Текст книги "Семья Тибо, том 1"
Автор книги: Роже Мартен дю Гар
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 86 страниц)
– Ответьте: нет, – отрезал г-н Тибо, не открывая глаз. Он кашлянул: от этого сухого покашливания, называвшегося его «астмой», чуть дернулась голова, глубоко ушедшая в подушки.
Хотя шел уже третий час, г-н Шаль, притулившийся у оконной ниши перед складным столиком, еще не кончил разбирать утреннюю почту.
Сегодня г-н Тибо не мог принять своего секретаря в обычное время, так как единственная почка почти совсем отказывалась работать и боли продержались все утро; наконец в полдень сестра Селина решилась сделать ему укол, и под первым попавшимся предлогом впрыснула ему то самое успокаивающее средство, которое обычно приберегали на ночь. Боли почти сразу утихли, но г-н Тибо, уже наполовину утративший представление о времени, сердился, что ему пришлось ждать возвращения замешкавшегося с завтраком Шаля и таким образом разборка утренней почты задерживается.
– Дальше что? – спросил он.
Сначала Шаль пробежал письмо глазами.
– Обри (Феллисьен) унтер-офицер, зуав[148]148
Зуав. – Зуавами назывались солдаты французской колониальной пехоты в Северной Африке, получившие свое имя от кабильского племени «Зуауа», из которого вначале набирался пехотный корпус. Впоследствии он целиком состоял из французов, носивших арабскую военную форму.
[Закрыть]… просит место надсмотрщика в исправительной колонии в Круи.
– "Исправительная"? Почему уж прямо не "тюрьма"? В корзину. Дальше?
– Что, что? Почему не тюрьма? – полушепотом повторил Шаль. Но даже не попытавшись понять это замечание, поправил очки и поспешно распечатал следующий конверт.
– Пресвитер Вильнев-Жубена… глубочайшая признательность… весьма благодарны за вашего питомца… Словом, не интересно.
– Как это не интересно? Читайте, господин Шаль!
– "Господин Учредитель, в качестве лица, облеченного высоким саном, пользуюсь случаем выполнить приятный долг. Моя прихожанка, госпожа Бэлье, поручила мне выразить Вам свою глубочайшую признательность…
– Громче! – скомандовал г-н Тибо.
– …свою глубочайшую признательность за благотворное действие, какое оказали методы, принятые в Круи, на нрав юного Алексиса. Когда Вы, четыре года назад с присущей Вам добротой согласились принять Алексиса в колонию Оскара Тибо, мы, увы, не возлагали особых надежд на исправление этого несчастного мальчика и, принимая во внимание его порочные склонности, непозволительное поведение, а также врожденную жестокость, ждали самого худшего. Но за эти три года Вы совершили истинное чудо. Вот уже скоро девять месяцев, как наш Алексис возвратился под отчий кров. Его матушка, сестры, соседи, да и я сам, равно как г-н Бино (Жюль), плотник, у которого он состоит в подмастерьях, все мы не нахвалимся кротостью юноши, его трудолюбием, тем рвением, с каким выполняет он церковные обряды. Молю господа нашего, дабы он споспешествовал успеху и не оставил милостью своей заведение Ваше, где достигается столь удивительное нравственное обновление, и свидетельствую свое глубочайшее уважение господину Учредителю, в лице коего возродился дух милосердия и бескорыстия, достойный святого Венсан де Поля[149]149
Венсан де Поль (1581–1660) – французский священник, основатель благотворительного приюта для подкидышей.
[Закрыть].
Ж.Рюмель, священнослужитель".
Господин Тибо по-прежнему лежал с закрытыми глазами, только бородка его нервически дернулась: болезнь сломила старика, и он легко приходил в состояние умиления.
– Прекрасное письмо, господин Шаль, – проговорил он, поборов минутную взволнованность. – Как, по-вашему, не предать ли его гласности, поместив В "Бюллетене" в будущем году? Пожалуйста, напомните мне об этом в свое время. Дальше?
– Министерство внутренних дел. Управление исправительными заведениями.
– Так, так…
– Да нет, это просто отпечатанный проспект, формуляр… Разглагольствования.
