Текст книги "Семья Тибо, том 1"

Автор книги: Роже Мартен дю Гар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 86 страниц)

– Антуан… Мой милый, я рад, что ты в этот вечер со мной, – шепнул г-н Тибо и, наверно, впервые в жизни взял сына под руку.

II. Антуан у г-жи де Фонтанен. – Допрос Женни

В это же воскресенье, вернувшись к полудню домой, г-жа де Фонтанен нашла в прихожей записку от сына.

– Даниэль пишет, что Бертье оставляют его у себя завтракать, – сказала она Женни. – Значит, тебя не было, когда он вернулся?

– Даниэль? – Девочка встала на четвереньки, чтобы достать забившуюся под кресло собачонку. Она долго не поднималась. – Нет, – сказала она наконец, – я его не видела.

Она схватила Блоху, прижала ее к себе обеими руками и, осыпая поцелуями, вприпрыжку побежала в свою комнату.

Она появилась перед завтраком.

– У меня болит голова. Я не хочу есть. Лучше полежу в темноте.

Госпожа де Фонтанен уложила ее в постель, задернула шторы. Женни свернулась под одеялом в клубок. Она никак не могла заснуть. Проходили часы. Много раз за день г-жа де Фонтанен заглядывала к дочери, клала ей на лоб прохладную руку. Под вечер, изнемогая от нежности и тревоги, девочка схватила эту руку и поцеловала ее, не в силах удержаться от слез.

– Ты возбуждена, родная… Должно быть, у тебя жар.

Пробило семь, потом восемь. Г-жа де Фонтанен не садилась за стол, ожидая сына. До сих пор Даниэль ни разу не пропускал обеда, заранее об этом не предупредив, и уж никак не оставил бы мать и сестру обедать без него в воскресенье. Г-жа де Фонтанен облокотилась о балконные перила. Вечер был теплый. По улице Обсерватории шли редкие прохожие. Между деревьями сгущалась тень. Несколько раз ей казалось, что она видит Даниэля, узнаёт в мерцании уличных фонарей его походку. В Люксембургском саду пророкотал барабан[7]7
  …пророкотал барабан. – О закрытии парков в Париже извещается барабанной дробью.


[Закрыть]. Сад закрывался. Наступала ночь.

Она надела шляпу и побежала к Бертье. Они еще накануне уехали за город. Даниэль солгал!

Госпожа де Фонтанен постоянно имела дело с ложью подобного рода, но чтобы солгал Даниэль, ее Даниэль, – это было впервые! В четырнадцать лет?

Женни не спала, чутко ловила малейший шорох. Она окликнула мать:

– А Даниэль?

– Он лег. Думал, ты спишь, и не стал тебя будить.

Ее голос звучал естественно. Стоит ли зря волновать ребенка?

Было поздно. Г-жа де Фонтанен села в кресло, возле полуоткрытой двери в коридор, чтобы услышать, как возвращается сын.

Ночь прошла, наступило утро.

Около семи утра собака вскочила на ноги и заворчала. В дверь позвонили. Г-жа де Фонтанен бросилась в прихожую, она хотела открыть сама. Перед ней стоял незнакомый молодой человек о бородой… Несчастный случай?

Антуан назвал себя, сказал, что ему нужно повидать Даниэля, прежде чем тот уйдет в лицей.

– Дело в том, что как раз… моего сына нет сейчас дома.

Антуан удивленно развел руками.

– Извините мою настойчивость, сударыня… Мой брат, близкий друг вашего сына, со вчерашнего дня исчез из дому, и мы страшно встревожены.

– Исчез?

Ее рука судорожно вцепилась в белый шарф на голове. Она отворила дверь в гостиную, Антуан последовал за ней.

– Даниэль тоже не вернулся вчера домой, сударь. Я тоже очень волнуюсь.

Она опустила голову и тут же снова вскинула ее.

– Тем более что сейчас моего мужа нет в Париже, – добавила она.

