Текст книги "Семья Тибо, том 1"
Автор книги: Роже Мартен дю Гар
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 86 страниц)
В нескольких метрах позади, рядом с Патерсоном и Альфредой, шел Митгерг, не принимая участия в их разговоре.
Альфреда семенила рядом с англичанином, и пока его длинные ноги делали шаг, она успевала сделать два. Она оживленно болтала и держалась так близко к спутнику, что локоть Патерсона ежеминутно касался ее плеча.
– В первый раз я увидела его, – говорила она, – во время стачки. Я пришла на митинг по приглашению моих цюрихских друзей. Он взял слово. Мы были в первых рядах. Я смотрела на него. На его глаза, руки… В конце митинга произошла драка. Я бросила друзей и побежала к нему на помощь… (Она, казалось, сама удивлялась этим воспоминаниям.) И с тех пор я с ним не расставалась. Ни на один день; как будто даже ни на один час.
Патерсон взглянул на Митгерга, помедлил и вполголоса, странным тоном произнес:
– Ты – его амулет…
Она засмеялась:
– Пилот гораздо любезнее, чем ты, Пат… Он не называет меня "амулетом". Он говорит: "ангел-хранитель".
Митгерг слушал рассеянно. Он мысленно вновь переживал свой спор с Жаком. Он был уверен, что правда на его стороне. Жака он ценил как Comm'rad'a и пытался даже приобрести себе в нем друга, но сурово осуждал его политические идеи. Сейчас он испытывал к Жаку глухую неприязнь: "Я должен был бросить ему в лицо всю правду раз навсегда!.. И именно в присутствии Пилота!" Митгерг был из числа тех, кому особенно не по душе была близость Жака с Мейнестрелем. Не потому, что он был мелочно ревнив; он страдал от этого скорее как от какой-то несправедливости. Он ясно ощущал только что безмолвное сочувствие Пилота. И двусмысленное молчание Мейнестреля вызвало у него острую досаду. Он хотел найти повод, для того чтобы все это выяснить, и к этому желанию примешивались раздражение и жажда доказать свое.
Мейнестрель и Жак, опередившие остальных, остановились у входа на бульвар Бастионов. (Напрямик через сад можно было выйти к улице Сент-Урс.)
Солнце садилось. За решеткой сада, над лужайками еще плавала золотистая дымка. Этот летний воскресный вечер привлек много гуляющих на бульвар, который служил своего рода Люксембургским садом для Женевского университета. Все скамейки были заняты, и оживленные группы студентов прогуливались по ровным аллеям, где тенистые деревья давали некоторую прохладу.
Оставив позади себя Альфреду и англичанина, Митгерг ускорил шаг и нагнал двух мужчин.
– …все же несколько грубая концепция жизни, – говорил Жак. – Фетишизм материального процветания!
Митгерг пренебрежительно смерил его взглядом и, не зная, о чем идет речь, развязно вмешался в разговор.
– Ну, что еще? Я уверен, что он поносит "материальные аппетиты" революционных деятелей, – проворчал он с легкой усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего.
Удивленный Жак тепло взглянул на него. Приступы дурного настроения у австрийца всегда встречали со стороны Жака полнейшее снисхождение. Он считал Митгерга испытанным товарищем, несколько несдержанным, но исключительно честным в дружбе. Жак понимал, что его резкость ведет свое начало от одиночества, от несчастного детства и болезненного самолюбия, за которым у Митгерга скрывалась, несомненно, какая-то внутренняя борьба или слабость. (Жак не ошибался. Этот сентиментальный немец таил в себе безнадежную тоску: зная, что некрасив, он болезненно преувеличивал свое безобразие, вплоть до того, что иногда отчаивался во всем.)
Жак с готовностью объяснил:
– Я говорил Пилоту, что еще у многих из нас сохранился такой способ мыслить, чувствовать, стремиться к счастью, который остается совершенно буржуазным… Ты не согласен с этим? Что означает – быть революционером, как не пересмотреть прежде всего свою личную, внутреннюю позицию? Произвести в первую очередь революцию в самом себе, очистить свой дух от привычек, унаследованных от старого порядка?