Сестра Селина приоткрыла дверь. Г-н Тибо буркнул:
– Дайте нам кончить.
Сестра промолчала в ответ. Только подбросила полено в камин; в комнате больного она постоянно поддерживала огонь, чтобы перебить специфический запах, который с брезгливой гримасой называла про себя "больничным душком", и удалилась.
– Дальше, господин Шаль!
– Французская Академия. Заседание двадцать седьмого…
– Громче. А дальше?
– Главный комитет приходских благотворительных заведений. Ноябрь, заседание двадцать третьего и тридцатого. Декабрь…
– Пошлите записку аббату Бофремону и извинитесь, что двадцать третьего я не мог присутствовать… А также и тридцатого… – добавил он не очень уверенно. – Декабрьскую дату занесите в календарь… Дальше?
– Все, господин Тибо. Остальное так, мелочь… Пожертвование в фонд приходского попечительства… Визитные карточки… За вчерашний день расписались в книге визитеров: преподобный отец Нюссэ. Господин Людовик Руа, секретарь журнала "Ревю де Де Монд". Генерал Кериган… Нынче утром вице-председатель сената присылал справиться о вашем здоровье… Потом циркуляры… Церковная благотворительность… Газеты…
Дверь распахнула чья-то властная рука. На пороге появилась сестра Селина, она несла в тазике горячую припарку.
Господин Шаль, скромно потупив глаза, вышел на цыпочках, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не скрипнули ботинки.
Монахиня уже откинула одеяло. Последние два дня она неизвестно почему пристрастилась к этим припаркам. И в самом деле они ослабляли боль, однако не производили на вяло функционирующие органы того действия, на какое она рассчитывала. Более того, пришлось снова прибегать к помощи зонда, хотя г-н Тибо питал к этой процедуре неодолимое отвращение.
После зондажа больному стало полегче. Но все эти манипуляции совсем его доконали. Пробило половину четвертого. Конец дня не сулил ничего доброго. Начинало слабеть действие морфия. До промывания, которое делали только в пять, оставалось еще больше часа. Желая развлечь больного, монахиня по собственному почину кликнула г-на Шаля.
Господин Шаль, до смешного маленький, скромно проследовал в свой уголок к оконной нише.
Его одолевали заботы. Только что в коридоре он встретил толстуху Клотильду, и она шепнула ему на ухо: "А уж как наш хозяин за последнюю неделю изменился, ужас!" И так как Шаль испуганно уставился на нее, она пояснила, положив свою здоровенную лапищу ему на плечо: "Поверьте мне, господин Шаль, от этой хвори пощады ждать не приходится!"
Господин Тибо не шевелился, дышал он с присвистом и чуть постанывал, скорее по привычке, потому что боли еще его не мучили: лежа неподвижно, он даже испытывал приятную расслабленность. Тем не менее, боясь, что боль снова вернется, он решил поспать. Но стесняло присутствие секретаря.
Он поднял одно веко и бросил в сторону окна жалостный взгляд:
– Не теряйте времени, господин Шаль, не ждите зря. Вряд ли я смогу сегодня работать. Взгляните сами… – Он попытался было поднять руку: – Я человек конченый.
Шаль даже не подумал притвориться.
– Как? Уже? – тревожно воскликнул он.
Господин Тибо удивленно повернул в его сторону голову. Между полусомкнутыми ресницами вспыхнул насмешливый огонек:
– Разве вы сами не видите, что с каждым днем силы мои уходят? вздохнул он. – К чему же обольщаться? Если приходится умирать, то уж скорее бы.
– Умирать? – повторил Шаль, складывая руки.
В глубине души г-н Тибо наслаждался этой сценой.
– Да, умирать! – бросил он грозно. Потом вдруг открыл оба глаза и снова смежил веки.
Окаменев от страха, Шаль не отрываясь смотрел на это отекшее, безучастное лицо, уже мертвенное лицо. Значит, Клотильда была права? А что же станется с ним?.. Он как бы воочию увидел, что предуготовит ему старость: нищету.
Как всегда, когда он старался собрать все свое мужество, его начала бить дрожь, и он бесшумно соскользнул со стула.