Все в этой женщине дышало такой искренностью и простотой, какой Антуан никогда еще не встречал. Измученная бессонной ночью, вся во власти смятения и тревоги, она стояла, обратив к молодому человеку открытое лицо, на котором чувства сменялись, как чистые тона на палитре. Несколько секунд они глядели один на другого, друг друга не видя. Каждый следовал за извивами своей мысли.

Антуана поднял в это утро с постели детективный азарт. Он не воспринимал трагически выходку Жака; его подстегивало лишь любопытство, он пришел допросить этого мальчишку, сообщника брата. Но дело запутывалось еще больше. Он даже испытывал от этого удовольствие. Когда события захватывали его врасплох, в его глазах вспыхивала непреклонность и под квадратной бородой круто каменела челюсть, тяжелая семейная челюсть Тибо.

– В котором часу вчера утром ушел ваш сын? – спросил он.

– Очень рано. Но довольно скоро вернулся…

– А, приблизительно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью?

– Около того.

– Так же, как Жак! Они бежали вдвоем, – заключил он четко, почти весело.

Но в это мгновение дверь, остававшаяся приотворенной, широко распахнулась, и на ковер рухнуло детское тело в ночной рубашке. Г-жа де Фонтанен вскрикнула. Антуан уже подхватил с пола потерявшую сознание девочку и держал ее на руках; следуя за г-жой де Фонтанен, он отнес ее в комнату и уложил на кровать.

– Позвольте, сударыня, я врач. Дайте холодной воды. У вас есть эфир?

Скоро Женни пришла в себя. Мать улыбнулась ей, но глаза девочки оставались суровы.

– Теперь все в порядке, – сказал Антуан. – Ей нужно уснуть.

– Ты слышишь, родная, – шепнула г-жа де Фонтанен, и ее рука, лежавшая на потном лбу ребенка, скользнула по векам, прикрывая их.

Они стояли по обе стороны кровати и не шевелились. В комнате пахло эфиром. Взгляд Антуана, устремленный вначале на изящную ладонь и вытянутую руку, украдкой изучал теперь лицо г-жи де Фонтанен. Кружевной шарф, в который она куталась, упал; у нее были светлые волосы, в них кое-где блестели седые пряди; ей было, наверное, около сорока, хотя походка и порывистость движений говорили еще о молодости.

Женни, казалось, уснула. Рука, лежавшая на веках девочки, поднялась с легкостью крыла. Они на цыпочках вышли из комнаты, оставив приоткрытыми двери. Г-жа де Фонтанен шла впереди. Она обернулась.

– Спасибо, – сказала она, протягивая обе руки. Движение было таким непосредственным, таким мужским, что Антуан взял ее руки и сжал их, не решаясь поднести к губам.

– Малышка очень нервна, – объяснила она. – Услыхала, наверное, лай Блохи, решила, что возвращается брат, и прибежала. Она нездорова со вчерашнего утра, всю ночь ее лихорадило.

Они сели. Г-жа де Фонтанен вынула из-за корсажа записку, оставленную накануне сыном, и подала Антуану. Она смотрела, как он читает. В своих отношениях с людьми она всегда руководствовалась чутьем и с первых минут ощутила доверие к Антуану. "Человек с таким лбом, – думала она, – не способен на подлость". У него были зачесанные назад волосы и довольно густая борода на щеках, и среди этих двух массивов темно-рыжих, почти черных волос на виду оставались только глубоко посаженные глаза да белый прямоугольный лоб. Он сложил письмо и вернул ей. Казалось, он размышляет над прочитанным, а на самом деле подыскивал слова, не зная, как приступить к делу.

– Мне думается, – осторожно начал он, – что есть определенная связь между их бегством и следующим фактом: как раз в эти дни их дружба… их связь… была обнаружена учителями.

– Обнаружена?

– Ну да. Нашли переписку, которую они вели между собой в специальной тетради.