Мейнестрель кинул на Жака быстрый взгляд. "Очистить! – подумал он весело. – Забавный этот маленький Жак… Он основательно обезбуржуазился, это верно… Очистить свой дух от привычек… Да! За исключением одной, самой буржуазной из всех – ставить превыше всего "дух"!"
Жак продолжал:
– Меня часто поражало, что большинство придает такое значение и, само того не сознавая, воздает такое уважение материальным благам…
Митгерг, упорствуя, прервал его:
– Вот уж, право, нетрудно упрекать в материализме бедняков, которые подыхают от голода и восстают прежде всего потому, что хотят есть!
– Разумеется, – отрезал Мейнестрель.
Жак тотчас же пошел на уступки:
– Нет ничего более законного, чем такое восстание, Митгерг… Однако многие из нас, по-видимому, думают, что революция будет завершена в тот день, когда капитализм подвергнется экспроприации и пролетариат займет его место… Поставить других хозяев на место изгнанных – это еще не значит разрушить капитализм, это значит лишь переменить правящий класс. А революция должна быть чем-то другим, а не просто торжеством класса, хотя бы самого многочисленного, самого обездоленного. Я хочу торжества всеобщего… широко человеческого, когда бы все, без различия…
– Разумеется, – вставил Мейнестрель.
Митгерг проворчал:
– Зло заключается в личной выгоде… Сейчас это единственный двигатель человеческой деятельности! Пока мы не вырвем его с корнем!..
– Вот к этому-то я и веду, – продолжал Жак. – Вырвать с корнем… Ты думаешь, что это будет легко? Если ясно, что даже мы не можем искоренить это зло в себе самих! Даже мы, революционеры!..
Митгерг, несомненно, думал то же самое. Тем не менее у него недоставало искренности, чтобы признаться в этом; он не мог больше сопротивляться искушению оскорбить своего друга. И он отвел вопрос Жака насмешкой:
– "Мы, революционеры"? Но ведь ты-то никогда не был революционером!
Жак, ошеломленный этим выпадом, безотчетно повернулся к Мейнестрелю. Но Пилот ограничился улыбкой, и эта улыбка не заключала в себе той поддержки, которой искал Жак.
– Какая муха тебя укусила? – пролепетал он.
– Революционер, – заговорил Митгерг с едкостью, которую он более не трудился скрывать, – это верующий! Вот что! А ты из тех, кто размышляет сегодня – так, а завтра – иначе… Ты из тех, у кого есть мнения, но не из тех, у кого есть вера!.. Вера – это благодать! И она не для тебя, Camm'rad! У тебя нет ее и никогда не будет… Нет, нет! Я тебя знаю прекрасно! Ведь тебе нравится качаться из стороны в сторону… как буржуа, который, развалясь на диване с трубкой, спокойно играет за и против! И он очень доволен своей проницательностью и раскачивается на своем диване! Ты в точности как он, Camm'rad! Ты ищешь, сомневаешься, рассуждаешь, вертишь носом то вправо, то влево, размышляя о противоречиях, которые фабрикуешь с утра до вечера! И ты доволен своей проницательностью!.. А веры у тебя нет никакой!.. – кричал Митгерг. Он приблизился к Мейнестрелю: – Разве это не правда, Пилот? А если так, он не имеет права говорить: "Мы, революционеры!"
Мейнестрель снова улыбнулся – беглой и непроницаемой улыбкой.
– Что? В чем ты меня упрекаешь, Митгерг? – рискнул возразить Жак, все более и более недоумевая. – В том, что я не сектант? Нет. – (Его замешательство понемногу переходило в гнев, и этот переход доставлял ему самому известное удовольствие.) Он добавил сухо: – Мне очень жаль. Я как раз только что объяснялся на эту тему с Пилотом. Признаюсь, у меня нет никакого желания начинать все сначала.