– Приходит, друг мой, такая година, когда начинаешь желать только одного – покоя, – пробормотал Тибо, уже наполовину сморенный сном. Христианин не должен страшиться смерти.
Прикрыв глаза, он вслушивался, как замирает эхо этих слов в его мозгу. И вздрогнул от неожиданности, когда совсем рядом с постелью вдруг прозвучал голос Шаля.
– Верно, верно! Не надо бояться смерти! – сказал секретарь и сам испугался своей дерзости. – Вот я, меня лично смерть мамаши… – пробормотал он и замолк, словно задохнувшись…
Говорил он с трудом, мешали искусственные челюсти, потому что носил он их еще совсем недавно, выиграв на конкурсе ребусников, организованном Зубоврачебным институтом Юга, специальностью коего было лечение зубов по переписке и заочное изготовление протезов для пациентов, приславших слепки. Впрочем, г-н Шаль был вполне доволен своими новыми челюстями, правда, их приходилось снимать во время еды или во время продолжительной беседы. Зато он достиг известной ловкости в выталкивании языком протезов и, делая вид, что сморкается, подхватывал их носовым платком. Так поступил он и сейчас.
Освободившись от бремени, он начал с новыми силами:
– Так вот, меня смерть мамы не пугает. Чего же тут пугаться? У нас дома тишь и гладь теперь, когда она в богадельне и даже в детство впала, что, впрочем, тоже имеет свою прелесть.
Он снова запнулся. Поискал удобной формулы перехода.
– Я сказал "мы" потому, что живу я не один. Может, вы слышали, сударь? Со мной осталась Алина… Алина, бывшая мамина прислуга… И ее племянница, маленькая Дедетта, ее еще господин Антуан оперировал в ту страшную ночь… Да, да, – добавил Он с улыбкой, и улыбка эта вдруг выразила какую-то непередаваемую нежность, – малышка живет с нами, даже меня дядей Жюлем по привычке называет… Смешно, ей богу, никакой я ей не дядя… – Улыбка погасла, лицо омрачилось, и вдруг он сказал, словно отрубил: – А знаете, сколько стоит троих прокормить?
С несвойственной ему бесцеремонностью он пододвинулся еще ближе к кровати с таким видом, будто ему необходимо было сообщить нечто крайне важное; но старательно избегал глядеть на патрона. А тот, захваченный врасплох, сквозь не плотно прикрытые веки тоже приглядывался к своему секретарю. За этими внешне суматошными словами, которые, казалось, вьются вокруг некоего потаенного замысла, больной чувствовал что-то необычное, тревожащее, отгонявшее желание спать.
Вдруг г-н Шаль отпрянул и начал ходить взад и вперед по спальне. Подметки скрипели при каждом шаге, но теперь ему было не до того.
Он снова заговорил, заговорил с горечью.
– Впрочем, и моя собственная смерть меня не пугает! В конце концов, все мы в руце божией… Но зато жизнь! Ох, жизнь меня пугает, жизнь! Старость пугает! – Он повернулся на каблуках и вопросительно пробормотал: – А?.. Что? – И снова зачастил: – Сэкономил я десять тысяч франков. Отнес их в один прекрасный день в "Преклонные годы". Вот вам, держите, говорю, десять тысяч и в придачу матушку! Такая у них плата. Разве это дело?.. Так оно, конечно, спокойнее, но ведь как-никак десять тысяч! Все ухнули… А Дедетта? Больше ждать денег неоткуда, Нет ничего. (Вернее, хуже, чем ничего, потому что Алина уже дала мне в долг две тысячи франков. Своих личных. На расходы. На жизнь…) Давайте-ка прикинем: четыреста франков получаю я здесь ежемесячно, это тоже, конечно, не бог весть что. Нас ведь трое. А девочке и то нужно и другое. Она учится на мастерицу, не зарабатывает, за нее еще платить приходится… Короче, поверьте на слово, сударь, каждое су на счету. Возьмите газету, и на той экономим: читаем старые, которые порядочные люди выбрасывают… – Голос его дрогнул. – Вот я о старых газетах заговорил, вы уж простите, если я себя в ваших глазах опозорил. Но разве это дело, и это-то после двадцати веков христианства, после всего, что наговорили о цивилизации…
Господин Тибо слабо пошевелил кистью руки.