– Переписку?

– Они переписывались на уроках. И письма были, по-видимому, довольно странного свойства. – Он отвел от нее взгляд. – Настолько странного, что обоим виновным грозило исключение.

– Виновным? Признаться, я что-то в толк не возьму… Виновным в чем? В переписке?

– По всей видимости, тон этих писем был весьма…

– Тон писем?

Она ничего не понимала. Но она была слишком чутка, чтобы не заметить все возраставшего смущения Антуана. Она покачала головой.

– Это совершенно исключено, сударь, – заявила она напряженным, чуть дрожащим голосом. Казалось, между ними внезапно возникла стена. Она встала. – Что ваш брат и мой сын вдвоем учинили какую-то совместную шалость, – это вполне возможно; хотя Даниэль ни разу не произносил при мне фамилию…

– Тибо.

– Тибо? – повторила она с удивлением, не закончив фразу. – Постойте, это очень странно: моя дочь минувшей ночью, в бреду, отчетливо произнесла вашу фамилию.

– Она могла слышать, как брат рассказывает про своего друга.

– Да нет же, поверьте, Даниэль никогда…

– Откуда же она могла узнать?

– О, – сказала она, – эти таинственные явления происходят так часто!

– Какие явления?

Она стояла с серьезным и немного отрешенным видом.

– Передача мыслей.

Это объяснение и сама интонация были так неожиданны для Антуана, что он посмотрел на нее с любопытством. Лицо г-жи де Фонтанен было не просто серьезным, оно было озаренным, на губах блуждала едва заметная улыбка женщины верующей, которая привыкла, когда речь заходит об этих вещах, сталкиваться со скептицизмом окружающих.

Они помолчали. Антуану пришла в голову новая мысль – в нем опять пробудился детективный азарт.

– Позвольте, сударыня, вы говорите, что ваша дочь произнесла имя моего брата? И весь вчерашний день ей странным образом нездоровилось? Может быть, брат доверил ей какой-то секрет?

– Это подозрение отпало бы само собой, сударь, – ответила г-жа де Фонтанен с оттенком снисходительности, – если б вы знали моих детей и мои отношения с ними. Они ничего от меня не утаивают… – Она запнулась, уязвленная мыслью о том, что поведение Даниэля опровергает ее слова. Впрочем, – поспешно добавила она с некоторым высокомерием и направилась к двери, – если Женни не спит, расспросите ее.

У девочки были открыты глаза. На подушке выделялось тонкое лицо, скулы горели лихорадочным румянцем. Она прижимала к себе собачонку, из-под простыни забавно торчала черная мордочка.

– Женни, это господин Тибо, ты ведь знаешь, брат одного из друзей Даниэля.

Девочка устремила на незнакомца жадный взгляд, в котором тут же вспыхнуло недоверие.

Подойдя к постели, Антуан взял девочку за запястье и вынул из кармана часы.

– Пульс еще слишком учащен, – объявил он и начал ее выслушивать. Его профессиональные жесты были исполнены серьезности и удовлетворения. Сколько ей лет?

– Скоро тринадцать.

– Правда? Я бы не дал. Вообще говоря, нужно быть очень внимательным к таким недомоганиям. Впрочем, оснований для беспокойства нет, – сказал он, поглядел на девочку и улыбнулся. Потом, отступив от постели, переменил тон: – Вы знакомы с моим братом, мадемуазель? С Жаком Тибо?

Она нахмурила брови и отрицательно покачала головой.

– Неужели? Старший брат никогда не говорил с вами о своем лучшем друге?

– Никогда, – сказала она.

– Однако сегодня ночью, – вступила в разговор г-жа де Фонтанен, вспомни-ка, когда я тебя разбудила, ты говорила сквозь сон, что кто-то гонится по двору за Даниэлем и его другом Тибо. Ты так и сказала – Тибо, и очень отчетливо.

Девочка подыскивала ответ. Потом сказала:

– Я не знаю этого имени.

