.

– Тогда мне нужна твоя левая рука, – улыбнулся парень. Лоб у него был серьезно разбит.

Хинта послушно подал руку.

– Что с вами, пта?

– То же, что и со всеми вокруг. Неудачно упал после второго толчка. А потом куча вещей упала на меня. – Медик надел ему на руку длинную автоматическую манжету, мгновенно сомкнувшуюся вокруг запястья. По ней побежали ряды голубых и зеленых огоньков, раздался тихий мелодичный сигнал, и Хинта ощутил, как в вену входят разделители – манжета пропускала его кровь через себя, очищая ее от ядов. – Не больно?

– Все в порядке, – прошептал Хинта. Медик закрепил у изголовья каталки бочковидный прибор, протянул от него две трубки, черную и голубую, и соединил их с манжетой. По полупрозрачному пластику побежали новые волны разноцветных огней, трубки беззвучно наполнились темной кровью. Медик тем временем остановился у постели Тави.

– Привет. Правша?

– Амбидекстр. С легким уклоном в левшу.

– Как все сложно, – восхитился медик. Тави получил манжет на правую руку. Когда медик подошел к робокаталке Ивары, тот уже протягивал ему правую руку.

– Здравствуйте, пта. И вы левша?

– Нет, скорее амбидекстр, – потрескавшимся голосом возразил учитель. – Я как он. А на этой руке просто здоровее кожа.

– Он ваш сын?

Тави и Хинта замерли.

– Нет. Просто совпадение. К тому же, Вам стоит знать, что эта особенность не передается по наследству.

Слова Ивары прозвучали как отповедь, и медик смутился.

– Простите.

– Ничего страшного. Делайте свое дело.

Больше они не разговаривали. Хинта с удивлением осознал, что все это время не замечал очередного общего свойства Ивары и Тави. Теперь оно открылось; их сверхъестественное сходство превращалось в закон.

_____

Медик еще склонялся над каталкой Ивары, когда в коридор вошла мать Тави. Хинта увидел ее первым. Эрника Руварта была будто специально создана как полная противоположность его собственной матери.

Она была высокой, яркой женщиной с пышной грудью и широкими бедрами. Ее талия являла собой успешный компромисс между грацией и силой. Она шла ровной, целеустремленной походкой: щеки раскраснелись, губы ярко горели, светлые волосы хитроумно уложены и завиты колечками. Ее полускафандр по меркам Шарту был очень дорогим – золото и серебро на обтягивающем комбинезоне из красной кожи. Свой великолепный шлем она несла под рукой. В полупустом, разгромленном больничном коридоре она вся сверкала, как пошлый, неприлично огромный полудрагоценный камень. И было в ней что-то такое – будто она знала, что сверкает. Даже Хинта видел, какой особенно-роскошной женщиной она стремится быть. Он не мог этого не замечать, хотя у него не было никакого взрослого опыта.

Тави еще не видел ее, но все понял по выражению лица Хинты. Он приподнял голову над подушкой, осторожно посмотрел в тот конец коридора, откуда появилась Эрника, и его собственное лицо тоже начало скисать. Приближаясь к их каталкам, она ускорила шаги, почти побежала, а потом резко остановилась. Ее взгляд на мгновение замер на лице Хинты.

– Здравствуйте, Эрника.

Она сразу перевела взгляд на другую каталку.

– Здравствуй, – как бы машинально ответила она, смотря на сына. – Тави… Тави?

Тави искоса глянул на мать.

– Тави, – делая к нему шаг, повторила Эрника. Ее губы задрожали.

– Рад, что ты цела, мама.

Медик закончил подключать капельницу Ивары и теперь в нерешительности смотрел на Эрнику. Он явно хотел попросить ее уйти, но в то же время ценил ее право на двухминутный разговор с сыном.

– Тебе, должно быть, очень больно.

– Уже нет. Только тошнит.

Эрника присела бедром на высокий борт его каталки. Она явно хотела что-то сделать, обнять его, притиснуть к себе, но взгляд Тави ее останавливал.