– Ты дилетант, вот кто ты такой, Camm'rad! – продолжал Митгерг яростно. (Как всегда, когда он увлекался, усиленное выделение слюны некстати заставляло его заикаться.) – Дилетант-рационалист! Я хочу сказать протестант! Настоящий протестант! Свободный дух исследования, свобода совести и так далее… Ты с нами из симпатии к нам, да; но ты не устремлен вместе с нами к единой цели! И я считаю: партия слишком отравлена такими, как ты! Робкими, которые всё колеблются и хотят быть судьями нашей теории! Вам предоставляют возможность идти вместе с нами. Быть может, это ошибка! Ваша мания – рационалистические рассуждения обо всем на свете, она пристает, как болезнь. И скоро все начнут сомневаться и качаться вправо и влево, вместо того чтобы идти прямым путем к революции!.. Вы способны, может быть, однажды совершить личный героический поступок. Но что такое этот личный поступок? Ничто! Настоящий революционер должен согласиться с тем, что он не какой-нибудь особенный герой. Он должен согласиться быть одним из многих, затерянных в общей массе. Он должен согласиться быть ничем! Он должен терпеливо ждать сигнала, который будет подан всем; и лишь тогда он встанет, чтобы идти вместе со всеми… Ах, ты, философ, может быть, считаешь это послушание достойным презрения для такого ума, как твой. Но я говорю тебе: для такого послушания надо обладать душой более цельной, да, да, более верной, более высокой, чем для того, чтобы быть дилетантом-рационалистом! А эту силу дает только вера! И подлинный революционер силен потому, что он верит, потому что он весь полностью – вера, чуждая рассуждений! Да, Camm'rad! И ты можешь смотреть на Пилота сколько хочешь, он не говорит ничего, но я знаю, что он думает так же, как и я…
В этот миг Патерсон стрелою пролетел между Митгергом и Жаком:
– Слушайте! Что это такое кричат?
– В чем дело? – спросил Мейнестрель, обернувшись к Альфреде.
Они уже пересекли бульвар и входили в улицу Кандоль. Навстречу им, переходя с одного тротуара на другой, бежали трое газетчиков и выкрикивали во все горло:
– Экстренный выпуск! "Политическое убийство в Австрии!"
Митгерг встрепенулся:
– В Австрии?
Патерсон опрометчиво бросился по направлению к ближайшему из крикунов. Но лишь описал полукруг и возвратился, держа с небрежным видом руку в кармане.
– У меня не хватает денег… – жалобно сказал он, сам улыбаясь своему эвфемизму.
Митгерг тем временем уже купил газету и пробегал ее глазами. Все окружили его.
– Unglaublich![216]216
Невероятно! (нем.).
[Закрыть] – бормотал он, пораженный.
Он протянул газетный лист Пилоту.
Мейнестрель взял его и быстро, спокойным голосом, не выдававшим никакого волнения, прочел сперва напечатанную крупным шрифтом шапку:
"Сегодня утром в Сараеве[217]217
Сегодня утром в Сараеве… – Сараевское убийство произошло 28 июня 1914 г. Босния, как и Герцеговина, провинции, входившие в состав Оттоманской империи (Турции), были оккупированы Австро-Венгрией по решению Берлинского конгресса держав 1878 г., собравшегося для пересмотра итогов русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В 1908 г. обе провинции были формально аннексированы Австро-Венгрией.
[Закрыть], главном городе Боснии, провинции, недавно аннексированной Австрией, эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник австро-венгерского престола, и эрцгерцогиня, его жена, во время официальной церемонии были убиты револьверными выстрелами. Стрелял молодой боснийский революционер…"
– Unglaublich!.. – повторил Митгерг.
Две недели спустя Жак, в сопровождении австрийца по имени Бем, возвращался из Вены дневным скорым поездом.
Важные и тревожные известия, доверительно сообщенные ему накануне Хозмером, заставили Жака прервать расследование и поспешно возвратиться в Швейцарию, чтобы уведомить обо всем Мейнестреля.
В этот воскресный день, 12 июля, Митгерг, которого послал Жак, опасавшийся нескромных расспросов товарищей, около шести часов вечера входил в "Локаль". Он быстро поднялся по лестнице, ответил торопливой улыбкой на приветствия друзей и, пробираясь между людьми, толпившимися в первых двух комнатах, прошел прямо в третью, в которой, как он знал, находился Пилот.
В самом деле, сидя на своем привычном месте, рядом с Альфредой, Мейнестрель говорил перед десятком внимательных слушателей. Казалось, что его речь главным образом обращена к Прецелю, стоящему в первом ряду.