Шаль по-прежнему не осмеливался смотреть в сторону кровати. Он продолжал:
– Не будь у меня этих четырехсот франков, что бы с нами сталось? – Он шагнул к окну и задрал голову, словно надеясь услышать небесные голоса. Хоть бы наследство получить, что ли! – воскликнул он таким тоном, будто его только что осенило. Но он тут же нахмурил брови. – Бог нам судия! На четыре тысячи восемьсот в год не проживешь, особенно втроем. А небольшой капиталец, чтобы с него проценты получать, вот что господь нам послал бы, если, конечно, он справедлив! Да, сударь, он, господь то есть, пошлет нам маленький капиталец…
Он вынул из кармана носовой платок и утер лоб с таким видом, будто речь стоила ему нечеловеческих усилий.
– Только одно и слышишь, – уповайте, уповайте! К примеру, священнослужители из церкви святого Роха: "Уповайте, ваш покровитель вас не оставит". Насчет покровителя, – верно, есть, признаю, у меня покровитель есть, а вот насчет того, чтобы уповать, я бы и уповал. Но сперва надо наследство получить… маленький капиталец…
Он остановился возле постели, но по-прежнему избегал смотреть на больного.
– Уповать, – пробормотал он, – легче было бы уповать, сударь, если бы была уверенность…
Мало-помалу его взгляд, подобно переставшей дичиться птичке, подпорхнул к больному; быстрым взмахом крыла почти коснулся его лица, потом, вернувшись, опустился на смеженные веки, на застывший лоб, снова взмыл вверх, снова опустился и, наконец, застыл окончательно, будто попался в западню. День клонился к закату. Открыв наконец глаза, г-н Тибо перехватил в полумраке взгляд Шаля, прикованный к его лицу.
Взгляд этот, как удар, вывел больного из оцепенения. Уже давно г-н Тибо решил, что прямой его долг обеспечить будущее своего секретаря, и указал в своих посмертных распоряжениях точную сумму, отказанную Шалю. Но до вскрытия завещания заинтересованное лицо не должно ни о чем подозревать – вот что важно. Г-н Тибо полагал, что досконально изучил человеческую натуру, и не доверял никому. Он считал, что, если Шаль проведает об этом пункте завещания, он, того и гляди, станет работать спустя рукава; а ведь г-н Тибо льстил себя мыслью, что вознаграждает как раз пунктуального исполнителя.
– Думаю, что я вас понял, господин Шаль, – кротко произнес он.
Щеки Шаля зарделись, и он отвел глаза.
Господин Тибо заговорил не сразу, он размышлял:
– Но, – как бы выразиться попонятнее? – не будет ли большим проявлением мужества отказать в такой просьбе, как ваша, во имя твердых принципов, чем уступить, будучи застигнутым врасплох, в минуту ослепления, из-за ложно понимаемого милосердия… по слабости, в конце концов.
Шаль кивками головы подтверждал правоту этих слов. Ораторские приемы г-на Тибо всегда действовали на Шаля, он так давно привык воспринимать соображения патрона, как свои собственные, что и сейчас сдался без спора. Только потом он сообразил, что, одобряя речи г-на Тибо, он тем самым обрек на неудачу свой демарш. Но Шаль тут же смирился с этой мыслью Привык смиряться. Разве в своих молитвах не обращался он к всевышнему с весьма законными просьбами, но и они тоже ни разу не были удовлетворены? Однако не роптал же он из-за этого на провидение. Г-н Тибо в его глазах обладал точно такой же высшей, недоступной простому смертному мудростью, и он склонился перед ней раз и навсегда.
В своей решимости одобрять и молчать он даже собрался надеть протезы. И сунул руку в карман. Лицо его побагровело. Челюстей в кармане не оказалось.
– Надеюсь, вы согласитесь со мной, господин Шаль, – не повышая голоса, продолжал больной, – что вы по доброй воле стали жертвой шантажа, вручив свою лепту, накопленную неустанными трудами, в распоряжение убежища для престарелых… светского и весьма подозрительного во всех отношениях. А ведь мы легко могли бы вам подыскать какую-нибудь приходскую богадельню, где человека содержат бесплатно, конечно, при условии, если у него нет средств и ему покровительствует лицо уважаемое… И если я отведу вам в своем завещании то место, на которое вы, видимо, рассчитываете, кто поручится, что, когда меня не станет, вы не попадете в сети какого-нибудь пройдохи и он не оберет вас до последнего моего сантима?!