– Мадемуазель, – опять начал Антуан после небольшой паузы, – я только что спрашивал у вашей мамы об одной подробности, которой она, оказывается, не помнит, а нам необходимо это знать, чтобы отыскать вашего брата: как он был одет?

– Не знаю.

– Значит, вы не видели его вчера утром?

– Нет, видела. За завтраком. Но он еще не был одет. – Она повернулась лицом к матери: – Ты ведь можешь посмотреть, каких вещей в шкафу у него не хватает.

– Еще один вопрос, мадемуазель, и очень важный: в котором часу, в девять, в десять или в одиннадцать, ваш брат вернулся домой, чтобы оставить записку? Вашей мамы не было дома, она не может сказать точно.

– Я не знаю.

В голосе Женни ему послышались раздраженные нотки.

– В таком случае, – он огорченно развел руками, – нам будет трудно напасть на его след!

– Подождите, – сказала она, поднимая руку, чтобы его удержать. – Это было без десяти одиннадцать.

– Точно? Вы в этом уверены?

– Да.

– Вы смотрели на часы, когда он пришел?

– Нет. Но в это время я была в кухне, искала там хлебный мякиш для рисования; если бы он пришел раньше или позже, я бы услышала, как хлопнула дверь, и увидела бы его.

– Да, это верно. – Мгновение он размышлял. Стоит ли дольше ее беспокоить? Он ошибся, она ничего не знает. – А теперь, – продолжал он, опять становясь врачом, – нужно укрыться потеплее, закрыть глаза и уснуть. Он натянул одеяло на худую голую руку и улыбнулся: – Спите спокойно, вы проснетесь совсем здоровой, и ваш брат уже будет дома!

Она посмотрела на него. То, что он прочел в ее взгляде, запомнилось ему на всю жизнь; это было такое полнейшее равнодушие ко всякому ободрению, такая напряженная внутренняя жизнь, такое одиночество и тоска, что он был потрясен и невольно опустил глаза.

– Вы правы, сударыня, – сказал он, когда они вернулись в гостиную. Этот ребенок – сама невинность. Ей очень тяжело, но она ничего не знает.

– Она сама невинность, – задумчиво повторила г-жа де Фонтанен, – но она знает.

– Знает?

– Знает.

– Как! Напротив, ее ответы…

– Да, ее ответы… – медленно проговорила она. – Но я была возле нее… я ощутила… Не знаю, как объяснить… – Она села, но тут же опять поднялась. Лицо у нее было расстроенное. – Она знает, знает, теперь я в этом уверена! – воскликнула она вдруг. – И я чувствую, что она скорее умрет, чем выдаст свой секрет.

После ухода Антуана и прежде, чем, по его совету, пойти поговорить с г-ном Кийяром, инспектором лицея, г-жа де Фонтанен поддалась любопытству и раскрыла справочник "Весь Париж":

Тибо (Оскар-Мари). – Кавал. Поч. лег. – Бывший депутат от департ. Эр Вице-президент Нравственной лиги по охране младенчества. – Основатель и директор Благотворительного общества социальной профилактики. – Казначей Союза католических благотворительных обществ Парижской епархии. Университетская ул., 4-бис (VII округ).

III. Госпожа де Фонтанен приходит к г-ну Тибо

Два часа спустя, после посещения кабинета инспектора, от которого она выбежала не попрощавшись и с пылающим лицом, г-жа де Фонтанен, не зная, у кого просить помощи, подумала было обратиться к г-ну Тибо, но внутренний голос шепнул ей, что лучше этого не делать. Однако, как бывало с нею не раз, пробуждаемая решимостью и любовью к риску, которую она принимала за мужество, она этим голосом пренебрегла.

В доме Тибо происходил настоящий семейный совет. Аббат Бино примчался на Университетскую улицу с самого утра, вслед за ним, предупрежденный по телефону, явился аббат Векар, личный секретарь архиепископа Парижского, духовник г-на Тибо и близкий друг семьи.