– Антиклерикализм? – говорил Мейнестрель. – Жалкая тактика! Возьмите хотя бы вашего Бисмарка с его пресловутой "культуркампф"[218]218
…Бисмарка с его пресловутой «культуркампф». – Бисмарк Отто Фердинанд Леопольд (1815–1898) – рейхсканцлер Германии в 1871–1890 гг. Под термином «культуркампф» (Kulturkampf – борьба за культуру – нем.) подразумевалась политика Бисмарка, направленная на ограничение влияния католической церкви.
[Закрыть]. Его преследования послужили только к укреплению немецкого клерикализма…
Митгерг с озабоченным лицом упорно следил за взглядом Альфреды. Наконец он смог подать ей знак и, отделясь от группы, отошел к окну.
Прецель сделал Пилоту какое-то возражение, которого Митгерг не расслышал. Посыпались различные реплики. Споры по частным вопросам вызвали перемещения в группе слушателей. Альфреда воспользовалась этим, чтобы встать и подойти к австрийцу.
Сухой голос Мейнестреля зазвучал снова:
– Я думаю, что не этот идиотский антиклерикализм, столь дорогой буржуазным вольнодумцам девятнадцатого века, избавит массы от ига религии. Проблема и здесь остается социальной. Религиозные учреждения – социальны. Во все времена религия черпала свою основную силу в страданиях порабощенного человека. Религия всегда играла на нищете. В тот день, когда у нее исчезнет эта точка опоры, религия потеряет жизнеспособность. Когда человечество станет счастливее, современные религии будут над ним не властны…
– В чем дело Митгерг? – прошептала Альфреда.
– Тибо вернулся… Он хочет видеть Пилота.
– Почему он не пришел сюда?
– Похоже, что там творятся нехорошие дела, – сказал Митгерг вместо ответа.
– Нехорошие дела?
Она пытливо вглядывалась в лицо австрийца, думая о миссии Жака в Вене.
Митгерг развел руками, чтобы показать, что он ничего точно не знает; и в течение нескольких секунд он раскачивался, как молодой медведь, приподняв брови и выкатив глаза за стеклами очков.
– Тибо приехал с Бемом, моим соотечественником, который завтра отправляется в Париж. Совершенно необходимо, чтоб Пилот принял их сегодня же.
– Сегодня?.. – Альфреда размышляла. – Ну что ж, приходите к нам, это лучше всего.
– Хорошо… Вызови Ричардли.
– И Пата тоже, – торопливо сказала она.
Митгерг, не любивший англичанина, уже готов был возразить: "Почему Пата?" Тем не менее он выразил согласие, на секунду прикрыв веки.
– В девять часов?
– В девять.
Молодая женщина бесшумно возвратилась на свое место.
Мейнестрель только что оборвал Прецеля своим безапелляционным "разумеется!" и добавил:
– Преобразование совершится не в один день. И даже не на протяжении одного поколения. Религиозные потребности нового человека найдут себе выход – социальный выход. Религиозная мистика будет заменена мистикой социальной. Это проблема социального порядка.
Снова переглянувшись с Альфредой, Митгерг исчез.
Три часа спустя Жак в сопровождении Бема и Митгерга сошел с трамвая на улице Каруж и входил в дом Мейнестреля.
Почти смеркалось, на маленькой лестнице было темно.
Альфреда впустила гостей.
Силуэт Мейнестреля китайской тенью вырисовывался в дверях освещенной комнаты. Он быстро подошел к Жаку и спросил вполголоса:
– Есть новости?
– Да.
– Обвинения были обоснованы?
– Серьезно обоснованы, – прошептал Жак. – В особенности в отношении Тоблера… Я объясню вам все это… Но сейчас речь идет совсем о другом… Мы накануне больших событий… – Он обернулся к австрийцу, которого привел с собой, и представил его: – Товарищ Бем.
Мейнестрель протянул ему руку.
– Итак, товарищ, – сказал Мейнестрель со скептической ноткой в голосе, – правда ли, что ты нам привез новости?
Бем с важностью посмотрел на него:
– Да.
Это был тиролец, низкорослый горец с энергичным лицом. Лет тридцати. На голове у него была фуражка, и, несмотря на жару, старый желтый макинтош покрывал его крепкие плечи.