Господин Шаль уже не слушал. Он вдруг вспомнил, что вынимал платок: значит, протезы упали на ковер. Он представил себе в чужих руках этот интимнейший предмет, возможно, даже не слишком благоуханный, разоблачительный… Вытянув шею, он таращил глаза, шарил взглядом под столами и стульями и даже припрыгивал на месте, как вспугнутая птица.
Господин Тибо заметил его маневры, и на сей раз его разобрала жалость. "А не увеличить ли ему сумму?" – подумал он.
Решив рассеять тревогу секретаря, он добродушно продолжал:
– Да, впрочем, господин Шаль, не впадаем ли мы в ошибку, смешивая порой бедность с нуждой? Конечно, нужда вещь опасная, она плохой советчик. Но бедность?.. Не является ли она порой некоей формой… замаскированной, конечно… благоволенья божьего?
В ушах у г-на Шаля гудело, как у утопающего, и голос патрона доходил до него лишь невнятными всплесками. Усилием воли он попытался овладеть собой, снова ощупал пиджак, жилет и, чувствуя, что гибнет, полез в задний карман. И еле сдержал торжествующий крик. Протезы были здесь, завалились за связку ключей.
– Разве бедность, – продолжал г-н Тибо, – не совместима для истинного христианина со счастьем? А неравномерное распределение земных благ, разве не оно является непременным условием общественного равновесия?
– Безусловно, – выкрикнул Шаль. Он негромко, но торжествующе хохотнул, потер руки и рассеянно буркнул: – В этом-то вся прелесть.
Собрав слабеющие силы, г-н Тибо взглянул на своего секретаря. Его тронуло такое бурное проявление чувств, и приятно было, что его слова встретили столь горячее одобрение. Сделав над собой усилие, он заговорил еще любезнее.
– Я привил вам добрые навыки, господин Шаль. Вы человек пунктуальный и серьезный, и, надеюсь, вы всегда найдете себе работу… – Он помолчал. Даже если я уйду раньше вас.
Возвышенное чувство, с каким г-н Тибо живописал нищету тех, кому суждено его пережить, невольно передавалось собеседнику, заражало его. К тому же огромное облегчение, которое испытывал г-н Шаль, на миг рассеяло все его тревоги о будущем. За стеклами его очков засиял свет радости.
Он воскликнул:
– В этом отношении, сударь, можете умереть спокойно, я уж как-нибудь выкручусь, будьте уверены! Я, как говорится, на все руки! Мастерю кое-что, и разные там мелкие изобретения. – Он хихикнул. – Есть тут у меня одна идейка, да, да… Можно сказать, целое предприятие, и когда вас не станет…
Больной приоткрыл один глаз: удар, по наивности нанесенный Шалем, достиг цели. "Когда вас не станет…" Что имел в виду этот болван?
Господин Тибо открыл было рот, чтобы спросить об этом, но вошла сестра и повернула выключатель. Неожиданно вспыхнул электрический свет. И тут, как школьник, услышавший звонок, возвещающий свободу, г-н Шаль ловким движением руки собрал бумаги, несколько раз дробно поклонился и исчез.
Наступил час промывания.
Сестра, откинув одеяло, уже привычно хлопотала вокруг постели. Г-н Тибо размышлял. Он вспоминал слова Шаля и особенно его интонацию: "Когда вас не станет…" Интонация более чем естественная! Значит, Шаль не сомневался в том, что его, Оскара Тибо, скоро не станет. "Неблагодарный!" – сердито подумал Тибо; и не без удовольствия отдался во власть гнева, желая отогнать от себя этот назойливый вопрос.
– А ну, приступим, – бодро сказала сестра. Она уже засучила рукава.