Господин Тибо за своим письменным столом держался как председатель суда. Он скверно спал, и его лицо было еще бледнее обычною. Слева от него устроился г-н Шаль, его секретарь, седой карлик в очках. Антуан с задумчивым видом стоял, прислонившись к книжному шкафу. Хотя в доме был час уборки, позвали даже Мадемуазель; в черной мериносовой накидке, внимательная и молчаливая, она сидела, склонясь к подлокотнику кресла; седые пряди были словно приклеены к желтому лбу, глаза пугливой лани перебегали с одного священника на другого. Аббатов усадили в кресла с высокими спинками, по обе стороны камина.

Изложив результаты расследования, проведенного Антуаном, г-н Тибо стал жаловаться на трудность своего положения. Он наслаждался, чувствуя одобрение окружающих, и слова, которыми живописал он свою тревогу, трогали его самого. Однако присутствие духовника побуждало его спросить свою совесть: выполнил ли он отцовский долг по отношению к несчастному ребенку? Он не знал, что ответить. Его мысль метнулась в сторону: не будь этого маленького гугенота ничего бы не произошло!

– Негодяев вроде этого Фонтанена, – проворчал он, поднимаясь из-за стола, – следовало бы держать в особых заведениях. Разве допустимо, чтобы наши дети подвергались подобной заразе? – Заложив руки за спину и закрыв глаза, он ходил взад и вперед вдоль стола. Хоть он и не упомянул о несостоявшейся поездке на конгресс, но мысль о ней по-прежнему подогревала в нем злобу. – Вот уже больше двадцати лет, как я посвятил себя изучению детской преступности! Двадцать лет я борюсь с нею в лигах предупреждения преступности, пишу брошюры, выступаю на всех конгрессах! Больше того! воскликнул он, поворачиваясь в сторону аббатов. – Разве я не основал в Круи, в своей исправительной колонии, специального корпуса, где порочные дети, если они принадлежат к другому общественному классу, нежели обычные наши питомцы, находятся под особо строгим надзором? Так вот, вы не поверите мне, если я вам скажу, что этот корпус постоянно пуст! Разве это мое дело обязывать родителей посылать туда своих сыновей? Я сделал все, что было в моих силах, чтобы заинтересовать министерство народного просвещения нашей инициативой! Но, – закончил он, пожимая плечами и снова падая в кресло, разве эти господа из безбожной школы заботятся о социальной гигиене?

В это мгновение горничная подала ему визитную карточку.

– Она здесь? – вскричал он, поворачиваясь к сыну. – Что ей нужно? спросил он у горничной и, не дожидаясь ответа, сказал: – Антуан, выйди к ней.

– Тебе нельзя ее не принять, – сказал Антуан, бросив взгляд на карточку.

Господин Тибо готов был вспылить. Но тотчас овладел собой и обратился к священникам:

– Госпожа де Фонтанен! Что поделаешь, господа! Мы должны оказывать уважение женщине, кем бы она ни была. А эта женщина, что ни говори, – мать!

– Как? Мать? – буркнул г-н Шаль, но так тихо, будто беседовал с самим собой.

Господин Тибо сказал:

– Пусть эта дама войдет.

И когда горничная ввела посетительницу, он встал и церемонно поклонился.

Госпожа де Фонтанен никак не ожидала застать здесь такое общество. Она задержалась в нерешительности на пороге, потом шагнула в направлении Мадемуазель; та вскочила с места и уставилась на протестантку перепуганным взглядом; в ее глазах больше не было томности, теперь они делали ее похожей скорее на курицу, чем на лань.

– Госпожа Тибо, если я не ошибаюсь? – пробормотала г-жа де Фонтанен.

– Нет, сударыня, – поспешно сказал Антуан. – Это – мадемуазель де Вез, которая живет с нами вот уже четырнадцать лет, со дня смерти моей матери, и которая нас воспитала, моего брата и меня.