– Входите, – сказал Мейнестрель, пропуская вновь прибывших в комнату, в глубине которой ждали Патерсон и Ричардли.
Мейнестрель представил обоих мужчин Бему. Тот заметил, что остался в фуражке, и, смутившись на секунду, снял ее. Он был обут в подбитые гвоздями башмаки, которые скользили на натертом паркете.
Альфреда отправилась вместе с Патом на кухню за стульями. Она расставила их вокруг кровати, на которую уселась сама, чинно держа на коленях блокнот и карандаш.
Патерсон устроился рядом с нею. Полулежа, облокотившись на изголовье, он наклонился к молодой женщине:
– Ты знаешь, о чем будет речь?
Альфреда сделала уклончивый жест. Она на основании опыта чуждалась конспиративных замашек, которые у этих людей действия, осужденных на бездеятельность, выдавали прежде всего их страстное, сотни раз обманутое желание наконец проявить себя, испытать свои силы.
– Подвинься немножко, – фамильярно сказал Ричардли, садясь рядом с Альфредой. Его взгляд постоянно светился радостным, почти воинственным светом; но в самоуверенности его было что-то искусственное, какое-то преднамеренное желание казаться сильным и довольным, несмотря ни на что, ради принципа, гигиены ради.
Жак вынул из кармана два запечатанных конверта, большой и маленький, и передал их Мейнестрелю.
– Здесь копии документов. А это письмо от Хозмера.
Пилот подошел к единственной лампе, стоявшей на столе и скудно освещавшей комнату. Он распечатал письмо, прочел его и стал бессознательно искать глазами Альфреду; затем, метнув острый вопросительный взгляд на Жака, положил оба конверта на стол и, чтобы показать пример другим, сел.
Когда все семеро устроились на своих местах, Мейнестрель обратился к Жаку:
– Итак?
Жак посмотрел на Бема, резким движением откинул волосы со лба и заговорил, отвечая Пилоту:
– Вы прочитали письмо Хозмера… Сараево, убийство эрцгерцога… Это было как раз две недели назад… Ну вот, за эти две недели в Европе, особенно в Австрии, произошло втайне много событий… Событий такой важности, что Хозмер счел необходимым поднять тревогу во всех европейских социалистических странах. Он срочно направил товарищей в Петербург, в Рим… Бульман поехал в Берлин… Морелли отправился на свидание с Плехановым… а также с Лениным…
– Ленин – диссидент[219]219
Диссидент. – Термин «диссидент» (от лат. – discedo отказываюсь) в средние века применялся католической церковью ко всем инакомыслящим, не согласным с церковной догмой, которых преследовали как «еретиков».
[Закрыть], – проворчал Ричардли.
– Бем завтра будет в Париже. В среду он будет в Брюсселе, в пятницу – в Лондоне. А я уполномочен ввести вас в курс событий… Потому что, как видно, события развиваются очень быстро… Хозмер на прощание сказал мне буквально так: "Объясни им как следует, что если предоставить событиям идти своим ходом, то в два-три месяца Европа может быть охвачена всеобщей войной…"
– Из-за убийства какого-то эрцгерцога? – заметил опять Ричардли.
– Эрцгерцога, убитого сербами… то есть славянами, – возразил Жак, обернувшись к нему. – Я, так же как и ты, был далек от таких предположений… Но там я понял… по крайней мере, оценил важность проблемы… Все это адски сложно…
Он замолчал, обвел всех взглядом, остановился на Мейнестреле и после некоторого колебания спросил его:
– Должен ли я изложить все с самого начала так, как мне рассказал Хозмер?
– Разумеется.
И Жак тотчас же начал:
– Вы знаете о попытках Австрии создать новую Балканскую лигу?.. Что? сказал он, заметив, что Бем заерзал на стуле.
– Мне кажется, – отчеканил Бем, – для того, чтобы объяснить причины явлений, лучший метод – начать с более ранних событий…
При слове "метод" Жак улыбнулся. Он взглянул на Пилота, как бы спрашивая у него совета.
– В нашем распоряжении целая ночь, – заявил Мейнестрель. Он бегло улыбнулся и вытянул свою больную ногу.
– В таком случае, – заговорил Жак, обращаясь к Бему, – валяй… Этот исторический обзор ты сделаешь, конечно, лучше, чем я.