Задача была нелегкая. Надо было первым делом подсунуть под больного толстую подстилку из полотенец. А г-н Тибо был грузен и ничем ей не помогал, сестра ворочала его, как безжизненное тело. Но каждое движение вызывало в ногах, в пояснице острую боль, которая усугублялась еще моральными страданиями: кое-какие подробности этой ежедневной мучительной процедуры были пыткой для его гордости и стыдливости.
В ожидании результатов, а с каждым днем их приходилось ждать все дольше, сестра Сесиль завела привычку бесцеремонно присаживаться на край его постели. В первое время эта фамильярность, да еще в такой момент, доводила больного до отчаяния, Теперь он уже смирился, возможно, даже радовался, лишь бы не оставаться одному.
Нахмурив брови, смежив веки, Оскар Тибо снова и снова спрашивал себя: "Неужели я так серьезно болен?" Он открыл глаза. Взгляд его с разбегу наткнулся на фарфоровый сосуд, который монахиня поставила на комод, чтобы он был под рукой, и казалось, он, нелепый, монументальный, ждет, ждет нагло. Больной отвернулся.
Воспользовавшись свободной минутой, сестра начала перебирать четки.
– Молитесь за меня, сестрица, – вдруг шепнул г-н Тибо настойчивым и торжественным тоном, отнюдь ему не свойственным.
Закончив читать "Деву Марию", сестра ответила:
– А как же! Я молюсь за вас, сударь, молюсь по нескольку раз в день.
Наступило молчание, но г-н Тибо вдруг нарушил его:
– Знаете, сестрица, я очень болен. Очень… очень болен… – Он запинался, к горлу подступали слезы.
Монахиня запротестовала, чуть принужденно улыбаясь:
– С чего это вы взяли!
– Просто от меня скрывают, – снова заговорил больной, – но я чувствую, мне не выкарабкаться! – И так как сиделка не прервала его, он добавил даже с каким-то вызовом: – Я знаю, что долго не протяну.
Он следил за ней краем глаза. Она покачала головой, продолжая молиться.
Господин Тибо вдруг испугался.
– Мне надо повидаться с аббатом Векаром, – проговорил он хрипло.
Монахиня простодушно заметила:
– Вы ведь в ту субботу причащались, значит, вы свои счеты с господом богом уже свели.
Тибо не ответил. На висках его заблестели капли пота, нижняя челюсть затряслась. Промывание начинало действовать. Страх тоже.
– Утку, – выдохнул он.
Минуту спустя, между двумя глубокими вздохами, между двумя стонами, он кинул на монахиню мстительный взгляд и буркнул:
– Я слабею с каждым днем… я должен повидаться с аббатом!
Монахиня грела в тазике воду и не заметила, что больной растерянно следит за выражением ее лица.
– Как вам угодно, – уклончиво произнесла она. Положила грелку и пальцем проверила, горяча ли вода в тазике. Потом, не подымая глаз, пробормотала что-то про себя.
Господин Тибо напряг слух: "Лишние предосторожности никогда не…"
Он уронил голову на грудь и стиснул зубы.
Как только его вымыли, сменили белье, уложили на чистые простыни, снова ему оставалось только одно – страдать.
Сестра Селина уселась и опять взялась за свои четки. Верхний свет она потушила; спальню освещала только невысокая лампа. Ничто не отвлекало больного не так даже от его тоскливого страха, как от невралгических болей, которые становились все злее, пробегали теперь по бедрам, расходились во всех направлениях, а затем словно резким ударом ножа вонзались в какую-нибудь одну определенную точку – в поясницу, в коленные чашечки, в лодыжки. В короткие минуты облегчения, когда боль, не уходя совсем, все же становилась глуше, – не давая настоящей передышки из-за послеоперационного воспаления швов, Оскар Тибо открывал глаза, глядел прямо перед собой, и мысль его, ничем не замутненная, билась все в том же круге. "Что они все думают? Можно ли быть в опасности и не отдавать себе в этом отчета? Как узнать?"
Монахиня, увидев, что боли усиливаются, решила не ждать ночи и впрыснуть ему немедленно половинную дозу морфия.
А он и не заметил, как она вышла. Только когда он понял, что остался один, безоружный против злых сил, которые витали в этой тихой и почти темной спальне, его охватил страх. Он хотел кликнуть сестру, но начался новый приступ яростной боли. Он схватил колокольчик и, не помня себя, зазвонил.