Господин Тибо представил мужчин.

– Прошу извинить, что я побеспокоила вас, сударь, – сказала г-жа де Фонтанен, смущенная устремленными на нее взглядами, но тем не менее сохраняя непринужденность. – Я пришла узнать, не было ли с утра… Мы с вами в равной степени переживаем горе, сударь, и я подумала, что было бы хорошо… объединить наши усилия. Разве я не права? – прибавила она с приветливой и грустной улыбкой. Но ее открытый взгляд, искавший встречи со взглядом г-на Тибо, наткнулся на слепую маску.

Тогда она перевела глаза на Антуана; хотя завершение их предыдущего разговора оставило после себя чуть заметный холодок, его хмурое честное лицо притягивало ее. Да и он с первой же минуты, как она вошла в комнату, ощутил, что между ними существует своего рода союз. Он подошел к ней.

– А наша маленькая больная, как она себя чувствует?

Господин Тибо его прервал. Он подергивал головой, высвобождая подбородок и лишь этим движением выдавая, как он возбужден. Он повернулся всем туловищем к г-же де Фонтанен и начал, подчеркивая каждое слово:

– Нужно ли говорить, сударыня, что я, как никто другой, понимаю вашу тревогу? Как я уже заявил собравшимся здесь господам, об этих несчастных детях нельзя думать без душевной боли. Однако, сударыня, я утверждаю, не колеблясь ни секунды: совместные действия вряд ли желательны. Разумеется, действовать нужно; нужно, чтобы их нашли; но разве не лучше вести наши поиски раздельно? Иными словами: не следует ли нам больше всего опасаться нескромности журналистов? Не удивляйтесь, что я говорю с вами языком человека, который в силу своего положения обязан соблюдать некоторую осторожность в отношении прессы и общественного мнения… Разве я боюсь за себя? Конечно, нет! Я, слава богу, выше всей той мелкой возни, какую непременно поднимет враждебная партия. Но они бы хотели опорочить в моем лице дело, которому я служу. И, кроме того, я думаю о своем сыне. Не обязан ли я любой ценой избежать того, чтобы в этой столь щекотливой истории было рядом с нашим именем названо другое какое-то имя? Разве первейший мой долг не состоит в том, чтобы никогда и никто впоследствии не мог бросить ему в лицо упрека в отношениях некоторого рода – отношениях совершенно случайных, я знаю, но характер каковых является, прошу извинить за резкость, в высшей степени… предосудительным? – Приоткрыв на секунду веки, он заключил, обращаясь к аббату Векару: – Или вы иного мнения, господа?

Госпожа де Фонтанен побледнела. Она смотрела то на аббатов, то на Мадемуазель, то на Антуана; ее взгляд наталкивался на немые лица. Она воскликнула:

– О, я вижу, сударь, что… – У нее перехватило горло; сделав над собой усилие, она продолжала: – Я вижу, что подозрения господина Кийяра… – Она замолчала. – Этот господин Кийяр – жалкий человек, да-да, жалкий, жалкий! вскричала она наконец с горькой улыбкой.

Лицо г-на Тибо оставалось непроницаемо; его вялая рука приподнялась в сторону аббата Бино, словно для того, чтобы призвать его в свидетели и дать ему слово. Аббат ринулся в бой с пылкостью шавки:

– Мы позволим себе заметить, сударыня, что вы отвергаете прискорбные утверждения господина Кийяра, даже не зная, в сущности, тех обвинений, которые нависли над вашим сыном…

Смерив аббата Бино взглядом, г-жа де Фонтанен, по-прежнему доверяясь чутью, повернулась к аббату Векару. Выражение, с которым он смотрел на нее, было исполнено приятности. Застывшее лицо, удлиненное остатками волос, которые топорщились вокруг лысины, выдавало возраст аббата – примерно около пятидесяти. Тронутый немым призывом еретички, он поспешил вмешаться:

– Все мы понимаем, сударыня, как тягостен для вас этот разговор. Доверие, которое вы питаете к своему сыну, достойно величайшего восхищения… И величайшего уважения… – добавил аббат; у него была привычка во время речи подносить указательный палец к губам. – И, однако, сударыня, факты, увы…

– Факты, – подхватил аббат Бино уже более слащаво, точно собрат задал ему тон, – разрешите вам сказать, сударыня, факты весьма удручающи.