– Да, – сказал серьезно Бем (что вызвало лукавый огонек в глазах Альфреды).
Он снял макинтош, заботливо уложил его на полу рядом с фуражкой и присел на кончик стула, держась очень прямо и сдвинув ноги. Его коротко остриженная голова казалась совсем круглой.
– Простите, – сказал он. – Для начала я должен изложить точку зрения империалистической идеологии. Это для того, чтобы объяснить, что скрывается за нашей, австрийской политикой… Во-первых, – продолжал он, подумав несколько секунд, – надо знать, чего хотят южные славяне…
– Южные славяне, – прервал Митгерг, – это значит: Сербия, Черногория, Босния и Герцеговина. А также венгерские славяне.
Мейнестрель, слушавший с величайшим вниманием, сделал утвердительный жест.
Бем продолжал:
– Южные славяне уже в течение полувека хотят объединиться против нас. Основное их ядро – сербы. Они хотят сгруппироваться вокруг Сербии и создать самостоятельное государство – Югославию. В этом им помогает Россия. С тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, с Берлинского конгресса, начался спор, борьба не на жизнь, а на смерть между русским панславизмом и Австро-Венгрией. А в русском правительстве панслависты – всесильны. Что же касается тайных русских намерений и ответственности России за осложнения, которые скоро наступят, то об этом я недостаточно осведомлен и не смею говорить. Я могу судить только о моей стране. Будет правильно сказать, что для Австрии – тут я становлюсь на правительственную, империалистическую точку зрения – коалиция южных славян – это действительно большая жизненная проблема. Если бы югославское государство расположилось возле нашей границы, Австрия утратила бы господство над многочисленными славянами, являющимися сейчас подданными империи.
– Разумеется, – машинально пробормотал Мейнестрель. Но, по-видимому, тут же пожалел об этом невольном вмешательстве и закашлялся.
– До тысяча девятьсот третьего года, – продолжал Бем, – Сербия фактически находилась под властью Австрии. Но в тысяча девятьсот третьем году в Сербии произошла национальная революция; на трон сели Карагеоргиевичи, и Сербия стала независимой. Австрия воспользовалась тем, что Япония разбила Россию, и мы беззастенчиво захватили Боснию и Герцеговину – провинции, управление которыми было доверено нам. Германия и Италия отнеслись к этому сочувственно. Сербия была в ярости. Но Европа не захотела осложнений. Австрия выиграла благодаря своей наглости…
Она захотела снова проявить эту наглость во время Первой балканской войны, в тысяча девятьсот двенадцатом году. И выиграла еще раз по той же причине. Она помешала Сербии получить порт на Адриатике. Создала между Сербией и морем независимое государство Албанию. И вследствие этого Сербия разъярилась еще больше… Затем началась Вторая балканская война. В прошлом году. Помните? Сербия завоевала новую территорию – в Македонии. Австрия хотела сказать "нет". Дважды она выигрывала дело с помощью наглости. Но на сей раз Италия и Германия не одобрили ее действий, и Сербия смогла устоять и удержала все, что захватила… Однако Австрия затаила обиду. Она ждет повода для реванша. Национальная гордость у нас очень развита. Наш генеральный штаб подготовляет этот реванш. И наша дипломатия тоже… Тибо говорил о новой Балканской лиге. Это у нас в Австрии большой политический план на нынешний год. Вот в чем дело: предполагается союз между Австрией, Болгарией и Румынией, чтобы основать новую Балканскую лигу, которая будет направлена против славян. Не только против южных славян, – против всех славян. Понимаете? Это значит – также против России!
Несколько секунд он собирался с мыслями, проверяя, не упустил ли что-нибудь существенное. Затем с вопрошающим видом наклонился в сторону Жака.
Альфреда, прислонившись к плечу Патерсона, нагнулась, чтобы скрыть зевок. Она находила австрийца очень добросовестным, а его исторический обзор – крайне скучным.
– Конечно, – добавил Жак, – всякий раз, когда думаешь об Австрии, следует не терять из виду австро-германский блок… Германию и ее "будущее на морях"[220]220
«Будущее на морях». – «Будущее Германии – на морях» подлинные слова кайзера Вильгельма II на церемонии открытия порта в Штеттине в 1898 г.