– Все эти часы, пока тебя не могли найти, я ела себя изнутри. Я так боялась, что потеряю тебя! Ты самое дорогое, что у меня есть. Мы ужасно прожили последние три месяца. Что с нами произошло? Почему я не могу поцеловать тебя, как раньше? – Она-таки поставила свой шлем на край каталки. – Давай вернем все, как было. Я хочу, чтобы мы снова жили душа в душу и чувствовали себя семьей, а не двумя чужими людьми. Потому что мир – жестокое место, и я поняла за эти часы, что может наступить такой момент, когда будет слишком поздно что-то исправлять.

У нее по щеке потекла слеза. Она вытерла ее двумя пальцами.

– Это не с нами произошло, – сказал Тави, – а с тобой.

Медик сделал шаг в направлении Эрники.

– Да, да, – встрепенулась она, – я знаю. Я неправильно тогда поступила. Я больше не буду.

– Не веди себя так, словно ты моя маленькая дочь, а я твой строгий отец. Взрослые люди не поступают просто плохо. Они ведут себя очень сложно… Чего именно ты не собираешься больше делать? Не будешь думать того, что думала две недели назад? Ну, попробуй. Хотя я не верю, что такое возможно.

– Кричать на тебя, ломать твои вещи. Этого я точно делать не буду.

– Ты уже все сломала, мама. А что не сломала ты, сломал я.

Медик, наконец, решился вмешаться.

– Простите, пта. Я не знаю, как Вы сюда прошли. Но давайте Вы вернетесь назад, в холл, к другим родственникам. Вы в скафандре, а здесь не ходят в скафандрах. И Вы явно расстраиваете мальчика. А единственное, что ему сейчас действительно нужно – это процедуры и долгий сон.

– Процедуры? – обернулась к нему Эрника. – Почему мой сын, у которого почти не осталось здоровой кожи, лежит в коридоре на задрипанной робокаталке? И почему он с больной головой лежит там, где шумно? Я прекрасно слышу отсюда холл. Вы и в холле будете бросать умирающих детей?

У Хинты появилось чувство нереальности происходящего, как если бы Эрника несла с собой дурные сны и заполняла ими пространство вокруг себя; все снова сделалось зыбким, вязким, нехорошим, как в те минуты, когда они теряли сознание на развалинах школы.

– Будем ли мы класть больных в холле? Если не останется другого выбора, то будем. За первые пять часов сюда поступило сто пятьдесят человек. Эта больница не может принимать тридцать лежачих в час. Она на это не рассчитана. И если бы у нас оказалось на две сотни пострадавших больше, то мы бы заняли ими и холл. И они бы лежали не только на робокаталках.

– Мой сын не будет лежать в коридоре, – звенящим, как струна, голосом заявила Эрника, – и мне все равно, что вам придется для этого сделать.

– Мама, успокойся, – взмолился Тави.

– Если Вы хотите устроить скандал, то делайте это не сегодня, а в какой-нибудь более тихий день, и не здесь, а у главного врача или в…

Очередная робокаталка въехала в коридор и направилась в их сторону. Умная машина затормозила прежде, чем смогла бы ударить своим изголовьем в поясницу Эрники, и издала недовольный аудиосигнал «уступите дорогу».

– Проходной двор, – вспылила та.

– Он здесь из-за Вас. Пожалуйста, отступите в сторону, иначе пациент не проедет по адресу.

Эрника с холодным видом отступила. Ее слезы уже высохли. Медик тоже отошел, и робокаталка с беззвучной автоматической благодарностью уехала туда, куда собиралась. Свист открывающихся дверей раздавался все чаще, люди шумели все больше. Кажется, кто-то уже кричал – свирепо спорили десятки голосов.

– Сюда именно затем и не пускают родственников, чтобы они не мешали, пока поток больных не спадет. Ждите, когда будут назначены часы приема, и Вы сможете пообщаться с сыном в спокойной обстановке.

– Вы понимаете, что такое ждать, не зная, в каком состоянии находится твой ребенок, который мог погибнуть?