На его зов прибежала Адриенна.
Он не мог вымолвить ни слова. Судорожно сцепив челюсти, он невнятно рычал. Потом решил было приподняться, но от резкого усилия боль вцепилась в бока. Со стоном он упал на подушку.
– Что же, так мне и умирать? – наконец удалось ему крикнуть. – Сестру! Бегите за аббатом! Нет, сначала позовите Антуана. Скорее!
Но девушка, окаменев от страха, не двигалась с места, только смотрела на старика широко открытыми глазами, и взгляд ее окончательно сразил больного.
– Что же вы стоите! Приведите господина Антуана. Немедленно.
Вернулась сестра с полным шприцем. Она не могла взять в толк, что стряслось. Мимо нее промчалась из спальни горничная. Г-н Тибо, откинувшись на подушку, расплачивался жесточайшими болями за минутную вспышку волнения. Поза была как раз подходящая, чтобы сделать укол.
– Не шевелитесь, – скомандовала сестра, обнажая ему предплечье, и с размаху всадила в руку иглу.
Антуана, собравшегося уходить, Адриенна перехватила у ворот.
Он быстро поднялся по лестнице.
Когда он вошел в спальню, г-н Тибо повернул голову в его сторону. Поддавшись боязни, он вытребовал к себе Антуана, не слишком надеясь, что его желание будет исполнено, и теперь присутствие сына уже само по себе было облегчением. Он машинально пробормотал:
– Ах, это ты?
Благодетельные последствия морфия начали сказываться. Под спину ему подсунули две подушки, руки уложили вдоль тела, и он теперь вдыхал эфир, которым сестра чуть смочила носовой платок. В раскрытом вороте ночной сорочки Антуан увидел обглоданную болезнью шею, между двух натянутых, как веревки, сухожилий торчал кадык. Трясущаяся челюсть еще сильнее подчеркивала угрюмую мертвенность лба; было что-то слоновое в этом массивном черепе, в этих широких, плоских висках, в этих ушах.
– Ну как, Отец? – спросил Антуан.
Оскар Тибо не ответил, он пристально в течение нескольких минут вглядывался в лицо сына, потом прикрыл глаза. Ему хотелось крикнуть: "Скажи мне правду! Неужели вы меня обманываете? Неужели все кончено, ну скажи? Говори! Спаси меня, Антуан!" Но удержался из-за растущей робости перед сыном, а также из суеверного опасения, что, если он облечет свои страхи в слова и произнесет их вслух, они приобретут неоспоримую реальность.
Глаза Антуана и монахини встретились, и она взглядом показала на стол. Антуан заметил лежавший там градусник. Он подошел и увидел: 38,9°. Этот внезапный скачок его удивил, до сих пор болезнь почти не давала температуры. Он снова подошел к постели и взял отца за запястье, но сделал это с единственной целью успокоить больного.
– Пульс вполне хороший, – заявил он тут же. – В чем, в сущности, дело?
– Но я страдаю, как грешник в аду! – крикнул Оскар Тибо. – Целый день мучался. Я… я чуть не умер! Разве нет? – Он кинул на монахиню властный взгляд, потом вдруг заговорил совсем другим тоном, и в глазах его мелькнул страх. – Посиди со мной, Антуан. Я боюсь, понимаешь! Боюсь… что все снова начнется.
Антуан почувствовал жалость. По счастью, ничего особо срочного в этот вечер не предвиделось. Он обещал побыть с отцом до ужина.
– Пойду позвоню, что задержался, – сказал он.
В кабинете, где стоял телефон, его нагнала сестра Селина.
– Как прошел день?
– Да неважно. Пришлось сделать ему первый укол днем, а сейчас сделала второй. Половинную дозу, – добавила она. – Главное – упадок духа, господин Антуан! Черные мысли. "Меня обманывают, я хочу видеть господина аббата, я умру…" Словом, бог знает что.
В тревожном взгляде Антуана читался недвусмысленный вопрос: "Как по-вашему, может ли быть, что он подозревает?" Монахиня покачала головой, она уже не посмела сказать – нет.
Антуан размышлял. "Все-таки от этого температуры не бывает", – подумал он.