[Закрыть], которое противопоставлено Англии… Германию, которая подвергнута торговой блокаде и ищет путей для новой экспансии… Германию с ее «Drang nach Osten»[221]221
«Натиском на восток» (нем.).
[Закрыть], Германию и ее виды на Турцию… Отрезать России путь к проливам… Железнодорожная линия к Багдаду, к Персидскому заливу, к английской нефти, путь в Индию и так далее… Все это связано между собой… А на заднем плане не надо забывать доминирующих над всем этим двух мощных группировок капиталистических держав, ищущих столкновения!
– Разумеется, – сказал Мейнестрель.
Бем кивнул в знак согласия.
Воцарилось молчание.
Австриец повернулся к Пилоту и спросил серьезным тоном:
– Правильно?
– Необычайно ясно! – решительно заявил Мейнестрель.
Пилот редко хвалил кого-либо, и все, за исключением Бема, были удивлены. Альфреда внезапно изменила свое мнение и стала присматриваться к австрийцу с большим вниманием.
– А теперь, – сказал Мейнестрель, глядя на Жака и немного откинувшись назад, – послушаем, что говорит Хозмер и каковы новые факты.
– Новые факты? – начал Жак. – Сказать правду, их нет… Пока еще нет… Лишь предвестия…
Он выпрямился быстрым движением, так что лоб его скрылся в тени; желтый свет лампы озарял нижнюю часть лица, выступающий вперед подбородок и большой рот с горькой складкой.
– Предвестия очень серьезные, которые позволяют предусмотреть, – может быть, в скором времени, – новые события… Я подвожу итог: со стороны Сербии – глубокое народное возмущение в результате непрекращающихся выпадов против ее национальных стремлений… со стороны России – явная тенденция к поддержке славянских притязаний; настолько очевидная, что после убийства эрцгерцога русское правительство, полностью подчиняясь влиянию генерального штаба и националистических кругов, заявило через своих послов, что оно решительно выступит на защиту Сербии. Хозмер получил эти сведения из Лондона… Со стороны Австрии – ярость правящих кругов, униженных последним поражением, и серьезное беспокойство за будущее. Как говорит Хозмер, с этим взрывчатым грузом взаимной ненависти, обид и домогательств мы летим теперь в неизвестность… Неизвестность началась с внезапного удара двадцать восьмого июня – с сараевского убийства… Сараево, боснийский город… Сараево, где после шести лет австрийской аннексии население сохранило верность Сербии… Хозмер склонен полагать, что некоторые сербские официальные деятели более или менее непосредственно помогали подготовить это преступление. Но доказать это трудно… Для австрийского правительства это убийство, вызвавшее негодование европейского общественного мнения, создает неожиданный шанс. Шанс поймать Сербию на месте преступления! Свести с нею счеты раз навсегда! Поднять престиж Австрии и тут же без промедлений создать эту новую Балканскую лигу, которая должна обеспечить австрийскую гегемонию в Центральной Европе! Следует признать, что для государственных деятелей это довольно соблазнительно. Поэтому венские правители не колеблются. В настоящее время они вырабатывают план действий.
Первый пункт заключается в том, чтобы установить соучастие Сербии в преступлении. Вена приказывает немедленно произвести официальное расследование в Белграде и во всем сербском королевстве. Нужно во что бы то ни стало получить доказательства. Между тем пока что этот первый пункт программы, по-видимому, провалился. Удалось установить всего-навсего несколько имен сербских офицеров, замешанных в антиавстрийском движении в Боснии. Несмотря на строгие указания, расследователи не смогли прийти к заключению о виновности сербского правительства. Естественно, что их доклад был положен под сукно. Его тщательно скрыли от журналистов. Но Хозмеру удалось раздобыть эти материалы. Они здесь, – добавил он, положив руку на толстый пакет на столе, с красными печатями, выделявшимися в свете лампы.