– Прошу вас, сударь, – прошептала г-жа де Фонтанен, отвернувшись.

Но аббат уже не мог удержаться.

– Впрочем, вот вам улика! – вскричал он, выпустил из рук шляпу и достал из-за пояса серую тетрадь с красным обрезом. – Только взгляните сюда, сударыня: как это ни жестоко лишать вас иллюзий, но мы считаем, что это полезно, ибо раскроет вам глаза!

Он сделал два шага по направлению к ней, чтобы заставить ее взять тетрадь. Но она поднялась.

– Я не прочту ни строчки, господа. Вторгаться в секреты ребенка, публично, без его ведома, не давая ему возможности ничего объяснить! Я не привыкла с ним так обращаться.

Аббат Бино остановился с протянутой рукой, на его тонких губах зазмеилась обиженная улыбка.

– Мы не настаиваем, – проговорил он наконец насмешливым тоном.

Положив тетрадь на стол, он взял свою шляпу и сел. Антуану захотелось схватить его за плечи и выставить вон. Его глаза, полные неприязни, встретились на миг с глазами аббата Векара и прочитали в них сочувствие.

Однако поведение г-жи де Фонтанен изменилось; с высоко поднятой головой, всем своим видом выражая вызов, она подошла к г-ну Тибо, который по-прежнему сидел в кресле.

– Этот спор ни к чему не приведет, сударь. Я пришла лишь затем, чтобы узнать, что вы собираетесь делать. Моего мужа сейчас нет в Париже, мне приходится рассчитывать только на себя… Прежде всего мне хотелось вам сказать, что, по-моему, не следовало бы прибегать к помощи полиции…

– Полиции? – живо перебил ее г-н Тибо и в раздражении встал. – Да неужто вы полагаете, сударыня, что в данную минуту полиция всех департаментов не поднята на ноги? Я лично звонил утром начальнику канцелярии префекта с просьбой, чтобы были приняты все меры – с максимальным соблюдением тайны… Я телеграфировал в мэрию Мезон-Лаффита, на тот случай, если беглецы вздумают укрыться в местности, которая хорошо знакома обоим. Предупреждены железнодорожные компании, пограничные посты, морские порты. Но, сударыня, если бы не мое стремление любой ценой избежать огласки, разве не было бы полезнее всего в целях воспитания этих негодяев, чтобы их доставили к нам в наручниках, под конвоем жандармов? Разве это не напомнило бы им, что есть еще в нашей несчастной стране некое подобие правосудия, способное поддержать отцовскую власть?

Не отвечая, г-жа де Фонтанен попрощалась и направилась к дверям. Г-н Тибо спохватился:

– Во всяком случае, сударыня, будьте уверены, как только мы хоть что-нибудь узнаем, мой сын тотчас поставит вас в известность.

Она слегка наклонила голову и вышла, сопровождаемая Антуаном; следом за ними вышел и г-н Тибо.

– Гугенотка! – ухмыльнулся аббат Бино, когда она скрылась за дверью.

Аббат Векар не мог удержать осуждающего жеста.

– Как? Гугенотка? – пробурчал г-н Шаль и отпрянул, будто ступил ногой в лужу Варфоломеевской ночи[8]8
  Варфоломеевская ночь. – В ночь на 24 августа 1572 г. (ночь святого Варфоломея) по приказу Карла IX и Екатерины Медичи в Париже были истреблены тысячи гугенотов.


[Закрыть].