– Самое главное, – при этих словах он энергически махнул рукой, – самое главное – это еще в зародыше устранить любые подозрения. – В голову ему пришел безумный по смелости план, но он сдержался. – Первым делом обеспечим ему спокойный вечер, – заявил он. – Когда я вам скажу, введите ему снова половинную дозу… Сейчас я вернусь.
– Вот я и свободен до семи часов! – весело крикнул Антуан еще с порога спальни. Голос у него был обычный, резковатый, на лице застыла маска решимости, как во время обходов в госпитале. Однако он улыбнулся: – Конечно, пришлось изворачиваться. К телефону подошла бабка моей маленькой пациентки. Бедная дама, она прямо в отчаянье впала, так и блеет в трубку: "Доктор, значит, сегодня мы вас не увидим?" – Антуан скорчил соболезнующую мину. "Простите, сударыня, но меня только что позвали к отцу, а он болен серьезнее, чем…" (по лицу Оскара Тибо прошла внезапная судорога…) Да разве от женщины так скоро отвяжешься! "Ваш батюшка? О, господи, да что же с ним такое?"
Антуан сам упивался собственной дерзостью. И прежде чем произнести следующую фразу, он колебался не более полусекунды.
– А что я ей сказал?.. Угадай-ка!.. Сказал и даже не моргнул: "Рак, сударыня! Рак… простаты". – Он нервически рассмеялся. – Не все ли равно, что сказать, раз уж на то пошло!
Он заметил, что сестра, наливавшая воду в стакан, замерла на месте. Тут только он понял, какую рискованную затеял игру. Страх коснулся его своим крылом. Но отступать было уже поздно.
Он расхохотался.
– Так что, Отец, пусть моя ложь будет на твоей совести!
Господин Тибо, застыв, впивал слова сына всем своим существом. Лежавшая поверх одеяла рука задрожала. Любые самые доходчивые уверения не могли бы так мгновенно, так полностью развеять его страхи! Дьявольская вдохновенная отвага Антуана отогнала все призраки и вернула больному безграничную надежду. Открыв глаза, он поглядел на сына; теперь он уже не решался опустить веки. Новое чувство пламенем нежности зажгло его старое сердце. Он попытался было что-то сказать, но то, что он испытывал сейчас, было сродни головокружению: он прикрыл глаза, и на губах его промелькнула улыбка, не скрывшаяся от взгляда молодого Тибо.
Любой другой на месте Антуана сказал бы себе, вытирая мокрый лоб: "Чуть было все не загубил…" А он только побледнел и, довольный собой, подумал: "В подобных случаях главное заранее быть уверенным, что твой трюк удастся".
Прошло несколько минут.
Антуан старательно избегал взгляда сестры. Господин Тибо шевельнул рукой. Потом заговорил, будто продолжая начатый спор:
– Тогда объясните мне, пожалуйста, почему боли все усиливаются? Я бы даже сказал, что ваши сыворотки только увеличивают муки, а не…
– Ясно, увеличивают, – перебил его Антуан. – А это показывает, что они действуют.
– Ах, так?
Господин Тибо только того и желал, чтобы его убедили. И так как вторая половина дня, если говорить откровенно, прошла не столь мучительно, как он уверял, теперь он чуть ли не жалел, что боли слишком скоро утихли.
– А что ты сейчас чувствуешь? – спросил Антуан. Его тревожил внезапный скачок температуры.
Чтобы не погрешить против истины, Оскар Тибо должен бы был ответить: "Огромное облегчение", – но он процедил сквозь зубы:
– Ноги болят, как и всегда… И еще тяжесть в пояснице.
– Зондаж мы делали в три часа, – уточнила сестра Селина.
– …А потом сжимает вот здесь… давит…
Антуан утвердительно кивнул.
– Любопытный факт, – обратился он к монахине (на сей раз он и сам не знал, что выдумает). – Мне вспоминаются кое-какие наблюдения в связи… в связи с чередованием лекарств. Так при кожных болезнях смена лекарств дает совершенно неожиданные результаты. Возможно, мы с Теривье и ошиблись, назначив длительный курс вливания этой новой сыворотки… номер семнадцать.