Задумчивый взгляд Мейнестреля на мгновение остановился на пакете и снова устремился на Жака; тот продолжал:
– Что же сделало австрийское правительство? Оно оставило все это без внимания. И здесь мы имеем явное доказательство того, что оно преследовало тайную цель. При его попустительстве стали писать, что соучастие Сербии установленный факт. Официальная печать не перестает обрабатывать общественное мнение. К тому же нетрудно было сыграть на убийстве. Митгерг и Бем могут подтвердить, что личность наследника престола священна там в глазах народа. В настоящее время нет ни одного австрийца или венгра, который не был бы убежден, что сараевское убийство есть результат заговора, поощряемого сербским правительством, а может быть, и русским, и имеющего целью выразить протест против аннексии Боснии; ни одного, кто не считал бы себя оскорбленным и не стремился к мести. Именно этого и хотели в высоких сферах. На следующий же день после убийства было сделано все, чтобы раскалить национальное самолюбие!
– Кем сделано? – спросил Мейнестрель.
– Людьми, стоящими у власти. Главным образом министром иностранных дел Берхтольдом[222]222
Берхтольд Леопольд, граф (1863–1945) – австро-венгерский дипломат. В 1912–1915 гг. – министр иностранных дел.
[Закрыть].
Тут вмешался Бем.
– Берхтольд! – сказал он с многозначительной гримасой. – Чтобы все понять до конца, надо знать этого честолюбивого господина так, как знаем мы! Подумайте: раздавив Сербию, он мог бы стать австрийским Бисмарком! Уже дважды ему казалось, что это удастся. И оба раза возможность ускользала у него из рук. На этот раз он чувствует, что у него есть шансы. И не хочет их упустить.
– Однако Берхтольд все же еще не вся Австрия, – заметил Ричардли.
Он повернул свой острый нос прямо к Бему и улыбался. В малейших его интонациях чувствовалась полная внутренняя уверенность, свойственная молодым людям, овладевшим стройной доктриной, в истинности которой они не сомневаются.
– Ах! – возразил Бем. – Вся Австрия у него в руках. Во-первых, генеральный штаб, а потом и сам император…
Ричардли покачал головой:
– Франц-Иосиф? С трудом верится… Сколько ему лет?
– Восемьдесят четыре года, – сказал Бем.
– Восемидесятилетний старик! У которого за плечами две неудачные войны! Чтобы он с легким сердцем согласился закончить свое царствование такой…
– Однако, – воскликнул Митгерг, – он прекрасно чувствует, что монархия находится под смертельной угрозой! Несмотря на свои годы, император далеко не уверен, что удержит на голове корону до минуты, когда ему придется лечь в гроб!
Жак встал.
– Австрия, Ричардли, еле-еле справляется с невероятными внутренними затруднениями… Вот чего не надо забывать… Это – государство, состоящее из восьми или девяти национальностей, враждующих между собою. Авторитет центральной власти падает с каждым днем. Распад страны почти неизбежен. Все эти противостоящие друг другу народности – сербы, румыны, итальянцы, насильно включенные в состав империи, – все они кипят и ждут лишь благоприятного часа, чтобы сбросить иго!.. Я только что оттуда. В политических кругах, и в правых и в левых, кругом говорят, что есть только одно средство избежать расчленения государства – война! Это мнение Берхтольда и его клики. Конечно, таково же и мнение генералов!
– Вот уже восемь лет, – сказал Бем, – как начальник генерального штаба у нас Конрад фон Гетцендорф[223]223
Конрад фон Гетцендорф Франц, граф (1852–1925) – начальник генерального штаба австро-венгерской армии в 1914–1917 гг.
[Закрыть]… Злой гений армии… Самый ярый враг славян… В течение восьми лет он открыто ведет дело к войне!
Ричардли, казалось, не был убежден. Скрестив руки и сверкая – слишком ярко сверкая – глазами, он смотрел по очереди на всех говоривших с тем же проницательным и самодовольно-недоверчивым видом.
Жак перестал обращаться к нему и, повернувшись к Мейнестрелю, сел.
– Итак, – продолжал Жак, – по мнению тамошних правителей, лишь превентивная война могла бы спасти империю. Конец розни между партиями! Конец недовольству враждущих между собой национальностей! Война возвратит Австрии экономическое процветание, обеспечит стране весь балканский рынок, которым стремятся завладеть славяне… А поскольку эти господа считают себя достаточно сильными, чтобы за две-три недели войны принудить Сербию к капитуляции, то чем они рискуют?
